Медлительная река. рассказы

Михаил Малышев

В книгу прозы Михаила Малышева вошли рассказы разных лет – от динамичных, с закрученным как пружина сюжетом, до рассказов очеркового плана, подобных течению неторопливой реки. Но всех их, безусловно, объединяет одно – искренний интерес к характерам и судьбам людей, неразрывно связанных с дорогими сердцу автора степными просторами и городами в междуречье Волги и Дона.

Человек Пирату друг

Пират выскочил из переулка, перепрыгнул разбитую колею и, втянув носом морозный утренний воздух, остановился. Большая пузатая машина, прочертив в снегу ребристый след разворота, раскорячилась у забора Степаныча. Из чрева её струились враждебные запахи. Как всякий уважающий себя двортерьер, Пират понятия не имел, что такое — лекарства. Но помнил, что так — неприятно и резко — несло от многочисленных склянок за стеклом одной книжной полки в доме у старика. Странно, как можно относиться к столь дурно пахнущим штукам спокойно? Или, того хуже, уподобляясь Степанычу, вдруг вскрывать их и, морщась, глотать содержимое, запивая всю эту гадость остывшим чаем?

Пират огляделся, осторожно подкрался к машине и, задрав лапу, помочился на колесо. Неприятные запахи отступили.

Такие машины — с красными крестами по бокам и большим глазом на крыше — этой зимой всё чаще появлялись в посёлке. Издалека Пират не раз наблюдал за ними, привык и почти их не опасался. За исключением разве одного случая, когда большой синий глаз вдруг ожил и, засверкав, стал дико вращаться и верещать, а машина так стремительно пронеслась мимо, что над дорогой завис вихреобразный шлейф снежной пыли. Тогда Пират испугался по-настоящему и еле успел юркнуть за фонарный столб.

Пометив машину, пёс обогнул её с другой стороны, пролез под створкой ворот, слегка зацепив жилетом шляпку вылезшего гвоздя, рысцой побежал по дорожке. Небольшой бревенчатый дом стоял на добротном, из речного камня фундаменте, почти утонувшем в сугробе, а с крыши и козырька застеклённой мансарды над крыльцом свисали снежные шапки. От калитки к дощатым ступенькам тянулись следы. Один меньше, другой явно больше Степаныча. Интересно, что за гости сегодня у старика?

Неожиданно дверь со скрипом открылась, и на крыльцо шагнула стройная женщина. В белом халате, надетом поверх красно-чёрного клетчатого пальто. Следом, тоже в халате, вышел мужчина. Чернявый и плотный, с чемоданчиком в пухлой руке. Пират, моментально почуяв связь незнакомцев с машиной возле ворот, отпрыгнул и зарычал.

— Ого, — удивилась женщина.

— Кто там? — кашлянул из глубины дома Степаныч.

— Собачка в жилетке. Ваша?

— Это Пират, пустите.

Мужчина и женщина, сойдя с крыльца, отошли в сторону. Пират одним махом перепрыгнул четыре ступеньки и успел проскользнуть в закрывавшуюся, протяжно заскрипевшую дверь.

* * *

В обшитой вагонкой комнате топилась печка. Сквозь заштрихованные морозом окошки, рассеянно, как сквозь витраж, пробивалось красное солнце. На выцветшем деревянном столе, с едва уловимыми по углам следами лака и белой краски, под складками полотенца угадывались очертания посуды. Рядом, памятным обелиском советско-китайской дружбы, возвышался термос времён правления «великого кормчего» с распластавшими крылья райскими птицами. Слева от стола по стене лесенкой уходили к потолку книжные полки.

Диван на круглых высоких ножках громоздился в углу. От обилия света на его старой коже, когда-то чёрной, а теперь облезлой и почти белёсой, как наколки, темнели заплаты. Одна из боковушек в виде неуклюжих цилиндрических валиков была откинута. На диване с двумя подушками за спиной в свитере, ватных штанах и бушлате полулежал-полусидел Степаныч.

— Что, чертила, замёрз? — усмехнулся он.

Пёс завилял хвостом и залаял вдохновенно и звонко, словно здороваясь и одновременно жалуясь на кусачий мороз и нелёгкую собачью планиду. Потом, замолчав, клацнул зубами и засеменил к Степанычу.

Старик, улыбаясь, почёсывал его за ушами, недоумевая в который раз, за какие такие заслуги приглянулся он этому своенравному псу, будучи наделённым в числе немногих сомнительной привилегией кормить и поить это сатанинское отродье. По правде говоря, беспородный Пират в самом деле напоминал чёрта! Короткой и чёрной, как сажа, шерстью, жилистой конституцией, прытью, а всего более — зловредным характером. Чуть что, по мнению пса, было не так, особенно, если кто, по незнанию, пытался его погладить — зубы сразу шли в ход! Доставалось всем без разбору. И людям случайным, и старожилам, не раз, бывало, угощавшим строптивого кобеля и поэтому совершенно не ожидавшим от него подобных сюрпризов! Цапнув кого-нибудь, Пират (со страху, а может, потому что мучила совесть?) прятался куда подальше, пережидая, пока не уляжется волна народного гнева. За что острый на язык сосед Степаныча — прогоревший торгаш и нынче опять инженер — Юрка называл его «собачий чечен». Не очень политкорректное прозвище било не в бровь, а в глаз.

Хотя кто, думал Степаныч, как не сами поселковые псину разбаловали? Вот уже лет пять как Пират, неизвестно откуда появившийся в «Речнике», слыл в посёлке общим любимцем. Жил вольно, сам по себе. Иногда забегал к Степанычу, соседу его Юрке, но чаще пропадал возле правления, у Мефодьевны. А та уж — рада стараться! Сухари в кофе размочит, сливочным маслом намажет: «Пират только так любит!» Из внучкиной кофты жилетку кобелю сшила. С кармана́ми! Морозы этой зимой, конечно, выдались аховые, давно Москва такого не видела, но жилетка… Глупость какая-то несусветная, бабская придурь! А чертиле этому нравится.

Неожиданно Пират встрепенулся и зарычал. В дверь постучали.

— Открыто, — отозвался Степаныч.

Запустив в комнату облако морозного пара, вошли врач и фельдшер.

— Снова мы, Григорий Степаныч, — улыбнулась врач.

— Забыли чего?

— Да нет, с каретой у нас неувязка, — замялся фельдшер.

— Что за беда?

— Поймали какой-то штырь и колесо пробили. А стали менять, так, верите, баллонник — хрясь! — и напополам!

— От мороза?

— Какой там! Металл — дрянь, штамповка китайская. Водитель за подмогой в правление двинул, а мы к вам — погреться.

— Самое то! Сейчас мы чайку… — оторвался от подушек Степаныч.

— Куда после укола? — осадила старика врач. — Скажите, где, что, я сама.

Но стоило ей сделать шаг, послышалось глухое рычание. Оказалось, всё это время Пират наблюдал за происходящим.

— Надо же, — удивилась женщина.

— Охрана, — хмыкнул фельдшер.

— Так он не жрамши! — осенило Степаныча. — Момент!

Сунул руку в карман бушлата, выудил какой-то предмет и незаметно для собаки зашвырнул под диван.

— Пират, где мячик? Искать!

Уже потом, за столом, хрустя сухарями и подливая из термоса вместо чая ароматный настой шиповника, они всё не могли унять смех, вспоминая, как Пират, забыв обо всём, азартно лез под диван и шарил лапой в поисках мячика.

Пёс наворачивал честно заработанную порцию польской каши, а Степаныч в красках живописал эту их с собакой странную игру, некий сам по себе зародившийся ритуал, состоявший в том, что перед тем, как получить поесть, псу нужно было обязательно найти мячик. И если иной раз Степаныч мог об этом забыть, то Пират — никогда. Упрямился, лаял, каждый раз требуя от старика показать, куда отправляться на поиски. Надо сказать, что и мячик был непростой. Забугорный, бейсбольный. Словно камень, твёрдую сферу плотно обтягивали языкообразные лоскуты толстой кожи, соединённые красными стёжками грубой нити. Нанесённые когда-то надписи и логотип иностранной команды давно стёрлись, слабо проступал лишь силуэт в треуголке. Но главное заключалось в том, что, в отличие от обычных мячей, этот не боялся собачьих клыков и поэтому Пирата устраивал. Степаныча тоже. Но по другой причине. Уж очень взвешенно мячик ложился в ладонь и летел при необходимости, как снаряд, выбивая пару-другую перьев у откровенно наглой вороны. Мячик, как и сам Пират, тоже взялся неизвестно откуда. Старик нашёл его на огороде, но как он там оказался, до сих пор оставалось загадкой. То есть, понятно, что залетел, но с какой оказией, как? Не мог же, в самом деле, кто-то у них в посёлке играть в бейсбол?

Прихлёбывая горячий настой, фельдшер Георгий ухал басистым хохотком, а в особо смешных местах шлёпал себя по утянутым в джинсы бёдрам. Ирина Сергеевна улыбалась и чаще молчала, накручивая на указательный палец рыжий крашеный локон, потемневший у самых корней. Ироничный, иногда грубоватый, Степаныч напоминал ей отца. Прямой взгляд прищуренных глаз, волевое лицо, задубевшие от работы и времени руки. Вот и отец всю жизнь балагурил, шутил идо последнего не желал мириться «с болячками». Даже в стационаре онкологии…

— Скажите, за что они вас? — прервав разговор, спросила она.

— Не в нас дело, дочка, — сдвинул брови старик. — Им земля наша нужна, а мы — так, мусор.

— ОМОН, судебные приставы, техники понагнали. Зачем столько?

— А чтоб не обделаться. Страшно, поди, с народом-то воевать…

— Как же можно рушить дома, если все бумаги в порядке?

— Оказывается, не все. Садовая книжка есть, в 57-м выдана, выкопировка из БТИ, план участка. Квитки за электричество, и те храню. Да что толку, если главной бумаги нет, на приватизацию, а раз так, то мы не собственники, а захватчики.

— Так и говорят? — поразился Георгий.

— Ну! А сами кто? На войне таких без суда — и к стенке!

— А вы воевали?

— Партизанил. Поезда под откос пускал.

— Обалдеть! — изумился Георгий. — Расскажите!

— Да не люблю я этого…

— Ну пожалуйста, — тихо попросила Ирина Сергеевна.

И что-то в её голосе было такое, что Степаныч раздумал упрямиться, повертел в ладонях горячую кружку, откашлялся и заговорил.

* * *

Согревшийся и сытый Пират, положив морду на передние лапы, лежал возле печки. Со стороны могло показаться, что пёс дремал, но на самом деле он постоянно косил глазом на старика и тех двоих за столом. Вроде бы опасности никакой, но всё же решительно не нравились ему странные гости. Смеяться перестали, молчат, один Степаныч что-то бубнит. Хороший он человек, но какой-то неправильный. Не с теми людьми дружбу водит.

Пират любил приходить к старику. Искать и находить мячик, есть кашу из его, Пирата, законной миски, что всегда стояла в углу, лежать вот так, как сейчас, у натопленной печки. В такие минуты старик обычно брал книгу и устраивался на диване или мастерил что-нибудь за столом. Дремота незаметно подступала всё ближе и понемногу, как сладкий дым, целиком накрывала пса от укрытого лапами носа до кончика хвоста. И зимой можно жить, думал, засыпая, Пират, но лето — всё-таки лучше: солнце, берег канала, панорама большого города, катера, разрезающие блестящую гладь воды, упрямая стрекоза на поплавке у Степаныча. А ещё — его голосистый внук, Борька, загорелый и весь пропахший запахами далёкого моря, играет и кувыркается с Пиратом в ярко-зелёной траве…

* * *

Водитель объявился минут через сорок. Запаска была поставлена, неотложка ждала у ворот. Впечатлённый рассказом Георгий на прощание долго жал Степанычу руку. Ирина Сергеевна написала номер мобильного, и он пообещал, если что — сразу звонить ей.

Надев шапку, Степаныч пошёл провожать. Скорая посигналила на прощанье, газанула и скрылась за поворотом. Старик проводил её взглядом и уже собирался вернуться в дом, как над калиткой нарисовалась физия в «жириновке» с жёсткой щёткой заиндевевших усов.

— Дядя Гриша, здорово! Я зайду?

— Попробуй, — усмехнулся Степаныч.

Соседа Юрку он знал с малолетства. Когда-то дружили семьями с его родителями. С того самого дня как здесь, в «Речнике», от Управления канала им. Москвы получили участки под сады-огороды. Строились вместе, саженцами обменивались, на шашлыки выбирались. Юрка и дочь старика, Ольга, в поселке выросли: играли в салочки, в садовой тачке с визгами друг друга катали, бегали на канал купаться. Худющий тогда был Юрка и беспокойный, будто шило сидело у него в заднице, а теперь мордаха — дай бог! И брюшко наметилось, и походка неспешная, основательная…

Косолапо прохрустев по заснеженной тропинке, Юрка подошёл к старику, поздоровался.

— Что доктора?

— Сказали — жить вредно.

— Ладно, я серьёзно.

— Если серьёзно — какую-то хрень вкололи, полегчало. Ты лучше скажи, новости есть?

— Есть. Слух прошёл, будто гоблин этот, Микитин, подъехать должен. Обещал ситуацию разрулить. В штабе решили народ собрать. Пойдёшь?

— А то!

— Тогда на Солнечной через полчаса.

— Успею. Стопку будешь?

— Не могу, мне дальше бежать, — замотал головой Юрка. Поёжился, сунул руки в карманы меховой куртки, захрустел по снегу обратно, но, дойдя до калитки, остановился:

— Дядя Гриша, всё забываю спросить, как там, в Севастополе, Ольга?

— Нормально.

— Не развелась со своим мореманом?

— Чего?

— Всё-всё, ничего! Только мячик свой не бросай, я просто интересуюсь!

— Ты, Юрка, вроде куда-то шёл? Вот и шуруй. А насчёт Ольги и думать забудь! Для тебя она — перевёрнутая страница.

— Дядя Гриша, как знать? Жизнь долгая, земля круглая… Я, может, оттого два раза и разводился, что до сих пор по ней сохну.

В ответ Степаныч забористым матерком сформулировал истинную, по его мнению, мужскую сущность соседа. Юрка спорить не стал — засмеялся и, хлопнув калиткой, заспешил вниз по улице.

* * *

Пират не хотел просыпаться и уж тем более не хотел никуда идти. Но старик отворил дверь, напуская холод, и не закрывал её до тех пор, пока Пират не проснулся. Пёс поднялся, зевнул и, с обидой и неохотой потягиваясь, заковылял к выходу. На улице последние остатки сна улетучились, как их и не было.

Старика, со скрежетом провернувшего ключ в замке, он дожидаться не стал, побежал по тропинке, нырнул под ворота и затрусил знакомым маршрутом к Мефодьевне.

* * *

— Да что вы творите?

— Вы дом этот строили? Деревья растили?

— Беспредел!

— Спокойно, граждане! Всё по закону.

— Решения суда нет!

— Значит, будет, — дыхнул перегаром краснорожий омоновец с бородавкой на мясистой щеке. Поправил на поясе резиновую дубинку и подмигнул товарищам. Те одобрительно ухмыльнулись.

Омоновцы в чёрно-синей пятнистой форме, бронежилетах и касках живым щитом прикрывали от возмущённых жителей японскую технику и приговорённый к сносу отечественный коттедж. Ядовито-лимонный экскаватор «Коматсу», как хищный монстр с огромной когтистой лапой, глухо урчал на холостых оборотах. Поодаль, морда к морде, бойцовскими псами застыли два жёлтых, тоже японских, бульдозера. В сторонке лениво курили рабочие. По периметру треугольника бульдозеры — экскаватор — коттедж, подзывая один другого и совещаясь, ходили судебные приставы.

— Фашисты, — сплюнул Степаныч.

— Охренел? — зашипел краснорожий. Глаза омоновца налились кровью, щека задёргалась нервным тиком. — Ты, дед, базар фильтруй! У меня четыре командировки в Чечню и медаль «За отвагу».

— Геро-о-ой… А теперь, стало быть, в полицаи подался?

— Да я тебя… — взметнулась дубинка, но двое товарищей вовремя повисли на краснорожем, не позволив пустить в ход «демократизатор».

— Дед, иди от греха подальше, — процедил с угрозой один.

— Я-то пойду, — ответил старик, по-прежнему глядя в глаза омоновцу с бородавкой. — А ты, герой, чего за фитюльку схватился? Шмальнул бы из калаша — и вся недолга! Или обделался?

Краснорожий, изрыгая ругательства, безуспешно рвался к Степанычу.

— Вали отсюда, старик, — держа краснорожего, заорал второй.

Поначалу притихшие речниковцы глухо загудели в ответ. Раздвигая тех, кто стоял впереди, со стиснутыми кулаками пошёл на краснорожего Юрка, но Степаныч в последний момент ухватил его за рукав, развернул к себе.

— Не фашисты и не полицаи… Они — хуже, — ещё раз сплюнул на утоптанный снег и, не отпуская Юрку, потянул его через толпу назад.

Они едва успели выбраться на открытое место, как прорезался крик:

— Едут!

Люди рванулись вперёд, стена омоновцев смешалась и, бросив технику, отступила, чтобы взять в кольцо подъехавший внедорожник. Из машины с недовольной гримасой на холёном лице вылез префект Южного округа Микитин. В шапке-ушанке «от кутюр», модной дублёнке и сверкающих чёрным лаком полуботинках. Люди, напирая на милицейский кордон, обступили префекта. Зашумели, перебивая друг друга. Юрка глянул вопросительно на Степаныча, но старик, отказываясь, покачал головой, и тот побежал в толпу один. Потянулись к машине префекта и судебные приставы.

На какое-то время Степаныч остался наедине с громадным, как танк, экскаватором. Подошёл ближе, тронул воронёную сталь ковша, и ему вдруг привиделось, как это чудище сносит гусеницами его забор, мнёт крышу, рушит стены, фундамент, а напоследок ломает в щепы заснеженную пушистую ель. Ту самую ель, что он, обалдевший от счастья, посадил, узнав о рождении дочери. Экскаватор, тем временем, вдавил в снег обломанные хвойные ветки и развернулся для повторной атаки. А из кабины выглянул, ухмыляясь, краснорожий омоновец…

Степаныч обшарил карманы бушлата, но нащупал не валидол, а бейсбольный мячик. И стиснул зубы. Ведь было дело: когда-то левый карман ему оттягивала лимонка, а правый — трофейный вальтер. И ещё пацаном он всегда мог постоять за себя. Партизаны ценили отчаянного паренька и то ли в шутку, то ли всерьёз обращались по отчеству…

Не любил вспоминать Степаныч свою войну. Всамделишную, а не те байки, что утром травил врачам. Хотя, конечно, железку минировал, было. Поначалу на подхвате у старших, позже и сам освоился. Паровозный гудок и… грохот, огонь и чёрным фонтаном бьёт в небо земля, а с искорёженных рельсов летят под откос вагоны! Но взрывное дело — нехитрое ремесло, если поблизости нет охраны. На его войне фашисты стерегли железку и днём и ночью, так просто близко не подобраться. А он, одиннадцатилетний пацан, из отряда один выходил навстречу немецкому патрулю — «В Покровское к тётке шёл, да сбился с дороги…» — и, подойдя вплотную, не доставая пистолет из кармана, хладнокровно расстреливал доверчивых фрицев.

Встреча с префектом, как и следовало ожидать, закончилась ничем. Юрка, провожая старика до ворот, вслух продолжал возмущаться, доказывая, что человеку в здравом уме и трезвой памяти и в голову не придёт сказать людям, что они сами преступники только лишь потому, что спокойно жили и строились на своей земле. А что до собственности, то у кого она при коммунистах была? И почему, раз так вышло, не могут (или не хотят?!) узаконивать их участки в рамках дачной амнистии, насчёт которой власти одно время прожужжали все уши? Степаныч шёл и молчал. Как будто что-то оборвалось у него внутри…

Дома старик всё делал спокойно, но глаза его смотрели отрешённо и пусто, со стороны даже могло показаться, что он не вполне осознаёт последовательность своих действий, а просто механически выполняет заложенную кем-то программу. Он скинул бушлат, чиркнув спичкой, зажёг «летучую мышь», подкрутил фитиль, так, чтобы он не дрожал и горел равномерно, и осторожно по ступеням скрипучей лестницы начал спускаться в погреб. Мерцающий свет заскользил по отстающей от стен штукатурке, рассохшимся балкам, затянутым по углам паутиной, задержался на покосившейся деревянной двери. При жизни жены в погребе у них была кладовая для закруток и яблок, припасаемых на зиму. Теперь в кладовке давно уже ничего не хранилось. Старик дёрнул дверь, она, хотя и с трудом, поддалась. Внутри покрытые пылью полки, на них с полдюжины старых стеклянных банок для консервации, несколько ржавых жестяных крышек и изгрызенных мышами резиновых колец для закрутки.

Старик пристроил лампу в углу, опустился на колени, поддел гвоздодёром доски нижнего яруса. В паутине над верхней полкой заколыхались иссохшие мухи. Доски поддались легко, обнажив тронутый ржавчиной армейский металлический ящик…

* * *

Пират заскочил на крыльцо и залаял у самой двери. Старик отворил быстро, как будто его дожидался. А потом повёл себя странно. Развернул на столе некий свёрток, достал из него неизвестного назначения стерженёк, скотч, какие-то проводки и четыре брикета желтоватого мыла, которое почему-то мылом не пахло. Усадил Пирата к себе на колени и принялся рассовывать эти брикеты в карманы собачьей жилетки. Пёс недовольно оскалился и зарычал, но старик разговаривал с ним спокойно, приговаривая, чтобы Пират потерпел, что так нужно и совсем уже скоро они пойдут искать мячик.

Приладив непонятно что псу на спине и обмотав конструкцию скотчем, Степаныч осторожно поставил собаку на лапы и распахнул дверь:

— Где мячик, Пират? Искать!

Пёс недоверчиво посмотрел на Степаныча. Нет, не к добру приезжали утром эти двое на пузатой машине. Определённо со стариком что-то творится… Какой может быть мячик на улице? Что, всё-таки надо идти во двор? Ну, если это новая такая игра… Где он там спрятал мячик? Что, дальше, через калитку? Значит, мячик не во дворе, за ним надо ещё куда-то бежать? Нет, определённо со стариком что-то не то. Не с теми людьми дружбу водит. Пират отряхнулся и вразвалочку, нехотя побежал за Степанычем.

Не прошло и четверти часа, как тишину сиреневых сумерек расколол оглушительный взрыв, и чернильное небо окрасилось рыжим пламенем.

* * *

Рано утром взбудораженный Юрка распахнул калитку соседа.

Старик сидел на верхней ступеньке крыльца, словно собрался куда-то идти, а пока присел на дорожку. Юрка подошёл быстрым шагом и удивился — Степаныч, по всему видно, уже с утра приложился к бутылке, что не очень на него было похоже. Да и вообще сидел какой-то осунувшийся, небритый…

— Дядя Гриша, слыхал, вчера громыхнуло?

— Нет.

— Да ладно! На посёлке кругом стёкла дрожали.

— В подвале, видать, возился. И что?

— У полицаев экскаватор взорвался! На бульдозеры рухнул, а там вся техника полыхнула! Не ясно только, с чего? Говорят, теракт…

— Люди целы?

— Вроде. Да разве они — люди?

— Люди, Юрка, не звери… Пойдём, пропустим по стопке.

— А как сердце?

— Нормально. Уже ничего не чувствую. Как будто у меня его нет…

Волгоград, апрель 2010 г.