Хорошие плохие слова

Михаил Крикуненко, 2023

Он четырёхлетний мальчик и солдат. Подросток и телохранитель. Студент, охранник банка, грузчик, тележурналист… 12 рассказов, выстроенных вразнобой, и один главный герой, познающий этот мир. 70-е, 80-е, 90-е, нулевые… У каждого они свои, но такие похожие…12 смешных историй, пронизанных грустью. Слова, из которых состоит жизнь, и наша жизнь, которую не выразить словами.

Трусы для «Авроры»

В детстве отец часто называл меня лодырем и тунеядцем. Он говорил, что из меня ничего не выйдет, потому что я не умею и не люблю трудиться. В школе учусь так себе — на тройки, на дачу в выходные выезжаю без задорного огонька, с «кислой физиономией», и вообще не хожу ни в какие кружки и спортивные секции. Далее, как правило, следовали рассказы о его голодном детстве, пережитой оккупации и бедном студенчестве. Несмотря на всё это, он стал не только человеком, но и директором крупного предприятия.

— Вот ты о чем в жизни мечтаешь? Кем хочешь стать? — строго спрашивал отец, затягиваясь «Герцеговиной Флор», любимыми папиросами Сталина.

— Ну, я хочу стать настоящим человеком, — уклончиво отвечал я.

— А что для тебя значит — стать настоящим человеком?

— Это значит, получить хорошее образование и устроиться на интересную работу.

— А какое образование ты хочешь получить? Кем ты хочешь стать? — снова спрашивал отец, начиная выходить из себя. — Тебе что-нибудь вообще интересно?!

Этого я не знал. Отец безнадежно махал на меня рукой сквозь сизый папиросный дым, и на этом разговор заканчивался.

— Вырастила лодыря, — бубнил он маме на кухне, — целый день шляется со своими друзьями по улице, ничем не интересуется, вот посмотришь, до чего это доведет! Столько кружков, секций всяких вокруг, все дети куда-то ходят, музыкой занимаются, языки изучают, а ему лишь бы гулять! Собаку завел — так даже не занимается ей! Хотя бы дрессировал, что ли!

Пёс, которого я подобрал на улице, был хромой помесью дворняги с овчаркой и дрессироваться не желал. Бегал везде хвостом за мной и моими приятелями. Я назвал его Вулканом, но Вулкан оказался сукой во всех смыслах этого слова и через полгода предательски ощенился (даже не знаю, когда успел, то есть успела залететь). Это послужило мне еще одним укором:

— Мало того, что ты пол собаки не можешь правильно определить, ты за ней даже не следишь! Полная безответственность! — гневно выговаривал мне отец, отправляя пристраивать в «добрые руки» подросших щенков. А я думал, каким образом я должен следить за Вулканкой, которую так и не стал переименовывать.

Однажды, когда отец в очередной раз называл меня лодырем и тунеядцем, я неожиданно для себя заявил, что записался в судомодельный кружок. Вырвалось это случайно, видимо, хотелось хоть чем-то угодить отцу, заслужить одобрения. Новость произвела на отца такое же впечатление, как на японцев, если бы они услышали, что Россия собирается наконец-то отдать им Курильские острова. Отец оторвался от передовицы «Правды» и недоверчиво посмотрел на меня поверх газеты так, что я тут же пожалел о сказанном. Мокрой, холодной толпой побежали противные мурашки снизу вверх по моему позвоночному столбу.

— Это правда? — отец прищурился и длинно затянулся сталинской «Герцеговиной», испепелив папиросу до середины.

— Правда, — как можно спокойнее ответил я и почувствовал, что теряю сознание. О том, что такой кружок существует и даже находится в соседнем дворе, в клубе «Юный техник», я знал. К нам в школу приходил агитировать заниматься там плешивый старик в драповом пальто с каракулевым воротником.

— И почему ты решил заняться судомодельным делом? — отцу нужен был мотив.

— Мне всегда были интересны корабли, — врал я, и ноги мои подкашивались, а в глазах темнело. — Как знать, поступлю потом в Водный институт, буду строить настоящие суда, — такой наглости я и сам от себя не ожидал, но было уже поздно.

Отец отложил газету в сторону, и какое-то время смотрел на меня молча, как коллекционер бабочек на какую-нибудь редкую чешуекрылую мадагаскарскую уранию, за которой охотился полжизни, а обнаружил у себя дома в пыльном шкафу. Недоверие, какое обычно возникает по отношению к вокзальным цыганам, еще плескалось в отцовских глазах, но вместе с тем в его взгляде зародилось и что-то новое для меня. Я видел, как здравый смысл борется с родительскими чувствами. Наконец, победили последние. Глаза отца увлажнились, а голос потеплел:

— Молодец! Надо сказать, ты меня удивил. И очень порадовал! Труд, как известно, сделал из обезьяны человека. Каждый человек должен заниматься делом! — видимо, от накатившего волнения, отец заговорил лозунгами.

Я еще не представлял, когда произойдет реинкарнация, и из обезьяны я превращусь в человека, но точно знал, что возмездие меня настигнет гораздо раньше. И избежать его можно лишь одним способом — реально записавшись в судомодельный кружок.

В клубе Юных техников пахло свежей стружкой, краской и эпоксидной смолой. Поэтому, едва переступив порог, мне захотелось развернуться и удрать. Я очень хорошо разбирался в этих запахах. Так пахнет тяжелый, адский, эксплуататорский труд. Так пахло у нас на даче, куда отец вывозил семью в полном составе каждые выходные с ранней весны до поздней осени. Помню, в фильме «Подкидыш» героиня Раневской спрашивает девочку: «Скажи, маленькая, что ты хочешь? Что б тебе оторвали голову или ехать на дачу?» Так вот у меня был примерно такой же выбор. Мы никогда не жарили шашлыков на даче и не принимали там гостей. На даче мы пахали, сеяли, пропалывали и постоянно что-то перестраивали. Отцу, выросшему на селе и пережившему голод, все время хотелось вырастить своими руками что-нибудь съестное. Это успокаивало. Мама, моя старшая сестра и я обязаны были в этом ему помогать. Каждый раз отец устанавливал план и распределял работу между членами семьи. Если план выполнен, а еще лучше — перевыполнен, у отца было хорошее настроение. Если сделать что-то не успевали, все обвинялись в саботаже.

— Лодыри! — пыхтел отец «Герцеговиной» и зло сплёвывал в траву. — Вам лишь бы ничего не делать! Лишь бы всё танцы-шманцы, погулять да поспать подольше! А что зимой жрать будете?!

Жрать, в принципе, было что, но осенью погреб в гараже забивался под завязку картошкой, морковью, кабачками, огурцами, помидорами, которые удалось вырастить «своими руками». Что-то солилось и мариновалось, что-то хранилось так. Съесть все к весне не успевали. Половина картошки прорастала, и ее выбрасывали, банки с солениями пучились и взрывались, но весной все начиналось снова. Однажды я взял на себя смелость и подсчитал, во что обходится семейному бюджету «выращенное своими руками». Бензин, саженцы, семена и удобрения вышли гораздо дороже, чем стоило бы купленное на рынке, даже без учета моего бесплатного рабского труда и времени, которое можно было употребить, например, на футбол. Показав расчеты отцу, сильно пожалел:

— Лодырь! Тунеядец! — кричал он. — По математике больше трояка никогда не было у него, а вот не поленился, подсчитал! Ты бы лучше трудился, чем придумывать всякие поводы, как отлынивать от работы!

* * *

— Вы пришли записаться в кружок, молодой человек? — раздался голос откуда-то сверху. Задрав голову, я увидел того самого старика, что приходил к нам в школу. Только теперь вместо драпового пальто на нем был синий промасленный халат. Старик неуклюже балансировал руками, стоя под самым потолком на высоченной стремянке. В одной руке у него была длинная деревянная линейка, а в другой карандаш. Рискуя свалиться вниз и сломать шею, он делал какие-то метки на стене. Со стороны казалось, что старик дирижирует невидимым оркестром.

— Да, мне бы записаться, — обречёно сказал я. — В кружок.

Звали старика Евгений Михалыч. За глаза ученики называли его Металыч. Трое пацанов, один моего возраста, лет двенадцати, с белым, как у Буратино, чубом, и двое чуть старше, уныло шкурили настоящий небольшой бот. Металыч рассказал, что занятия проходят по вторникам и субботам, что теперь вместе со мной в кружке числится девятнадцать человек, и поведал, что через месяц пройдут соревнования по малым моделям судов на резиновых моторах. Это когда винт корабля приводится в действие резиновым жгутом из многочисленных тонких резинок, известных в народе как «авиационки». Накрутил винт по часовой стрелке, положил кораблик в ванну или бассейн, отпустил — и он плывет. В конце Металыч сказал, что если я успею за месяц что-нибудь соорудить, смогу даже участвовать в соревнованиях. Я кивал головой и обещал участвовать, а уже в субботу прийти шкурить бот вместе с мальчиком-Буратино и его грустными друзьями. На том и расстались.

Разумеется, в субботу я никуда не пошел. Не пошел и во вторник. Вскоре я вовсе забыл и про клуб «Юный техник», и про Металыча, и про малые суда на резиновых моторах.

Какое-то время я не слышал от отца слов «лодырь» и «тунеядец», и жил вполне себе безмятежно. Но однажды, за вечерним чаем, отец спросил, заговорщицки подмигнув:

— Ну, как успехи? Скоро что-нибудь продемонстрируешь?

Отец редко бывал дома в хорошем настроении. И мне очень не хотелось его портить, поэтому я стал лихорадочно соображать, что он имеет в виду и чего такого я должен продемонстрировать. Пытаясь выиграть время, на всякий случай ответил неопределенно:

— Думаю, скоро.

— Над чем же сейчас работаешь? Тебе уже дали первое задание? — не унимался отец и подмигнул мне вторым глазом. Мама с сестрой заинтриговано молчали. А я, вспотев от напряжения, вглядывался в отца, пытаясь прочитать его мысли, и не мог. Наконец, придав голосу торжественность, отец объявил семье:

— Думал, так и будет по улицам шлындать, а вот, каким-никаким делом занялся. В кружок записался, судомодельный.

Как обычно в таких случаях, мурашки размерами со слонов в панике забегали по моей спине вверх и вниз. Сестра с мамой отставили в сторону чашки с чаем и посмотрели на меня весьма подозрительно.

От страха я как всегда начал врать. Я долго что-то нёс про запах свежей стружки, краски и эпоксидной смолы — совсем, как у нас на даче! Про фантастические новые ощущения, когда делаешь что-то своими руками, про Металыча и маленькие модели кораблей на резиновых моторах — почти как настоящие. Наконец, войдя в раж, как всегда, неожиданно для самого себя, выпалил про соревнования, до которых оставалось меньше двух недель, и в которых я мог бы участвовать. На словах о соревнованиях взор отца затуманился, и я испугался, что сейчас он прослезится. Лучше бы уж называл меня лодырем и тунеядцем.

— Неожиданно! — сказала мама. Корабли тебя раньше никогда не интересовали.

— И с чем же ты будешь выступать? — взяв себя в руки от внезапно накатившей гордости за сына, спросил отец.

— Нам сказали, что нужно сдать по пять рублей на заготовки, из которых мы будем делать свои корабли. Это что-то вроде специальных наборов-конструкторов, — у меня оставалась последняя надежда, что кто-то из домашних возмутится дороговизной проекта. Происходило всё в то советское время, когда буханка чёрного хлеба стоила восемнадцать копеек, а билет на взрослый иностранный фильм, где иногда мелькали женские сиськи — пятьдесят.

— Так что же ты молчал? Времени-то совсем не остаётся! Стеснялся?

Я скромно кивнул. Отец потянулся к портмоне. Торжественно достав оттуда красненькую десятку, вручил мне со словами: «Сдачу оставь себе». От стыда я готов был провалиться сквозь землю, а точнее, прямо в квартиру старого еврея Купермана, который жил под нами и по ночам играл на трубе, не давая никому спать. Но ничего такого не произошло. Вместо того, чтобы провалиться к Куперману, я понуро взял десятку и вышел из-за стола, поблагодарив сразу и за ужин и за деньги.

— А какой корабль ты собираешься строить? — поинтересовался отец мне вслед.

— Крейсер «Аврора», — не задумываясь, ответил я, вспомнив строки из известной песни.

Червонец был истрачен быстро. Со своими приятелями — одноклассниками Вовкой Удаловым и Вадиком Бешевым, которого все называли Бешеным за хулиганские выходки, мы целую неделю не знали нужды. Деньги шли на сигареты, кино, аттракционы, пару раз сходили в кафе. К концу недели от десяти рублей осталось семьдесят пять копеек. Вадик предложил купить пачку сигарет «Космос» за семьдесят копеек, на «чёрный день», что и было сделано. Тем более, приближение этого дня я уже чувствовал. Я надеялся, отец не вспомнит про соревнования, но за четыре дня до них он, пожелав мне спокойной ночи, спросил, снова подмигивая одним глазом:

— Ну, что тебе снится, крейсер «Аврора»?

— Доделываю, — стараясь не смотреть отцу в глаза, но давая понять, что намек понял, грустно ответил я и вяло подмигнул в ответ.

— Ты хотя бы показал, что получается…

Показывать было, конечно, нечего. На следующий день с Вадиком и Вовкой стали думать, как быть. Выходило, что корабль строить придется, как ни крути. Расположившись в гараже отца Вовки Удалова, принялись листать разные технические журналы, которые его родители еще не успели сдать в макулатуру. Из разнообразия предложенных моделей единодушно выбрали самую простую. Корабль представлял из себя лишь контур, выпиленный из фанеры и приделанный перпендикулярно к доске, которая должна быть его палубой и днищем. Под днищем крепился резиновый мотор из «авиационной» резинки, жестяной винт и такие же жестяные кили. Разложив чертежи из журнала, принялись за работу. Самым сложным было нарисовать контур, так как рисовать никто не умел вовсе. Долго спорили, сколько труб и пушек у «Авроры». Наконец, фломастером на фанерной крышке от одной из посылок, в которых бабушка Вовки присылала внуку из Украины вязаные носки, грецкие орехи и сушеные абрикосы, был выведен неровный контур мятежного крейсера. Получилось не очень, а после того, как контур был выпилен общими усилиями лобзиком, он вообще стал походить на профиль крокодила. Кроме того, на трубах и корме остались обрывки украинского адреса Вовкиной бабушки — половина почтового индекса и название деревни: «дер. Хмур…» «Респ… ина Евдокия Иль…», значилось на самом видном месте, что означало «деревня Хмурая, Республика Украина, Евдокия Ильинична — это Вовкина бабушка.

— Не поверят, что в магазине набор покупали, — озвучил Вадик то, что и так было ясно.

Обрывки адреса попытались зашкурить, но Вовкина бабушка, видимо, слишком старательно слюнявила химический карандаш — фанеру проело почти насквозь. Пришлось буквы зашпаклевать перед покраской. С днищем было легче — оно было выпилено из толстой доски и по форме напоминало утюг. Клеем ПВА «утюг» был приклеен к «крокодилу». Из найденных на помойке консервных банок соорудили винт и кили. Краска в гараже оказалась только зелёная и теперь то, что должно было гордо называться крейсером «Аврора», еще больше стало походить на злобную плавучую рептилию. Но тут возникла проблема с мотором, а точнее, с резинками для него. Их целыми мотками продавали в магазинах, но последние семьдесят копеек были истрачены на сигареты «Космос».

— Остаются трусы, — задумчиво произнес Вадик.

— Какие еще трусы? — не поняли мы с Вовкой.

— Семейные, да любые. Ведь у твоего отца есть трусы?

Трусы, конечно, у моего отца были. Но только Бешеному Вадику могло прийти в голову использовать резинки от них для того, чтобы привести в действие похожий на крокодила крейсер «Аврора».

— Во всех таких моделях, — Бешеный показал на безжизненную деревянную рептилию, одиноко досыхающую на верстаке, — точно такие резинки используют, как в трусах, это я точно знаю. Только в трусах они ещё сшиты по несколько штук в ряд, придется вырезать.

— А зачем у отца-то брать?

— А у кого же? — не понял на этот раз Бешеный. — Наши же маленькие, а у него большие!

В принципе, это был аргумент. За оставшиеся до соревнований два дня, из гардероба отца исчезли двое синих и четверо чёрных трусов отечественного производства, красные и зелёные, привезенные из дружественной Болгарии, и одни из Америки, с Микки — Маусом на причинном месте, которые ему подарили коллеги на день рождения, но носить их он стеснялся.

— Куда подевались все мои трусы? — негодовал отец. — Даже с этой поганой мышью нигде найти не могу!

— Сам следи за своими трусами, — резонно отвечала мама. — Разбрасываешь по всему дому.

А в это время трусы моего отца нещадно потрошились бритвами в гараже. В Микки-Маусе были самые толстые «авиационки», американские.

— Всех сделаем! — маниакально кричал Бешеный. — Первыми придем!

Нам с Вовкой, правда, казалось, что пучок из резинок все-таки маловат. На картинках в журнале он выглядел гораздо толще. Но оставить родного отца совсем без трусов я не мог.

Наконец, настал день соревнований. Для меня это был день расплаты, позора, возмездия на пути превращения из обезьяны в человека. Ещё накануне отец заявил, что на мое «выступление» пойдет смотреть вся семья. Была суббота. По «Маяку» задорно пел Бюльбюль оглы. Отец погладил белую рубашку, начистил гуталином туфли, умылся французским одеколоном. Мама с сестрой тоже собирались. Я улизнул в клуб «Юный техник» пораньше, чтобы избежать расспросов. Металыч был предупрежден, что я участвую с крейсером «Аврора».

Разноцветные субмарины, катера, авианосцы, шхуны и бригантины, чего только не было на том состязании! Мальчик-Буратино с большим белым чубом принес пограничный катер, где даже фигурки матросов выглядели, как настоящие. Запускали суда в большом бассейне. Мальчики накручивали винты и опускали свои поделки в воду. Оценивались дальность и внешний вид. Из зрителей была только моя семья. Отец выглядел торжественно. Временами, подбадривая, он поднимал правую руку и подмигивал мне, и тогда мой копчик холодел. Вовка с Вадиком жались где-то в углу, как нашкодившие коты. Бешеный был вроде моего секунданта, он прижимал к груди завернутую в газету крокодилоподобную «Аврору». И чем больше он видел плоды трудов других участников, тем плотнее прижимал к себе наше общее детище. Металыч производил замеры дальности и объявлял результаты. Я выступал последним, девятнадцатым номером. Когда меня, наконец, объявили, Бешеный прижал «Аврору» так, что порвалась газета, когда я вырывал у него корабль.

— Крейсер «Аврора»! Номер девятнадцать! — словно на аукционе, гаркнул Металыч.

У меня было ощущение, что плыву я сам. Смутно помню, как снял с модели обрывки газеты, как ахнули все вокруг, и нахмурился отец. Как Метылыч застыл в недоумении, а затем пробормотал: «Какая же это Аврора? Это крокодил какой-то!». Помню, как накручивал винт, как опускал в холодную воду зеленую рептилию, которая, сделав несколько судорожных рывков, похожих на агонию застреленного зверя, застыла, проплыв метра полтора. Помню спины убегающих Бешеного с Вовкой и Металыча с рулеткой, размахивающего руками:

— Японская нефть! — ругался он. — Грот-Бом-Брамсель! Ласты мне в панцырь и кошку в пятки! Моллюски пресноводные!!!

Мне дали грамоту. Там говорилось, что в соревнованиях по малым моделям судов на резиновых моторах, я занял почетное девятнадцатое место. Отец с тех пор не называл меня лодырем и тунеядцем. И вообще больше ничего не просил делать своими руками.

сентябрь 2011