Арест карбонария. Поэма в одиннадцати частях с прологом, эпилогом и послесловием

Михаил Манахов

1814 год. В Париж триумфально входит русская гвардия. Франция капитулировала. А главный триумфатор, русский император Александр Первый, тайком наносит визит Чёрной Марии, известной прорицательнице, чтобы узнать свою судьбу. Охваченный мистическими видениями, император надеется, что одержанная им и его войсками победа, избавившая мир от неистового корсиканца принесёт ему прощения собственных грехов. Услышанное ставит царя перед нелёгким выбором, который ему придётся искать всю оставшуюся жизнь…

Глава Четвёртая. Тень Императора

Наполеон Бонапарт

Одиночество

«Что, Государь Вам нагадали?», —

Пытался Чернышев спросить

Царя, но тот тогда едва ли

Был в силах с кем-то говорить.

Шатаясь, вышел он обратно,

Закрыл в задумчивости дверь.

Был не готов ответить внятно:

Чем опечален он теперь.

И лишь молчал. Свои сомнения

Не мог доверить никому.

Про эти пляшущие тени

И про пугающую тьму.

Кому сказать, кому открыться,

Зловещий выбор чтоб решить?

На чью мог честность положиться

В вопросе этом: «Быть? Не быть?»

Он, самодержец всероссийский,

И всё же раб своей судьбы.

К барьеру встать иль застрелиться

Ради страны, где все рабы.

Но этим рабство не отменишь,

Не смоешь вечное клеймо.

Царь понимал страну всё меньше,

Надеясь, что придёт само

К нему заветное решение,

Спасёт его лучом во тьме.

И он дождётся просветленья

В своём истерзанном уме.

•••

И долго он стенал и бредил,

Страдал кошмарами во сне,

Всё вспоминая, как заметил

Престранный профиль на стене.

В мельканье искр, окровавленный

Знакомый лик увидел он.

То был невинно убиенный

Отец. И с ним Наполеон.

Отец смотрел, как будто каясь.

Наполеон же угрожал,

С гримасой гневной приближаясь

И обнажая свой кинжал.

Вконец измученный кошмаром,

Решает царь, что нужно жить.

«Я не оставлю трон свой даром,

Народу буду я служить».

В решенье этом-упованье

Судьбу, как в карты, обыграть,

Испепелив воспоминания.

И неизбежность избежать.

Страну реформами возвысив,

Он думал, сможет тем вернуть

Спокойное свободомыслие,

С которым начинал свой путь.

Перелом

С конституции для финнов

Стал вводить реформы он.

Следом Польша. Русь ждёт чинно.

«Ей свободу дам потом» —

Обещал царь с сердцем лёгким.

Обещанье не сдержал.

Очень быстро, жёстко, ловко

Меттерних его сломал.

Сей лукавый, лживый канцлер

На сомнениях Царя

Разыграл свой план. На карту

Страх поставил. И не зря.

Убедил его умело,

Что в России зреет бунт.

Чтобы думать и не смел он

О реформах, мол сомнут

Власть познавшие свободу

Орды дикие крестьян.

Глуховатый от природы

Государь совету внял.

Но не столько он народа,

Сколько генералитет,

Опасался. За свободу

Пили там, и громче всех.

Были там, кому свободный,

Европейской жизни стиль

Стал причудой новомодной.

Тем немало душ смутил.

И в пылу вольтерианства,

Не поняв проблемы суть,

Зашумит вовсю дворянство

Про царя и русский путь.

Генералы, офицеры

Конституцию алкали,

От царя со светлой верой

Дар свободы ожидали.

Эта вера с сейма в Польше

Осветила упованье.

Но слабела вслед, чем дольше

Государь хранил молчанье.

•••

Продолжалось всё недолго,

Изменился Государь.

На челе его тревога,

Взор стремит куда-то вдаль.

Непонятно, что случилось,

Что смутить его могло.

Ведь Европа покорилась,

Правит в ней конгресс его.

Разочарованьем горьким

Обернулись ожиданья.

Бунтом, словно взрывом громким

Полк Семёновский восстаньем,

Положил конец сомненьям.

И, как первая расплата,

Все надежды скрылись тенью,

Словно точкой невозврата.

Те, кто гнали прочь француза,

Не пятнав себя изменой,

Не смогли смириться с грузом

Муштровщины, прусской скверны.

На защиту уповали

Венценосного кумира.

Но никак не ожидали,

Что ославят их безвинно.

Меттерних одним из первых

Нашептал царю про бунт:

Что дела мол сих неверных

К революциям ведут.

И конечно царь увидел

В этом козни либералов,

Разогнал полк и обидел

Седоусых ветеранов.

•••

Уж гремят в Европе грозы,

Мрачный дух Наполеона

Подстрекает бунты грозно,

Да вовсю шатает троны.

Человек! Бедняк, владыка ль

Не дерзай равняться с Богом.

Тщетны все твои попытки,

На себя взгляни ты строго.

Пред стихиями бессильный,

Ты песчинка во Вселенной.

Лишь Творец один всесилен

Класть мосты и рушить стены.

Ахен, Лайбах и Троппау-

Жалких разочарований

Путь к отчаянию от славы,

И к насилью от воззваний.

Вместо мира снова войны

Без каких либо сомнений.

Меттерних весьма доволен,

Александр в недоуменье.

•••

Эх! Двадцатый год, мятежный

Запылал да закружил.

Александр суеверно

Бонапарта в том винил.

В том, что тот своим примером

Честь престолов обнулил

И горластым, злым и серым

Смердам головы вскружил.

Португалия, Неаполь

Там испанцы, тут Пьемонт,

Как со стапелей корабль

Революции в тот год

На Европу опустились,

Реставрации грозя.

«Словно в вихре закружились

Бонапартовы друзья», —

Александр о том всё чаще

Думал тщетно и мрачнел:

Что не так с священной властью,

Знать хотел, но не сумел

Он понять, чего народам

Не хватает. Что не так.

Всё слабее год от года

Мог понять, кто друг, кто враг.

Потому тень Бонапарта

В мятеже любом он видел.

И рассорился с Лагарпом,

Мудрецов возненавидел.

Стал чужой служить он воле

Да интригам Меттерниха.

Посылал солдат на бойню,

Вместо мира сеял лихо.

И совсем отставил планы

Дарования свободы.

И решил, что быть тираном

Благо для его народа.

Разочарование

Двадцать первый год. Начало мая.

Александр задумчиво сидит.

С клёкотом весёлым птичья стая

Над беседкой к северу летит.

С завистью птиц взглядом провожая,

Он подумал: — Как бы я хотел

Улететь с той журавлиной стаей

От своих бесплодных царских дел.

Птицы, вас не мучат наши страсти:

Вожделений сладостный туман,

Жажда славы, как и жажда власти.

И любви несбыточной обман.

В небесах парите вы привольных,

Нас не замечая с высоты,

Мелочных, бескрылых и безвольных,

Изолгавшихся до тошноты.

Жить чужим трудом, нужды вам нет тут,

Как и воевать, весь мир губя.

Птицы, вы одни на всю планету

Сеете добро вокруг себя.

Царь вздохнул и вышел из беседки.

Он решил вернуться в кабинет,

К золотой, но ненавистной клетке,

Где душой томился много лет.

•••

С Меттернихом он устал сражаться,

И от вероломства он устал.

Вышло всё не так, за что он брался.

И качнулся славы пьедестал.

Миражи военных поселений

Обернулись бунтами крестьян.

Вольности проект, что так лелеял

Затянул апатии туман.

Свой народ, что одичал от рабства

Понимать, считал он, не с руки.

Он мечтал о жизни в тихом графстве,

Где-нибудь в Европе, близ реки.

Где звучит свирель, не балалайка,

И всегда ухожены поля,

Вороньё не кружит чёрной стайкой.

И теплее кажется земля.

Потому скитался, как Агасфер,

С жаждой избавление найти

От судьбы, где лишь топор на плахе

Виделся ему в конце пути…

Призрак

Холодом подуло из камина,

Хоть огонь в нём весело горел.

Царь себе на плечи плед накинул,

Обернулся и остолбенел.

В кресле у огня в простой шинели

Мрачно восседал Наполеон.

«То ль с ума сошёл я, в самом деле,

То ли это вновь кошмарный сон?», —

Думал Александр, объят сомненьем,

Глядя на зловещий силуэт.

Вдруг пронзила мысль, как так, без тени

Силуэт сидит, а тени нет.

В тот же миг он вспомнил донесенье,

В нём слова: «…злодей уж обречён», —

Понял он, что видит приведенье-

Тенью был теперь Наполеон.

Бывший император стал моложе,

Чем-то неземным светился лик.

Или то в огонь камина всё же

Жар из преисподней с ним проник.

Бонапарт смотрел, чуть усмехаясь,

Вскинув брови и брезгливо сморщив нос.

«Вслед за мной туда пойдёшь, я знаю», —

На камин кивнул и произнёс

Силуэт покойного тирана,

Вечного соперника царей,

Кто смирял и племена, и страны,

Возносясь над Францией своей.

«Мог бы ты в Париже всё исправить,

Если бы послушался меня, —

Продолжал он, — Францию оставить,

Честь врага достойного ценя

И мои условья отреченья-

Я за них готов был умереть.

А теперь готовься ты к мученьям

Перед тем, как в гости примешь смерть.

Ты когда то орден Беннигсену

У меня в Тильзите попросил

Для злодея, имя чьё презренно,

С чьих ты рук корону получил.

Мог ли я французскую награду

Дать убийце? Нет, не допустим

Сей позор. И вот уж скоро рядом

Буду я с отцом твоим святым.

Те, с кем ты сегодня очень дружишь,

Ополчатся на твою страну.

Твой преемник, брат, познавши ужас,

Так же, как и ты сойдёт во тьму.

Сын его рукою запоздалой

Всё ж решит освободить народ.

Только проку в этом будет мало,

И потом народ его убьёт.

Рабство дикость лишь плодит и множит,

Страшен беспощадный гнев толпы.

Рабство душ указ убить не может-

Осознаешь слишком поздно ты.

Век пройдёт, и подлые монархи

Мировую разожгут войну.

И слетят короны, иерархи,

Ну а этот мир пойдёт ко дну.

Закружится он в кровавом смерче

Революций, войн и мятежей,

Превратившись сплошь в добычу смерти,

В ночи длинных алчущих ножей.

Ты не смоешь грех, отцеубийца, —

Не прощают это небеса.

И твоя столица возмутится,

Твой народ возьмёт свободу сам.

Сам посмеет он освободиться

Из под власти царственных вельмож.

Знал ли ты, решаясь на убийство

Ночью той, куда страну ведёшь?

Будет бунт. И кровь польёт рекою.

Ведь рабы, сорвавшись вдруг с цепи,

Не способны ни на что другое.

И рванёт котёл, что век кипит.

Я рождён был, чтобы все народы

Племенем одним объединить.

Вы ж за власть свою, дрожа, свободу

Никому не в силах подарить.

Кровь от крови, словно плод от плода,

Эту цепь ничем не разрубить.

И своей трусливости в угоду

Вы меня решили отравить.

Подло, мышьяком, в таком же стиле,

Что и табакеркой да в висок.

Зря. Ведь подчинять себе стихии

В этом мире может только Бог.

Умер я. Вослед придут другие,

Смелых вам не отравить идей.

И сметёт девятый вал стихии

Вас и ваших преданных людей.

Я один сумел без гильотины

Бунтарей с законом примирить.

И страна бесправная, отныне

Станет местом, где вольготно жить.

В ней не встретить рабское унынье.

Хоть ты и вернул Бурбонам трон,

Скоро их не будет там в помине,

И опять во царствует закон.

Вспять не повернуть страну и время,

Пушками не усмирить народ.

Гроздья гнева, как свободы семя

Прорастут и власть царей падёт.

Рухнут казематы и темницы

Под напором вихря перемен.

И свобода вспыхнет, как зарница

Посреди тюремных мрачных стен.

Легитимность ваша — словоблудье,

Сказка для пещерных тёмных масс.

Век пройдёт и, просветившись, люди

Навсегда избавятся от вас.

Самодержцев праздных и развратных,

Незаконных баловней судьбы…»

И в конце ещё, совсем невнятно

Что-то прошептал и вновь застыл.

И исчез, а царь в оцепенении

Наблюдал каминных искр полёт.

«Государь!, со срочным донесеньем

Вас курьер с Святой Елены ждёт…»

Александр, как бремя наважденья

Сбросил с плеч ненужный больше плед,

Зная, что прочтёт он в донесении,

Вскрыл с гримасой ужаса пакет…