Река Мира

Екатерина Шитова, 2022

Рассказы о жизни, о ее радостных и трагичных моментах, о событиях, меняющих людей и о людях, меняющих события. Каждый рассказ – это отдельно взятая судьба, единственная и неповторимая.В сборник входят рассказы: «Отец», «Река Мира», «Демоны Айзы», «Когда отцветет вишня», «Надино счастье и «Марусина реанимация».

Отец

Отец называл меня в детстве деревцем: я была высокая, худая, с длинными руками.

— Деревце мое, обними меня своими веточками, — так говорил он, когда укладывал меня спать.

Может быть, именно поэтому меня постоянно опутывали ветви, которые видела только я. Ветви были тоненькими, гибкими, со свежей зеленой листвой. Когда мне ночью было страшно, они тянулись ко мне со стены возле кровати. Когда я волновалась и краснела, отвечая у доски плохо выученный урок, они опутывали меня, прорастая прямо из пола кабинета литературы. Когда мне было одиноко, они подбирались ко мне со спины, где бы я не была, обнимали меня зеленым коконом.

Это были ивовые побеги — светло-коричневый ствол и тонкая, зеленая листва.

Когда я была маленькой, несмышленой и верила в то, что взрослые хорошо понимают детей, я рассказывала родителям об этих ветвях. Мама каждый раз при этом бледнела, капала себе в прозрачную рюмку валериановые капли и шептала отцу на ухо, что это ненормально, что, вероятно, меня надо лечить.

Отец смеялся, обнимал маму за плечи и говорил ей, что с детьми такое бывает.

— У Аси просто богатая фантазия, Мариночка. Это хорошо. Это значит, что хотя бы одна из наших дочек пошла в меня.

После этого отец смотрел на меня с нежностью и гладил мои непослушные светлые волосы. Когда он так делал, сердце мое готово было выпорхнуть из груди маленькой птичкой, так окрыляли меня любовь и восхищение к этому высокому, худому, небритому человеку с такими же непослушными и от этого вечно растрепанными светлыми волосами.

Мама, прерывая идиллию, нервно встряхивала головой и спрашивала резким голосом:

— И что ты мне прикажешь делать с ее ветвями?

— Ничего, Мариночка, не обращай внимания. Ася вырастет и забудет о них.

Несмотря на мамины переживания, к врачам они с этой проблемой не обращались, за что я им благодарна. Отец говорил, что психиатр найдет отклонение у любого творческого человека и сможет испортить ему репутацию и всю дальнейшую жизнь.

Сама же я привыкла к этим ветвям и считала их своей защитой. Они никогда мне не мешали, только помогали. По мере взросления, ко мне приходило понимание, что взрослые детей не понимают совсем, более того, они живут в совершенно ином, сером и унылом мире, поэтому из всего делают проблему, как моя мама.

Я перестала рассказывать о своих видениях, и постепенно мама успокоилась, решив, что отец был прав, и я благополучно переросла все свои"фантазии".

Отец же был в курсе, что ветви по-прежнему со мной.

— Подумаешь, заросли ивы! — говорил отец, — вот если бы у тебя перед глазами бегали зеленые человечки, тогда бы я подумал, что с тобой, действительно, не все в порядке. А тут лес, природа, ветви… Красота и романтика. Ты у нас творец, истинный художник, Ася! — смеялся отец, когда мы оставались с ним один на один.

Так, благодаря отцу, который кому-то мог показаться безответственным и ненадежным, у меня, странной, замкнутой девчонки, было обычное, вполне счастливое по моим собственным меркам детство без докторов и страшных диагнозов.

***

Отца звали Василий. Он был художником. Почти все время он проводил в своей мастерской. Давал частные уроки и писал картины, которые плохо продавались, несмотря на то, что цена у них была копеечная.

Как-то к отцу в гости пришел друг, высокий, широкоплечий мужчина в белом костюме. Они сидели с ним на кухне, разговаривали, иногда о чем-то громко спорили, курили и то и дело разливали по рюмкам светло-коричневую жидкость. Когда я зашла на кухню выпить стакан молока перед сном, они замолчали, а потом, мужчина в костюме, взглянув на меня мутным взглядом, произнес:

— С твоим подходом к жизни, ты никогда не выберешься из нищеты, Вася. У тебя вон дочка в дырявой майке ходит. Повышай цены на картины. Не в два-три раза. В сто раз повышай! — мужчина округлил глаза и стал похож на сумасшедшего, — Это маркетинг, Васек! Когда ты сам научишься ценить свое творчество, тогда и люди его оценят по достоинству.

Отец смущенно взглянул на меня, и я тут же стыдливо прикрыла рукой дырку на майке. Мама с отцом всегда говорили, что одежду нужно беречь, а дома лучше носить вещи похуже, поэтому мы с Алисой всегда надевали дома самые старые, давным-давно выцветшие футболки и майки. На дырки и помятости в нашей семье никто не обращал внимания. Мама не любила шить, а утюг наш уже два года стоял под столом сломанный.

Я выскочила из кухни, а потом слушала сквозь неплотно закрытую дверь, как отец ругается со своим другом. После этого тот к нам больше не приходил. Я чувствовала себя виноватой, а точнее винила во всем свою майку.

Цены на свои картины отец так и не повысил. Он сказал, что искусство должно быть доступно простому народу, и он не собирается строить из себя великого гения только потому что нам не хватает денег.

— Деньги и искусство несовместимы, деревце, и это правильно, — грустно сказал мне отец на следующий день, выскребая из своих карманов последнюю мелочь, чтобы отправить меня в магазин за буханкой хлеба, — хоть иногда это и доставляет творцам массу неудобств.

В магазине мне не хватило нескольких рублей, и продавщица тетя Анжела строго посмотрела на меня и отказалась продать хлеб.

— Докатились, Астраханцевы, уже на хлеб не хватает! А я Маринке еще пять лет назад говорила, чтоб она уходила от своего художника, пока не поздно. И вот! Что и требовалось доказать! Никакого толку от таких чокнутых мужиков нет: ни денег, ни счастья… — говорила тетя Анжела стоящей рядом с ней уборщице, пока я собирала мелочь с тарелки обратно в карман.

Я выбежала из магазина с пылающими щеками. Отцу о том, что его считают чокнутым, я ничего не сказала.

— Значит, сегодня будет день без хлеба, — рассеянно сказал он, не отрывая глаз от своего мольберта, — счастье не в хлебе, в конце концов… Правда, деревце?

Я кивнула в ответ, и желудок мой предательски заурчал. Отец, услышав этот звук, сунул руку в карман своих потертых джинсов и достал оттуда маленькую карамельку. Обертка ее была выцветшая и замусоленная, бог знает сколько времени она пролежала в кармане, но я посмотрела на нее, как на чудо!

Я никогда не осуждала отца за то, что он мало зарабатывает. В отличие от мамы и сестры, я не страдала от того, что мы не можем себе позволить покупку новой одежды так часто, как хотелось бы.

Мы не путешествовали, не ездили отдыхать на море, не проводили выходные в санаториях и домах отдыха. Мы только мечтали об этом, каждую весну строили грандиозные планы на предстоящее лето, а когда оно наступало, денег, как обычно, не было.

Я не стыдилась того, что мы живем бедно. Потому что папа тоже никогда этого не стыдился. Его совершенно не волновало, что думают о нем окружающие. Он гордился тем, что он творец, художник, и, когда он рисовал очередной туманный пейзаж, глаза его были наполнены тем особым светом, который горит внутри каждого творческого человека.

Я считаю, на этом огне держится мир.

***

Иногда отец не ночевал дома, после чего на следующий день мы с Алисой с волнением слушали, как мама на кухне кричит на него, время от времени переходя на визг.

Наш пес Маркиз громко лаял, что придавало маминому крику еще большую патетичность. Причина крика всегда была одинакова:"ваш отец — кобель и тунеядец, опять спал со Светкой Назаровой".

На самом деле, отец, действительно, спал с этой самой Светкой. Я застала их однажды лежащими без одежды на старой тахте в отцовской мастерской и страстно целующимися. Мне было жутко неприятно, но я не сказала маме об этом. Почему-то, мне не было жаль ее. Наоборот, я больше жалела отца, которому приходилось терпеть постоянные ссоры и крики. Иногда мне казалось, что мама его совсем не любит, ведь она постоянно кричала на него.

— Мариночка, женщина моей жизни — это ты. А Светлана всего лишь моя модель и мой ассистент. Только и всего. Не смешивай семью и работу, пожалуйста, — вполголоса утешал маму отец, — И не кричи, ради бога, дети услышат.

— Да твои дети уже давным-давно знают, чем ты там с ней занимаешься, скотина! Ненавижу тебя! И всех твоих бесконечных баб ненавижу! Катись к своей Светке! Прямо сейчас собирай вещи и катись!

Мы с Алисой привыкли слушать их ругань. После получасовой ссоры мама обычно раскидывала по комнате краски и кисти отца, рвала свежие эскизы, выкидывала его рубашки и белье из шкафа в прихожую.

А потом сама хватала пальто и выбегала из дома в слезах. Маркиз лаял, скулил у двери, рвался бежать на улицу вслед за матерью, лизать ее руки и умолять вернуться домой. Он тяжело переживал эти семейные разборки, в отличие от отца, который сразу же после маминого ухода спокойно прибирал последствия пронесшегося по квартире"урагана"и наводил порядок в своем шкафу.

Бестия — только этим словом отец характеризовал поведение мамы во время их ссор. Долгое время я думала, что это какое-то плохое слово.

Позже отец заваривал чай и звал нас на кухню, где на блюдце с золотым ободком лежали пряники. Я сразу же бежала на его зов, а Алиса нет, она закрывалась в комнате и не выходила до маминого возвращения. Это был наш с отцом маленький, тайный пир.

Я вообще любила, когда мамы не было дома. Никто не отвлекал тогда отца от меня. Я была на сто процентов папиной дочкой. А Алиса маминой. Ее, казалось, отец раздражал так же, как и маму. Часто они с ней шушукались на кухне за закрытой дверью и выходили оттуда потом — обе хитрые и серьезные, словно два заговорщика. После таких тайных совещаний, отец не мог найти то краски, то нужные кисти, то свои свежие эскизы.

— Чего ты лезешь в их отношения? — кричала я на Алису, когда мы оставались одни дома, — зачем ты поддерживаешь мамины глупые выходки?

— А, так это я лезу? А я думала, что это ты лезешь! — кричала в ответ Алиса, — скажи тогда, зачем ты поддерживаешь папин эгоизм и вечно покрываешь его вранье?

Наши словесные перепалки неизменно заканчивались дракой. Но к вечеру мы дружно прибирали свою комнату, чтобы мама, заглянув к нам после работы, ничего плохого не заподозрила.

***

Самым большим счастьем для меня было проводить время в отцовской мастерской. Я могла сидеть там часами: молча, тихо, не мешая отцу и его ученикам.

Я готова была сколько угодно долго притворяться мышкой, только бы меня не прогоняли домой. Здесь, в мастерской, появлялись на свет мои первые рисунки. Здесь же в моей душе родилась огромная любовь к живописи. Отец учил меня всему, что знал и умел сам.

Даже когда у меня что-то не получалось во взрослом возрасте, я словно чувствовала, как он своей мягкой рукой поправляет мою кисть, чтобы линия легла вернее.

Здесь, в мастерской, в одной из старых папок, я однажды нашла портрет женщины, который поразил меня до глубины души. Красавица была одета в белое платье, ее светлые волосы легкими волнами лежали по плечам, а взгляд был наполнен грустью.

Отец, увидев этот портрет в моих руках, покраснел, замялся, а потом сказал, что это просто модель и потрепал мои вихры. Но взгляд его при этом изменился, стал грустным и напряженным. Вряд ли эта девушка была просто моделью. Она определенно была кем-то особенным для отца. Может быть, давняя любовь?

У отца всегда были любовницы, сколько себя помню. Но он как-то умудрялся убеждать маму, что лишь она — его единственная любовь. Я не знала, любит ли сама мама отца, очень уж странными были их отношения.

Алиса говорила, что она его любит, а он ее — нет. Я думала, что все наоборот. Мать всегда злилась на него, кричала, требовала внимания. Ей не нравилось, что отец ничего не делает по дому, что в семье постоянно нет денег, а дети, то есть мы, носим обноски.

— На новый год мы даже подарков девочкам не смогли подарить! Вася, во всех наших бедах виноват ты! Засунь свои картины… сам знаешь куда! И иди работать на завод! — кричала мама.

— Ну что ты, Марина, на новый год мы подарили нашим девочкам гораздо более значимые и запоминающиеся подарки. Их не сравнить с теми, что получили их подруги.

Мама рассмеялась, и смех ее был хриплый и истеричный. Она достала из сумочки пачку сигарет, закурила и вдруг уронила голову на стол и зарыдала во весь голос.

— Что случилось, Мариночка? Что с тобой? — взволнованно спросил отец.

Мама подняла на него заплаканное, некрасивое лицо с черными подтеками от дешевой туши для ресниц и спросила:

— Вася, ты действительно считаешь звезды в небе хорошим подарком для детей? Для детей, Вася!

Отец кивнул ей в ответ, тогда она встала из-за стола, запахнула полы халата и пошла в спальню. У дверей она обернулась и произнесла:

— Ты псих, Вася… Псих.

Он, казалось, не обратил на ее слова внимания — смотрел в окно, даже не обернулся.

***

На самом деле тот новый год стал для меня одним из лучших. Денег, действительно, не было, несмотря на то, что перед новым годом отец продал довольно много картин. Сначала мы этому обрадовались, но потом выяснилось, что у него накопились кое-какие долги. А долги, как известно, в новый год не берут, их обязательно нужно отдать.

Отец отдал долги, отправил новогоднюю посылку бабушке и купил шампанского, которое он всегда открывал под бой курантов. На этом деньги закончились. И так как у Алисы перед самым новым годом внезапно порвались зимние сапоги, с маминой зарплаты пришлось купить ей новые.

Мы с Алисой не расстроились, узнав, что не получим обещанных нам еще летом подарков. От бабушки к тому времени пришла ответная посылка, в которой она отправила нам двух шоколадных дедов морозов и раскраски. Поэтому мы с нетерпением ждали новогодней ночи, когда можно будет не спать и под бой курантов загадать заветные желания, откусив дедам морозам их хрустящие, хрупкие, приторно-сладкие головы.

Вечером мы пошли гулять, отец катался вместе с нами с горки, глаза его горели огнями, щеки раскраснелись от мороза, он широко улыбался и часто поглядывал на маму.

Мама стояла поодаль, она не хотела кататься, а у ее ног сидел Маркиз, которому, судя по его виду, очень хотелось забраться вместе с нами на горку. А потом отец подбежал к маме и поднял на руки, закружил вокруг себя. Мама закричала, а потом захохотала — громко, задорно, совсем как девчонка. Я так редко слышала ее смех, что удивилась его звуку, а потом тоже засмеялась, и Алиса засмеялась вслед за нами.

Когда мама с папой повалились на снег, мы подбежали к ним и смеясь упали рядом. И тогда папа сказал, что у него есть для нас всех особенный подарок.

— Смотрите на небо, девочки, и выбирайте!

Мы с Алисой взглянули на небо и обе ахнули от красоты звездного неба. В городе редко были видны звезды, но в тот момент они светили так ярко, что мне показалось, что небосвод совсем рядом, стоит только протянуть руку, и заветная звездочка, исполняющая желания, окажется в моей ладони.

Мы с Алисой выбрали себе по звезде, и папа торжественно назвал их нашими именами. Мы запустили снежные салюты в честь каждой звезды. А потом мы выбрали звезду маме и назвали ее, в честь нее, Марина.

— Помните, девочки, что бы ни случилось, отныне у каждой из вас в небе горит звезда. Почаще смотрите в небо, говорите с ними, и эти звезды будут освещать ваш путь, помогать вам. Потому что сейчас они ваши и больше ничьи.

Мы с Алисой завизжали от восторга и бросились обнимать отца. Потом он поднялся на ноги и начал по очереди кидать нас в снег, кидал до тех пор, пока в него самого не прилетел снежок, запущенный мамой. После этого началась настоящая снежная"война", в которой не было победителей и побежденных.

Мы шли домой счастливые и беззаботные. Отец с матерью держались за руки, и это казалось чудом. Сам этот факт был гораздо приятнее любого новогоднего подарка.

***

Та новогодняя ночь была исключением. После нее все пошло своим чередом. И каждый день у мамы находился новый повод, чтобы поругаться с отцом. Иногда я думала, что вечером, перед тем, как уснуть, она лежит и придумывает, из-за чего бы поругаться с ним завтра.

Но, что странно, мама всегда заботилась об отце. Когда он болел, она сидела возле его кровати и гладила лохматые светлые волосы. Тогда я ревновала отца к ней, и мне хотелось, чтобы он поскорее поправился.

Мы были не очень-то дружны между собой. К нам никогда не приходили гости. И мы сами ни к кому не ходили. У нашей семьи не было друзей. Да и вообще, мы редко что-то делали вместе, вчетвером.

Тем не менее, мы любили друг друга. Я осязаемо чувствовала эту любовь в отдельно взятые моменты. К примеру, зимой, в те редкие вечера, когда на улице было так холодно, что и носа из дома не высунешь.

Мы накрывались пледами и, не сговариваясь, садились на мягкий ковер возле электрического обогревателя в родительской спальне. Отец заваривал иван-чай, и мы пили его из крошечных чашечек, передавая фарфоровый чайничек друг другу. Этот китайский сервиз мама доставала из-под кровати только в такие вечера. Можно сказать, что мороз и тепло от обогревателя соединяли нас на пару часов, давали время побыть настоящей семьей.

Я любила эти"китайские"чайные церемонии всей душой, любила запах копорского чая, он напоминал о лете, любила папины бесконечные истории о его детстве, по которым можно было написать целую книгу.

***

У меня не было подруг. Все свое время я проводила с Алисой. Она была совсем не такая, как я, и часто мы не понимали друг друга, ругались и дрались, но я всегда знала: случись что, она поможет, защитит. Потому что она моя сестра. Мы стояли друг за друга горой с самого раннего детства. Отец говорил нам, что нужно по жизни держаться вместе.

— Когда нас с мамой не станет, друг у друга останетесь вы, и вы будете помогать и поддерживать друг друга в сложные минуты, — так часто говорил отец нам с Алисой перед сном и ласково гладил обеих по волосам, — вы можете ссориться и даже драться, но вы всегда должны помнить о том, что вы сестры.

Я всегда знала, что Алиса придет на помощь, это придавало мне уверенности. Я и сама была готова разорвать на мелкие кусочки ее обидчиков. Верность друг другу, которую привил нам отец — это то, что делало нас по-настоящему близкими людьми.

Мы родились с Алисой с разницей в пятнадцать минут. Разнояйцевые близнецы — у нас был общий день рождения, но больше ничего общего между нами не было, мы во всем были разные.

Алиса, как старшая, была лидером по натуре, отличницей и душой компании — высокая, красивая, общительная. А я всегда была тенью, подпевалой и девочкой на побегушках — тощая, замкнутая и странная.

Разница в цвете волос тоже не играла мне на руку: Алиса была яркой брюнеткой, как мать, я же была вихрастой блондинкой, как отец. Она по жизни была первой, а я — второй.

Только для отца я всегда была на первом месте. Он любил меня сильнее, чем мама. Я была угловатым, длинным и тощим ребенком, а потом подростком — “деревцем”. Но он говорил мне, что я самая красивая девчонка в мире, и я была ему благодарна за это.

— Ты очень красивая, Ася. Но, понимаешь, в жизни быть красивой вовсе не обязательно. Главное — стать единственной для кого-то одного.

Эту истину я ясно запомнила, но поняла ее смысл гораздо позже.

***

Я уже писала, что наша семья была не очень-то дружной. У нас не было тихих семейных вечеров, мы не читали вслух книги друг другу, не играли в домино, не пили какао, сидя у камина, у нас и камина-то никогда не было.

Мы не смотрели вместе фильмы, не обменивались мнением о них. Не смеялись над общими шутками. Не ходили в походы с палатками. Мы даже не обнимались под бой новогодних курантов. Но все-таки наша двухкомнатная квартира, которая давно нуждалась в ремонте, была всегда теплой и родной. Она была крепостью для всех нас.

Большой черный пес Маркиз, которого отец в один дождливый день привел с улицы грязного и голодного, и которого мы сразу же полюбили, придавал уют нашему жилищу. У нас дома была особенная атмосфера, я думаю, она возникла, благодаря отцу и его творческой натуре.

Здесь легко дышалось, легко говорилось, легко жилось. Здесь на стенах висели картины, а на подоконниках лежала пыль, которую мы, две сестры, ленились протирать по субботам.

Квартира без ремонта, со старинным интерьером — она была не тем семейным гнездом, где царят мир, любовь и нежность. Мы все часто ссорились и скандалили друг с другом. Но это был наш общий секретный штаб, безопасное место, куда можно было прийти, поговорить или помолчать, побыть в одиночестве, укрыться от всего на свете.

***

— Убежим на денек в горы? — спросил отец, заглянув мне в глаза.

— А как же мама с Алисой? — спросила я.

— Они не хотят, я уже спрашивал, — грустно ответил отец, — одна твердит о клещах, а другая — о том, что завтра школьная вечеринка.

Он шел рядом со мной, светлые вихры трепал майский ветер, и его лицо казалось спокойным и счастливым. Я рассмеялась. С ним всегда было проще, чем с мамой.

На следующий день я встала по будильнику, оделась, наспех позавтракала, и выбежала из дома. Отец уже ждал. На заднем сидении машины сидел Маркиз.

Я села рядом с Маркизом, едва сдерживая радость от предстоящего приключения. Мы проехали пару кварталов и внезапно остановились у маленького двухэтажного дома. Отец натянуто улыбнулся в зеркало заднего вида:

— С нами поедет тетя Света. Надеюсь, ты не против?

— Как тетя Света? — переспросила я, округлив глаза.

— Она очень хотела, когда узнала, куда мы едем, — сказал отец, и голос его прозвучал виновато, — я не смог ей отказать.

Возмущение, обида, ревность сразу же заклокотали в горле — еще чуть-чуть, и вся эта жгучая лава выплеснется наружу. Он думает, что я буду делить его с этой “шалавой Светкой”, как называет ее мама? Как бы не так!

Я открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. Изо всех сил сжав кожаный ошейник Маркиза, я мечтала только об одном — не разреветься прямо сейчас.

— Деревце, ты ведь не против?

— Не называй меня так больше! Я не дерево! У меня есть имя! — рявкнула в ответ я, впервые меня разозлило это детское прозвище.

— Хорошо, Ася, не буду больше, — спокойно ответил.

Что-то оборвалось у меня внутри, словно меня только что страшно предали. Мне наплевать было на мать, но то, что он обманул меня — это было непростительно. Маркиз лизал меня в щеку, я оттолкнула пса, отвернулась к окну.

Светлана выпорхнула из подъезда, словно яркая, легкая бабочка. Ее наряд совсем не был похож на походный. Она села в машину рядом с отцом, сказав мне “привет”.

Машину заполнил аромат приторно-сладких, цветочных духов. Я уткнулась в шею Маркиза и мечтала о том, чтобы отцовская машина сломалась на полпути. Я ненавидела его в ту минуту.

***

Целую неделю после этой поездки я не разговаривала с отцом и всячески его избегала. Я чувствовала себя обиженной, он как будто предал меня, растоптал мои чувства.

Отец, в свою очередь, тоже понимал, что поступил не правильно. Он, наоборот, всеми способами старался загладить свою вину, звал нас с Алисой в кино, в парк, но, получая от меня один отказ за другим, решил действовать по-другому.

Как-то вечером я пришла домой, и увидела на своей кровати картину. На картине была изображена стройная, светловолосая девушка, похожая на меня, только старше. Девушка стояла на улице города — около нее шли люди, по дороге ехали машины, жизнь кипела. А она стояла, оторванная от всего этого внешнего мира, загадочная и очень красивая. И все ее тело было опутано ивовыми ветвями.

По моему телу пробежали мурашки. Отец никогда не видел моих ветвей, но нарисовал их именно такими, какими их видела я…

Я зашла к отцу в комнату и крепко обняла его.

— Прости меня, деревце… Ой, прости, Асенька, — голос отца дрожал, и от этого из моих глаз покатились слезы, — я знаю, что я не самый лучший отец, но… Я очень люблю всех вас: тебя, Алису, маму.

Я ничего не ответила ему — не могла, слезы комом стояли в горле и не давали говорить. Но я знала это, чувствовала его любовь и поддержку каждый день и каждую минуту…

***

Тот август был обычный, не лучше и не хуже остальных, что были до него. Прошла неделя после нашего с Алисой дня рождения. До сих пор самая насущная тема для обсуждения была “мне уже тринадцать, я уже взрослая”.

Родители были на удивление милыми и дружными, не ссорились, не выясняли отношения. Отец уже пару месяцев не встречался со своей Светой, чему я была сильно рада.

Оказывается, Света захотела, чтобы он ушел из семьи, а отец этого сделать не мог, потому что нас он тоже любил. Между семьей и любовницей он выбрал семью. Я им гордилась. Это был правильный поступок — сохранить семью и разбить любовь, в которую я ни капли не верила.

Мама в последнее время сильно похорошела от его мужского внимания. Мы с Алисой с удивлением и заговорщическими улыбочками наблюдали за тем, как отец игриво щиплет маму за зад, а она хихикает и краснеет, словно девчонка.

Но выясняли отношения они по-прежнему громко и экспрессивно. Наши соседи, наверняка, знали о том, что Вася опять потратил последние деньги на свои чертовы краски, а Марина поломала ему за это мольберт. В этом плане все было, как обычно: художник и жена художника. Небо и земля.

Отец мне говорил, когда мы рисовали вдвоем в его мастерской, что когда-нибудь я встречу мужчину, и он будет точно так же далек от искусства, как наша мама.

— Он будет рвать твои эскизы и выбрасывать краски в окно. И твое сердце, Ася, будет каждый раз разбиваться от горя. Потому что каждый эскиз — это твоя маленькая жизнь.

— Ох, нет, папа. Тогда я вырасту и выберу себе нормального мужчину. Художника. Как ты, — отвечала я.

— Нет, Деревце. Не выбирай, пожалуйста, художника. Выбирай любого другого. Просто прячь от него свое искусство подальше, чтобы ему было спокойнее, — сказал грустно отец, — И жалей его, береги. Потому что человек, влюбленный в художника, всегда оказывается несчастным, третьим в любовном треугольнике.

— В каком еще треугольнике? — удивленно спросила я.

— Ох, деревце… Скоро ты поймешь, что, несмотря ни на что, самая большая любовь в жизни художника — это его творчество…

***

В тот августовский день (кажется, это был понедельник), мы должны были вечером поехать в кино. Наша семья сейчас сильно напоминала обычную семью. Мы даже иногда гуляли вчетвером по воскресеньям, обрастали традициями, так сказать. Правда, гуляли мы до магазина и обратно, но и это уже был прогресс.

В тот понедельник с самого утра мы с Алисой жили ощущением вечера. У нас были каникулы, до начала учебы оставалась еще целая неделя. Мне было так хорошо и спокойно на душе, что жизнь казалась раем.

А потом рай закончился, потому что у меня резко поднялась температура. Меня уложили в постель, заставили выпить лекарство. Весь день я лежала и смотрела, как по стенам над моей кроватью ползут ивовые ветви, сплетая причудливый узор.

Я почти не шевелилась, и лицо мое было грустным и несчастным, но это не подействовало ни на Алису, ни на маму с папой. Он собрались и уехали в кино без меня, оставив меня на попечение соседки тети Наташи, которая заходила ко мне каждые двадцать минут.

Перед тем, как выйти вслед за мамой и Алисой, отец заглянул ко мне в комнату, присел на край кровати, поцеловал меня в лоб и сказал:

— Не скучай без меня, деревце.

Какое-то странное чувство осело в груди после того, как он, подмигнув мне напоследок, вышел из комнаты.

Время в одиночестве тянулось долго. Сначала я смотрела телевизор в комнате родителей, обнимая Маркиза, который лежал рядом со мной. Я всегда разрешала ему спать со мной, когда никого не было дома. А потом фильм по телевизору закончился, я встала и подошла к окну.

На улице уже было темно. Я закрыла глаза, пытаясь понять, где темнота сильнее: на улице или внутри меня. И тут словно большое огненное колесо прокатилось перед моими глазами. Я часто заморгала, испугавшись этого ощущения. На улице было все так же темно и тихо, и меня охватила паника. Я отошла от окна, отдышалась, села на стул. Что это было?

Примерно через час ко мне зашла соседка тетя Наташа, бледная и взволнованная, и сообщила, что произошло большое несчастье — моя семья попала в аварию.

Сердце мое на этих словах остановилось, я больше не ощущала себя живой… А тетя Наташа, как назло, тянула время.

— Марина и Алиса сейчас в больнице, они живы, а вот папа твой… — соседка прижала к глазам белый кружевной платочек, — папа твой не выжил, погиб…

Я осела на пол и закрыла лицо руками. Тетя Наташа что-то говорила, Маркиз лизал мои руки и волосы, на заднем фоне из телевизора играла индийская музыка, из открытой форточки доносилась сирена скорой помощи.

Вся эта какофония звуков была невыносимо раздражающей, я подняла лицо кверху и закричала что было сил. Крик мой огромным стеклянным шаром стукнулся об потолок и разбился, посыпался на меня мелкими, колючими осколками…

***

После возвращения мамы и Алисы наша жизнь стала совсем другой. Поначалу было очень сложно, как будто из нашей семьи ушел не только отец, но и ее душа, основа.

Мы втроем сначала сидели по разным комнатам, переживая в себе все случившееся. Так прошло много дней. Но однажды мы с Алисой легли в мамину кровать и обняли ее с обеих сторон. С тех пор мы стали делать так постоянно.

Слушая, как мама тихо плачет, мы тоже начинали плакать. А потом, в один из таких вечеров, мама вылезла из кровати и, вытерев ладонями слезы, подошла к окну и отдернула легкую занавеску. Мы с Алисой с удивлением смотрели, как она неуклюже забирается на подоконник.

Сердце у меня бешено заколотилось в груди. Нехорошее предчувствие комом подкатило к горлу.

— Мам? — неуверенно позвала я.

Она обернулась и неожиданно широко улыбнулась нам с Алисой.

— Ну что, девочки. Где там наши звезды, помните?

Я вылезла из-под одеяла и забралась на подоконник рядом с мамой, Алиса подвинула стул к окну и села на него, щурясь и всматриваясь в ночное небо. Звезд не было, плотные темно-серые осенние облака застилали все вокруг, не давая нам ни единого шанса разглядеть хотя бы одну звезду.

— Я не вижу, но знаю, что они где-то там, за тучами, — сказала Алиса.

Мама поцеловала нас с Алисой по очереди — сначала ее, потом меня.

— Все правильно Вася говорил нам тогда. Главное, что мы вместе. Все остальное неважно… Помните, как мы тогда лежали на снегу перед новым годом? У Аси на следующий день горло заболело, я тогда на Васю из-за этого ругалась, — мама грустно улыбнулась.

И мы начали наперебой рассказывать друг другу свои важные, добрые и забавные воспоминания, связанные с отцом. Легли спать уже под утро…

***

— Не скучай без меня, деревце, — это были последние слова отца, обращенные ко мне, знать бы это заранее, я бы обняла его на прощание крепко-крепко…

Я вспоминаю эти слова очень часто, особенно, когда смотрю на его прекрасные картины, висящие сейчас в моей арт-студии. Среди них и пейзажи, и портреты людей, и мой портрет — тот самый, с ивовыми ветвями, которые, кстати сказать, до сих пор со мной.

Я вспоминаю эти слова и не слушаюсь. Скучаю по нему. Каждый день и каждую минуту. Да, он был не идеальным отцом. Но детям ведь вовсе не нужны идеальные родители. Нужны те, кто понимает, любит и ценит их.

Пап, если ты только слышишь меня, хочу тебе сказать, что ты был не идеальным. Ты был лучшим…