Йоч. Бизнес с подсознанием

Михаил Кожуров

Задачей романа является обучение переговорам в различных жизненных и деловых ситуациях с помощью художественных средств. Автор избегает стандартных методов, привнесенных обобщенным Западом, и описывает только работающие в российской действительности подходы начиная с девяностых годов и до нынешнего времени. В пример приводятся не только успешные кейсы, но и негативные стороны корпоративных взаимоотношений в различных компаниях. Произведение построено на общении главного героя Вадима Егорова во сне со своим подсознанием, которое представлено существом по имени Йоч. Оно дает ему советы, а герой применяет их в реальных жизненных ситуациях, тем самым не только решая вопросы карьеры и бизнеса, но и находя выходы из запутанных личных ситуаций.

Глава 4. Аферист

Второкурсник, выживший из комнаты неуживчивого Мигеля, стал местной легендой на следующие два года. Такой неожиданной известностью Вадик не воспользовался и благосклонно согласился на подселение к нему с нового учебного года двух первокурсников.

Надо сказать, что на третьем курсе уже вовсю гремели свадьбы. Народ устраивал свою личную жизнь, и деканат выделял семейные комнаты, что было расточительством жилого фонда по тем временам. Из-за этого к Егорову сверх всяких нормативов попытались подселить еще одного собрата по стачиванию зубов о гранит науки. Это было уже слишком. Тогда в порыве праведного гнева он объяснил коменданту общежития, куда пойдут все его мелкие хозяйственные просьбы, типа перетаскивания мебели, штукатурки линяющих в подвале стен и подмены внезапно заболевших запоем вахтеров, не входящие в круг обязанностей дворника, и вопрос со сверхнормативным подселением был решен: кого-то уплотнили до четырех, а может, и до пяти человек.

Саша к этому времени не освободила место в сердце Егорова, а просто была забетонирована наглухо в его самом дальнем уголке. И поскольку одной из главных характеристик сердца является его безразмерность и, как следствие, возможность бетонировать любое количество реальных или мнимых проблем, Вадик влюбился вновь.

Девушку звали Алена — высокая голубоглазая однокурсница с гривой соломенных волос, закрученных в неимоверные локоны. Она поправляла их, легонько проводя пальцами по шее вверх, от чего Егорова всякий раз бросало в дрожь. Ни одной ужимки кокетства, ни пошлой детали ни в одежде, ни в косметике. Сногсшибательный внешний вид уживался с фантастической правильностью жизни. Круглая отличница и в школе, и в институте, не замеченная ни в одном скандале или сомнительной истории, вызывала ощущение уверенности в совместном семейном счастье. И не только у одного Вадика. Пошлый анекдот, попадая в ее уши, вызывал не улыбку, а искреннее возмущение или непонимание. Однажды вечером они шли вместе по коридору общежития. В какой-то комнате хор дружно-пьяных голосов пытался воспроизвести задорный мотив песенки «Бременских музыкантов» под кое как настроенную гитару:

«Ничего на свете лучше не-э-ту,

Чем проснуться утром от минье-эта.

Ничего, ничего, ничего на свете лучше не-э-ту…»

— Вадик, а что такое миньет? — совершенно невозмутимо спросила Алена. Вот чего-чего, а начинать взаимоотношения с объяснения таких вещей любимой девушке не стоило точно.

— Понятия не имею, — пробормотал Егоров и густо покраснел.

— Ну, я у девчонок спрошу, — продолжила Алена, оценив перемену Вадика. При следующей их встрече уже покраснела она.

Впервые в жизни Егорова манила не только внешняя красота, но и внутренний мир предмета воздыханий. Не нужно было придумывать замок: он был очевиден не только ему, но и всем. Хотя, как позже выяснилось, пару башенок и защитных рвов Вадик все-таки пририсовал.

Они просто дружили какое-то время: общались в одних компаниях, делились книгами и впечатлениями, иногда гуляли в парке. Егоров не стал наступать второй раз на грабли внезапных объяснений в любви и старался для начала глубже понять внутренний мир новой неприступной крепости. Алена благосклонно принимала игру в дружбу, явно давая понять, что дальше их взаимоотношения не пойдут. За ней ухаживали многие, но все обламывались. Алена ждала принца, а тощий студент явно не имел ни коня, ни королевства.

Второй раз оказаться отвергнутым было мучительно, но уже не фатально. Да, формально объяснений не состоялось, но и так было все понятно. Унижающему «нет» не стоило звучать, даже несмотря на отчаянно бьющуюся об него лбом надежду. Егоров уже знал, какие войска вводить на внезапно оголившемся душевном фронте, и держал удар. Пехота по уши зарывалась в глубокие окопы, готовясь к позиционным боям и ожидая подвоза секретного супероружия, в штабе приютилась надежда со своим «мы еще всем им покажем».

Вадик неожиданно вспомнил и переосмыслил наставления Мигеля о том, что успех любого общения заключается в умении сконцентрировать на себе внимание. Кубинец добивался его путем влажных тропических комплиментов. Но вместе с тем выяснилась одна странная деталь — девушкам необязательно говорить комплименты и пытаться понравиться, как учил Мигель.

Для последователей Че Гевары меркантильные представления пока еще были чужды, и количество бумаги, разукрашенной водными знаками в твоем кармане, не имело решающего значения для любовной атаки. Каждый человек в их системе ценностей воспринимался прямо и без ограничений финансового фильтра ума. Поэтому комплименты Мигеля всегда точно ложились в голову любой кубинки. Чего нельзя было сказать о юных россиянках, в оценках которых все большее место занимало финансовое положение кавалера. Вадик не попадал в их целевую аудиторию. Он по-прежнему оставался самым бедным студентом факультета, даже несмотря на дополнительный заработок. Да, карманных денег у него стало больше, чем у 95 % студентов благодаря трем работам, но за этими средствами больше ничего не имелось — ни состоятельных родителей, ни своей квартиры в городе, ни перспектив жизни в нем.

Совместная жизнь с Егоровым сулила нищенское существование в деревенском захолустье, ибо жить было больше негде и не на что. Советская поговорка — «хочешь быть женой генерала, выходи за лейтенанта» — уже мало кого впечатляла. В случае Егорова замуж приходилось идти вообще за рядового. На такое мало кто отваживался. Поэтому местные красавицы обходили Вадика стороной в надежде на более респектабельный вариант, а все наставления Мигеля пролетали мимо цели.

И тут оказалось, что внимание можно привлечь не только позитивом, но и грамотно расфасованным негативом. Егоров начал хамить жестко и целенаправленно. Не только Алене, а всем девушкам подряд. Болевых точек у слабого пола достаточно: подвергни любое из их достоинств сомнению, и ты наследишь в душе таким дерьмом, что тебя уж точно не забудут. Может, поэтому во все времена негодяи имели успех, хоть и временный. Как сказал впоследствии один знакомый дальнобойщик, женщины любят наглых и богатых, причем первое гораздо важнее второго. И Егоров, как мог, осваивал это правило: «О! Привет! Слушай, у тебя потрясающее платье. А вот это что за узор? Я пока ехал сюда в троллейбусе у двоих такое же видел, но так и не смог рассмотреть рисунок», «А ты умнее, чем о тебе говорят», «Ну, красотой ты мир не спасешь», «Ты слишком много говоришь для своего веса», «Так, ладно, пока. С тобой так приятно прощаться», «А как ты выглядишь без косметики? Я от страха не сдохну?»

Юноша давил на все комплексы грубо, беспринципно и беспощадно. И дело было не только в двух неудавшихся отношениях. Он оказался лузером в гораздо большем масштабе. Это был волчий вой по своей несостоятельности в новых экономических реалиях убитой Родины. Советское равенство и братство молниеносно отступали под нажимом новых ценностей капитализма, и он в этой системе координат находился на самой низшей ступени. Если бы не три его работы, то Егоров вообще не понимал бы, на что ему жить и помогать маме с бабушкой. В СССР его старания были ли бы поняты, хотя, может, и с сомнением оценены социумом. Все-таки работать на трех работах сильно попахивало аферой. Но новое мещанство судило о жизни по конкретным наличным, а не по отношениям с законом. Тогда это называлось практичностью.

Откровенно непрактичных дур на курсе не было, соответственно, весь женский состав старался решить вопрос личной жизни и материального благополучия одним ударом — браком с юношей из более-менее состоятельной семьи. В этих гонках Егорову не то что не было места, у него даже не было денег на входной билет на скачки на ипподроме семейного счастья. Но туда, куда нет возможности подняться на социальном лифте, оказалось можно подняться на психологическом.

— Вадь, а зачем тебе хамить? — спросил его как-то Костик. Они подружились в начале третьего курса, когда все поехали на картошку, а самые хитрые и проворные — в Астрахань на арбузы.

— А что мне еще остается? Девушки заняты вполне прагматичным выбором. А я — этакий забавный зверек для потехи: всерьез никто не воспринимает, зато плюнуть в душу вполне могут. Но живая игрушка решила поменять роли и сама стала поплевывать направо и налево. И знаешь, Пушкин оказался прав: я начал вызывать интерес у девушек.

— При чем тут Пушкин?

— При том, что «чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей».

— Прям вот так вот примитивно?

— Прям вот так, — вздохнул Егоров. — Только почему примитивно? Ты просто не врубаешься в суть процесса. Когда хамишь, они понимают, что на хрен не нужны и нет их власти над тобой. Вся сила женщины в том, чтобы мужчина склонился перед ее красотой. Сам. Сам на карачках приполз. И делай с ним что хочешь. А со мной она теряется, комплекс дурнушки включает, сомнения в своей востребованности гложут. И, как следствие, пытается исправить ситуацию. В голове девушка может и понимает, что я ей на хрен не уперся, но подсознание это тревожит. Теперь не она недостижимая цель, а я. Вот в этом маневре вся сила, Кость.

— Ну, это какая-то подлая сила. Тебе самому-то как? — нахмурился друг.

— Так я по-нормальному пробовал. И каждый раз облом. Думаешь, я в восторге?

— Беда…

С Костиком их сдружила Астрахань. Какие-то хитрые коммерсанты набирали в городе отряд на сбор арбузов. Собрали два Икаруса бомжей и разного рода бездельников, а третий не набирался, хоть ты тресни, поэтому обратились к руководству пединститута за помощью. Это было не совсем законно, но под картофельную страду легко могло прокатить. Если из тысяч студентов в полях местных колхозов недосчитаются несколько десятков человек, никто и не заметит. Вадик с Костиком не раздумывая включились в эту авантюру. Греться под южным солнцем с ломтем арбуза в руке казалось запредельным счастьем по сравнению с ерзаньем на раскисшем под дождями картофельном поле. Основным костяком студенческого отряда являлся спортфак, от остальных факультетов успело вписаться по два-три человека.

Спортсмены, прямо сказать, не отличались особой сообразительностью и не проявили скорости в оценке ситуации, но организаторы поездки настаивали на этом факультете в связи с лучшей приспособленностью его обитателей к тяжелому труду. Остальных набирали уже позже по принципу кто первый, того и тапки. У Вадика с Костиком было небольшое преимущество: их факультет и спортфак находились в одном здании, и они раньше всех прознали о готовящемся вояже. Первым новость узнал Егоров. Одному ехать в незнакомой компании было стремно, и он начал искать попутчика со своего курса. Сразу же по чистой случайности подвернулся Гуров, и они не раздумывая рванули на запись, не оповещая остальных.

Костик поступил в институт, имея ничем не примечательную внешность: чуть ниже Вадика, короткая стрижка, щуплый; пожалуй, выделялся только большой еврейский нос. Первую сессию он сдал на отлично, но потом отпустил волосы, увлекся походами на байдарках и без и так же, как Егоров, забил на систематическую учебу. Внешне он стал походить на Чингачгука; сходство добавляла тесьма с орнаментом, охватывавшая его голову, дабы удержать периодически разлетавшиеся при движении волосы. Дружба, начавшаяся с арбузов, принесла Вадику самого верного и закадычного друга всей его жизни.

Их привезли и поселили в бараках в маленьком селе с облезлыми административными зданиями и крепко сбитыми частными явно зажиточными домами. Утром приезжали раздолбанные колхозные автобусы и развозили всех по бескрайним астраханским полям. Там уже стояли в ожидании погрузки фуры со всех уголков страны. Каждый водитель выбирал бригаду и договаривался о цене. Как оказалось, основной заработок на арбузах был неофициальным. Фуру можно было загрузить по-разному. Это на развалах рынка лежат арбузы более-менее одного размера, а на бахче можно закидать грузовик кавуном (тюрк. «арбуз», — Прим. ред.) размером с детский резиновый мяч, который точно никто не купит. Поэтому толковый водитель договаривался, чтобы грузили нормально, а бестолковый получал полмашины корма для коров. Ценник за фуру гулял от трехсот до четырехсот рублей. В день бригада из десяти человек могла собрать три фуры. Безумные деньги, учитывая, что месячная стипендия составляла жалкий полтинник. И это не считая официальной зарплаты.

Существовала одна сложность — коммерческие фуры приходили далеко не все. Где-то половине водителей было абсолютно безразлично, чем их загрузят. Так получалось, что шустрые студенты сразу разузнали о местных порядках и с первого же дня забрали под себя весь платный грузопоток, оставив бомжам только официальные трудовые расчеты. Для этого с каждой бригады выделили по одному добровольцу и отправили их к перекрестку с трассой, дабы сразу перехватывать и распределять весь коммерческий поток. Бомжи о такой несправедливости узнали только на четвертый день, поинтересовавшись у местных, по какой причине студенты пашут даже после заката солнца под светом фар грузовиков. И это при том, что сбор арбузов — не самое безопасное занятие: на бахчах водились змеи и скорпионы. Резиновые сапоги в тридцатиградусную жару — не самое приятное дело, но они исправно защищали ноги, а вот с руками было сложнее — змея прокусывала резиновую перчатку на раз. Поэтому, прежде чем брать в темноте арбуз, его сначала пинком откатывали ногой на полметра и уже потом хватали руками.

Стахановские темпы молодежи были высоко оценены бомжеватыми земляками. На следующий день студенческий дозор оказался жестоко избит за хлебание в одно рыло общественных ништяков, и ни одна бригада института не получила ни одной платной фуры. Вернувшись с полей, злые КМС-ники, недовольные мастера спорта и примкнувшие к ним возмущенные студенты других бестолковых в плане спорта факультетов, но имеющие навыки хоть какого-либо мордобоя, отметелили два барака бомжей так, что на следующее утро те не вышли на работу. В дополнение ко всему в качестве моральной компенсации, ну и для «лечения» пострадавших товарищей, была отобрана вся алкогольная продукция. Дело в том, что ханыги платой за погрузку брали исключительно алкоголь, который тогда отпускался по талонам. Для водителей было выгоднее расплачиваться натуральным продуктом, чем деньгами, а бомжи, заработав наличные, ничего не могли купить из необходимой алкогольной заправки, не имея этих самых талонов. Поэтому противник бился отчаянно, представляя грядущие потери. В паре комнат даже попытались забаррикадироваться, но Вася — мастер спорта по тяжелой атлетике — вынес и дверь, и баррикаду одним умелым рывком.

На следующее утро явились парламентеры — трое наименее пострадавших в вечерних баталиях.

— За добавкой пришли? — под усмешки их проводили к студенческим бригадирам.

— Ну, зачем вы так? Мы же по-хорошему. Вот общество скинулось, у местных самогона купили, чтоб разговор смазать.

Вместе выпили мировую. Несмотря на стенания бомжей о тяжелом детстве и апелляций к божьей справедливости, постановили отдавать им с трассы каждую третью платную фуру и вернуть весь алкоголь за исключением ящика дагестанского коньяка в качестве штрафа за беспредел на дороге и за неспособность решать вопросы мирным путем. Вадик и Костя активно участвовали во всех боевых событиях и последующих переговорах, чем заслужили законную долю авторитета своих коллег со спортфака, сдружившись той юношеской бескорыстной дружбой, что не покидает и в зрелом возрасте. Да и что может быть надежнее, чем узнавание друг друга в конфликтной ситуации?

Возвращались они домой арабскими шейхами — в карманах у каждого тяжело и солидно топорщилось по несколько тысяч рублей. Уму непостижимо, как доехали на перегруженном бахчевыми культурами автобусе до дома. Дынями были забиты багажники, а арбузами уложили весь проход Икаруса почти до спинок сидений. Когда случались редкие остановки, народ буквально выползал по арбузам на выход, а поход в туалет всей компанией занимал час. Когда автобус подъехал к институту и началась выгрузка, вернувшиеся неделю назад собиратели картошки прильнули к окнам аудиторий.

На площади перед родной альма-матер разминали ноги уже не собратья по учебе, а победители в пока еще не известном забеге. Их лица излучали ту уверенность в жизни, с которой можно было покорять города. Обитатели арбузного Икаруса разошлись в будущее разными дорогами, но одним курсом — в направлении денег. Средний и крупный бизнес, бандиты, финансовые спекулянты, топ-менеджмент — но это в будущем. А пока автобус помогала разгружать вся чутко реагировавшая на любую халяву общага, и вечером был пир.

Незаметно отплакала осень, затрещала морозами зима, и подкралась зараза-сессия. Какая неожиданность! «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год», — пела за стеной чья-то гитара, вселяя неоправданный оптимизм и надежду, что и в этот раз прорвемся к заветному зачету сквозь лень и беззаботность общажной жизни.

— Ты в курсе, что сегодня декан на лекции всему курсу перекличку устроила? — спросил Вадика Костя.

— И че?

— А то, что она выписала фамилии всех, кого не было, и пообещала казнь лютую на экзамене.

— У тебя конспекты есть? — нахмурился Егоров, предчувствуя неизбежный армагедец.

— Нет. И никто не даст. Все напуганы до усеру, — покачал головой Гуров.

— Как сдавать будем?

— По нейрофизиологии есть кирпич, но он объемом с «Войну и Мир».

Кирпичом на студенческом сленге назывался любой учебник из-за сопоставимых размеров толщины обоих предметов.

— А экзамен когда?

— Через две недели.

— Успеем.

Для Егорова не было понятия учить предмет, он его читал. В школе стихотворение прочитывалось один, в крайнем случае два раза, если слишком длинное, и просто запоминалось. То же самое касалось всех гуманитарных наук. По остальным Вадик запоминал логику и формулы. Часто предметы ему не нравились, что вызывало внутреннее сопротивление, и это было самым большим препятствием в их изучении. Но учебник по нейрофизиологии человека он прочел как художественный роман. Особенно электрофизиологию.

Как оказалось, они с деканом были влюблены в один и тот же учебный предмет. Это была песня. Егоров недолюбливал химию за некую недосказанность. Пустые клетки таблицы Менделеева навевали сомнение во всей системе. Не помогал даже авторитет создателя русской водки. В биологии тоже не все устраивало — не было должного приложения точным дисциплинам. И тут, как оказалось, существовала наука, обойденная его вниманием, но полностью отвечающая собственным вкусам. Медиаторы, натрий-калиевый насос, мембранный потенциал, синапсы, рефлекторная дуга звучали музыкой для Вадикова сердца. Естественно, никаких двух недель не понадобилось, хватило четырнадцати дней. Все-таки три работы отнимали много времени. На экзамене он первый поднял руку, обозначив готовность к ответу.

— Ну, посмотрим, — тон декана не оставлял сомнений в ее намерениях. — Ни на одной лекции я вас, молодой человек, не видела. Сразу два ставить или поумничаете?

— Галина Петровна, виноват. Пришлось семейные вопросы решать, — уж если Вадик и врал, то грамотно. Ни одно женское сердце не устоит под аргументом семейных проблем.

— И что это за такие вопросы, которые учиться мешают? — декан повидала за свою жизнь разных малолетних проходимцев и под давлением на жалость, как ей казалось, не прогибалась.

— Ну, мама с бабушкиными проблемами не всегда справляется. Приходится подключаться. Не хочу об этом говорить. Давайте я лучше на билет отвечу? — Вадик понимал, что с темы семьи пора съезжать.

Его гоняли долго и основательно, но в итоге он единственный вышел с зачеткой, в которой красовалась надпись «отлично». С пятеркой пролетела даже Алена. Обычно при сдаче экзамена первыми отстреливаются отличники, а в конце троечники. Это абсолютно неверный подход. Нельзя первыми пускать звезд, на их фоне все остальные кометы и астероиды смотрятся ушлепками от науки. А уж если в вашу группу занесло малолетнего вундеркинда или будущего академического светилу, помешанному на науке, то эта черная дыра способна поглотить любые высокие балы. Усердие Вадика дало именно такой эффект. Егоров готовился к сдаче по учебнику и освоил гораздо больший объем знаний, чем давался на лекции. Он углублялся в темы, которые формально не относились к билету, заранее блокируя возможные дополнительные вопросы. После такого сравнения ни у кого из преподавателей не поднялась рука повторить в этот день отметку пять. Вадик запомнил прием и не упускал случая поиграть на контрастах и в других обстоятельствах. На следующий день его вызвали в деканат.

— Вадим, ты с дипломом определился? — спросила декан.

— Нет, — Егоров покраснел. Он о нем даже и не думал. Но Галина Петровна сочла всполохи на щеках за скромность.

— У меня к тебе есть серьезное предложение. Я мало видела студентов с таким знанием предмета, при том, что вижу, в какие короткие сроки ты освоил мой курс, — она пресекла жестом попытку Егорова оправдаться. — Не надо рассказывать то, что может испортить дальнейший разговор, добавив в него вранья.

Галина Петровна сделала паузу, давая осознать новые правила взаимоотношений.

— Хочу, чтобы ты поучаствовал в новом проекте института, которым я руковожу, — продолжила декан. — В общем, это изучение электрической активности нервных клеток у улиток. Почти фундаментальная наука, так как внутриклеточные процессы у всех организмов по сути идентичны. Начнешь у меня с диплома, если все пройдет нормально, оставлю после окончания института на кафедре работать и кандидатскую диссертацию писать.

У Вадика перехватило горло. Он никогда не хотел работать учителем. Нажим мамы затолкал его в педагогическую колею и практически приговорил к работе в сельской школе, и теперь из нее намечался выход. Занятие наукой в Союзе считалось делом респектабельным и даже кое-где финансово успешным. Но главное — давало возможность поменять грядущую судьбу сельского учителя на жизнь городского ученого. Соблазнительная перспектива.

— Спасибо, Галина Петровна! Не подведу, — в голове Вадика возник образ императрицы, облагодетельствующей своего вассала. Видимо, проснулся задремавший со школы Пикуль. «А надо руку целовать?» — прохихикал в голове чей-то голос.

— Ну, вот тогда тебе немножко литературы, почитай на каникулах. А после продолжим разговор, — декан указала на стопку книг. Беззаботная общажная жизнь прощально помахала рукой, и следующие несколько месяцев он провел, вгрызаясь в теорию внутриклеточных процессов.

Иметь в качестве научного руководителя декана факультета оказалось очень неплохо во всех отношениях. Преподаватели смотрели сквозь пальцы на его мелкие проступки, профком подкидывал дополнительные талоны на питание и недельные путевки в студенческий профилакторий. Жизнь начала лосниться и приобретать упитанный вид.

Но буквально через несколько месяцев разразилась гроза. Его неожиданно вызвали к ректору. Крупная, эффектная когда-то женщина, теряющая красоту с годами и делами, умела рождать локальные землетрясения и цунами институтского масштаба, если для нее создавали проблемы на периферии обзора институтских владений. Входя в кабинет начальства, Егоров даже не догадывался, что именно он их и создал.

— Явился, голубчик? — ректор сразу настроилась на боевой лад.

— Здравствуйте, Надежда Семеновна.

— Ты что, аферист малолетний, сесть захотел?

— Куда? — не понял Вадик. Себя он считал законопослушным гражданином и без особой надобности старался не раздражать государство. Но в этом самом государстве с законом творилась такая неразбериха, что надежду на отсутствие судимости уже давно вселял не уголовный кодекс, а интуитивное понимание, что властям, даже мелким, сейчас не до тебя. «Где же я так накосячил?» — пронеслось в голове Егорова.

— Что?!!! Он еще спрашивает? — ректор уже орала не своим голосом. Чего-чего, а заводиться она умела с пол-оборота. — Ты у нас на очном учишься или на заочном?

— На очном.

— А как, учась на очном, ты умудряешься у нас же работать на трех работах? Я сейчас подниму твою зачетку и все натянутые тройки перетяну на неуды. Ты завтра же вылетишь из института прямиком в армию! — судя по эмоциональному состоянию ректора, угроза могла немедленно воплотиться в реальность.

— У меня нет троек. В основном пятерки и немного четверок, — Вадик опустил глаза. Душа, ушедшая в пятки, пыталась пробурить пол и сбежать к шахтерам. Те были не против, поскольку большая их часть бастовала под станами Государственной Думы, а работать в шахте кому-то все-таки нужно.

— Да ты еще и врун! А что собственно я ожидала… — она развела руками и хлопнула ими по столу.

— Надежда Семеновна, по учебе за мной хвостов нет. Вот у Галины Петровны можете спросить, я у нее диплом пишу, — Вадик включил наивную добродетель интеллигентного простачка.

— А мы сейчас проверим. Маша, соедини меня с деканом хим-био! — крикнула она секретарше. — Галина Петровна, добрый день! — на другом конце провода послышалось что-то дружески-неформальное. — Да, хорошо доехали. Извини за Сережу. Я к тебе по делу. Есть у тебя такой прохиндей Егоров Вадим на третьем курсе. Что значит хороший мальчик? Галь, а ты в курсе, что у меня ОБХСС ^[2] был сегодня? Из-за чего? Вот как раз из-за него. Он у тебя оказывается стахановец, на трех работах устроен. Нет, не в ночную. Дворником при общежитии. Ну, хорошо, можно и ночью улицу мести. Но он у тебя в корпусе еще на двух работах работает. Как про лаборанта знаешь? И что? Мать-учительница с больной бабушкой одна воспитывает? Ну да, ну да. И он реально везде работает? То есть ты считаешь это по обстоятельствам, а не финансовая махинация с фиктивной работой? Да, с комендантом общежития я поговорю. Все. Да, и ждем в субботу в гости, — она положила трубку. — Напишешь заявление об уходе со всех трех работ, — выдала ректор, покрутя большими пальцами друг о друга несколько секунд.

— А можно я хотя бы лаборантом останусь? — взмолился Вадик, предчувствуя финансовую катастрофу сугубо личного масштаба.

— Вон! Вон отсюда! И чтобы сразу в деканат шел. Там тебе все объяснят, — Надежда Семеновна опять включила сирену.

Галина Петровна и вправду объяснила быстро и доходчиво, что с государством играть в такие игры можно, если ты настолько дурной, что тебе плевать на свою жизнь и последующую карьеру.

— Куда бы тебя отправить на время, пока все не уляжется… — в раздумьях она подошла к телефону и, как будто вспомнив что-то, уже решительно набрала внутренний номер. — Феликс Григорьевич, к вам запрос пришел на отправку студентов в Кандалакшский заповедник на практику. Места еще есть? — в трубке послышалось невнятное бульканье. — Нужно оформить одного студента.

Егоров начал умоляюще трясти поднятыми вверх двумя пальцами, изображая лицом вселенскую катастрофу.

— Тебе чего? — декан прикрыла трубку рукой.

— Еще одного человека со мной можно?

— Прошу прощения, двух студентов, — в ответ коротко булькнули.

— Да, сейчас пришлю, — Галина Петровна положила трубку. — Ну, ты наглец. Девушку свою хочешь взять?

— Девушки пока нет. Друга.

— Это кого?

— Гурова.

— Ну, пропал заповедник… Поедешь за Полярный круг на практику по орнитологии на три месяца. И вот, чтобы не расслаблялся там, возьмешь еще пару книжек почитать, — она указала на очередную стопку кирпичей. — Сессию сдать не успеете, значит будете экзаменоваться с двоечниками в августе. Я договорюсь. Только чтобы с первого раза отстрелялись, на пересдачу шансов не будет.

— Галина Петровна, а вы в курсе, что студенты вас мамой Галей называют? — это была не лесть, а чистая правда. Можно даже сказать, кристально чистая. Ее обожали все.

— Иди… подлиза, — усмехнулась декан. Что знал этот сопливый юнец о том, в каком количестве судеб она поучаствовала, не дав их сломать об упрямую букву закона.

Примечания

2

Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.