Через все времена

Михаил Голицын

В далёком советском прошлом молодой парень Иосиф сталкивается с видениями о древнем и таинственном артефакте Хазарского каганата – «Воля Кагана». Для него это становится частью жизни, но ещё больше его удивляет то, что его внук Жорка тоже столкнулся с такими видениями. Вместе им предстоит разгадать тайну «Воли Кагана», преодолев при этом не малый путь генетической памяти, проявляющихся в видениях, и реальных поисках артефакта.

3

Прошло пару лет с того случая. ТОТ не появлялся больше ни разу, хотя и память о нём была свежа. Ёська учился, учителя отмечали его память, старательность и усердие. В школе появились ещё несколько новых учителей, новые предметы и, что особенно было странно для Ёськи, всё чаще и чаще с уст учителей звучали хвалебные слова в адрес коммунистической партии и сплошная чернота в отношении «белых». Молодой пытливый ум зацепился за такую разницу: вроде бы что те, что другие были из одной страны, но такое разное отношение к ним, словно одни были советскими людьми, а другие фашистскими захватчиками. На вопрос учителю о такой разнице, какого-то глубокого ответа он не получил, да и от того, что услышал так и не понял в чём же такая неприязнь. Для юной головы понять всю систему пропаганды было тяжело, поэтому он почти поверил в то, что «белые» были плохие, а «красные» хорошие, если бы учитель не стал приводить в пример казачество, которое в большей своей мере поддерживало «белых». Как истинного казака, Ёську возмутили такие слова, и маленький мальчик, ощущая своё физическое бессилие против взрослого, но обиженный до глубины души, не нашёл ничего лучшего, чем выкрикнуть в лицо учителю, что казаки достойные люди, а сам учитель глуп, раз говорит такое казакам. Конечно, он не мог ожидать или понимать к чему приведёт это высказывание: учитель вызвал родителей в школу, отчитывал их за воспитание сына, стыдил самого Ёську, говорил, что таким как Ёська не место в школе и во всей советской системе и что из школы его нужно выгнать. Потом Ёську отправили во двор, а родители ещё долго говорили с учителем, а, когда вышли, то выглядели так, что словно их облили водой. По дороге домой шли молча, Ёська боялся заговорить и не мог понять, что же такого он сказал и почему отец в кабинете молчал, хотя и сам был казаком. Уже дома состоялся короткий разговор, а точнее говорил только отец. Говорил он спокойно, тихо, но каждое слово скрывало за собой столько эмоций, что Ёська еле дышал и сидел весь сжавшийся. Как оказалось, из школы его всё же не выгонят, но так разговаривать с учителем нельзя, к тому же нельзя говорить что-либо против советской власти и не важно, как он думает и как есть на самом деле. Даже спрашивать что-то у отца он побоялся, поэтому только кивал и молчал. Уже вечером он ускользнул из дома к деду, рассказав тому о том, что было в школе и дома. Дед потрепал его по голове:

— Вот дурная голова твоя, Ёська, ну какой чёрт тебя за язык-то тянет?

— Дед, я ж не хотел ничего такого, пока он не сказал, что мы трусы и только исподтишка нападаем, а смелости воевать как у мужчин нет.

— Это ж он не про нас говорил, а про казаков, которые в гражданскую войну были.

— И что? Они же тоже с Дона были, и не трусы. — В голосе Ёськи чувствовалась обида.

— Конечно, не трусы, казаки не трусили, и смелей их не найти, но так уж устроено, что победители не хвалят проигравших.

— Дед, ты же старый, ты тоже воевал тогда?

Дед Жорка затянулся трубкой:

— Пошли, на реку посмотрим.

Он встал и пошёл к реке, Ёська поплёлся за ним. Выйдя за край станицы, дед Жорка сел на пригорок, а Ёська примостился рядом.

— Ты пойми, внук, сейчас власть всё поставила так, что белые плохие, а красные хорошие и тут ничего не поделаешь. Твой учитель, да и отец твой не видели этого, поэтому и верят в то, что пишут в книжках. На самом деле и среди красных, и среди белых были и хорошие люди и плохие.

— А ты за каких был?

— Когда случилась революция мне не было ещё и двадцати, тогда стали среди казаков говорить о том, что красные забирают земли, скот, зерно. Конечно, такое не могло понравиться никому. Никто не хотел отдавать своё, тем более, что тут у всех земли и скот — это способ прокормить семью, уклад жизни казаков вообще таков, что мы хоть и служили царю, но всё же были сами по себе. А тут такие новости. К тому же солдаты из царской армии подтверждали услышанное. Когда начала формироваться армия, я в первых рядах пошёл в неё. У меня тогда не было семьи, но было трое старших братьев, была наша земля, наш скот. Вот мы и пошли за белых. Тут всё было красиво и благородно. Атаман и военные говорили красивые речи, строили планы и уже чуть ли не выиграли войну, да и войско было из казаков. А вот, когда мы уже ввязались в войну, когда понесли потери, то войска стали комплектовать из тех, кто остался жив. Вот тогда я и увидел всю подноготную нашей армии: казаки вперемешку с царской армией и какими-то шайками бандитов, которым только и нужно было грабить, и убивать. А ещё и командование не могло договориться ни о чём. Вроде бы и много нас было, а все какие-то разрозненные. Первый год как-то продержались, а потом всё хуже и хуже: и с провизией, и с оружием, и с людьми. Многие бежали, многие воровали. Были, конечно, и такие, кто с огнём в глазах был готов умереть за царя. Но всё было так смешано, так не понятно. Каждый раз, когда были бои было столько не согласованности, многие просто не знали, что делать. В одном из таких боёв убило моего коня и тот, упав, меня придавил. Я вылезти не мог, а те, кто рядом со мной были, видя это, даже не пытались мне помочь. Просто смотрели и проходили мимо. Я тогда бросил всё и вернулся домой. Всё наше хозяйство пришло в запустение, где были братья, да и живы ли они были, я не знал. Я сам начал восстанавливать всё, пахать земли, сеять. Тогда же и женился. А потом белая армия стала отступать и на наши земли пришли красные. Я тоже сначала хотел забрать жену с ребёнком и уехать куда-то, но без денег, что мне там делать и кому мы там нужны. Вот и остались. Как оказалось, большая часть того, что говорили о красных оказалось правдой. У нас отобрали скот, земли, зерно. К нам относились чуть лучше, чем к сброду. Еле-еле хватало, чтобы прокормить семью. Я тогда пошёл к комиссару, просить, чтобы скот отдали или зерна. А он смотрит на меня и ухмыляется, говорит, что пожили как вздумается, теперь пора расплачиваться. И ничего не дал. А это было в зиму. Вот кое-как перебивались, чтобы не умереть. А потом ещё и сын заболел, дядька твой родной. Тогда и лекарей не было, да и от чего лечить не знали. А он горячий, уже даже не плачет. Я бегом к комиссару, прошу, чтобы лекарь какой сына посмотрел, а он мне говорит, что жизнь такая, что не всем суждено выжить. А я его и ударит не могу, сразу расстреляют, а жена и сын одни останутся. Я домой иду, а глаза ничего не видят, слёзы текут. Не от обиды или злости, а от страха за сына. Дай Бог тебе такого не почувствовать. А меня на пол дороги догоняет один из солдат комиссара. Говорит, что слышал наш разговор и что он врач. Так вот он со мной домой пришёл, сам пришёл, без разрешения и приказа комиссара. И всю ночь ребёнка уксусом мочил, тряпку в уксус и на голову. Тот потом притих, гореть перестал и уснул. Мне то и дать особо не чего этому врачу было, снял крест серебряный и ему протянул, а он отказался, сказал, что не за деньги лечил. Оставил ещё порошок для ребёнка и даже еды немного для жены. Очень помог, если бы не он, то не было бы дядьки твоего в живых. По весне нас уже сюда жить отправили, что и как с теми красноармейцами стало я не знаю, даже имя врача не спросил. Вот тебе красные и белые. И там, и там были и порядочные люди, и редкие гады. И среди казаков были разные, и среди рабочих, солдат и моряков. Только сейчас нельзя говорить, что и среди красных были плохие. Это может кончиться плохо и для тебя, и для родителей.

— Почему?

— Потому что посчитают, что вы против власти и в лучшем случае не дадут пути в жизнь, а то и отправят жить куда-нибудь на север.

— Понятно теперь, чего батька такой смурной был.

Ёська почесал голову, теперь он понимал, что его родителям с трудом удалось уладить эту ситуацию и забыть о ней. Для себя он пообещал, что больше не скажет ничего такого, что принесёт проблемы его семье.

— Дед, а ты брата своего после этого так и не видел?

— Нет. Я уже потом ездил туда, где мы жили. На месте нашего двора уже новый дом, а про брата моего никто и не слыхал. Может погиб где или тоже осел где-то. Не знаю. Ну да ладно, пошли домой, а то вечер скоро.

Эта ситуация в школе, разговор с дедом в корне поменяли представление Ёськи об окружающем мире. Теперь в этот цветущий и радостный мир вплелись нити какой-то злой тайны, прячущейся под маской добродушия. В школе он старался следить за тем, что говорил, учиться лучше и держаться подальше от учителей.

С этого времени в характере Ёськи стали закладываться первые черты, которые легко было принять за обособленность, но на самом деле это была осторожность, продиктованная реалиями окружающего его мира, где любой человек мог оказаться двуличным и сегодня тебе улыбается, а завтра напишет на тебя донос. Говорить о каких-то вещах, тревожащих его, с родителями он остерегался. Сам не мог понять, то ли боялся, что не поймут его, то ли опасался, что вдруг кто-то услышит их разговор и всю семью сошлют на север. Сам то он ссылки не боялся, а вот за родителей страшно было. Да и с дедом он старался говорить о таких вещах подальше от людей, где-нибудь на берегу реки или в саду под деревьями. С годами Ёська стал всё отчётливее понимать, что весь блеск мира — это всего лишь иллюзия, за которой прячутся люди, боящиеся высказать своё мнение, и от того ещё более придирчивые к словам другим, живущие по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись». Как-то сам того не замечая, он отдалился от друзей, больше проводя время за чтением. Родители же видели в этом усердие и всячески потакали этому увлечению: отец, когда выезжал в город, всегда привозил Ёське несколько книг, а так как читать сам не мог, то получалось, что привозил совершенно разные жанры и направления. Вот и получалось, что среди всех ребят он оказался самым начитанным и знания имел во многих сферах. Станичным пацанам Ёська казался зазнайкой, поэтому к себе они его близко не подпускали, но всё же он оставался товарищем, который поможет в учёбе.

Вот так год за годом пролетало время в станице, Ёська рос, помогал управляться по хозяйству, читал, много думал и размышлял, не редко выбирался на берег реки, чтобы поделиться с дедом своими мыслями. Особенно любили они поговорить об истории. Из книжек, что привозил отец, исторических было мало, но всё же те, что Ёська прочитал он запоминал от корки до корки. Но ещё больше он любил, когда рассказывал дед о своей жизни. Ёська понимал, что какие-то моменты он утаивает, но выспрашивать не стал, а просто слушал и слушал, буквально ощущая себя в той эпохе. А ещё Ёська часто вспоминал, как увидел в отражении ТОГО и как он предостерёг его от гибели. Больше ни во сне, ни в отражении ТОТ не являлся, но Ёська чувствовал его присутствие где-то рядом и осознавал в глубине души, что находится под его охраной и оберегом.

Ближе к окончанию школы Ёська задумался о продолжении обучения. Хоть станица и была ему близка и родна, но желание увидеть этот огромный мир вытесняло сентиментальные настроения. Да и отец с матерью понимали, что не стоит ему оставаться здесь, он был другой, приготовленный не для крестьянской жизни. Вот так после школы Ёська отправился в Ростов-на-Дону, поступать на исторический факультет. Ценность этого обучения родители понять не смогли, так как для них всё, что не делалось руками, было не пригодным в жизни. Но всё же отговаривать сына не стали, и отец отвёз его поступать. Он хоть и готовился к экзаменам, но, как оказалось, книжек и школьного обучения было мало. Еле сдав экзамены на тройки он уже и не надеялся, что поступит, но ему повезло. Востребованы оказались профессии прикладные, а на гуманитарий желающих было мало, так, что недобор на исторический факультет пошёл Ёське на пользу — его взяли.