Патч. Канун

Михаил Зуев, 2019

Молодая женщина из Эстонии, сорокапятилетний телесценарист-москвич и шестидесятилетний мультимиллионер – волею судеб встречаются на средиземноморском острове и становятся объектом эксперимента, какого не знала человеческая цивилизация: создания новой расы людей, чуждых агрессии, тех, кому уготовано спасти планету от неминуемой гибели. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 07

Колобашка, нахлобученная мордой на фаркоп Росинанта, являла собой жалкое зрелище. В радиаторе зияла рваная рана, капот вздыбился палаткой, лобовое стекло покрыла сеть трещин, а из-под передней части кузова расползалась вонючая, парящая белым лужа смеси тосола с машинным маслом.

Андрей в оцепенении смотрел и не верил глазам своим. Как мог он, профессиональный автомобильный инженер и профессиональный водитель, допустить такую «чайниковскую» ошибку?

— Бл-л-и-и-н… — невольно процедил он сквозь зубы.

Водитель «дефендера», седовласый, бородатый, грузный, чем-то похожий на американского Хемингуэя, молча обошел легковушку, пригляделся к чему-то на заднем стекле и спокойно сказал — неожиданно — по-русски:

— Не расстраивайтесь. У вас приличная прокатная компания, как я вижу из надписи. Значит, есть нормальная страховка, и нет проблем. Достаньте треугольник из багажника, сейчас со всем разберемся.

Пока Андрей собирал знак аварийной остановки, «Хемингуэй» набрал номер и тихо сказал:

— Привет! Да, прилетел и даже почти доехал. Но не совсем. Я сейчас на кругу возле Дебенхамса получил в корму от прокатной машины. Да, секунду… — Док назвал в трубку номер легковушки и прокатную компанию. — Да, вызывай, кого там полагается. Мы будем в Дебе, на втором этаже, в кафе. Ну, звони!

— Послушайте!.. — Док сделал паузу, глядя Андрею в глаза.

— Андрей! — протянул руку Андрей.

— Замечательно, Андрей. Меня все зовут просто Док, и вы вряд ли станете исключением, — пожал протянутую руку «Хемингуэй». — Так вот, Андрей. У нас есть как минимум полчаса, пока подтянутся все, кто будут решать наши с вами проблемы. Им за это заранее заплачено. Ну а нам, зрителям, думаю, не стоит мерзнуть на улице до начала представления.

«Мерзнуть». Сказал же! Какие они тут нежные. Плюс пятнадцать, вечером, в декабре — и мерзнут, да.

— Вы курите? — Док с подносом в руках обернулся к Андрею. На подносе дымился кофе, лежали несколько маленьких емкостей со сливками и пара маленьких пластиковых бутылок с минеральной водой. Бисквитные пирожные на пластиковых тарелочках выглядели очень аппетитно.

— Курю, и вот прямо сейчас не отказался бы.

— Тогда сядем на балконе. Нам налево, — пробасил Док и пошел в сторону автоматических балконных дверей.

Пока Док, достав специнструмент, неспешно набивал трубку, Андрей в три затяжки выкурил «житанину» и на автомате потянулся за следующей.

— Сделайте паузу, — улыбнулся ему Док. — Нам некуда спешить.

— И то правда! — рассмеялся Андрей, промочил пересохший рот минералкой и принялся за кофе с пирожным.

Безобразие, что он сотворил, было прямо под ними — балкон выходил как раз туда, где на кругу, крепко сцепившись, стояли два пострадавших авто. Андрей окинул картину взглядом сверху и громко рассмеялся.

— Что? — спросил Док.

— Да, анекдот вспомнил. Неприличный.

— Не бывает неприличных анекдотов. Бывают неприличные люди, — улыбнулся Док. — Ну?

— Еще в школе, классе в седьмом, у нас рассказывали. Про Слоненка. Слоненок из «38 попугаев» выебал макаку. Удав спрашивает — ну как? Слоненок отвечает: пока ебал, смеялась, а как кончил — лопнула!

— Да уж, знатно лопнула! — от души рассмеялся Док.

— Самое обидное, — было видно, что оцепенение покинуло Андрея, — самое обидное, что я профессиональный водитель.

— И что такого? — пыхнул Док трубкой.

— Досадно! И допустил же просто ученическую ошибку, как будто вторую неделю за рулем! — Андрей раскраснелся и говорил громко.

— Errare humanum est^[16], — ответил Док.

— Сенека? — спросил Андрей.

— Он самый, — удивился Док. — О, а вот и приехали служивые по наши души. Пойдемте вниз.

Аварийный комиссар и еще один человек — из прокатной компании — быстро заполнили все бумаги. Андрей и Док расписались где надо. Еще через пять минут приехал эвакуатор, погрузил легковушку. Прежде чем уехать, водитель эвакуатора достал мешок какого-то белого адсорбента и аккуратно посыпал им лужи на асфальте.

— Вот надо же, — остановился Андрей в недоумении, — я даже не знаю, как тут по телефону вызвать такси.

— Можно без телефона. Я вас отвезу. Куда?

— В «Саут Кост», если можно.

— Можно, отчего же нельзя. Только сдается, вам выпить не помешает. Да и мне, честно говоря, тоже.

— Так вы же за рулем, Док.

— Так мы же еще ничего не пили!

В баре «Саут Кост» было шумно. Британские туристы возле стойки громко смотрели какой-то футбол, криками и взмахами рук отмечая успехи и промахи участников действа. Док с Андреем уселись за круглый столик в дальнем углу — там было потише и поспокойнее. Официант принес водка-он-зе-рокс, виски, пару сухого мартини, «перье» и целую тарелку с разными канапе.

— Мы же ничего не заказывали… — недоуменно взглянул на Дока Андрей.

— Ну, я здесь не впервые. Бармен знает мои вкусы. А я, похоже, догадываюсь о ваших, — добродушно усмехнулся Док.

С водки и пережитого за последние полтора часа Андрея немного развезло. Он утопился в кресле и, глядя на расплывающийся вдали экран телевизора, сказал:

— А позвольте спросить. Отчего вы так добры ко мне?

Это было вызывающе бестактно, но Док, похоже, пропустил глупую браваду в словах Андрея мимо ушей.

— Я отнюдь не добр к вам. Точнее, я не абстрактно добр. Вы гость. Впервые здесь?

— Был, много лет назад.

— Ну, неважно. Вы гость. Вы попали в некомфортную ситуацию. Я невольно тоже стал ее участником. Что я должен был сделать — наброситься на вас с кулаками за то, что вы надели свою машину на мой фаркоп? — Док пристально, но вполне добродушно смотрел на раскрасневшегося Андрея. Андрей молчал. Док продолжил:

— Я ехал из аэропорта. У меня не было никаких планов. У меня было хорошее настроение, и, кстати, наши с вами мелкие неприятности нисколько его не испортили.

— Ну да. А у нас, бывает, в таких случаях и бейсбольные биты в ход пускают, — задумчиво сказал Андрей.

— Не только у вас. В Чикаго или в Эл-Эй, например, тоже весело. Особенно если заехать по незнанию туда, куда заезжать — даже по незнанию — явно не стоит. Андрей, здесь другая культура. Иной менталитет. Здесь не принято проявлять агрессию по пустякам. А разбитый автомобиль — это пустяк, согласитесь. Да что мы все о всякой ерунде? — сказал Док чуть громче. — Расскажите лучше, чем вы занимаетесь. Кстати, не пора ли нам на перекур? Заодно сделаем кружок вокруг отеля.

На улице поддувало — с заходом солнца ветер с моря, а до него было не больше пятидесяти метров, усилился. Андрей быстро выкурил свою сигарету, а потом наслаждался запахом трубки Дока.

— Док, а почему вы курите трубку? — спросил он.

— В курении, как и во всем остальном, должен быть смысл, — Док засопел трубкой, она подсветила его лицо красным в темноте. — Курить вредно, кто же спорит. Я и не спорю. Но коль уж ты делаешь что-то вредное, делай это если не с пользой, то, по крайней мере, с удовольствием. Вот какое удовольствие от сигареты?

— Ну как какое…

— Андрей, единственное, что дает сигарета, — она «бьет по шарам».

— В общем, да.

— Что же остается потом, когда сигарета кончилась?

— Неприятный привкус во рту, — честно сказал Андрей.

— И еще — желание закурить снова, чтобы убрать неприятный привкус и снова получить по шарам. Так?

— Так.

— А трубка, мало того что запах ее дыма приятен для окружающих, еще и оставляет утонченное послевкусие у курящего. Я уж не говорю о том, что ее нельзя сосать всегда и везде, как сигарету. Нельзя выкурить двадцать трубок в сутки. Трубка — это процесс. Трубка — это ритуал.

Андрею было приятно быть в обществе Дока. Они вернулись в бар, выпили еще по мартини, и Док решил попрощаться.

— Как же вы поедете, Док?

— Не беспокойтесь, Андрей. Проводите меня, если хотите.

Когда они снова вышли на улицу, заведенный Росинант, уютно рокоча турбодизелем и светя диодными фарами, уже стоял возле дверей. За рулем сидел водитель.

— До свидания, Андрей. Да, чуть не забыл. Что у вас с автомобилем? Дадут другой?

— Я не знаю, позвоню им завтра.

— Вот что. Не звоните. У меня как раз есть неплохая машина для вас. Не очень новая, но вполне достойная. Ее доставят вам завтра утром, ключи будут у портье.

— Док, ну к чему такая любезность…

— Это не любезность, Андрей! Я сдам вам ее в аренду за… — Док комично изобразил задумчивость, — скажем, за двадцать евро в сутки. Я люблю деньги, а уж когда подворачивается возможность заработать вчерную, не платя при этом никаких налогов, я вообще на седьмом небе от счастья! — рассмеялся Док, подавая руку на прощание.

Андрей поднялся в номер. Зажег свет, стал было снимать куртку, но передумал, снова застегнулся и вышел на балкон. Он силился понять природу своего нынешнего состояния. Алкоголь? Да ну, нет, конечно же. Андрей на спор мог выпить поллитру водки залпом и не особо ощущать последствия. Усталость? А от чего? Он спокойно выдерживал рабочие смены — и по десять, и по двенадцать, а несколько раз и вообще по шестнадцать часов. Сегодня же он вообще ни минуты не работал. Здесь было что-то другое.

Андрей машинально достал из кармана сигарету, закурил и неожиданно заплакал. Он понял — что с ним, в чем дело. Впервые за долгие годы кто-то посторонний, незнакомый, внезапно проявил о нем совершенно искреннюю, совершенно бескорыстную и при этом совершенно мужскую заботу — как заботится отец о своем ребенке. И тут твои сто девяносто роста, сто веса и сорок пять возраста не идут в счет. Ну никак. Потому что если о тебе заботятся, словно о ребенке, ты — хочешь или не хочешь — ненадолго становишься ребенком. Вот от этого, забытого за годы, чувства и плакал Андрей.

Отец Андрея ушел из жизни двенадцать лет назад. Если спросить: а ты любил своего отца? — то он не нашелся бы, что ответить. С отцом в его жизни было связано многое: и походы с палатками, кострами и котелками ухи над огнем; и делание школьных уроков, потому что папа, наверное, знал всё; и кино — Тарковский, Антониони, Феллини, Линч — и куча вопросов и споров после; и его извечное «я тут тебе книжонку одну любопытную нашел»; и не смолкавший дома «Пинк Флойд».

Но любил ли он отца? Андрей не мог ответить. Отец просто был. Сначала его было много, потом меньше, позже, когда Андрей стал жить с Аэлитой, у отца исчезло лицо, и остался лишь голос в телефонной трубке, и то нечасто. А потом отец умер.

Андрей не плакал тогда. Он выполнил все печальные формальности. Получив через неделю урну, сам отнес ее в колумбарий, поставил в нишу, закрыл плитой и замазал швы алебастром. Андрей не плакал. Просто там, глубоко внутри, там, где были следы отца, образовались пустоты, словно полыньи в зимней реке. Постепенно они стали затягиваться льдом, еще спустя какое-то время тонкий лед стал прочнее — но пустоты под ним остались. И хватило всего одной встречи, одного короткого вечера, наполненного теплом старшего мужчины, чтобы полыньи снова вскрылись и всё оно снова заболело — как-то по-новому, не так остро, как тогда, но ощутимо.

Странно, но эта боль не мучила Андрея. Где-то в глубине себя он понимал — и не требовалось ему никаких доказательств — что раз болит, то не всё еще в нем, с ним и для него потеряно.

Росинант мягко катил по шоссе в сторону Пейи. Док привалился плечом к двери и рассеянно смотрел на дорогу, набегающую на автомобиль в лучах острого света фар. После заводного джингла: «Ninety! Ninety point eight FM! Sunshine! Sunshine radio!^[17]» неповторимый голос запел:

There’s no chance for us

It’s all decided for us

This world has only one sweet moment

Set aside for us.

Who wants to live forever?

Who wants to live forever?

Who dares to love forever?

Oh, when love must die!^[18]

Человек за рулем вопросительно повернул лицо к Доку.

— Да, — утвердительно кивнул ему Док.

Примечания

16

Человеку свойственно ошибаться (лат.).

17

Девяносто! Девяносто и восемь эф-эм! Саншайн! Саншайн радио!

18

У нас нет шансов,

За нас всё решено.

В этом мире есть лишь один сладостный момент,

Предназначенный для нас.

Кто хочет жить вечно?

Кто хочет жить вечно?

Кто осмелится любить вечно,

Когда сама любовь должна умереть?