Каменные сердца

Михаил Кузнецов, 2020

В мае 2023 года чахлый провинциальный городок сотрясла новость о ритуальном убийстве. Спустя полгода молодой полицейский Платон Сенцов берется раскрыть дело, расследуя которое погиб его наставник – лучший оперуполномоченный города. Все следы давно остыли, наработки по делу уничтожены, и Платон вынужден по крупицам восстанавливать хронику событий. Время начинает поджимать, ведь близится сдача годовых отчетов, а, казалось бы, глухое дело обрастает жуткими деталями: город опутала сеть таинственных символов, стали пропадать домашние животные, поползли слухи о секте и ее «чудовищном боге». Жителей мучают странные кошмары. У Платона осталось лишь две недели, прежде чем метель укроет все загадки. Но стоит разгадывать их или лучше похоронить правду под толщей ноябрьских сугробов? Содержит нецензурную брань.

Глава I

***

Ему снилась вьюга, лихорадочно крутившая жесткую ледяную крошку. Кутала мир, словно в большим покрывалом. Истошно выл ветер. Он увидел бредущую сквозь стужу вереницу фигур: измотанных, несчастных, проваливавшихся по колено в крытый коркой снег людей. С каждым шагом они дышали все тяжелее. Объиневшие шарфы плотно и влажно прилипали ко ртам. От обжигающего нутро холода не спасали ни шубы из шкур, ни шапки.

Люди шли практически наугад, и каждый верил в скорый конец пути. Еще чуть-чуть, последние усилие и заветная цель вырастет необозримой громадой. Перед глазами мелькали образы недавних грез — непроницаемая тьма ждала их. Такая знакомая, но и такая ужасная. Благая тьмы…

***

Платон вдохнул мокрый и нездоровый воздух. Полутемную залу пронизал свет лампы, нависавшей над одним из многочисленных столов. По чистым шашечным стенам бегали тени. А кругом: каталки, подносы с хирургическими инструментами, умывальники.

Скользнув взглядом по возившемуся с бумагами патологоанатому, Платон уставился на труп. Одряхлевшее от возраста тело мужчины на столе перед ним будто бы еще не до конца потеряло живой цвет. То тут, то там неумолимой заразой начинали расползаться трупные пятна. Лоб рассекала глубокая рана, через правую бровь доползшая до переносицы. Лицо выражало спокойствие, но уголки губ, обрамленные аккуратной седой бородкой, застыли в нерешительности: радоваться им чему-то, или озадачиться от непонимания. Звали покойного Игорем Аркадьевичем Додукаевым, навсегда оставшимся в памяти лучшим розыскником города. Поразительно, сколько энергии могло скрываться в человеке его возраста. Насколько живой ум таился в его поседевшей голове. И сколь неожиданно и до тупости просто все закончилось — инсульт. Лежал теперь Игорь Аркадьевич в городском морге, и неважно, что выражало его лицо в последний момент…

— Так он? — спросил патологоанатом, прервав мысли Платона.

— Он, — пробурчал тот в ответ, помолчал и добавил: — Будто сам не знаешь.

— Да мне только роспись…

Платон, не отрывая взгляда от покойника, чиркнул по бумаге. Тридцать восемь лет в УгРо, три раза женат, детей с десяток, а на опознание вызвали его — бывшего протеже, хорошего друга.

— Соболезную, — патологоанатом похлопал Платона по плечу и вышел из прозекторской.

Скрип закрывающейся двери еще долго дребезжал в склепном воздухе морга. Теперь остались только он и Игорь Аркадьевич. В звенящей тишине Платон услышал стук собственного сердца. Погладив пульсирующие виски, он прикрыл глаза. Запах мертвечины еще никогда так сильно не раздражал.

Болела голова, откуда-то из живота начинал подниматься спазм. Давно пора уходить, и Платон было дернулся, но решил в последний раз взглянуть на старого друга. На доселе спокойное лицо Додукаева будто легла какая-то тень. Проступило некое напряжение, будто он что-то не успел в последний момент. Платон вгляделся в лицо, желая поймать этот ускользающий секрет и… Нет, вздор. Он накрыл тело марлей и зашагал к выходу. Каждый раз, когда смотришь на очередного мертвеца, кажется, что он скрывает в себе загадку. Только вглядись в воск лица и все поймешь. Но это лишь предсмертная судорога, не больше. В смерти нет загадки — это Платон понял уже давно. Загадки бывают у живых.

Здание городского морга, приписанное к областному больничному комплексу, не ремонтировали годов с восьмидесятых, оставив в наследство новому поколению патологоанатомов кафель шашечками, бетонные умывальники, громоздкие кушетки-каталки. И все равно просторные коридоры казалось только-только построенными. Несмотря на тяжелую мокрую вонь, пропитавшую здание до фундамента, кругом не было ничего лишнего, все чисто, аккуратно. Стерильно. Редкий случай, когда вновь прибывшего мертвеца оставляли в коридоре на кушетке, да и то ненадолго. Улыбающиеся и жизнерадостные служители этого прекрасного заведения внушали одновременно и оптимизм, и какую-то жуть. Трупы словно свиней режут, а с лиц не сходит довольная улыбка.

Именно из таких мест, где царит неприкосновенная белизна, где тебя провожают оценивающими улыбками, хочется сбежать больше всего. Платон всегда считал, что переборол подобные страхи, а вот, оказывается, нет. Он вышел на холодный и свежий воздух осени. Тучи темной брусчаткой нависали над кромками крыш. Ранние посетители областной клинической больницы расползлись по исчерченной тропинками площади: вяло передвигали ногами сонные практиканты; ковыляли бабушки, таща вспухшие сумки; перебегали от корпуса к корпусу врачи и санитары. Больные ютились под козырьками — курили. После каждого похода в морг вид живых, горячих людей придавал сил. Но не сейчас. Внутри нарастало неудобное чувство тревоги и чего-то липко-твердого.

Подняв воротник куртки, Платон почти побежал к воротам. Постепенно усилилась тошнота, легкая отрыжка ударила в нос. У самой ограды живот скрутило до головокружения. Он еле успел выскочить за ворота, и его вывернуло прямо на придорожный газон. Рвало даже не завтраком, а желчью, горькой и едкой, сразу отдающей в нос. Несколько прохожих брезгливо отшатнулись от стоявшего в раскоряку мужчины. Тот сплюнул и побрел к своему «форду». В голове плескалось расплавленное олово, а в висках стучали отбойные молотки. Кряхтя и охая, Платон залез внутрь, не с первого раза закрыв дверь. Только тут, в атмосфере родного салона, он позволил себе расслабиться. Через полминуты приступа как не бывало. Зато нестерпимо хотелось пить. Платон потянулся на заднее сиденье, где всегда держал бутылку минералки, почти зацепил горлышко, когда бутылка выскользнула. Платон потянулся еще, но от его неловких манипуляций пальцами минералка свалилась на пол.

— Да епт…

Пришлось выгнуться в кресле, чтобы достать. Сплюнув на улицу остатки желчи, он присосался к бутылке. Вода смыла с пищевода всю муть, всю дрянь пережитого потрясения. Платон задышал ровнее, поглядел по сторонам. Мимо спешили прохожие, по узенькой дороге иной раз катила какая-нибудь иномарка, а он все сидел не двигаясь. Пусть муть ушла, но чувство тревоги никуда не делось. Вдруг показалось, что за ним следят. Огляделся… Пусто. Откуда-то извне начала наваливаться тоска.

Платон завел «форд» и отжал сцепление.

Ехать до УМВД было недалеко, всего несколько улиц, пусть и довольно длинных. Однако Платону путь показался чуть ли не в два раза дольше. Со всех сторон рвались окрики, просачивавшиеся сквозь поднятые окна, а машины стартовали на перекрестках резче обычного. Пиком явился выезд на косую Петрошевскую — буквально в метре перед машиной на бешеной скорости проскочил какой-то идиот на внедорожнике. Внутри у Платона все съежилось, а потом будто прорвалось душной слепящей усталостью. В какой-то момент руки начали неметь, глаза слипаться, и он тут же прижал «форд» к обочине.

Дыхание вдруг сбилось, будто после долгой пробежки. Тут же дали о себе знать жажда, сухость во рту. Разминая онемевшие пальцы, Платон отпил из бутылки, но вода кирпичом провалилась по пищеводу. А вместе с ней, разошелся в кресле по швам и Платон. Разошелся, расплылся по водной глади разноцветным тряпьем и пошел ко дну, будто бы кирпич к его ноге привязан. Онемели глаза, уши, язык, руки, ноги, само его естество онемело, лишь пальцы вцепились в руль, как за спасительный борт лодки. Разожми их и совсем пропадешь в бездне, в след за учителем.

Сзади пиликнул сигнал, вернувший рассудок в этот мир. Разверзшаяся перед глазами бездна отступила, и Платон разлепил глаза. В зеркале заднего вида показался сине-красный пересвет. Платон выпрямился, достал корочку, следя в зеркало за движениями осторожного «дпсника».

— Лейтенант дорожно-постовой службы Самсонов. Ваши документы, — отчеканил дорожник в открывшееся окно. Платон раскрыл удостоверение.

«Дпснику» хватило несколько раз пробежаться глазами, чтобы понять, кто перед ним.

— Что же вы, товарищ майор, в неположенном месте остановились? — спросил Самсонов.

— Успокоиться хотел.

— Серьезное что-то?

— Друг погиб.

— Соболезную. Может помочь как?

— Нет, все нормально, — Платон поднял на Самсонова взгляд. — Доеду, лейтенант.

— Ладно. Всего доброго, товарищ майор, — козырнул «дпсник» и засеменил обратно к машине.

Перемигивание прекратилось и постовая машина рванула мимо. Платон глянул ей вслед, потом ополоснул платок из бутылки, протер им лицо, скидывая последнее онемение, взялся за ключ зажигания и тут краем глаза заметил нечто. Участок дороги, где он остановился, представлял собой противоречивую несуразицу, свойственную только провинциальным городам. Находившаяся практически в центре города улица проходила по некогда частному сектору, ныне превратившемуся в один огромный могильник, где в ветхих позорных домишках доживали свой век немногочисленные старики. В той части улицы вдоль правой полосы тянулся бетонный забор парковки. А за левой, на склоне овражка, раскинулись пики голых кустов да маленькие поникшие топольки. Там же на склоне ютились еле заметные покосившиеся заборчики и несколько жестяных проржавевших крыш за ними. Но внимание Платона привлек проход, темневший между двумя такими заборчиками. Он спускался куда-то вниз, в темноту. Платону вдруг захотелось зайти, словно там показалась часть чего-то давно знакомого, никогда не виданного, но страстно желаемого… Мимо пронеслась машина, унося с визгом и наваждение. Платон встряхнул головой:

— Тьфу, твою мать, приеду, коньяку выпью.

Голова окончательно прояснилась только к перекрестку Петрошевской и Первого дивизиона. Стоя на светофоре, Платон нет-нет да возвращался мыслями к Игорю Аркадьевичу. Старик олицетворял собой пример того крепкого и сильного пожилого человека, какие смотрят на мир с рекламных билбордов, предлагающих сделать банковское вложение под н-процент. Счастливый, здоровый, красивый. Остался в органах после выслуги лет, решил обучать молодняк, отказавшись от звания полковника и начальника райотдела МВД. И на этом фоне совершенно неожиданным выглядел его инсульт. Да не просто инсульт — Игорь Аркадьевич переходил дорогу, когда его вдруг подкосило, от чего он запнулся и раскроил себе череп о бордюр. Может быть, об этом он и говорил, когда в полоумном угаре звонил Платону позавчера ночью, долго повторяя, что с делом кончено, и с ним тоже. Может, почуял надвигающуюся смерть. Опер все же. Имел нюх на неприятности. И именно такой же нюх подсказывал Платону — нет, не о том старик распинался в трубку.

Случилось это почти полгода назад. Тогда, в стылые майские сумерки Платон ехал в составе опергруппы от УМВД на место и буквально носом чуял кислятину напряжения. Ехали Артем Алешин, второй протеже Игоря Аркадьевича; старший следователь Саша Крахмалов со своим помощником, а фактически следователем Витей Лемановым. Рядом сидел и сам Додукаев. Только он не выражал ту безнадегу, которую нацепили все находящиеся в газели. Наверное, и сам Платон нацепил. А выглядел Додукаев отстраненно и сосредоточенно — настоящий древний языческий идол: из-под прикрытых век вознес очи к небу, усы опустил, спрятав в них рот, крылья носа яростно вздул, будто готовился пыхнуть пламенем. Такое лицо у него делалось каждый раз, как маячило сложное дело.

Часу в одиннадцатом въехали в глухой двор мало-Литейного района, когда ночь укутала дома, но те еще отбивались внутренним светом окон. Еще час, и гореть останутся только редкие фонари-сиротки. Как остановились, первым вылез Додукаев, за ним оба следователя и Платон. Вокруг простирался широкий двор для шести панельных пятиэтажек, выстроенных длинным каре. Дома серые и скучные, каких в советское время наштамповали целые города. У одной из ближайших панелек сгрудились полицейские машины, и оба следака побрели в их сторону. Игорь Аркадьевич отошел, да так и замер — думал, или ждал кого-то. Вылез и Артем.

Как-то раз Платон слышал историю: в семидесятых годах, когда Тяжелый Литейный Завод имени Тихонова модернизировали, с инспекцией приехал генерал, и его кортеж специально прокатили по одному из недавно выстроенных микрорайонов. Тогда еще только построенный микрогородок, позже влившийся в Большой Литейный район, располагался в чистом поле, где кроме панелек да улиц ничего не было. Генерал смотрел, смотрел и сказал: «как доты стоят». Вот именно дотами и вперлись эти длинные типичные дома, защищавшие живое нутро двора.

В тот майский вечер, пусть и прохладный, двор оказался людным. Бабки-полуночницы стайками толпились около оцепления и с живым интересом обсуждали понаехавшие полицейские машины. Какие-то алкаши терлись возле одного из постовых бобиков и горланили.

— Я те гварю, епт, я те атвчаю — я здесь живу, мля! — орал один из них на дежурного «пэпса», по петушиному вытянув шею.

— Ну, Ко-ля… Ну, ус-покой-ся… — держал его за руку другой пьяница. На ногах не стоит толком, а все туда же, лезет.

— Мужик, погодь час, ща там проверят, и пропустим, — примирительно выставлял перед собой руку «пэпс», в то время как его товарищи гнули в руках дубинки.

— Да я те, мля, атвчаю…

Рядом с Платоном, внимательно наблюдавшим сцену, встал долговязый Артем. Одетый в кожаную куртку и джинсы, в темноте он был неотличим от местной шпаны.

— И че ты? В отделе не насмотрелся?

— Да все равно весело.

Финал сценки оказался предсказуем — алкаш толкнул постового, за что был скручен и посажен в «бобик», откуда еще долго что-то вопил. На вопросительный взгляд напарника Платон пожал плечами и двинулся к Додукаеву. Все это время старый опер беседовал с невысоким мужчиной в форме, кажется, майора. Ну, точно, майор, — крепкий, в самом расцвете сил, — начальник районного угро, недавно переведенный из соседней области. Лично с ним Платон не встречался, но рапорты и протоколы, подписанные его размашистой рукой, иногда получал.

— А вот, собственно, знакомься, Сеня, мои ребята. Платон и Артем, — Додукаев улыбнулся обоим. — Считай, твои земляки по территории.

— Арсений Олегович, — представился майор, пожимая протянутые руки.

— Ну, Сенюшка, рассказывай, что у тебя тут за делишки? — повернулся к нему Игорь Аркадьевич.

— Да все глухо. Жмур особо тяжкий, по вашей линии. Половину отдела сюда согнал, и то мало.

— Ну, это дело понятное. Кто уже приехать успел?

— Пока только мы да вы. Скоро звезды с области явятся, из СК, фсбшники со своими следаками, прокурорские со своими.

— Бдеть будут, как работу исполняем, — пробурчал Платон.

— Без этого никуда в нашем деле, Платош. Давай, Сенюшка, показывай место, пока мухи не налетели.

Майор повел их по разбитой дороге к ближайшему дому, в сумерках казавшимся многоглазой потусторонней тварью.

— А на кой черт федералам тут сперлось? — спросил Артем, перешагивая через очередную лужу. — Ихнего кого хлопнули?

— Да не, просто жмур такой… ну, в общем, сами увидите.

Платон с Артемом переглянулись, а Игорь Аркадьевич, заметив это, пожал плечами. Подошли к третьему подъезду дома, у которого толпились парни из охраны и постовой службы: мрачные и подавленные, будто на всех разом морок навалился. Рядом присели на подножку машины безучастные санитары реанимации. Криминалисты из райотдела сновали один за другим — много их что-то. Возле двери подъезда, облокотившись на косяк, стоял Витя Леманов и прикрывал кулаком рот. По стеклянному виду следака стало понятно — внутри произошло что-то ужасное.

— Витьк, ты чего? — спросил у него Артем.

Тот оторвался от косяка и помахал свободной рукой в сторону подъезда. Но кулака ото рта не отнял. В подъезде висел густой запах трупной гнили, какой не в каждом морге встретишь. В этот запах вплетались нити чего-то едкого, напоминающего растворитель.

Начали подниматься по лестнице. Темной, грязной, с выцветшими стенами, по которым тянулись граффити разного масштаба и таланта. В тусклом свете единственной работающей лампочки на втором этаже показался огромный, во всю стену, рисунок девицы с голыми грудями, грубо закрашенными синей краской. А рядом большими буквами: «БЛАЖЕН БУДЬ ТОТ, КТО С СИСЕК ПОПИЛ ПОТ». Игорь Аркадьевич крякнул:

— Эк местные чего рисуют. Таланты.

— Даже в ИВС, суки, рисуют… — отозвался майор. Но тихо, под нос.

И только когда начали подниматься на третий этаж, Платон вдруг заметил то самое напряжение, царившее в газели на пути сюда. Игорь Аркадьевич вновь сделался идолом, Артем помрачнел, аж брови съехали к переносице. Начальник райотдела на каждую ступень поднимался все медленней. На площадке между вторым и третьим этажами отирался «овошник» с автоматом. Стоял в полутьме, будто прячась, и все норовил уткнуться взглядом в мутное окно. На третьем этаже возле распахнутой двери озаренный ярким светом переминался с ноги на ногу ошарашенный Саша Крахмалов, потирал пятерней лоб.

— Ну, мужики, — вдруг развернулся начальник райотдела, — дальше вы сами, а мне еще звезд принимать. На месте мой старший работает, вы с ним потолкуйте, в курс дела введет. Давай, Игореш, удачно поработать.

И наскоро пожав руки, побежал вниз по лестнице. Слушая шаги майора, Додукаев процедил:

— Не нравится мне такой настрой, ребятки.

Что такой настрой не понравился Платону и Артему еще при виде следака Вити, они промолчали. Да и кому это может понравиться, когда здоровые мужики, имевшие дело с закоренелыми рецидивистами, терялись от шока.

Игорь Аркадьевич вышел на свет и посмотрел в дверной проем. Время словно остановилось. Платон и Артем ощутили себя ждущими команды ищейками. Их хозяин многозначительно смотрел внутрь квартиры, затем повернулся к Саше Крахмалову:

— Пойдешь?

— Пойду… — сдавленно ответил тот.

Додукаев оглядел его и двинулся вглубь квартиры. Следом — оба опера. Но следак придержал их перед самой дверью.

— Мужики, это… я такого еще не видел.

И по выражению лица этого матерого следователя вдруг стало понятно — такого никто из присутствующих еще не видел. Артем шагнул внутрь квартиры, а Платон поинтересовался почти с иронией:

— И чего там?

— Сатанизм, блядь, какой-то…

Ну, сатанизм не самое страшное.

Квартира оказалась небольшой однокомнатной, где коридор, он же прихожая, соединял и ванную, и кухню, и средних размеров зал. Все тут провоняло старостью, гнилью. Знакомый по подъезду трупный запах стал круче и вышибал слезу. Еще веяло десятилетней пылью, которую ничем не перебить, и немытым туалетом. Зеленоватые обои на стенах потускнели, отклеивались по верхам, и теперь висели своеобразными капителями. С пожелтевшего потолка клоками тянулась паутина. И почти никакой мебели: табуретка, рядом с которой валялась пара ботинок, да тумбочка с кипой газет, журналов, листовок. Кругом стояли пакеты с пустыми бутылками и старыми проржавевшими трубами. На крючках висели куртки, теплые вперемешку с легкими. Получалось, что по курткам в квартире жили сразу десять человек, а по обуви — только один. В приоткрытую дверь ванной, Платон заметил валявшееся на полу белое клетчатое полотенце и пожелтевший унитаз, над которым белели шашечки плитки.

Свет горел только в прихожей, полосой падая на пол кухни, в зале же темноту рассеивали переносные прожекторы. Проигнорировав яркий сигаретный огонек, гулявший в сумраке кухни, Платон завернул в зал. В дверях стоял Артем, а перед ним Игорь Аркадьевич. И оба не двигались с места. Платон чуть подвинул Артема, протиснулся мимо Додукаева и даже не сразу понял, что увидел. Ему показалось, что в свете выставленных ламп в неестественной позе сидит фигура и вытягивает вперед руку, будто показывая что-то. А когда понял, то оцепенел.

Это… этот труп, сидел в центре залитой кровью комнаты, подпираемый чем-то сзади. Голова резко запрокинулась назад, и от глотки до пупа темнел багровый зев распоротой груди настолько широкий, что проглядывались бледные ребра. Правая рука действительно тянулась вперед, сжимала что-то и будто висела в воздухе. А левая — покоилась на левом разрезе груди, словно сама ее и вскрыла. Внутренности вытащили и сложили вокруг тела так, чтобы угадывалась огромная голова с широко разинутой пастью в попытке проглотить труп. А кругом, спиралью огибая тело, методично и аккуратно тянулись кишки, от чего вместе с «головой» напоминало змею. Не в силах оторваться, Платон начал понимать, что эта ужасающая картина складывается из множества отдельных кусочков.

Тут же копошились криминалисты, поглядывавшие на труп с легким изумлением и даже недоверием.

Первым опомнился Додукаев. Он тихо сказал пришедшему в комнату следаку Крахмалову:

— Саня, оформляй протокол.

Это простое выражение несколько отрезвило и обоих оперов. Артем выдохнул носом, будто высморкался, достал смартфон и начал прохаживаться по комнате, фотографируя что-то ему одному интересное. Игорь Аркадьевич так и остался стоять на месте, опустив руки в карманы плаща, и задумчиво озирался. Платон достал большую тетрадь из кожаной папки, которую всюду таскал, и принялся заносить ориентировки, делать пометки.

Прав был Саня, такой жести он еще не видел. Пришлось склониться над трупом, чтобы различить детали, на первый взгляд незаметные. Запрокинутая назад голова оказалась раскроенной на две части, а хребет сломан. Глаза выдавили. Изо рта выбили все зубы, верхнюю губу пробили двумя гвоздями, проткнули и язык, прижали его к верхним деснам. Концы гвоздей уперлись в нижнюю губу так, что рот широко раскрылся. Левая рука так же была прибита гвоздем к груди. На том и держалась. Саму грудь вскрыли грубо, в несколько ударов, оставив глубокие зазубрины на ребрах. Правая же рука крепилась к рыболовной леске, натянутой на люстру, от чего казалось, что труп выставил ее вперед, сжимая груду камней. Да не просто камней, а перетянутых бечевкой булыжников, общими очертаниями напоминавших… сердце?

Платон выпрямился, огляделся.

— Инсталляция… — тихо обратился он к подошедшему Артему.

— Ага, я и камни, мать его.

— Старший здесь?

— На кухне сидит. Курит. Морда что у твоего бульдога.

Платон кинул взгляд на наставника — Игорь Аркадьевич прохаживался по квартире, внимательно оглядывал обстановку, все больше хмурясь от каких-то своих мыслей.

— Тогда идем.

При включенном свете кухня растеряла свой таинственный вид, превратившись в маленькое некрасивое помещение. Как и вся квартира, она насквозь была проедена дряхлостью и нездоровой желтизной, и от неправильно расставленной мебели вовсе казалось крошечной. Шкаф для посуды впихнут в угол, подперт холодильником, густо замызганным с боков; напротив холодильника примостилась покрытая жиром газовая плита, тут же на кронштейнах повисла железная мойка. У окна — стол, маленький, складной, да пара табуреток. За столом сидел крупный мужчина, одетый в приличный, но поношенный костюм. От неожиданно загоревшегося света он зажмурился, так и не выпустив сигареты изо рта, потом стал неприязненно промаргиваться.

— Привет территориалам, — кинул ему Платон, садясь напротив.

— Здорово, линейщики.

Мужчина грузно приподнялся, пожимая руки. Представился как старший опер, капитан Георгий Александрович Сухоруков. Еще один незнакомый. В тусклом свете лампочки было видно, как измождено его лицо недосыпом.

— Чего в темноте сидишь, капитан? — поинтересовался Платон, кладя папку на липкую столешницу.

— Начальник просил лишний свет не включать, — буркнул в ответ Сухоруков.

— Ага, ему тут только танка для скрытности не хватает. Покажи корку, — Платон записал данный районного опера, потом поднял взгляд. — Ну, что рассказать можешь?

Артем молча встал рядом.

— Как обычно все началось… — Сухоруков стряхнул пепел с сигареты на газетку. — Соседи вызвали дежурку, мол трупешником в подъезде несет, спасу нету. В соседние квартиры вонь поползла. А сильнее всего из этой квартиры. Наряд приехал, потоптался, позвонил — не открыл никто. Полезли с соседского балкона. А тут такое. Позвонили нам. Все думали — обычная жесть. Там самовар в ванной, синяки с перепою друг дружку порешили. Обычная херня, известная…

— Че дальше? — оборвал Артем. — Не затягивай.

— А че? Тут вот это вот. Дальше по системе всех на уши подняли. Сейчас старших братьев ждем.

Платон отмахнулся от дыма.

— Кого убили?

Капитан достал книжечку в кожаном переплете — паспорт.

— Вот, нашли со всеми остальными документами в шкафу. Наспех провели обыск до приезда экспертов. Нашли серьги какие-то, два кольца серебряных, деньжат пару тысяч, сберкнижку. Короче, не ограбление.

— А что соседи? Опросили?

— С этого подъезда всех. Сейчас наши с участковыми по округе бегают.

— И что это за Шпагов Константин Сергеевич? — спросил Платон, всматриваясь в паспорт.

— Да обычный мужик, если судить по опросам. Запивал частенько, но как-то тихо, мирно. Разведен, детей нет, жил один, работал на Тихонском ТЛЗ, в цеху. Мужик как мужик. Не криминал, как говорят соседи.

— Шустро вы. Обычно тупите, — отозвался Артем, пройдясь по кухне.

— Ты оборзел так разговаривать? — огрызнулся Сухоруков. — Я те че, бегунок какой?

— Уймитесь, — повысил голос Платон. — Артем, зови Додукаева. Ладно тебе, капитан, не серчай, — обратился он к коллеге после. — В командировку скоро, вот и бесится.

— Вы, линейщики, больной борзые стали. То данные вам подавай, то связных. Не хорошо на районную шею садиться.

— Жизнь такая, приходится. Всех напрягаем.

— Ладно, данные паспорта записал? Давай сюда.

Капитан поднял с пола портфель, убрал туда документы убитого и сразу извлек пачку бумаги.

— Держи протоколы опросов, обыска. Заключение криминалистов, протоколы по всем домам и рапорты пришлю потом.

На кухню вошел Додукаев, и капитан Сухоруков почтительно поднялся. Игорь Аркадьевич улыбнулся в ответ, крепко пожал руку.

— Ну что, Гоша, вляпались мы по все уши?

— Так точно, Игорь Аркадьевич.

— Ну, ладно тебе, давай не по форме, — отмахнулся старик, запахнул плащ и уселся на место поднявшегося Платон, закинул ногу на ногу. — Скажи, дорогой, по-быстрому, как считаешь, что за дрянь такая в соседней комнате?

Сухоруков помялся, прежде чем ответит:

— Думаю, это не криминал. Были б у нас на территории какие бандиты серьезные, банды, может быть и можно посчитать за устрашение, но в этих районах одни гопники сраные остались, а они разве что битами по башке отделать могут. Да и не за что его так было, обычный дядька.

— Криминал там, или не криминал — еще посмотрим. А что, среди здешних психов нету?

— Ну, точно сказать не могу, с участковыми надо потолковать. Из тех, кого знаю — на подобное никто не пойдет. Максимум дверь поджечь, или нагадить под ней.

— Поговорим с участковыми, поговорим. Вот что, Гошенька, — Додукаев встал. — Мы сейчас с ребятками еще раз пробежимся по соседям, кто поближе. Опрашивали уже, да? Ну, мы закрепим успехи. А ты отзывай своих и участковых. С ними позже встретимся. Двинули, мальчики, еще не все пушки отгремели.

И первым вышел с кухни.

А после пронеслась вся та рутина, с которой приходилось сталкивался каждый день: опросы соседей, записи, протоколы, рапорты, разговоры с районными «территориалами», участковыми, сверкой их протоколов. Бумажки, бумажки, бумажки…

…Что было дальше, Платон помнил плохо. Додукаев сразу забрал дело себе, и месяц проваландался со следственной группой, копая рвы информации словно бульдозер. Тогда Платон с Артемом уезжали в должностную командировку на месяц, и только по приезду узнали, что дело почти прекращено. Да и то краем уха и не от Додукаева. Снести дело в архив не дал сам Игорь Аркадьевич. Он еще некоторое время бегал по «земле», но ничего не нарыл до недавнего времени. Что с делом, Платон не особо интересовался, только видел его пару раз в руках бывшего наставника. Однако две недели назад у Додукаева случился неожиданный прорыв, и он почти перестал появляться в отделе… до самой смерти.

За воспоминаниями Платон не заметил, как приехал в Управление, забрал заявления у дежурного, поднялся на четвертый этаж, в кабинет. Руки сами собой достали протоколы, которые ждали заполнения. И сейчас, в исступлении поглядывая на кипы бумажек, захламивших стол, он откинулся на стуле и протер глаза. Посмотрел в окно, на серый и холодный день. Ноябрь, утро. А в голове все крутились детали того злополучного дня. Что же тогда еще случилось? Помнится, он проработал с опергруппой до самого утра: осматривая местность вокруг дома, опрашивал соседей, участковых. И уже на утро Додукаев забрал дело.

Платон достал из нижнего ящика плоскую бутылку коньяка и стакан. Выпив, тряхнул тяжелой головой. Кабинет он делил с Артемом Алешиным и Додукавым. Небольшая комната, где еле разместились три почти пустых рабочих стола. На краю каждого стоял плоский монитор, да на тумбочке у места Додукаева сиротливо ютилась печатная машинка, от грязи и ржавчины почти не работавшая должным образом. Игорь Аркадьевич редко появлялся в общем кабинете, пропускал оперативки, вечно шлялся где-то на «земле». Он даже дела хранил и разбирал в кабинете начальника УгРо. Еще в кабинете стоял шкаф для одежды и сейф, в котором хранились ОРД и иногда водка.

В кабинет вошел Артем, с пухлой папкой в руках. Хлопнул ее о свой стол, задержал взгляд на Платоне и залез в сейф.

— Он? — спросил, не обернувшись.

— Он.

Артем закрыл сейф и положил бумаги рядом с папкой, сел. Помолчали, глядя друг на друга.

— Ты чего с утра за коня взялся? Нам урку колоть.

— Какого еще урку?

— Да вот, поступил час назад от районщиков, — Артем двинул пальцами папку. — Не успевают, нам слили.

— Своих дел хватает, — буркнул Платон, убирая стакан и бутылку.

Артем перегнулся через стол и бросил папку напарнику, после чего без особого интересна начал шерстить свои бумаги. Платон тупо понаблюдал за действиями товарища, вздохнул грустно и открыл папку. Рожу уголовника, прикрепленную к первой странице, он узнал сразу, хоть никогда лично с ним не встречался. И имя оказалось знакомым — некто Виктор Александрович Яшин. Он частенько всплывал в рапортах и отчетах РОВД по мало-Литейному, а иногда и по Большому Литейному районам в списке старых стукачей. Из тех, кого и шифровать не имело смысла — все и так знают, что он тарахтит аки отбойный молоток по асфальту, да все впустую. Имел две судимости по 228 статье, и сейчас по ней же пошел. Значит, вконец достал своих кураторов, и те решили от него избавиться, сплавив допрос и оформление дела на шею городского УВД.

Платон еще раз вздохнул. Ох не вовремя этот черт нарисовался, ох не вовремя. Сейчас бы раскидать все срочные дела, да махнуть по детям Игоря Аркадьевича, какие еще остались в городе, потом в морг, а дальше собирать мужиков и организовывать похороны. Да только вот нужно возиться с этим гадом… Интересно, что он из мало-Литейного района, который недавно вспоминал розыскник.

— Ты его знаешь? — спросил он Артема.

— Да, районщики часто про него писали. Из старых сексотов.

— Совсем стух, раз нам отдали. Сажаем.

— Угу.

— Вести его, или пусть маринуется?

Платон вздохнул, посмотрел на фото сексота, ответил:

— Жвачку только пожую.

Минут десять подождали, пока Платон отбивал запах коньяка. Потом Артем достал из стола барабанный телефон и пробубнил в трубку: «дежурный, Яшина из КЗ в четыреста пятнадцатый». Платон же тем временем достал из угла заветный табурет и выставил перед своим столом. Хороший табурет, дубовый. Напарник вытащил из стола резиновую дубинку, но Платон покачал головой:

— Давай попроще.

Толстенный том «Уголовного Кодекса с комментариями» в твердом переплете приземлился на столешницу, подняв немного пыли.

Через несколько минут дверь открылась, и дежурный втолкнул урку. Кабинет тут же заполнился едкой мешаниной запахов перегара и мочи. Грязный и угрюмый Яшин стоял у двери, как-то злобно оглядывая кабинет. Вот уж урка, вот уж уголовник — бес, не больше. Для любого неискушенного человек, этот кадр выглядит как ходячий стереотип. Живая социальная реклама: «к чему приводят пьянство и наркотики!». Лицо у стереотипа худое, бледное, испещрено глубокими рытвинами не то от оспы, не то от некогда жирных угрей. Давно не брившийся, он пошел редкой щетиной, под носом и губами пожелтевшей. Волосы длинные, сальные, с проседью. Многое о нем говорили глаза: блеклые и будто пустые. Такие бывают почти у всех наркоманов со стажем, которые сами варят бодягу из сырца и пользуют ее по кругу.

Яшин мялся у двери, но не от стеснительности, а наоборот — в полной уверенности, что сейчас оглядится и тут же раскроет все подляны, которые ему устроили злые мусора. И опера уже минуту подыгрывали его мнимой внимательности, заметив, как нервно он задержал взгляд на томе УК. Но вот Артем встал, вышел из-за стола и кивком указал на табурет. Яшин, по-хамски хмыкнув, болезненно проковылял к месту. Подтянув выцветшие насквозь обгаженные брюки, он уселся и закинул ногу за ногу, демонстрируя стоптанные ботинки.

Платон и Яшин испытующе уставились друг на друга.

— Ну, давай, мусор, жми свою телегу, — оскалился наконец уголовник.

И тут же получил затрещину от стоящего сзади напарника. Артем выглядел щуплым, но за этим видом таилась воистину медвежья сила. От одной его пощечины бывалые бандиты валились на колени. Вот и Яшин слетел с табурета, упершись тощими руками в пол. Артем взял его за ворот дряблой куртки, усадил обратно, наклонился и сказал, спокойно, без нервов:

— Гавкать будешь, когда разрешат.

Уголовник стрельнул в него глазами, но только на миг, не рискнув задержать взгляд. По лицу было видно, как приходит к Яшину понимание — тут с ним цацкаться не будут, как в родном РОВД. Платон раскрыл дело и, наклонив к себе, пробежался глазами по строчкам.

— Яшин Виктор? Тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения?

— Ага, — уголовник оправил куртку и начал осторожно поглядывать за спину, где маячил Артем.

— Ранее дважды судимый? По двести двадцать восьмой статье?

— Да.

Платон покивал головой, помолчал для виду, потом опустил взгляд на Яшина.

— В курсе, за что взяли?

— В душе не пойму, начальник.

Платон начал читать.

— Пятого ноября, возле мусорных баков у дома номер восемьдесят четыре по улице Красного Локомотива мало-Литейного района был найден труп молодого человека…

Яшин уставился на опера, совсем забыв о его напарнике.

–…Причиной смерти явилась глубокая колото-резанная рана на животе, повлекшая внутреннее и внешнее кровотечения. При жертве были найдены документы на имя Григория Архипова, двадцати трех лет, проживающего по улице Красного Локомотива, тридцать девять. Рядом с убитым найдена разбитая бутылка, которой и совершено убийство… — Платон посмотрел прямо на урку. — Так за что ты Гришу завалил?

Яшин сидел сначала смирно, потом расплылся в щербатой улыбке.

— Да ты че, начальник? Какого еще Гришу? Я ни за какого Гришу не знаю.

— Ты не знаешь, а вот тут все знают, — опер ткнул пальцем в папку. — На бутылке твои пальчики.

— Какие еще пальчики, да ты че? Шеф, але, я не знаю никакого Гришу!

И сразу получил оплеуху от Артема.

— Ты, сука, не ори.

— Да я не ору, вы че? Какой Гриша?

— Вот этот, — Платон вытащил из папки фотографию трупа.

— Ой… — Яшин поморщился. — Начальник, я в натуре не в курсах, кто это. Че ты тут жмешь? Какой-то мокрый… Фу, бля…

— Зря кобенишься, Яшин. Пальцы там твои, труп недалеко от твоего дома, где вчера был — сказать не можешь…

— Да как не могу? Могу, я был у этого…

— Кого?

— Ну этого… У Фили…

— Какого Фили? Сиськи что ли?

— Ну да, у него, Сиськи.

— Так Сиську ж повязали три дня назад.

Урка уставился на опера, понимая, что теперь-то менты на него, гражданина совравшего, насядут крепко.

— Давай вспоминай, Яшин, когда и за что ты завалил Гришу Архипова, — гнул свое Платон.

— Да вы че, мусора! Вы мне че за херню шьете?! Какого Гришу?!

Яшин вскочил, и Артем рывком усадил назад на табурет, сказал спокойно:

— Сиди.

— Да вы че, мужики?.. Я не в курсах вообще ни за какого Гришу, я ж не по мокрухе… Я ж вообще не по этой части, вы че?..

— А по чему ты, Яшин?

— Не по макрухе я, падлы вы! Херню мне шьете, я тут ни при чем ваще!

— А кто при чем?! — рявкнул Платон.

— Да я не в курсах! Меня вообще не за это взяли!

— А за что тебя взяли, а?! Падла ты подъездная?! Нахера тебя в управления притащили, если не за мокруху?!

— Да я не в курсах вообще! Это все вы, менты поганые! Волки! Вы все, суки, на людей повесить готовы, падлы!

Яшин ринулся встать и увернулся от руки Артема. Встал, и тут же завалился на бок. Это Артем огрел его по макушке томом УК, после чего встал над наркоманом и начал методично бить того книгой по голове.

— Я тебе, что, сука, сказал? — рычал он, избивая охающего подозреваемого. — Сказал сидеть? Сказал?

Наблюдавший за этим Платон все думал, что расколоть этого «урку», у которого за плечами две ходки, оказалось проще, чем иного новичка. Слишком уж он привык к отделениям полиции, к операм, к постоянным беседам и угрозам, к легким зуботычинам и милому пересчету ребер, не ожидал вдруг такого наезда. Да и было видно, что гнет его бодяга некисло. Нет, этот парень теплый и нежный, словно девица в майскую ночь. Может, потому и решили не ломать его местные розыскники, чтобы напугать падлу побольше. А может, и правда дел много, то-то строчат рапорты пуще обычного…

— Тёма, оставь его, — позвал он напарника.

Тот перестал мять Яшина, постоял над ним для пущей убедительности своих садистских намерений и отошел, дав наркоману подняться. Тот, весь зареванный и в соплях, с красной, будто перепаренной рожей неохотно присел на табурет. И все поглядывал назад, на оскалившегося Артема. Теперь-то в глазах бывалого криминала и следа не осталось от прошлой уверенности, борзости, мерзости, а остался только страх, мучавший этого скрюченного от боли человечка.

— Ну, что скажешь? — спокойно обратился к нему Платон.

— Мужики… Да я в натуре не в курсе… Ни за Гришу, ни за мокруху. Не при делах, я по другому…

— По какому другому?

— Да меня на ширеве взяли, и всего-то… никаких мокрух, вообще не в курсе…

— На каком ширеве? — раздраженно бросил опер, заглядывая в папку. — Тут написано, что тебя взяли по делу Архипова. Пальцы, ботинки твои в грязи отпечатались. Какое еще ширево?

— Да ну бодяга обычная, ничего такого… Мужики, ну вы чего? Я же не на мокрухе… — он почему-то обратился к Артему, протянул ему руки, потом спохватился и отвернулся. — Я же не по мокрухе…

Платон почесал щеки, подумал, потом достал листок, ручку.

— Короче, Яшин, один у тебя путь — пиши все.

— Что все?

— Да вот все, за что тебя взяли, как, когда, кто, где. И подробно, с иллюстрациями. Будем проверять. Если окажешься незамазанный, то радуйся в три хари.

Яшин рассеянно взял ручку, придвинул лист, подумал.

— Как писать-то?

— Да так и пиши: Я, Яшин Виктор Александрович, тогда-то шел от того-то с партией ширева в карманах, и меня взяли те-то, там-то, нашли то-то. И чтобы подробно.

Наркоман тупо посмотрел на лист.

— Начальник, это что же, «сознанку» мне предлагаешь?

— Яшин, ты, видно, дурак. Мы ведь тебя сейчас закроем на хрен и с полным набором улик по этапу пустим.

— Так если ж я напишу, то все равно по этапу пустите.

— Ну, пидор, достал, — прохрипел за спиной Артем, заставив подозреваемого вздрогнуть. — Короче, ща его закроем, дело следаку, а завтра в СИЗО. И пусть кум его к активистам подсадит, чтоб не кобенился.

— Э-э, мужики! — Уголовник хотел было встать, но не рискнул. — Не надо кума! Ща все напишу, ща все будет!

Он склонился над листом, взялся было карябать, но остановился.

— А это… А что такое июстрации?

Платон даже растерялся от такого вопроса.

— Это когда текст подробный.

Яшин уткнулся обратно и продолжил карябать, видимо, с сумасшедшим количеством ошибок.

Прошло десять минут, а задержанный так и не написал ничего толкового — все мерзко скреб ручкой, старательно выводя буквы. Артем совсем расслабился: облокотился на стол, том УК положил рядом, в моментальной доступности, а сам копался в телефоне. Платон же скучно наблюдал за тем, как пишется чистая «сознананка».

— А что, Витя, как у вас там на районе? — вдруг спросил он.

Даже Артем поднял голову и внимательно посмотрел на напарника.

— В смысле? — переспросил уголовник.

— Ну как дела вообще? Что интересное было на мало-Литейном? Может, кто пропал?

Яшин прищурился.

— Начальник, тебе ж это видней. Вы, мусора, все про всех всегда знаете, так стукни вашим на районе, они и скажут. Я-то те на кой хр…

И осекся, заметив тяжелый взгляд опера.

— Если спрашиваю, значит надо, — сквозь зубы отрезал полицейский.

— Да я.. бля, хрен знает, — изрек осторожный Яшин. — Я особо-то по сторонам не смотрю.

«То-то тебя «районщики» слить решили, падла, по сторонам потому что не смотришь» — подумал Платон, но в слух спросил:

— Совсем ничего?

— Да вроде не… — задумался. — Начальник, ты же и сам понимаешь, на районе всегда движуха. Там кто уедет куда, кто по этапу пойдет за хрень, кому свои башку проломят, всякое бывает. Двигаются люди, на месте не сидят. Бывает только через год и въезжаешь, что кто-то того, куда-то делся.

— И из твоих знакомых внезапно никто не пропадал?

Яшин по тону розыскника понял, что сейчас стоит поднатужить память и выдать хоть какую-нибудь зацепку. А то его друг, второй мент за спиной опять возьмет том УК и начнет колошматить уже по-серьезному.

— Вообще есть такое дело…

— Какое?

— Да был один хер, молодой. Года два назад за бодягой припер. Бич каких поискать, вечно по помойкам шлялся, но при бабле, четко в четверг приходил за вмазой. Он последний раз вылез месяца три-четыре назад, в долг взял пару кубов. Ну а потом бац, и делся куда-то. Я бабло хотел отработать, шоб все по чести, да не нашел его, босоту.

— Может кони двинул на какой из свалок?

— Да не, не такой он был и гнилой, хоть и вонючий. Я у местных поспрашал тогда, говорят, куда-то в деревню уехал, к дядьке, или что-то вроде того.

— Как этого парня звать? — опер достал тетрадку, открыл на нужной странице и приготовился писать.

— Исидор

— Исидор?

— Ну да.

— Странное имя.

— Да я ему не папа, шоб имя придумывать.

— А фамилия, погоняло?

— А хрен знает, не спрашивал. Лавэ он пер, мне и похеру.

— И все, больше никто не пропадал, только этот Исидор?

— Говорю ж, начальник, я по сторонам не особо смотрю.

— Ну ладно, пиши.

Яшин снова углубился в вольный пересказ своего ареста, а Платон тем временем занес имя в папку, на всякий случай, и начал листать старые записи. Наркоман корпел над «сознанкой» примерно час, после чего вручил изгвазданный корявым подчерком листок оперу. И на лице у него играла какая-то странная ухмылка, вроде даже победная, будто не понимал, что сейчас подписал билет на зону. Артем вызвал дежурного, и вонючего задержанного увели обратно в камеру.

— А что за телега с пропажами на мало-Литейном, — поинтересовался он у напарника, присаживаясь за свой стол.

Платон откинулся на спинку стула и внимательно просматривал изуродованный пакостным подчерком листок.

— Да думаю тут кое-что, — отозвался он, не отрывая взгляда от писанины. — Помнишь, дело полгода назад Додукаев вел с группой?

— Сатанинское что ли?

Платон вложил «сознанку» в папку с ОРД Яшина и вытащил оттуда фотографию трупа якобы убитого им человека, кинул ее в один из ящиков стола.

— Вот интересно стало, что с тем делом. Вроде Игорь Аркадьевич его так и не раскрыл.

— Ну да, не раскрыл, — ответил Артем.

— Ты случаем не знаешь, где оно?

Алешин достал чистый бланк для протокола, но заполнять не стал, а задумчиво повозил ручкой по столешнице.

— Интересно, что ты вдруг вспомнил… — процедил, наконец. — Позавчера, когда ты по «земле» шатался, Додукаев прилетел с этим делом, просил снести в архив, чтобы его прекратили. Так что в архиве оно.

Платон покивал в ответ и занялся своими делами, чтобы подождать, пока напарник составит протокол допроса. В последнее время Артем сам занимался всей бумажной волокитой после каждой такой совместной колки. Без обсуждений и пререканий, просто начинал писать очередной протокол. Находил он в этом некое успокоение — напряженность, витавшая вокруг него, спадала. И справлялся он с такого рода бумажками на удивление быстро, так что через полчаса Платон имел на руках относительно подробный протокол допроса. Он приложил бумагу к делу и понес к следакам на составление. Артем же сразу погрузился в недавно поступившие районные сводки.

В кабинете следователей сидел только Саша Крахмалов, что-то устало печатал на компьютере. На приход опера отреагировал только вздохом и смиренным пониманием — да, Яшина нужно сажать, да, нужно оформлять дело, ехать в суд, в прокуратуру и тому подобное. На вопрос Платона, где дело Додукаева, только кисло отмахнулся. Мол, задница в работе и без того большая, и разглагольствовать о жутком висяке времени нету. Розыскник пообещал зайти позже и спустился в архив.

С каждым шагом, что Платон приближался к архиву, нарастало внутреннее беспокойство, что вот-вот он увидит нечто ужасное, но до безумия интересное. Он был наслышан о том, как позорно провалилась опер группа, но больше ничего конкретного. После роспуска группы Игорь Аркадьевич не распространялся о деталях даже начальнику отдела. А что творилось в последние две недели, которые бывший наставник пропадал черт знает где, и вовсе окутывал мрак тайны.

Архив представлял собой огромный зал на половину третьего этажа, в котором место для посетителей ограничивалось площадкой в два квадратных метра, огороженных стойкой регистрации. Все остальное занимали стеллажи с кипами папок и связками документов. Сюда поступали приостановленные дела, не пошедшие на доработку, и дела прикрытые, которые вряд ли когда-нибудь теперь возьмут в руки, но из-за грифа секретно с ними ничего не сделать. Сплошное царство некогда острых секретов, под завязку набитое жуткими фото мертвецов и мест преступлений. Неприветливый майор в форме, потревоженный запросом Платона на дело Додукаева, исподлобья глянул на опера и удалился в чертоги страшных бумаг и истлевших фолиантов, из которых принес тощую папочку с жирной пометкой «Дело №01-0058/1840/2023». С виду она совсем не была похоже на ту самую, что таскал Игорь Аркадьевич. Та была толще.

А когда Платон вышел из архива и раскрыл папку, то в глазах потемнело, и он чуть не упал. От оперативно-розыскной деятельности Додукава не осталось ровным счетом ничего: пара листов протоколов с опросами всего нескольких человек, базовые заключение экспертов да несколько фотографий. Вот что имел ввиду Игорь Аркадьевич, крича в трубку, что с делом покончено навсегда. Вот как с ним покончено…

Платон тяжело вздохнул и прислонился к стене возле дверей архива. ОРД уголовного розыска проходит под грифом секретно и потеря официальных данных из него — самый страшный грех и кошмар любого розыскника. Но чтобы сам Игорь Аркадьевич Додукаев, стальной дядя Дода, как его звали в уголовных кругах, чтобы он самолично уничтожил дело такой важности… Нет, не в его силах такое сотворить. У него в подкорке было вбита неприкосновенность любого ОРД: хоть своего, хоть чужого. Платон зашел обратно в архив.

— Скажите, а больше томов у вас к этому делу нет? — поинтересовался он у сумрачного архивариуса.

— Нет, — сухо ответил тот.

— Но вы ведь знаете, что это такое?

— Знаю.

Платон облокотился на стойку, за которой сидел майор.

— Вы ведь видели это дело раньше, верно? Додукаев его хорошо отработал, да?

— Отработал… — майор прищурился, — …отлично. Только к чему ты клонишь, Платон Андреич?

— Тут нет ничего, — он опустил папку на стойку. — Никакой отработки по ОРД, вообще. А когда я его видел, то оно было толщиной с «Войну и мир»…

— Давай короче.

— А не мог ли Додукаев сам его снести на хрен?

Майор облизнул тонкие губы.

— Принес его Алешин.

— Да, но Артему это до лампочки…

— Вот что, Платон Андреич, — перебил архивариус. — Я давно не при делах, мне до пенсии два года осталось, так что не впутывай меня в это дерьмо. Ты розыскник, так и занимайся своей работой. Принес Алешин, вот у него и спрашивай.

Платон Андреич посопел грозно, но решил смолчать и вышел.

Что ж, спросить можно только с одного человека, которого уже в их общем кабинете не было. Видимо, ушел на «землю», мало ли у него причин. Платон сел за стол, раскрыл дело, пошебуршал листами. А в голове катал одну простую мысль, обещающую в будущем много и много проблем. Забрать дело, провести ОРД заново, самому пройти по «земле» тем же путем, что и Додукаев, если такой путь на самом деле был. Он сгреб все немногочисленные листки в папку, вышел из кабинета и направился к начальнику городского УгРо. Зачем? Почему вдруг? Вот сейчас он это и выяснит, зачем и почему он туда пошел.

Кабинет начальника располагался аккурат перед лестницей на этаж. Почему именно этот кабинет, никого уже давно не интересовало. Дверь, лет десять назад отделанная светлыми дощечками, внушала всему этажу чувство, что за ней сидит джин. Здесь одинаково легко могли исполняться желания, если правильно просить, или слетать звездочки, если совершить все остальное. Звали джина Александром Михайловичем Тишторенко, сорока двух лет, полковник в звании и наперекор всем на свете — один из самых молодых начальников на таком посту. Для посторонних он казался взбалмошным и неуравновешенным человеком, способным взорваться от любой неосторожной фразы. На самом же деле полковник обладал чудовищным чутьем, иной раз граничащим с чтением мыслей. Он с первых слов улавливал суть, а еще через несколько слов определял, стоит ли продолжать разговор, и если решал, что не стоит, то выгонял матами и пинками. Но слава дурного собеседника и сумасброда давала ему некие привилегии перед вышестоящим начальством. И Тишторенко ими не раз пользовался, выбивая для отдела поблажки по показателям раскрываемости, отсрочкам, возможностям и воздействия на другие отделы. За что, собственно, и любил его городской УгРо. За что и сам Додукаев доверился ему, как родному сыну, дергая по надобности за связи.

Пока Платон собирался с духом перед дверью, мимо прошли несколько коллег, которые по пути поздоровались и пожелали удачи. Что ж, тянуть нечего. Платон постучал, на что сразу получил: «Войдите!». Опер уверенным шагом переступил порог, плотно притворив за собой дверь, и встал по стойке смирно. В небольшом кабинете за широким столом сидел полковник. Мужчина крепкий, правда, в теле. Вытянутая овалом голова была посажена на жилистую и подвижную шею. Железо бы гнуть об эту шею. Из-за ранней лысины он всегда брил голову под ноль. Над широкими плечами высился повешенный на спинку кресла китель. Тишторенко, нацепив узкие очки, внимательно читал, видимо, очередную корреспонденцию из «главки». На Платона он только взглянул и задумчиво обронил:

— Чего тебе, Сенцов?

— Александр Михайлович, я по поводу одного дела…

— Ну?

— Тысяча четыреста восьмидесятого, который вел Игорь Аркадьевич.

— А что с ним? — начальник все еще не отвлекался от чтения.

— Прошу его отдать мне на доработку.

Тиштренко оторвался от листочка и посмотрел поверх очков на подчиненного.

— Предлагаешь тебя на глухарь посадить?

Сразу не послал, уже хорошо.

— Я бы не сказал, что это глухарь…

— А я бы сказал. Этот висяк лучший опер отдела отработать не смог. Думаешь, ты сможешь?

— Это не висяк, по нему было полное ОРД.

— Почему было?

— Александр Михайлович, посмотрите на него, — майор Сенцов положил дело на стол начальника.

Тишторенко опустил глаза на тонюсенькую папочку.

— Это что, оно?

— Так точно.

Начальник отложил корреспонденцию, раскрыл папку.

— По нему не осталось даже базового ОРД, которое мы в первые сутки наработали, — продолжил Сенцов.

— Вижу, что нету базовой… — пробормотал начальник. — Что за дрянь с ним случилась?

— Не могу знать, товарищ полковник. Но есть предположения.

— Продолжай.

— Предполагаю, что все материалы из дела вытащил сам Додукаев перед смертью.

— Почему так предполагаешь?

— Ни у кого больше не было доступа к делу кроме него, в архив его сдали уже таким. Перед смертью мне так же звонил Игорь Аркадьевич, наговорил какой-то ерунды, в том числе и что с делом покончено. За две недели до этого у него обнаружился какой-то прорыв, и он надолго пропал из поля зрения. Предполагаю, что он или что-то узнал, или из-за хода дела у него случился срыв. И я, и многие из отдела могут подтвердить, что при Додукаеве дело было в несколько раз толще.

Александр Михайлович спокойно выслушал подчиненного, откинулся на спинку кресла.

— Додукаева не было в отделе около недели. Кто сдавал дело в архив?

Платон сглотнул.

— Алешин.

— Почему не берешь его в расчет?

— Пару месяцев назад брал бы. Но сейчас — нет смысла.

— Имеешь ввиду, ему не до того, да? Ему не лучше?

— Как сказать, с виду стал спокойней, но кажется только хуже со временем. Злой слишком.

Тишторено кивнул, снова взял корреспонденцию.

— Сегодня утром прислали из «главки». С области уже наверх успели доложить, что Додукаева не стало. Сразу хай поднялся. Как же, показатели упадут, лучший опер области, страны, мира, блядь. Но что нагрузку раскинуть теперь придется — это да. И сейчас приходишь ты с этим делом… — полковник облокотился на стол. — Устроил ты нам веселую жизнь, Игорь Аркадьевич. Спасибо. Чтоб тебе повернуться на том свете. Если в «главке» прознают, что у нас по такому делу все просрано, то головы по всей области полетят. Вот что, майор, ты дело просишь, а сможешь его отработать, как Додукаев?

— Полагаю, что смогу.

— Полагает он, — снова задумался. — Ты работай, Сенцов, а не полагай. Вот как поступим: покидаешь свои дела по парням, после похорон Додукаева, с понедельника, у тебя будет две недели, потом ко мне на доклад. Если нароешь что-то стоящее, дам еще время. С дежурств снимаю, но если с «куста» кто потянет — будешь пахать на совместных операциях. Но если кто и тебе понадобится — можешь звать. И помни, во время отработки не особо-то болтай, что за Додукаевым подтираешь. Все понял? Свободен.

Старший опер взялся за ручку двери, но Тишторенко окликнул его:

— Платон, и приглядывай за Артемом.