Патч. Канун

Михаил Зуев, 2019

Молодая женщина из Эстонии, сорокапятилетний телесценарист-москвич и шестидесятилетний мультимиллионер – волею судеб встречаются на средиземноморском острове и становятся объектом эксперимента, какого не знала человеческая цивилизация: создания новой расы людей, чуждых агрессии, тех, кому уготовано спасти планету от неминуемой гибели. Книга содержит нецензурную брань.

Чем дальше в лес, тем в нем матёрей волки

Чем дольше век, тем в нем заметней ржа,

Что днища лодок ест, и сталь иголки,

Блеск ножниц, острие карандаша

Приравнены к оружию, изъяты,

На крайний случай сточены. И лишь

Отцовы латы, дедовы заплаты,

Прабабкин плат ты доблестно хранишь.

Но помни, о дитя больного века,

Чернильниц хлеб чернильным молоком

Прихлебывая — лес дрожит от снега,

И волки ссут и плачут кипятком.

Ольга Левская

Глава 01

Сон ускользнул, как не было. Испарился без будильника. Цифры проекционных часов на потолке пульсировали, то набирая, то ослабляя яркость. Около девяти, но в комнате с не зашторенным на ночь окном отчего-то было подозрительно светло. Наверняка, подумал Андрей, за ночь выпал снег. И не просто снег. А много снега. Декабрь — всегда декабрь. Несколько следующих, последних между сном и утром, минут он лежал неподвижно, распластавшись по шелку простыни, растекшись телом и мыслями, словно прислушиваясь к своему нынешнему состоянию. Сложному, странному, но приятному.

Голова не болела. Совсем. Так, слегка, наблюдалась некоторая воздушность и игривость, но — ничего серьезного. Прошло без последствий. Не отрывая головы от подушки, Андрей нащупал на полу бутылку боржоми, отвернул пробку, сделал пару объемных глотков, прогоняя намечающийся сушняк. Да, конечно, не будем отрицать, позволили вы себе, молодой человек, вчера лишнего, спору нет. Но ведь не надрался же! Наконец, ему стала понятна истинная причина такой легкости: впервые за долгие дни можно было расслабиться. Вот просто взять — и расслабиться. Лежать и плевать в потолок, в переносном смысле, а если захочется — так и в прямом. Не бежать никуда, не спешить, не начинать побудку с электронной почты вместо туалета и ванной. Не застывать, не успев одеться, в позе лотоса в глубоком кресле возле хищных мониторов, вычитывая на пока свежую еще голову пришедшие сквозь прерванный в полчетвертого утра сон очередные гениальные абзацы. Не накидывать с отвращением в телефон строчки новых дел на сегодня, взирая с тоской на так и не выполненное вчера (и позавчера, и позапозавчера).

А вот теперь можно было просто ничего не делать. Ничего. Ни-че-го-шень-ки. Совсем ни фига. Сдан проект. Сдан. Закрыт. Сдан и закрыт с триумфальным результатом! Всё! Свободен на четыре месяца. Как ветер в поле! Никакой Москвы, никакого офиса, никакой зимы. Сто двадцать два дня подряд — я не ваш, я ушел, я ничей, я свой и только свой!

Андрей закинул в рот последнюю «житанину» из мятой пачки, прикусил зубами, щелкнул бензиновым огнивом «зиппо». Глубоко, с чувством затянулся. Сделав паузу, с драконьим присвистом выпустил дым через ноздри и легким пружинистым движением сорокапятилетнего знающего себе цену альфа-самца соскочил с распростертого под ним дивана. Потянулся — до хруста в суставах, подошел к окну.

Замело. Серьезно и, похоже, надолго. По Беговой еле плелся нескончаемый автомобильный поток. У въезда в тоннель под Ленинградкой три мелких машинешки (у Андрея было для них специальное смешное слово — «колобашки») сцепились боками и бамперами, образовав бестолковый островок из грязного дешевого железа; его было вынуждено обтекать безбожно тормозящее, из-за нежданного препятствия и отвратного непрекращающегося снега, Третье кольцо. Нажав наощупь несколько кнопок на космического вида кофемашине, обосновавшейся в углу высокой барной стойки, Андрей запрыгнул под душ и включил нестерпимо горячую воду. Раньше он уже ставил над собой эксперименты на тему «что и в какой последовательности лучше»: сначала нежный капучино, а потом теплый душ, или сначала контрастное водно-процедурное издевательство над собой, и только потом малюсенький ристретто с полустаканом тающей ледяной крошки из фризера? Второй вариант всегда приводил в чувство и согревал гораздо результативнее, посему был принят за стандарт де-факто.

Андрей машинально открыл кухонный шкаф и потянулся за пакетом кошачьего корма. И только уже на полпути руки с пакетом обратно вспомнил, что еще вчера отвез Матвея к матери. Вообще-то Андрей любил собак. Но позволить себе собаку не мог. Какой пес выдержит взаперти суточные отлучки хозяина, командировки, суету и катавасию рабочего процесса по ночам да дым коромыслом и столбом? А вот котам на это глубоко начхать. Вначале, когда Андрей только присмотрел на «птичке» серого пушистого маленького сибирца, звали его Барсик. Или Мурзик — Андрей уже точно не помнил. Еще какое-то сложносоставное имя было в родословной записано, но оно уж точно оказалось невыговариваемым. Котенок рос хитрым, сообразительным и подвижным. Когда хозяин начинал что-нибудь есть — причем неважно, совпадала ли еда с кошачьим рационом или нет, — маленький изверг всегда запрыгивал на стол, садился в полуметре от Андрея и заглядывал в рот. Поэтому всякие барсики-мурзики были быстро забыты, а подрастающий кот по праву стал именоваться Сборщиком Податей Левием Матвеем. Первые три составные части имени из-за длинноты тоже вскорости отпали, а Матвей — остался. Животным Матвей был своенравным, весь в хозяина, никак не иначе. На «кис-кис» и «Мотю» только презрительно щурился, ожидая, когда же, наконец, к нему обратятся по всей строгости и должности формы.

Матвей легко переживал двух-трехдневные отлучки Андрея, когда тому приходилось ехать в очередной дом творчества на коллективную сессию — просто мама заходила раз в день, давала корма и чистила лоток. Однажды Матвей прожил без Андрея в пустой квартире вообще почти две недели. Когда Андрей вернулся с отвратного выездного проекта, злой и уставший, Матвей встретил его, сидя на домашней барной стойке в позе сфинкса, повернутого к Андрею задницей. Попытки Андрея поменять свое положение в пространстве так, чтобы можно было поговорить с головным концом кошачьей тушки, ни к чему не приводили — кот, как стрелка компаса, отворачивался от Андрея, юстируясь к носу хозяина толстой пушистой жопой. Только где-то через час Матвей наконец-то сменил гнев на милость и взял из рук хозяина кусочек вареного мяса.

Ключей от «кадиллака-эскалейда» на привычном месте тоже не было. Сразу после процедуры передачи кота матери машина уснула в теплом многоэтажном гараже. На ее довольных, в кои-то веки отмытых и навощенных отполированных боках читалось: «сами возитесь в вашей собянинской грязи и дерьме, а у меня — отпуск!», так что в офис вчера Андрей заезжал уже на метро. Уложенная также еще вчерашним утром нехитрая поклажа — два небольших, но очень стильных чемодана, один из которых одежный, а второй так называемый «технический», — обрадовала Андрея: сегодня собирать уже ничего не надо, не надо лазить по шкафам в поисках шмоток, белья, парфюма и прочих мелочей, рискуя что-нибудь обязательно забыть. Андрей с детства ненавидел суету и предпочитал все делать заранее. Лучше чуть-чуть потом подождать, чем с вываленным на плечо языком в идиотской спешке догонять. Вот и такси он вызвал еще вечером.

Андрей потянулся к вешалке за курткой-аляской, но понял, что там, куда он едет, она ему совсем не пригодится. Сдвинул створку зеркального платяного шкафа-купе рядом с входной дверью и достал джинсовую куртку с теплой отстегивающейся подкладкой. Присел в кресло — «на дорожку», окинул свою дизайновую минималистскую холостяцкую берлогу прощальным взглядом, приподнял чемоданы и шагнул за порог. «Из гавани домашнего уюта в наполненный ветром океан дальних странствий» — выпрыгнула из котла креативного варева в сознание неуклюжая пошлая отштампованная фраза. Андрея улыбнуло.

Кургузая желтая, по крышу в мокрой дорожной грязи машина ждала Андрея у подъезда «дома на ногах».

— Доброе утро! Пожалуйста, Шереметьево, терминал «E»!

Молодой приветливый широколицый водитель среднеазиатской внешности погрузил чемоданы в багажник, хлопнул дверью, потыкал пальцами в планшет-навигатор и плавно тронул свое ушатанное такси, миллиметражом выезжая из заставленного автомобилями по самое некуда непропорционально маленького дворика под домом-гигантом на огромных бетонных ногах в три этажа высотой — направо, на Беговую аллею, чтобы вскоре влиться в поток по Беговой улице в сторону тоннельной развязки с Ленинградским проспектом.

Беговая, как и полтора часа назад, еле ползла. Три сцепившиеся между собой грязные колобашки, замеченные Андреем утром из окна, были все на том же месте. Их водители-бедолаги, включив двигатели, покорно сидели, неподвижно нахохлившись, каждый в своей машине, в ожидании полицейского экипажа, что разрешит их проблемы и отпустит каждого восвояси — если, конечно, доберется до места аварии, что в сложившихся условиях трафика было задачей не из простых.

Андрей открыл на смартфоне «Яндекс-пробки» и насторожился. Ленинградка сплошь пылала багровым. Десятки «жестянок» плюс неубранный, продолжающий прибывать снег вывели его из умиротворенного настроения человека на заднем сиденье, которого везут и от кого ничего не зависит.

— Знаете, — Андрей говорил тихо, но очень отчетливо, медленно артикулируя каждое слово, понимая, что, вероятно, у водителя есть проблемы с русской речью, — давайте изменим точку назначения. Едем на Белорусский вокзал.

Шофер покорно стал тыкать пальцами в навигатор, но Андрей сказал твердо:

— Не нужно. Я покажу дорогу, так будет быстрей и надежней.

После тоннеля под Ленинградским проспектом машина перестроилась вправо, с Нижней Масловки свернула на улицу Расковой. Там было не чищено и очень узко, но водитель уверенно утюжил маленьким передне-приводным, рыскающим носом «хюндайчиком» снежно-грязевое месиво, местами даже попуская машину в подобие управляемого заноса и едва заметно улыбаясь своей ловкости. Сделав по указанию Андрея левый поворот на такую же грязную Пятую улицу Ямского Поля, он вопросительно полуобернулся к Андрею.

— Поезжайте до конца. Там Т-образный перекресток, на нем делаем правый на Первую Ямского Поля. По ней прямо. Как увидите Ленинградку, так на пересечении уходите налево, под Белорусский путепровод. Только осторожнее, там перекресток очень неудобный, и наша очередь последняя.

Этот перекресток был хорошо знаком Андрею еще с двух последних классов школы. Именно на нем инструктор по вождению любил отрабатывать со своей старшеклассной паствой маневр под названием «поворот на главную налево». И двадцать восемь лет назад на этом уродском перекрестке все было тем же самым, только вот машина, на которой Генадь Филиппыч учил школьников на будущих Сенн и Шума-херов, была грузовой, практически убитой и на ручной коробке, причем без синхронизаторов, так что трогание с места требовало воистину акробатической сноровки.

Десять минут спустя Андрей стоял у окошка кассы Белорусского вокзала, покупая билет на аэроэкспресс. Рядом с блестящей тележкой с ноги на ногу переминался «усатый нянь» — носильщик, отвечавший за судьбу Андреевых чемоданов. Конечно, билет можно было купить и в автомате в двух метрах рядом, но общению с машиной Андрей предпочитал нормальный человеческий контакт. Двенадцать лет назад отец — когда они виделись, как оказалось, в последний раз; а тогда ничего и не предвещало, — сказал: сынок, мир устал от роботов, от механических, да и от живых двуногих.

В вагоне бизнес-класса было тихо и спокойно. Андрей сел справа у окна, откинулся на спинку кресла, закупорил уши наушниками-вкладышами, погулял по меню телефона вверх-вниз и нажал «плей».

Is this the real life? Is this just fantasy?

Caught in a landslide, no escape from reality^[1].

Голос Фредди звучал, вводя Андрея в трансцендентное состояние. Всё, безусловно, было именно здесь, незыблемо и неизменно. Пахнущий пластмассой и металлом вагон. Мягкое упругое ворсистое кресло. Чистое прозрачное оконное стекло, отделявшее теплый уютный салон от промозглого, продуваемого ветрами перрона. Реальность, конечно, оставалась — здесь и сейчас, но одновременно, тоже сейчас и здесь, неуловимо текла и становилась другой: иначе окрашенной, иначе воспринимаемой, имеющей другой вкус и цвет. Вдруг пришло ощущение, что вот вагон сейчас тронется, еле слышно взвоют электромоторы, поплывут платформа и городские дома за окном — и мир незаметно придет в движение особым образом. Таким, что вернуться назад уже не получится. Никогда, как бы ни хотелось. Но это начинающееся движение в неизвестность нисколько не пугало Андрея. Вспомнилось ему избитое древнекитайское — «путь в тысячу ли начинается с первого шага». И первый шаг был сделан совсем без сожаления: с надеждой.

Позвонил Зайратьянц, отключив своим звонком голос Фредди и вернув Андрея в «здесь и сейчас».

— Летишь?

— Ага. На пути Икара. Скоро крылья будут прибинтовывать.

— Не опоздай, пробки.

— Да похеру мороз. Аэроэкспресс.

— Молодца. Ладно, Дрюн, давай, не грусти. Созвон через день.

— Слушаюсь, Командор. Народ к разврату готов!

— Ну, пока.

Зайратьянц звонил Андрею со своего, с карманного. Тут же в салоне его «броневика» по громкой заверещала вторая мобила. Зайратьянц забыл отключить Андрея — очевидно, просто швырнул ставший ненужным телефон на столик перед собой или на сиденье рядом. Еще секунд двадцать Андрей безразлично слушал, как Зай ругался с какой-то дамой из мосфильмовского продакшна, причем правда явно была на стороне Зайратьянца — но дама профессионально упорствовала и не сдавалась, очевидно стараясь довести Зая до белого каления. Наконец, Андрею надоела вся эта перепалка, не имевшая теперь к нему ни малейшего отношения. Он топнул пальцем по экрану, отключая Зая и возвращая Фредди.

So you think you can stone me and spit in my eye!

So you think you can love me and leave me to die

Ooh, baby

Can’t do this to me baby

Just got to get out

Just got to get right out of here…^[2]

Стюардесса-проводница, улыбнувшись, поставила перед Андреем большую кружку американо, пожелала приятного пути. Черноволосая, тонкая в талии красавица в красной пилотке кого-то неуловимо напомнила Андрею.

«Ну-ну, а?.. Ну точно! Вера! Вера Васильчук! Она — не она? Ну просто копия! Только тогда мы были на двадцать восемь лет моложе. Надо же…»

Вера училась в параллельном 10 «Б». С младших классов она занималась в кружке художественного слова и собиралась после школы пойти учиться на артистку или на диктора телевидения. Андрей же с учителем физики Виктором Степанычем как раз только-только закончили оборудовать школьный радиоузел — скоммутировали пульт и усилители, протянули по всем этажам старого школьного здания акустические кабели, развесили колонки. Целых две недели занимались! И вот, когда школьное радио было готово, каждый день на большой перемене теперь устраивали музыкально-новостную программу — в самом что ни на есть прямом эфире.

Андрей писал тексты и подбирал музыку. Вера работала «по специальности» — читала перед микрофоном написанные Андреем заметки. Педколлектив школы был очень доволен качеством программ — всегда интересных, иллюстрируемых отличным музыкальным материалом, в меру веселых и очень живых. Андрей от природы обладал тем, что называется «бойкое перо». Ему нужно было лишь представить любую тему, а написать на нее заметку, причем с нужным хронометражем, получалось само собой.

Андрей с Верой вели программы всю третью и четвертую четверть десятого класса, до самых выпускных экзаменов. Поначалу в программах было много текста, но неделя за неделей слов становилось все меньше, а музыки все больше. И никто в школе не догадывался об истинной причине такого преображения — ни учителя, ни ученики.

А причина была простой и сильной — как проста и сильна сама жизнь. La vie immediate^[3]. Радиорубка запиралась изнутри. Когда Вера читала текст, с ней нельзя было целоваться. А Андрею хотелось. И моглось — даже очень. Да и Вере, что греха таить, тоже. Поэтому Андрей и сокращал количество слов в материалах.

Впрочем, спонтанно начавшаяся «лав стори» так же спонтанно и закончилась. В пять утра после выпускного бала Вера танцующей походкой прошла мимо Андрея — не замечая, как мимо пустого места, — шмыгнула в открытую дверь шестисотого «мерса», и танк во фраке с красавцем — будущим скорым обладателем диплома МГИМО — за рулем унес ее к светлому будущему, где не было ни единого квадратного сантиметра для Андрея, сына инженера-технолога и нормировщицы с авиастроительного завода «Знамя труда».

Андрей подал документы в МАДИ. Про институт он знал лишь, что после школы с автоделом и правами категорий B и C пацанов туда берут при любом раскладе, если, конечно, не обосраться, получив двойку, а также слышал где-то раньше развеселую речевку: «ударим мадями по бездорожью!» Кроме того, до института было близко ехать — одну остановку на метро или четыре на троллейбусе по прямой безо всяких пересадок.

Экзамены Андрей сдал, что называется, «не приходя в сознание», и без проблем был принят на АТФ. За мощной аббревиатурой скрывалась вовсе не аденозинтрифосфорная кислота, как ему надлежало знать из школьного курса биологии, а автотранспортный факультет.

В институте Андрей практически с первого семестра оказался в команде КВН. Светить мордами желающих было, как всегда, много, а вот делать креативные тексты для команды — не особо. Андрей же совершенно не желал заниматься актерским промыслом, а от клавиатуры его было не оторвать. Андрей быстро вышел на первые роли в команде, руководимой Володей Зайратьянцем — в недалеком прошлом комсомольским активистом и студентом, а теперь ассистентом кафедры «Автомобили».

Зай был умен, подвижен, совершенно не заносчив и обаятельно-талантлив во всем, что касалось коммерции. Как раз когда Андрей заканчивал обучение, Зай ушел с кафедры и открыл рекламное агентство. «Маракуя» с неба звезд не хватала, но кэш-фло генерировала неустанно и прилично. Зай пригласил Андрея к себе на работу, но Андрей отказался — почему-то он вбил себе в голову, что будет работать по специальности.

По специальности, в автоколонне, куда по знакомству с начальником привел его отец, Андрей отработал ровно полгода. Больше у него не хватило сил выносить творившийся вокруг идиотизм. Однажды в случайно купленном номере газеты «Коммерсант» Андрей прочел, что издательский дом собирается выпускать автомобильный журнал. Редакция «Коммерсанта» располагалась на улице Врубеля — в пешей доступности от недавно законченного МАДИ, только разве что с другой стороны Ленинградки. Сочтя этот факт добрым предзнаменованием, Андрей без обиняков пошел в разведку боем. Ночами дома он за пять дней написал три статьи на взятые из головы темы автомобильной тематики и отправился с ними в редакцию.

Собеседование Андрея замотанный ответсекретарь несуществующего пока журнала проводил в курилке на черной лестнице. Выкурив за разговором о том и о сем две сигареты, он взял из рук Андрея стопочку листов и сказал «позвонить завтра». Ни завтра, ни послезавтра, ни неделю спустя застать его не месте не удавалось. Тогда Андрей плюнул на все эти идиотские безрезультатные прозвоны и поехал в редакцию сам. Ответсекретарь поглядел на Андрея как баран на новые ворота, потом спохватился, вспомнил, хлопнул себя по лбу и объявил, что Андрей принят с испытательным сроком в полгода, пока за штатом, а дальше — по обстоятельствам.

Алый состав пронесся мимо платформы Лиано-зово за несколько секунд. Андрей едва успел повернуть голову туда, где стояли две прилепившиеся друг к другу старые грязно-зеленые шестнадцатиэтажки. Знакомый балкон на пятнадцатом теперь выглядел иначе. Вместо зияющей амбразуры, откуда круглый год торчали старые рассохшиеся лыжи, и лет им было явно больше, чем Андрею, а в углу притулился потерявший всякий товарный облик от ветров и дождей еще более древний шкаф, — так вот, вместо всего этого теперь балкон закрывали новые стеклопакеты. Ну наконец-то, подумал Андрей, наконец у нее есть кто-то, кто может решать ее проблемы. И вместо должной бы к месту дежурной ревности он, к своему стыду, испытал лишь облегчение.

Это было десять лет назад. Или двенадцать? — да, собственно, какое имеет значение. Андрей тогда уже не работал в «коммерсовском» журнале. Там он задержался всего-то года на два или два с половиной — на гораздо более интересных условиях его пригласили в автомобильный «глянец», и он, вообще не раздумывая, согласился. «Глянец» соседствовал в одном холдинге с телеканалом. Канал был так себе, маленький, малюсенький, сидел на дециметровом вещании. Но — все же телеканал, причем вполне профессиональный и, как считал содержавший его «папик», имевший перспективы. Вообще, в медийном так — чем в большем количестве «гнезд» ты засветишься сегодня, тем выше твои шансы завтра. Помимо работы в журнале, Андрей делал на канале автомобильную передачу. Причем именно делал — что означает: полностью определял и обеспечивал контентную политику, — а не работал «попкой-дураком» в режиме «куда пошлют».

Тексты, написанные Андреем, озвучивала на камеру бойкая девчонка с «правильной» родословной из большой папиковой семьи, и поэтому в герои стендапа Андрей никогда не лез. Он быстро усвоил правила игры, и они его вполне устраивали. В качестве отдушины он оставил для себя рубрику «Наш тест-драйв», выходившую со свежим материалом раз в две недели. Можно было, конечно, сделать ее еженедельной, но, во-первых, где было взять столько нового материала — пришлось бы сутками не вылезать со съемок и из монтажки, а ведь работу в журнале и редакторские обязанности по передаче в целом с него никто не снимал; и во-вторых, у Андрея были большие сомнения в том, что в году можно набрать сорок восемь или там все пятьдесят моделей автомобилей, достойных тест-драйва, — таких, при виде которых у зрителя не возникнет желания перещелкнуть канал. Поэтому, отказавшись от спринтерского азарта и гигантомании, он стал осваивать «бег на длинную дистанцию».

Ранним сентябрьским вечером Андрей возвращался домой на только что отснятом со всех ракурсов и во всех аспектах новом, только что вышедшем «рендж-ровере» из пресс-парка представительства «Лендровера». Днем помесили прилично грязи на заброшенном карьере. Устал, решил: помою машину завтра, перед тем как отдавать. «Рендж» был весь в глине, выглядел живописно — в разводах, с налипшей пожухлой травой, и только сектора на ветровом стекле, обрабатываемые лезвиями дворников, да фары, омываемые чистящей жидкостью под давлением, нескромно сверкали в начинавших спускаться сумерках.

Андрей поехал через промзону. Дорога там была разбитая, грязная, но отнюдь не более грязная, чем кузов машины, — терять было нечего. В набегающих порывах ветра пошел косой дождь, за считаные минуты превратившийся из мороси в ливень.

На автобусной остановке он увидел ее, безуспешно пытавшуюся спрятаться от непрошеного холодного душа в павильончике с проломленной крышей и выбитыми стеклянными секциями.

— Девушка, да вы тут йогой занимаетесь?! Это вас инструктор послал? Как асана называется? — Андрей выскочил из-за руля и распахнул перед девчонкой переднюю пассажирскую дверь.

— Мокр-асана! — рассмеялась она, запрыгивая на сиденье. — Где тут у вас климат-контроль крутить?

Аэлита — так ее звали на самом деле — согревшись и уяснив, что ограбление, изнасилование и убийство не предусмотрены программой сегодняшнего вечера, всю дорогу до ее дома развлекала Андрея импровизированной дискотекой, подключив плеер из сумочки к бортовой акустике восьмидесятого уровня от «Харман-Кардона». Ехать предстояло долго. К удивлению Андрея, «Пинк Флойд» сменял «Рэйнбоу», «Электрик Лайт Оркестра» соседствовал с «Депеш Мод», а «Квин» мирно уживался с «Алан Парсонс Проджект».

Встретиться договорились через два дня. Андрей, до сих пор не обзаведшийся собственным автомобилем — тут тестовые незнамо куда девать, — приехал на Чистые пруды на своих двоих, в чем признался Аэлите честно и сразу. В ответ черноглазая Дюймовочка достала из сумочки красную книжечку; раскрыв ее, Андрей прочел: «Верескова Аэлита Михайловна. Московский уголовный розыск. Следователь».

На следующий день — была суббота — гуляли весь день по ВДНХ, завалились потом в ресторан «О, кино!», а на третий вечер, после «Юноны и Авось» в Ленкоме Андрей поехал провожать Аэлиту, да и остался у нее насовсем — она так решила. В этой хрупкой девчонке, выглядевшей лет на десять моложе своего возраста, не достававшей макушкой Андрею даже до подбородка, была какая-то невероятная сила. Не подчиниться ей было нереально. Подчиняться же доставляло здоровенному мужику ростом метр девяносто доселе неизведанное удовольствие.

Поезд плавно затормозил у перрона в зале прибытия. При входе в авиатерминал Андрей погрузил чемоданы на ленту рентгенотелевизионного интроскопа. «Одежный» чемодан проехал без проблем, а разглядывая внутренности второго, женщина-оператор с немым вопросом посмотрела на Андрея.

— Бэ-эм-эс. Боевая машина сценариста, — улыбнулся он в ответ.

На паспортном контроле пограничник, привычно бросив взгляд на лицо, в паспорт и снова на лицо, дежурно поинтересовался: цель поездки.

Андрей помедлил немного и честно сказал:

— Неясная.

— Запишем: туризм. Счастливого пути! — откликнулся пограничник, с грохотом шлепнул штамп и вернул паспорт.

В самолете сиденье рядом с Андреем пустовало. Через проход сидела дама, расставшаяся с темными очками только после того, как самолет выехал на рулежную дорожку. Впрочем, очки помогали плохо. Андрей сразу узнал ее, сыгравшую в конце восьмидесятых главную роль в фильме, после которого на нее дрочила половина мужского населения великой страны. Актриса была не одна. Рядом с ней небрежно откинулась в кресле властная, но веселая дама, развлекавшая артистку шутками-прибаутками. Андрей хорошо знал все эти продюсерские заморочки. Не иначе антреприза едет: примы — в «бизнесе», остальные — как всегда, в хвосте, чтобы подешевле.

Звезда выглядела усталой. Она быстро и интенсивно набралась плохоньким брютом, посетила заведение и в позе эмбриона сложилась в своем кресле. Андрей с жалостью смотрел на нее, спящую. Вот тебе и sic transit gloria mundi^[4]. Вчера — свежая девочка и звезда экрана, а теперь что? — антреприза да долгоиграющий сериал. Если бы она знала, кто я, то точно бы удивилась. Интересно, сколько лет она живет моими сюжетами и говорит моими фразами? Андрей вспомнил, посчитал, еще раз уточнил. Шесть. Шесть лет. Да, забавно это. Есть такая работа — творить параллельную реальность. Не самая плохая работа. Один из плюсов — тебя не знают в лицо. Так что можно обходиться без темных очков. Легко. Использовать их только по прямому назначению.

После ленча Андрей задремал и проснулся только от объявления по громкой бортовой связи.

— Дамы и господа! Командир корабля включил табло «Застегните ремни». Наш самолет приступил к снижению и примерно через пятнадцать минут совершит посадку в аэропорту Ларнаки. Погода в Ларнаке солнечная. Температура плюс двадцать четыре градуса по Цельсию. Мы прекращаем обслуживание и начинаем подготовку к посадке. Просим вас: занять свое кресло; убедиться, что ручная кладь размещена на багажной полке или под сиденьем кресла перед вами; застегнуть ремень безопасности; поставить спинку кресла в вертикальное положение; убрать откидной столик; открыть шторку иллюминатора…

Под крылом, как в немом кино, побежали мелкие бурунчики штилевого Средиземного моря, мелькнула серебрящаяся океаном Соляриса маслянистая поверхность Ларнакского солевого озера. Еще один легкий вираж, прицеливание, быстрое проваливание вниз — и самолет с натужным гулом турбин и выпущенными под девяносто градусов закрылками в реверсе, едва заметно подпрыгивая, побежал по полосе.

Пожалуй, в джинсовке с подстежкой мне будет здесь жарковато, улыбнулся Андрей.

Примечания

1

Это реальность или иллюзия?

Меня настигла лавина реальности — мне не спастись.

2

Ты думаешь, что можешь забросать меня камнями и высказать презрение!

Ты думаешь, что можешь любить меня и оставить умирать?

О, малышка,

Со мной так нельзя, малышка.

Я должен выбраться,

Я должен выбраться отсюда.

3

Сама жизнь (франц.), также название альбома Александра Градского, выпущенного в 1984 году.

4

Так проходит мирская слава (лат.).