Гвоздь & винил

Михаил Гальцов, 2021

Роман Михаила Гальцова «Гвоздь и винил» подтверждает фразу Сергея Довлатова: «Талант – это как похоть. Трудно утаить. Ещё труднее симулировать". С присущим ему искромётным юмором, автор погружает читателя в реалии Советского Союза Эпохи застоя – в 1980 год, увиденный глазами старшеклассника-выпускника одной из подмосковных средних школ. Книга рассказывает о том, как всего один случай может круто изменить всю дальнейшую жизнь человека и его окружения. Это очень интересное, смешное и интригующее произведение рекомендуется любителям таких авторов, как Слава Сэ, Михаил Веллер и Сергей Довлатов. Внимание! Все персонажи и описываемые события являются вымышленными. Любое совпадение с реальными событиями и людьми – случайно. Возрастное ограничение: 18+. Содержит нецензурную брань.

«Гораздо легче отказаться от хороших привычек, чем от плохих» (Сомерсэт Моэм)

Часть первая

Хенки-пенки

Мы на стрельбище.

«Стреляй, сука»! — это командир отделения шипит мне в ухо, лёжа в метре от меня на мокрой земле. Дождь лупит так, что мишени почти не видно, она размыта дождём, как осенний пейзаж за стеклом. «Стреляй, время вышло»! Я стреляю наугад. Предохранитель поставлен на одиночные. Где-то за спиной стоит командир-взвода и смотрит на последнего не отстрелявшегося курсанта. На меня.

Как я сюда попал и что я здесь делаю?! Хороший вопрос. Самое главное, что я никогда не мечтал быть военным, хотя, жизнь в лице папаши — полковника мотала меня по захолустным гарнизонам нашей огромной и дружной страны. Я клал на военную карьеру со страшной силой и готовился к поступлению в иняз, но всё погубила моя любовь к музыке. Да-да! В семидесятые музыки у нас не было, поэтому её приходилось добывать, как огонь в книжке Рони-старшего….

Первому из нас троих, учеников 10-А класса н-ской средней школы идея записаться в дружинники пришла Сержу. Он был резким, спортивным и «с мозгами», как говорила учительница физики. Да, Серж крепко стоял на земле в отличие от романтичного, похожего на Пьеро стихоплёта Андрюши — Лунатика и меня — Профессора — мажора, испорченного вольными переводами нелегальных журналов «Роллинг Стоун» и «Плейбой».

— Понимаете, имбецилы, тут вся фишка в том, что у дружинников имеются определённые права — начал развивать свою мысль Серж, небрежно закурив сигарету.

— И обязанности! — вставил Лунатик и хотел сказать что-то ещё, но был остановлен властным движением руки.

— Об этом — потом. Не буду развозить, а скажу только то, что с этими чудесными красно-белыми повязками и значками мы сможем пополнить свои виниловые сусеки. Вы же знаете, что в нашем закрытом гарнизоне есть люди, которые часто ездят в Москву, чтобы взять товар для фарцы?

— Знаем — подтвердил я — ты собираешься их грабить?

— Фу, как грубо. Не думал, что так примитивно мыслишь. Зачем же «грабить»?! — Серж смачно затянулся, многозначительно стряхнул себе под ноги пепел и продолжил — ты ведь изучаешь историю и прекрасно знаешь слово, о котором так часто говорит в своей толстой книге дедушка Карл?

— Экспроприация?! — влез импульсивный Лунатик.

— Именно! Экс-про-при-ация. Мы будем просто безвозмездно изымать у этих нечестных и корыстных людей часть товара.

— А если они не захотят тебе ничего давать? — опять влез Лунатик, сделав при этом неприличный жест рукой.

— Куда ж они денутся — Серж снисходительно похлопал Андрюшу по плечу и, достав из кармана немецкий кастет, подбросил его на ладони.

— «Бог создал людей сильными и слабыми. Сэмюэль Кольт сделал их равными» — подытожил я — это, конечно, не кольт, но всё же. Дай посмотреть.

Кастет перекочевал из мощной ладони Сержа в мою «эпикурейскую». На отполированной тёплой стали, на выступе для упора, отходящем от четырёх колец, блестел череп с костями.

— «Мёртвая голова»! — восхищённо присвистнул Лунатик — это же эсэсовский! — а потом, уже с наименьшим восторгом произнёс — тебя посадят. И нас, как соучастников…

— Не ссы! Никто даже не узнает — осадил паникёра Серж.

— Откуда он у тебя? — спросил я, надевая кастет на правую ладонь — такой классный!

— Трофейный. Дед с войны притащил. Он в разведроте служил… Такое рассказывал, что мама не горюй…

— А ты, кстати знаешь, откуда взялась эта эмблема — я указал взглядом на череп с костями.

— Расскажи, Проф — Серж в ожидании склонил голову на бок, как собака.

Многие думают, что собаки делают это от большого ума, но я готов с ними поспорить. Собаки просто прислушиваются и ничего более.

— Впервые она появилась у прусских гусар в 18 веке…

— Дальше не надо. Вы согласны, что красные повязки и эта гусарская штука — Серж забрал у меня кастет и нехорошо ухмыльнулся — помогут нам в борьбе со спекулянтами и тунеядцами, позорящим нашу великую страну?

— Да! — хором ответили мы с Лунатиком.

С этого всё и началось.

— Хочешь помогать органам правопорядка? — спросил меня на собеседовании худосочный лейтенант, похожий на вешалку для серой милицейской формы.

— Очень хочу! — с деланной готовностью в голосе ответил я — как Павел Морозов!

— Он из какого дома? Из четырнадцатого?

— Нет. Из пятого.

— Понятно-о — думая о чём-то своём пропел лейтенант и бросил на стол замусоленную красную повязку — бери.

— А удостоверение? — спросил я с надеждой.

— Пока так походишь. Удостоверение я вашему «командиру» выдал. Этому, как его — лейтенант нервно пощёлкал пальцами — Миляеву! Всё. Идите дежурьте. И чтоб никаких там нарушений — лейтенант махнул рукой и погрузился в чтение какого-то важного документа.

А потом мы пошли встречать Мефодия. Мефодий был толстым и прыщавым ублюдком с вечно потными ладонями, к которым почему-то очень хорошо прилипали деньги и шмотки. Первые штатовские джины, которые назывались «Blue dollar» я купил у него.

— Смотрите, вот он! — Лунатик указал на проходящего через вертушку гарнизонного КПП Мефодия.

В левой руке Мефодий нёс потёртый дерматиновый портфель, который судя по его виду принадлежал ещё его покойному дедушке-бухгалтеру.

— Постойте, товарищ — Серж подошёл к Мефодию сзади и придержал за локоть — пройдёмте, пожалуйста, с нами для проверки документов.

— Харэ шутить, мудила — Мефодий попытался выдернуть руку из цепких пальцев Сержа — совсем что — ли нюх потерял? Щас как дам больно!

— Ни хера ты не дашь, чмо жирное — Серж сдавил руку Мефодия так, что тот скривился от боли — сейчас пойдёшь с нами в отделение там и поговорим.

— Ладно — неожиданно быстро согласился Мефодий — пойдём.

В полуподвальном помещении, ключ от которого милицейский лейтенант выдал «командиру», Серж познакомил нашего «друга» с немецким кастетом, а мы добавили ногами. Мы, конечно, хотели всё решить мирным путём, но этот мерзавец сначала пытался купить честных советских дружинников пачкой сигарет «Camel», а потом стал угрожать, сказав, что местный урка Малёк всех нас порежет. Вот нервы и не выдержали. По лицу не били, но потом, когда снимали побои, врач обнаружил у Мефодия многочисленные кровоподтёки и даже перелом двух рёбер! А ведь взяли мы у этого пидера всего ничего — «Love drive» скорпов, «Night flight to Venuse» Бони Му, да «Vol 4» Блэк Саббат… Теперь надо было отвечать по всей строгости.

На следующий день по заявлению Мефодия нас загребли в отделение милиции. Худосочный лейтенант, совсем недавно проводивший со мной собеседование, в этот раз был настроен менее жизнерадостно

— Ну что, подонок, допрыгался?

Лейтенант положил на газету надкушенный бутерброд с варёной колбасой, достал из ящика стола «Vol 4» и небрежно вытряхнул диск из конверта.

— Я, собственно, не понимаю, о чём вы говорите — включил я дурака.

— Сейчас поймёшь! — мент порылся в ящике стола и выудив оттуда огромный блестящий гвоздь с наслаждением провёл им по диску — Пнял?! Сынок, блядь, полковничий! Будешь теперь знать, как эту погань слушать! Сядешь за нанесение тяжких телесных — лейтенант открыл жирный уголовный талмуд и прочитал, водя по странице пальцем и стараясь не делать ошибок в ударениях: «УК РСФСР, статья 112. Умышленное легкое телесное повреждение или побои. Умышленное причинение телесного повреждения или нанесение побоев, повлекшее за собой кратковременное расстройство здоровья или незначительную стойкую утрату трудоспособности, наказывается лишением свободы на срок до одного года или исправительными работами на тот же срок. Те же действия, не повлекшие за собой последствий, указанных в части первой настоящей статьи, наказываются лишением свободы на срок до шести месяцев, или исправительными работами на тот же срок, или штрафом до одного минимального месячного размера оплаты труда, либо влекут применение мер общественного воздействия». Пнял, гнида?!

— Пнял…

— Вот сволочь! Совершил преступление, а ещё и передразнивает!

Дальше всё было в таком же духе. Обидно. Ведь больше всех старался не я и даже не Серж, а наш одухотворённый Лунатик. «Почему Лунатик»? — спросите вы. Потому что, когда нас троих предки упекли в пионерский лагерь, места в отряде нам не хватило, и добрый начальник определил нас к «старшим ребятам». Наше общение с этими ребятами закончилось через неделю грандиозным избиением их табуретами, событием, вошедшим в исторические анналы этого вонючего пионерско-исправительного учреждения. Андрюша после всего этого получил нервный срыв и начал ходить по ночам, двигая стулья и пугая обитателей лагеря ночными бдениями на крыше жилого корпуса и утренними пробуждениями в чужих кроватях. Местный фельдшер поставил ему неутешительный диагноз

— Поздравляю, молодой человек, у вас лунатизм — сказал он, разминая двумя пальцами «ушастую» беломорину — это надолго!

— Спасибо — прошептал впечатлительный Андрюша и упал со стула в обморок.

— Да ты, брат, насквозь гнилой — констатировал фельдшер, приведя в чувство нашего впечатлительного друга — давай ка мы тебя отправим домой, к папе и маме.

— Давайте — заметно повеселел Андрюша.

После беседы с фельдшером Андрюша, получивший среди населения лагеря кличку Лунатик, благополучно свалил домой, а мы с Сержем остались «дружить с ребятами», веселиться до упаду и жечь огромные пионерские костры. По окончании всей этой летней феерии я дал себе зарок никогда ни под каким предлогом не попадать за колючую проволоку, а Серж признался мне, что трахнул нашу пионервожатую Люсю и стал мужчиной. В принципе, смена прошла не зря.

Узнав про содеянное мною зло, папаша-полковник разбил молотком усилитель для гитары, который я приволок из школы, магнитофон «Маяк — 205» и гордость моей комнаты акустическую систему S-90, которую придумал один лабус, работавший в годы Второй Мировой на фашистскую компанию “Telefunken”. Глядя на то, как этот упитанный мужчина крушит молотком мою любимую технику, я думал, что далёкими предками нашего семейства были косматые варвары, разрушившие древний Рим. Вволю натешившись, папаша решил провести со мной профилактическую воспитательную беседу — их так в армии учат. Если кто-то из подчинённых обделался, то с ним надо, кровь из носу, провести эту самую беседу. Решил, конечно, не он, а мамаша, которая в нашей семье была главным пропагандистом и идейным вдохновителем всего. Любимым её словом, как и у Йозефа Геббельса, было грёбаное слово «подтянутость», которое после выхода из нашей чудесной семейки в люди я возненавидел на всю оставшуюся жизнь! Они сели за кухонный стол с одной стороны, а меня посадили с другой. Состроив скорбную физиономию, мамаша произнесла

— Сын, ты хочешь быть ЧЕЛОВЕКОМ?

— Я и так не обезьяна — после недолгих раздумий ответил я, изображая нервное почёсывание упомянутого мною животного.

— Вот гадёныш! Бабуин ты вонючий — прорычал, захлёбываясь слюной, папаша — мы с матерью из-за тебя третью ночь не спим, а ты тут ещё и выкобениваешься! Да я тебя, гада!

Папаша замахнулся на меня кулаком, но я прекрасно знал что он трус каких поискать и без формы, служащей ему по жизни надёжным щитом, ведёт себя очень скромно и тихо. Сделав вид, что прикрываюсь в испуге руками, я мельком взглянул на мамашу «взглядом полным отчаяния», как пишут в романах не годных даже на подтирку, и посмотрел на её реакцию «Ты ведь не отдашь свою кровиночку на растерзание этому животному» — мысленно ёрничая, вопрошал я её, а она отвечала: «Конечно, не отдам! Я сама сожру тебя с потрохами»! Фантазирую. На самом деле мамаша сказала

— Сын, ты должен быть человеком. Скажи, вы правда избили Виктора Фадеева и отобрали у него дорогие импортные пластинки? Разве за этим ты записался в дружинники, сын? Ведь ты сказал нам с отцом, что хочешь получить хорошие характеристики для поступления в институт иностранных языков?

— Ну да, хотел — вяло пробормотал я — а его правда зовут Виктор?

— Не уходи от ответа, гадёныш! — шарахнул по столу кулаком папаша — Избили Фадеева? Пластинки забрали? Говори, подонок!

«Знаю, что ты так бесишься. Никак не можешь забыть, как я выкинул в окно твоего любимого Льва Лещенко вместе с его «Соловьиной рощей», а из обложки сделал настольную игру «Монополия»… — подумал я и с невинным видом ответил

— Никого я не бил. Пластинки не отбирал. Мне их и слушать не на чем. Нах они мне нужны?

— Сын, не надо говорить эвфемизмами. Ты можешь изъясняться на прекрасном литературном языке. Не позднее чем в прошлом месяце ты занял первое место в областной литературной олимпиаде за сочинение посвящённое поэме Павла Антокольского. Ведь это был ты или я ошибаюсь?

— Какой, бля, Антокольский?! — недоумённо зачесал репу папаша.

— Не ошибаешься — с тоской ответил я, вспомнив как убивал время на сочинение этой мудацкой херни, пока мои друзья распивали очередную бутылку номерного портвейна на крыше соседней девятиэтажки.

— Жора, Павел Антокольский — это известный поэт, а наш сын не мог так поступить — обратилась маман к отцу — ты это понимаешь?

— Ну?

— Скоро выпускные экзамены, которые он сдаст на «отлично», а потом с блеском поступит в военное училище! — твёрдо отчеканивая каждое слово произнесла мамаша.

«Хера се»!!! — подумал я, а папаша с видом голодного пса, сглотнув слюну и выпучив от удивления глаза спросил

— Какое училище?!

— Любое. Ведь у тебя же есть связи?

— Есть.

— С завтрашнего дня приступай к определению нашего сына в жизни. Что ты так на меня смотришь?

— Какое училище?! У него плоскостопие, три сотрясения мозга и этот… как его? — папаша протянул в мою сторону свою волосатую пятерню.

— Сложный астигматизм обоих глаз — с надеждой в голосе подсказал ему я.

— Вот! Астигматизм! Сложный…

— Жора, с твоими связями мальчика возьмут и без ноги.

Я представил, как папаша отрубает мне ногу и зажмурился.

— Не бойся, Иннокентий — ласково проговорила маман — иногда я использую в разговорной речи образы. Вот, например, советский лётчик Маресьев. Ты знаешь Маресьева? Он воевал без ног!

«Задолбала ты своим Маресьевым»! — подумал я про себя и кротко ответил

— Знаю. Но я не хочу в военное училище!

— А в тюрьму? Ты хочешь в тюрьму, Иннокентий?

— Нет.

— Вот видишь, сын! Я знала, что у тебя хватит ума сделать правильный шаг! — сказала маман и тоном, не терпящим возражений, обратилась к папаше — Жора, урегулируй, пожалуйста, вопрос с начальником милиции.

— Угу.

На этом «угу» суд, который проходил нелегально без свидетелей, адвокатов и присяжных, был закончен. А ведь я многое мог сказать в свою защиту! Например то, что ещё в Древней Греции философ по имени Аристотель «отмечал воспитательное и очистительное значение музыки, благодаря которой люди получают облегчение и очищаются от аффектов, переживая при этом «безвредную радость»! Радости было мало.

Надо сказать, что папаша мой был видным политработником «прошедшим славный путь от рядового до полковника» и готовящимся прикрутить на свои любимые погоны одну большую генеральскую звезду. Понятно, что геморрой с сыном-уголовником ему был не нужен. Наше дело спустя пару дней приняло совершенно другой оборот. Оказалось, что во всём был виноват «нечистый на руку спекулянт Виктор Фадеев, который оказал физическое сопротивление наряду дружинников»! Короче, Мефодию светило два года.

— Я б этому свину «вышку» дал — пошутил Лунатик радостно попивая «Исецкое».

— Не, «вышка» это — перебор. Лучше пожизненное — не отвлекаясь от разглядывания замусоленных порнографических карт, цинично процедил Серж.

Я молчал. Мне было жаль диски Мефодия.

Как вы все уже поняли, это синкопированное повествование будет вестись на флэшбэках, вспыхивающих в моём мозгу не без помощи виски и разрешённых седативных препаратов. Калевалы и Гайаваты вместе с их Вейянемейненами и Ситками Чарли здесь нет. Есть только одинокая старая крыса, волочащая в тёмное подполье глупого деревянного мальчика. Так что решайте сейчас, хотите вы увидеть мою Нарнию или нет. Если нет, то «arrividerci», а если да — прошу пожаловать на борт!

В то время, как мы пили пиво на своём «ритуальном» месте невдалеке от родной школы, мои многострадальные предки решали дальнейшую судьбу их ненаглядного отпрыска.

— Жора, я надеюсь, ты уже подготовил список училищ для Иннокентия? — убавляя звук на телевизоре спросила маман.

— Какой, на, список, Зин? — с недовольной гримасой отвечал ей папаша — Есть три варианта: политическое, зенитно-ракетное и тыловое. Я думаю, надо бы ему по моим стопам…

— Жора, о политическом не может быть и речи — туда поступает Василий Боздря! На его фоне Иннокентий будет бледно выглядеть!

— Это тот засранец, который в первом классе жрал сгущёнку из посылок?!

— Из каких посылок?! — мамаша картинно прижала руку к груди, изображая полное недоумение.

— Из таких, блядь, для голодных детей Вьетнама!

— Это не помешает ему сдать вступительные экзамены.

— Тогда пусть идёт в пульно-бздульное — прокряхтел, почёсывая зад, папаша — будет «локхиды» сбивать.

— Какие «локхиды», Георгий?! Сбивать кого-то не в его характере! — маман окончательно убавила звук «ящика» и с выражением посмотрела на папашу.

— Ну, да, конечно, не в его. Вон как этого Фадеева отпиздили…

— Жора, перестань так говорить со мной! Я всю жизнь борюсь с твоим матом и всё безрезультатно — маман утёрла кухонным полотенцем мнимые слёзы и продолжила — а тыловое это там, где тыл?

— Ага, где портянки с тушёнкой! Ворьё одно! — папаша гневно, как на выступлении, потряс кулаком над головой.

— Это как раз для Иннокентия. Ты же прекрасно знаешь, что профессию надо выбирать по наклонностям. Думаю, мы пришли к консенсусу.

— Пришли. Отойди от экрана — папаша махнул рукой в сторону — ты мешаешь мне мульты смотреть!

— Конечно, Георгий, конечно. Поговори с вашим тыловиком — пусть поможет с поступлением Иннокентия в это училище он должен тебе за рекомендации, данные при назначении на должность.

— Поговорю.

— А где, кстати, оно находится?

— Чё? — папаша тупо посмотрел на маман — а, училище? В Горьком.

— Чудесный закрытый город с хорошими рабочими традициями. Как раз для Иннокентия! Надеюсь, что ему там будет очень хорошо!

— Ну, да! Один такой поганец там уже есть. Сахаров фамилия.

— Я тебе поняла, Георгий.

Маман прибавила громкость телевизора и с чувством выполненного долга удалилась из комнаты.

Ничего я «с блеском» не сдал. Из всех предметов, которые мы проходили в школе мне нравилась литература. Я любил писать сочинения и у меня это здорово получалось, но мои одноклассницы шептались, что хорошие оценки я получаю только из-за того, что папаша спит с литераторшей. И ещё — химия. Было забавно смотреть, как гоняет по воде реактивный кусочек натрия и воняет сероводород, налитый в карманы «отличников»….

— Брючки, рубашечка, галстучек — сказала мамаша, оглядывая меня с головы до ног, как раба на невольничьем рынке — думаю, что к завтрашнему экзамену всё готово!

— Ты забыла про зубы — ехидно ответил я, и двумя указательными пальцами раздвинул рот в широкой улыбке Гуимплена.

— Иннокентий, не надо паясничать — маман цепко прихватила мой локоть — ты должен серьёзно настроиться на экзамен! Тем более, что Ульяна Егоровна ждёт от тебя большего, чем просто сочинение. Ты меня понял, сын?

— Ага — хмуро ответил я, а про себя подумал: «Вообще, эту тварь все зовут Тумбой, и она трахается с твоим политически грамотным мужем»…

Не знаю, что папаша нашёл в этой древней корове с двадцатью грудями и семнадцатью подбородками, воняющей смесью прогорклого пота и духов «Только ты» московской фабрики «Новая Заря»?! Вероятно, он нашёл жопу, которая ничего не чувствовала даже тогда, когда садилась на подложенные под неё колючки от кактуса! На минуту я ушёл в себя и задумался.

— Иннокентий, ты опять витаешь в облаках? — прервала мои тяжкие раздумья маман.

— Нет. Думаю, как сделать «большее» — огрызнулся я и нечаянно дыхнул на мамашу.

— Иннокентий?!

— Что?

— Ты обещал мне не курить! Отец сказал, что при поступлении в училище тебе надо будет сдавать физическую подготовку, в том числе и бег на один километр! И ты прекрасно знаешь, что «Одна капля никотина убивает коня»!

— Я знаю, что в одной банке шпрот вредных смол столько же, сколько в одной пачке сигарет. Тем не менее, вы с папой очень любите шпроты — скромно парировал я, поднажав на слово «очень».

— Сейчас же дай сюда сигареты! — строго сказала маман и протянула ко мне открытую ладонь.

— Нет у меня никаких сигарет.

— Иннокентий, я вынуждена осмотреть карманы твоей одежды! — руки маман потянулись к карманам моего пиджака.

— Смотри — развёл я руками, зная, что пачка «Столичных» лежит в подъезде на ободке за мусоропроводом.

После недолгой унизительной процедуры я был посажен под «домашний арест» для улучшенной подготовки к завтрашнему сочинению. Будучи запертым в комнате, я уселся в кресло, с сожалением посмотрел на разбитый папашей магнитофон и углубился в чтение рукописного текста: «По легенде Шакти услышала звуки Со-Хам во время медитации Шивы и воскликнула: «Возлюбленный! Ты звучишь, и это так красиво!» Она повторила эти звуки и передала их миру.

Со-Хам — это первая мантра дыхания. Это базовая дыхательная медитация, которая гармонизирует все чувства, балансирует ум и возвращает человеку спокойное уравновешенное состояние. Это дыхание, которое позволяет осознать пространство пустоты и тишины внутри себя и познать свою божественную суть».

«Интересно, как этот Шива звучал»? — мысленно спошлил я благополучно заснул.

Из трёх зол, предложенных на сочинении, я выбрал одно самое маленькое: «Павел Корчагин и его героическое поколение в романе Николая Островского «Как закалялась сталь», потому как про «мудрость жизни героев произведений Горького» и «проблему счастья в поэме Некрасова» я мало что помнил. А этот Корчагин, попавший в конкретный блудняк и выбравшийся из него покалеченным, но живым, внушал мне огромное уважение, поэтому книжку я прочитал всю. И после прочтения понял, что все эти Майн Риды с Куперами и вестерны «DEFA» с ненастоящими индейцами похожими на узбеков, по сравнению с этой книгой — полное дерьмо. Одну фразу: «Срубал Махно Кулябку Афанасия — с сожалением сказал загорелый кавалерист — гармонист первой статьи был» — я даже помнил наизусть!

Сочинение я написал быстро, а потом целых четыре часа томился в ожидании остальных, попивая холодный чай с пирожками, которые разносили сердобольные мамки из родительского комитета своим изнурённым чадам. Моей среди них не было.

Тумба сидела за учительским столом, сложив маленькие ручки на жирном пузе и внимательно на меня смотрела. Её взгляд поверх очков ничего хорошего не предвещал. Я вспомнил, как однажды предки вернулись домой с родительского собрания, и мамаша после долгих раздумий на кухне подошла ко мне со скорбным лицом и сказала

— Иннокентий, я разговаривала с Ульяной Егоровной.

— Ну?

— Никогда не начинай разговор с «ну». Это неприлично. Скажи: мама я готов выслушать тебя.

— Мама я готов тебя выслушать.

— Ульяна Егоровна сказала мне, что ты мальчик талантливый, но патологически ленивый. Тебе нужно бороться с ленью, Иннокентий. Ведь ты же помнишь эти прекрасные строки Николая Заболоцкого, сын? — маман сложила перед грудью ладони и с доронинским придыханием пропела «Не позволяй душе лениться! Чтоб в ступе воду не толочь, душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь»! Надеюсь, ты понимаешь о чём эти строки?

— Понимаю. Только мне у него нравится другое.

— Интересно послушать.

— Целый день стирает прачка,

Муж пошёл за водкой.

На крыльце сидит собачка

С маленькой бородкой — с чувством продекламировал я и отвернулся от маман.

— Иннокентий, я полагаю, что это не лучшее стихотворение Заболоцкого. Чем же оно так заинтересовало тебя?

— Ма, я всё время думаю, что за собачка сидит на крыльце? Она маленькая и с бородкой. Какие породы собак у нас с бородкой? Правильно — шнауцеры. Их три вида: ризин, миттель и цверг. Цверг — самый мелкий. Значит, на крыльце сидит цвергшнауцер! Но ведь у бедной прачки не может быть такой собачки! Тогда кто это?

Когда я закончил тираду, мамаша испуганно посмотрела на меня и потянулась за валидолом в карман халата

— Ты очень странно мыслишь, сын, и это меня пугает. Иди в свою комнату.

Положив таблетку под язык, маман пару минут посидела на кухне и стала звонить папаше. Валидол она с силой выплюнула в раковину, и я слышал, как таблетка срикошетила и отлетела куда-то на пол.

А ведь я даже не успел рассказать ей о том, что два ублюдка — цверга Фьялара и Галара замочили мудрого беднягу поэта Квасира, слили его кровь в большой чан и смешав её с мёдом, получили алхимический продукт под названием «священный мёд поэзии»! И вот этим гематогеном боги смазывали губы всем новорождённым поэтам! Тогда вопрос: кто мазал губы Заболоцкому?! Вот видите, жизнь это вам не пачка сигарет. Жизнь — это загадка!

После сочинения мы с Лунатиком и Сержем пошли курить за школу

— Старый, ты как? Написал? — спросил я усталого Сержа, доставая из пачки сигарету.

— Да, пошло бы это писалово на — Серж сплюнул сквозь выбитый зуб и достал из внутреннего кармана пиджака плоскую металлическую фляжку — У бати спиздил, а он думает на охоте потерял — пояснил Серж, увидев наши вопросительные взгляды.

— Что там у тебя, дорогой мой человек? — вкрадчиво спросил Лунатик — коньяк пять звездей?

— Настойка элеутерококка на спирту, типа женьшеня — Серж отвинтил крышечку и, сделав из фляжки приличный глоток, вызывающе посмотрел на нас с Лунатиком — будете?

— Давай — сказал Лунатик, лихо выдохнул воздух, немного глотнул и неожиданно замер, сжав фляжку обеими руками, широко открыв рот и выпучив глаза.

— Дыши — Серж хлопнул Лунатика по спине и снисходительно добавил — глупый ты мангуст, когда пьют спирт, сначала вдыхают воздух, делают глоток, а потом выдыхают.

С Сержем не поспоришь, у него оба родака кривляются врачами в военном госпитале. Матушка психиатром, а батюшка — офтальмологом.

Я потянулся за фляжкой, но взять её не успел — из-за угла выкатился трудовик с кинокамерой, глазок которой был направлен прямо мне в лицо. Лунатик от неожиданности выронил из рук фляжку, и драгоценный эликсир потёк по выщербленному асфальту. Я закрыл фейс ладонью, а Серж грязно выругался.

— Отличный кадр! Улыбочку! Почему я не вижу улыбок на ваших лицах?!

— Да, пошёл ты — Серж сделал шаг вперёд и вырвал из рук трудовика кинокамеру.

Трудовик как-то сразу сник и попросил у нас закурить. Настроение разговаривать пропало. Мы вчетвером молча стояли у стены школы и курили. Потом Серж отдал трудовику кинокамеру, и тот ушёл.

Вы, кстати, никогда не пробовали играть сами с собой в такую игру: смотришь на человека и фантазируешь о том, кто он, какая у него профессия и судьба? Так вот, если посмотреть на нашего школьного учителя труда, никаких фантазий не возникает. Сразу видно, что он задрот и всегда в жопе. От того и бегает со своей камерой, как поп с гармонью. И всё снимает, снимает, снимает! А крышу у него снесло из-за того, что дочку в Москве убили. Она была студенткой-отличницей и шла после занятий в общагу, а два каких-то олигофрена увидели её такую маленькую, если смотреть с девятого этажа, и поспорили, что тот, кто попадёт ей в голову бутылкой из-под шампанского, получит приз — ноль семь рома «Негро»! А пили они как раз советское шампанское, мешая с кубинским ромом, присланным в СССР добрым Фиделем за всякие там долги. Первый же из них попал. Девчонке вдребезги размозжило череп, и до реанимации она не дотянула. Что было с этими уёбками не знаю, а у трудовика после этого резко снесло чердак, но из жалости его оставили в школе.

Мы выкурили ещё по сигарете, пожевали мускатного ореха и, договорившись встретиться вечером, разошлись по домам.

Домашний «разбор полётов» состоялся после того, как объявили результаты сочинения

— Три дробь три — задумчиво произнёс папаша и кровожадно уставился на меня — что ж ты, берибздей, честь семьи позоришь?!

«Тоже мне, семья Тибо» — вспомнил я фильм о нелёгкой судьбе французских буржуа и скромно промолчал.

— Как же так, Иннокентий?! Как же так?! — начала «артподготовку» мамаша.

— Что «как же так»? — ненавязчиво затупил я.

— Представители РОНО были очень удивлены, прочитав твоё сочинение!

— Они их ещё и читают? — съязвил я и покосился на волосатые папашины кулаки.

— Не надо ёрничать, сын. Ульяна Егоровна сказала, что в своём сочинении ты превратил роман коммуниста Николая Островского в какое-то буржуазное «Золото Маккенны»! Тебе не стыдно?!

— Нет. Просто у меня такая картина мира — отмазался я и вспомнил, как мы с Сержем в детстве пошли на этот штатовский фильм, хотя он был двухсерийным и стоил почти как коробка сливочного пломбира!

— Дать бы тебе по башке — неожиданно спокойно произнёс папаша — картинка мира у него, видишь ли, такая. Вот загребут тебя в армию, тогда узнаешь! И картинка твоя с овчинку покажется!

— Как это? — удивился я.

— Довожу до твоего сведения на наглядном примере. Вчера разбирали дело трёх старослужащих, которые изнасиловали и избили новобранца. Очко порвали так, что врач два часа зашить не мог! Уловил? — папаша повернулся к маман — а ты всё «Иннокентий»… «сын»… Вот о чём ему надо говорить!

— Избили и изнасиловали — сказал я, и оба родака с недоумением уставились на меня.

— Не допонял? — папаша с жадностью отхлебнул воды из стакана и с грохотом поставил его на стол.

— Сначала избили, а потом уже принудили к соитию. Так было бы логичнее — кратко пояснил я.

— Сво-олачь!!! — заорал папаша — твой дед за таких как ты кровь проливал, а ты… ты!!!

Он вскочил из-за стола и завис надо мной, как «Гинденбург» над Манхэттеном. Смекнув, что ситуация складывается не в мою пользу, я поспешил быстро ретироваться. А что, папашина школа. Он сам по пьяни часто рассказывал анекдот про солдатскую смекалку: «Рядовой Иванов выглянул из окопа и увидел ползущий на него тяжёлый немецкий танк «Тигр». «Пиздец» — смекнул рядовой Иванов». Многие папашины собутыльники этого анекдота не понимали.

Конечно, они ведь не прочли ни одного тома из «Библиотеки всемирной литературы», которую папаше подарили в знак большого уважения в одном из удалённых гарнизонов, куда он ездил для проверки боевого духа и политической грамотности советских бойцов. Понятно, что добрая половина рядового состава, служащего в этом гарнизоне была «призвана в ряды Вооружённых Сил» с территории жаркого Туркестана из семей недобитых в Гражданскую войну басмачей, ведущих в настоящее время ничем не примечательную жизнь простых дехкан и на русском, практически, не говорящих… Кроме библы в двести томов с папашей тогда прилетело на грузовом самолёте пять двадцатилитровых канистр чистейшего коньячного спирта, два чудесных ковра и туша молодой кабарги.

Маман схватилась за голову, не зная куда девать книги, а папаша приказал своему денщику-прапору соорудить во всех комнатах нашей квартиры полки-стеллажи и заявил, что пока он не соберёт пять тысяч томов — не успокоится.

— Жора, но почему же именно пять тысяч, а не две или полторы? — язвительно спросила маман.

— Потому что у Федулова четыре с половиной! И вообще — это больше не обсуждается! — прорычал папаша, и на этом разговор был закончен.

Книги привозились в коробках и чемоданах из каждой папашиной командировки, и маман аккуратно выставляла их на полки. Папаша книг никогда не читал, маман уважала Драйзера и Стендаля, а я «глотал» всё подряд. Когда совсем не было карманных денег, я продавал знакомому чуваку книги из «второго эшелона». Папаша, выпив перед сном полстакана настоянного на полезных травах спирта, подходил к одному из стеллажей и любовно поглаживая цветные книжные корешки, разговаривал с ними: «Ну что, хорошие вы мои, скоро мы этого Федулова сделаем. Как стоячего обойдём». Что и ни говори, а в нём всегда сидел крепкий дух соревнования!

Я старался от папаши не отставать и создал свою «библиотеку Фишера», которая состояла из ворованных книг и хранилась в бельевом ящике под диваном. Первой и любимой книгой была «Одиссея капитана Блада» со множеством размазанных фиолетовых штампов какой-то занюханной районной библиотеки. Помните, у него ещё было три корабля «Арабелла», «Лахезис» и «Атропос», названые в честь женщин-богинь? Последним и самым ценным экземпляром в моей коллекции был раритетный трёхтомник философа Мишеля Монтеня, который подогнал мне Серж, прочитавший за всю жизнь два футбольных справочника и «Новую книгу о супружестве» немецкого доктора Нойберта. А приобрёл Серж этого Монтеня совершенно случайно. Когда он, отболев и получив по морде за свой любимый «Спартак», возвращался последней электричкой из Москвы, к нему подсел пожилой ласковый гражданин и предложил выпить вина. Вино, по словам гражданина было «изумительно вкусным» и находилось в одной из квартир города Химки. Серж купился на посулы и поехал к ласковому гражданину, который оказался профессором-филологом и гомосексуалистом. После распития дешёвого портвейна «Кавказ» начались предварительные ласки, и филолог, получив сокрушительный удар в челюсть, упал на пол. Серж взял с полки три первых попавшихся тома и, сказав пускающему кровавые слюни профессору: «Это — за моральный ущерб», свалил из квартиры. Я долго ржал над Сержем, но рассказывать никому не стал — друг всё-таки. В честь философа Мишеля мы тогда здорово напились и оклеили стену моей конуры фотографиями, вырезанными из журнала «Юный натуралист», который очень нравился мамаше и выписывался «для меня» вместо «Иностранки» и «Ровесника», потому что они были дорогими. Последним штрихом в новом дизайне обоев стал плакат с любимой группой «Uriah Heep», купленный за 25 рублей в сортире московского ГУМа. Он здорово смотрелся среди медведей, енотов и добрых слонов!

Тумба подошла ко мне в школе перед экзаменом по английскому и, приклеив на свою жирную физиономию снисходительную улыбку, произнесла

— Очень жаль Иннокентий, что ты так плохо написал сочинение. Очень жаль. Ведь ты, если не ошибаюсь, будешь поступать в военно-политическое училище, а там очень важны знания русского языка и литературы. Очень важны.

— Важны — согласился я — только я в это училище поступать не буду.

— Как?! — искренне удивилась Тумба — ведь мы недавно разговаривали с… — она вовремя остановилась и настороженно посмотрела на меня.

— С кем разговаривали — нагло глядя ей в глаза спросил я — с папой?

— Конечно, нет. С твоим папой, Иннокентий, мне удаётся пообщаться очень и очень редко, так как он человек очень занятой, что и неудивительно при занимаемом им важном посту — понесла херню Ульяна Егоровна — я разговаривала с Зинаидой Прокофьевной. Впрочем, что это я отвлекаю тебя?

Она приблизилась ко мне, и я услышал запах удивительной смеси губной помады и застарелого кариеса

— Я надеюсь, что ваш инцидент с Сарой Михайловной исчерпан и желаю тебе сдать экзамен по английскому языку на «отлично» — прошипела Тумба, гипнотизируя меня немигающим взглядом.

— Большое спасибо — пролепетал я и представил себя маленьким пушистым кроликом с чёрно-белой шкуркой, аккуратными ушками и розовым носиком, скорее всего — карликовым.

Когда я очухался от её пожелания, она уже проносила свой царственный кардан в двери учительской.

Да, эта сволочь умела создать настроение! А я и думать забыл про то, как полгода назад мы с Сержем проникли в лингафонный кабинет перед уроком и заменили на магнитоле бобину с оксфордским английским на «God save the queen» в исполнении «Sex pistols». Сара Михайловна пришла в бешенство, и её, как пишут в старинных книгах, чуть не хватил апоплексический удар. Я почему-то вспомнил картину «Опять двойка» и пошёл на экзамен.

Вернувшись домой, я тихо пробрался в свою комнату и пригорюнился. Эх, жаль, что никогда мне уже не быть тем белоголовым пятилетним пупсом, которому каждая встречная бабка старалась всучить конфету… Чтобы как-то отвлечься от горестных дум я стал настраивать гитару и слушать, как мамаша занимается любимым делом.

«Пошла-а… Коб-была! Обтянула свои ляжки! Тьфу! Мерзавка! Фашистка! Дрянь!» — эти прекрасные слова маман орала, глядя на улицу сквозь надраенное до блеска стекло кухонного окна. Вероятно, так она выражала неприязнь к этому несправедливому и жестокому миру. Проводя сеансы психологической разгрузки, она всегда следила за тем, чтобы окна в квартире были закрыты. Всему виной был Пол Маккартни и его «Миссис Вандербильт». Эту песню я врубил на всю катушку, когда в один из жарких майских дней пришёл из школы после осточертевших уроков. Окна были открыты, по комнатам гулял сквозняк, а я плясал в одних трусах перед колонками и во всю глотку орал дурацкий припев. Внезапно мне показалось, что эта нехитрая композиция набита какими-то мрачными звуками и полна дисгармонии. Прискакав к окну, я выглянул на улицу и увидел похоронную процессию, впереди которой шёл военный оркестр, портя своими дудками мою весёлую песню. Все, кто шёл за гробом, задирали лица вверх и гневно пялились на меня. И что?! Я же не знал, что в этот день хоронят какую-то военную шишку! Маман потом долго глотала антидепрессанты, а папаша пил спирт и угрожал мне побоями. Закомплексованные люди! Вот негры, к примеру, на похоронах веселятся и ходят все в белом. Они понимают, что покойник должен свалить из этой жизни легко и свободно. Я тогда сказал предкам, что если умру от кровоизлияния в мозг, осваивая эту поганую школьную программу, то пусть меня кремируют и пепел развеют над Гангом под песню битлов «День рожденья»: « Ту-ду-ду-ду-ду-ду-тудум»! Ду ю андестенд?

Я настроил гитару и аккуратно водворил её в потрёпанный чехол, а потом, ловко прошмыгнув незамеченным к входной двери, покинул уютное родительское гнездо и очутился в мире, полном опасностей. У озера, рядом с небольшим лодочным причалом, меня уже ждали верные друзья.

— Покатаемся? — Серж деловито похлопал ладонью по карманам моей джинсовой курточки — а чё пустой?

— Хуй в очё — мягко ответил я и добавил — и так еле ушёл. Маман в трансе после экзамена…

— Ладно, забей, у нас всё есть — Лунатик качнул пакетом, который он держал в руке.

— Ага, поплыли с нами, там — Серж указал взглядом на пакет — там столько вкусного!

Я заглянул в пакет, и увидев внутри него два фугаса «Агдама», радостно воскликнул

— Поплыли!

— Сначала захватим фрегат — ухмыльнулся Серж и стал отвязывать от причала лодку учителя автодела.

О «дяде Ване», как его ласково называли нашей школе, слухи ходили разные. Говорили, что он в молодости бил китов на океанских просторах, мыл золото в Сибири, сидел на Колыме и тренировал самбистов в ЦСКА. Скорее всего это было неправдой, так как слухи распускал ни кто иной, как сам Иван Борисович. Хотя, в его бычьей силе я лично не сомневался, увидев, как на первом же ознакомительном уроке он согнул в дугу кочергу, принесённую из гаража, и сказал, что так будет с каждым, кто плохо учит автодело! После этого силового трюка интереснейшие лекции о двигателях внутреннего сгорания, поршнях и цилиндрах конспектировал даже непробиваемый двоечник Юра Плюенков, чьим любимым занятием на всех уроках было ковыряние пальцем в носу. Исключение составляла лишь биология, на которой он, глядя на молодую жопастую училку, занимался рукоблудием, специально проделав для этого удобные дыры в карманах брюк.

Когда, освоив теорию вождения, мы перешли к практике, я очень удачно разбил морду школьного “ЗИЛа”, приложив её к невысокой бетонной ограде рядом со школой. Иван Борисович объяснил «тупому ублюдку», чтобы тот «больше никогда не касался руля», иначе он «порвёт ему жопу на британский флаг»! Ничего не имея против расцветки английского флага, я всё же согласился с железными доводами нашего автомобильного гуру. С тех пор я изучал только теорию, а «дядя Ваня» занимался с девушками, в азарте вождения хватая их розовые коленки вместо рычага переключения скоростей. Его учительская карьера закончилась внезапно после того, как он попытался выйти из магазина мужской одежды в новеньком импортном костюме, предварительно оставив в примерочной свои старые обноски. Так почему нам было не взять его лодку?

Чудесным летним вечером, совершив кругосветку по озеру и употребив по назначению «Агдам», мы причалили к родному берегу, на котором нас поджидал Малёк и его пятеро товарищей. На руки товарищей были намотаны солдатские ремни с заточенными по краям и залитыми свинцом бляхами. Малёк, по-отечески тепло улыбаясь, достал из кармана «выкидушку» и двинулся на Сержа. Знаете, только в индийских фильмах я видел, как герой долго умирает от ран и признаётся в любви девушке своего сердца! Уверяю вас, что в жизни такого нет. Получив хлёсткий удар по черепу, я увидел, что кровь заливает мне глаза и быстренько отключился. Очнулся на операционном столе в госпитале от хриплого баса военного хирурга

— Брей ему башку быстрее, будем зашивать!

— Виктор Васильевич, жалко, такие волосы красивые…

— Лен, хватит соплю жевать! Брей!

Я почувствовал запах нашатыря и прикосновение лезвия к голове

— Где я?

— О! Больной очухался! Тебя как зовут?

— Иннокентий…

— Так вот, Кеша, анекдот: старый генерал сидит на совещуге и засыпает. Просыпается и, не понимая, где он находится, говорит

— Идея?!

— Какая идея, товарищ генерал? — это уже его подчинённые с блокнотами и ручками к нему лезут.

— Иде я нахожусь?!

— Смешно…

— Ну вот, значит ты всё понимаешь. За-ме-чательно! Лен, давай новокаин!

Лена «дала новокаин», и хирург, которого я мысленно прозвал «Лемешевым», стал накладывать швы

— Ты за кого болеешь, за «Спартак», или за ЦСКА?

— За ЦСКА…

— Да, ладно, это же неинтересно! ЦСКА — это сборная, а «Спартак» — это команда! Да, блядь, тут шесть швов, не меньше! Больно?

— Нет…

— Вот и молодец! Тут недавно одного майора привезли без сознания. Голова разбита, и жопа обгорела. Представляешь?

— Нет…

— А зря. Весёлое зрелище! Этот майор нечаянно вылил масло на новую блузку жены. Жена в истерике, а блузка из нейлона. Он где-то читал, что пятна выводят ацетоном. Налил в тазик ацетон, положил блузку и стал ждать. Блузка растворилась. Он жутко расстроился, вылил всё из тазика в унитаз, сел посрать и закурил. А спичку под себя бросил. Закрытое пространство под его жопой загорелось, и он вышиб головой дверь! А у тебя, блин, только голова! Мелочи. Вот и всё. Шесть швов! Полежишь пять минут и свободен!

— Спасибо….

— «Спасибо» в стакан не нальёшь — улыбнулся хирург и сняв с руки перчатку, щёлкнул пальцами — Лена, у нас там где-то спирт был!

«Шёл отряд по берегу, шёл издалека. Шёл под красным знаменем командир полка. Голова повязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве»… Ничего по траве не стелилось. Увидев меня с забинтованной башкой, маман резко уронила свой зад на тумбочку в коридоре, а папаша закурил «Беломор».

— Кто это тебя так? — спросил папаша, внимательно разглядывая мою опухшую физиономию.

— Никто. С мопеда упал — грамотно соврал я и честно посмотрел папаше в глаза

— С какого, блядь, мопеда?! — начал выходить из себя папаша.

— Жора, можно без нецензурщины?! — попросила охреневшая маман

— Рига — 16.

— При чём тут Рига?!

— Это мопед Сержа. Рига-16. Я вас просил в восьмом классе, но вы не купили. И, вообще, мне плохо, и я хочу спать.

— Сын, перед тем как идти спать, ты должен сказать нам с отцом правду! Каким образом ты получил эту травму?

— пришла в себя маман и стала задавать наводящие вопросы.

— Мы что, в гестапо? — спросил я и вспомнив страшные истории про фашистов и замученных партизан, добавил — у меня, кажется, сотрясение мозга.

— А мне кажется сын, что там уже нечего трясти — холодно сказала маман и повернувшись к папа

ше спросила — Георгий, он сможет поступить в училище?

— Сможет. Я завтра Никанорову позвоню.

В ту ночь я заснул, как убитый, и мне снился военный хирург. Он разматывал бинт на моей голове и говорил: «Разве «Нимфа» кисть даёт, туды её в качель»?!

На экзамен по истории я пришёл с красивой белой «чалмой» на голове.

— Вот видишь, я всю жизнь говорила, что тот кто сеет ветер, пожнёт бурю — как всегда чужими словами выразила свою гениальную мысль историчка, указав пальцем на свежие бинты — разжалобить меня, Бобров, у тебя не получится. Бери билет.

— Как говорила моя бабушка: «Видимое временно, а невидимое вечно» — грустно вздохнул я про себя и взял билет.

Вся фишка в том, что с Матушкой Гусыней я имел неосторожность поспорить ещё в шестом классе, когда мы изучали Средневековье. Вместо того, чтобы красочно рассказывать нам о кровавых битвах, великих художниках и жестоких инквизиторах, она заставляла нас на каждом уроке чертить хронологические таблицы. Как и всё самое тупое в этом мире, таблички чертились ею на доске с очень серьёзным лицом. После очередного «чертежа» с датами Гуситских войн я не сдержался и поднял руку.

— Татьяна Ивановна, можно вопрос?

— Надеюсь, этот вопрос по теме?

— Да, по теме. Почему мы всё время чертим таблички, а вы нам ничего не рассказываете?

— Дальше урок будет вести Бобров — объявила Матушка Гусыня классу и кивнула головой в сторону доски — выходи, Бобров.

Я вышел и своими словами описал события, которые происходили в Средневековой Европе, особенно отметив то, как чехи наваляли бундесам, используя вагенбурги, моргенштерны и арбалеты. В довершение к рассказу я схематично изобразил на доске гуситского пехотинца, вооружённого пищалью и костёр, на котором сожгли Яна Гуса.

— И всё — таки, Бобров, назови дату сожжения Яна Гуса?

Конечно, я ничего ей не ответил, потому что с памятью на даты у меня всегда было туго. Вру. В хронологии и хронометраже рок-н-ролльных песенок я рубил хорошо. Вот, к примеру, в 79 году у «Nazareth» вышел альбом «Expect no mercy»!, что в переводе означало «Не ждите пощады»! А первая вещь с этого альбома так и называлась и длилась три минуты и двадцать шесть секунд! На обложке один страшный гоблин долбил по репе другого, а тот оборонялся. И вся эта красота на фоне, отливающего всеми цветами радуги, человеческого мозга. Забойный пласт! Если будет время — послушайте обязательно!

— Ну вот, видишь, а ты не хочешь чертить таблицы. Садись, «два»! И вызови родителей, я хочу с ними поговорить! — сказала историчка — Видите, ребята, таблицы это самое важное в изучении истории. Выучив даты, вы по ним вспомните всё! А вот Бобров этого не понимает! — после чего она неожиданно провыла на латыни — «O santa simplicitas»!

— Что это?! — недоумённо посмотрел я на неё.

— «О, святая простота»! — так, между прочим, сказал Ян Гус старенькой бабушке, которая из благих намерений подложила под его костёр пучок сухого хвороста!

«То есть, благим намерением этой бабушки-садистки было то, чтобы Ян быстрее сгорел?!» — подумал я, но дискутировать не стал.

С того дня Матушка Гусыня вызывала меня к доске сурово и постоянно. Время от времени, когда у Гусыни было хорошее настроение, я даже получал хорошие оценки. Историчка обожала поездки на экскурсию в Москву. Особенно в Третьяковскую галерею. Благодаря ей и Тумбе мы всем классом побывали там семь раз — я считал. Каждое посещение галереи Матушка Гусыня останавливалась у картины какого-то известного художника под названием «Бабушкин сад» и долго на неё смотрела. Наверное, представляла свою тихую старость. Мне больше нравился верещагинский «Апофеоз войны», на котором была изображена пирамида из черепов на фоне голубого неба, жёлтого песка и виднеющегося вдали азиатского города. Над всем этим великолепием кружили хищные птицы, а некоторые из них сидели на черепах. Хотя, я не понимал зачем они там сидят, ведь всё самое вкусное уже съедено? Короче, этот «апофеоз» здорово бы подошёл к обложке нашего магнитофонного альбома, который мы с Лунатиком и Сержем собирались записать в недалёком будущем. Тексты восьми песен, половина которых была про несчастную любовь, а половина — про тяжкую судьбу человека в СССР, Лунатик уже написал. Тексты были явно антисоветскими, и за них могли посадить. Лунатика, вообще, всегда тянуло на антисоветчину. В той же Третьяковке мы очень удачно напоролись на выставку американского поп-арта, и пока Матушка Гусыня в очередной раз застыла у своей любимой «бабушки», а тётка-экскурсовод рассказывала об особенностях мраморного женского торса, Лунатик, я и Серж уделили полчаса разглядыванию буржуйских картин. Мне понравился Энди Уорхолл с его разноцветной Мерилин, Лунатику — какой — то дикий коллаж с использованием пустых консервных банок, а Серж завис перед картиной с лежащими на кровати двумя огромными голыми бабами. Он стоял, загипнотизированный великой силой искусства, открыв от удивления рот, вперившись глазами в сочные розовые ляжки и почёсывая набухший под брюками член. В такой позе Матушка Гусыня его и застукала. С тех пор он тоже выходил на «лобное место» каждый урок истории. Так что шансов получить приличную оценку на этом экзамене у нас не было.

Первым,что я увидел в билете был вопрос: «Образование и развитие мировой системы социализма». «Это, как два пальца об асфальт»! — подумал я и решил провести блицкриг

— Татьяна Ивановна, а можно я буду готовиться у доски?

Матушка Гусыня удивлённо вскинула брови и, переглянувшись с двумя толстыми тётками из РОНО, головы которых украшали одинаковые перманентные завивки, утвердительно кивнула головой

— Да, Бобров, готовься у доски.

Первым делом я начертил на доске таблицу, а затем внёс туда по очереди страны соцлагеря, которые помнил. Напротив каждой страны я для памяти написал их основные краткие характеристики и начал отвечать. Сначала рассказал, как «после Второй Мировой войны, вдохновлённые победой Советского Союза, эти страны вступили в социалистический лагерь», хотя это слово почему-то у меня ассоциировалось с уголовниками, а потом развил тему. Получилось примерно так:

«Польша. Мы с ними всю жизнь воевали со времён Тараса Бульбы, и он даже потерял там своих сыновей. Был ещё такой фильм «Пан Володыевский», где все володыевцы скакали на лошадях в костюмах с крыльями! Сейчас у пшеков всё нормально. Они выпускают джинсы «Одра», и их сборная по футболу с Гжегошем Лято иногда неплохо играет. Да, ещё они делают хорошее кино: «Четыре танкиста и собака» «Ставка больше, чем жизнь» и «Дятел».

Матушка Гусыня вылупилась на меня, как солдат на вошь и раззявила было варежку, но тётка из РОНО повернулась и посмотрела на неё, сказав взглядом: «Пусть продолжает».

«Китай. Это подлая страна, хотя раньше у нас с ними всё было хорошо, так как они поставляли нам нехилую тушёнку «Великая стена», хорошие термосы и рубашки «Дружба». «Русский с китайцем братья навек» — так говорили в народе. Когда Мао Цзе Дун начал культурную революцию всё изменилось. Появились хунвейбины, которые пытались захватить в 69 году наш остров Даманский. А перед этим, как рассказывал мой дядя-пограничник, два желтопузых пробрались к нашим в казарму и вырезали всю роту. Сначала закрывали спящему ладонью рот, а потом били шомполом в ухо! В живых остался только дневальный, потому что он ходил срать. Этот парень поседел в один миг»…

Я посмотрел на историчку — она обмахивалась надушенным платком и была близка к лёгкому сердечному приступу.

«Вьетнам. Это — деревня Сонгми. Её сожгли американские джи-ай. Сушеные бананы, которые эти гуки нам поставляют, отравлены после того, как америкосы выжигали их джунгли напалмом и швыряли туда «орандж». У них есть дедушка Хо Ши Мин и бальзам «Золотая звезда», который помогает от всего! И, конечно же, песня американского пилота «Фантом»: «Я иду по выжженной земле, гермошлем защёлкнув на ходу. Мой «Фантом» со звездою белой на распластанном крыле с рёвом набирает высоту»! В этой песне патриоты Вьетконга сбивают самолёты наглых янки над своими бамбуковыми хижинами. И ещё: вьетнамцы едят кошек! Это сказал мне знакомый папы, который там воевал….

Мне казалось, что училки заслушались, но когда я отвлёкся от своего увлекательного рассказа, то увидел, что они о чём-то совещаются: «Вы же видите — у мальчика что-то с головой»… «Замолчи сейчас же, Бобров»! — услышал я громкий «кряк» Матушки Гусыни и замолчал. Весь мой вид говорил о том, что я искренне не понимаю в чём дело.

Потом меня отвели к директрисе, и я долго слушал всякую бню про Родину, дружеские страны и патриотизм. В конце своего яростного спича директриса объявила меня «персоной нон грата» и пообещала, что из школы я выйду со справкой.

В то время, как я намеренно заваливал экзамен по истории мой незабвенный «папаша Пью» диктовал своему денщику-прапору письмо для начальника училища. Помните, когда в старину дворянских сынков выпинывали из дома, им давали родительские наставления и просительные письма? Считалось, что такое письмо поможет любимому отпрыску поступить на государеву службу.

До вечера я в одиночестве просидел на берегу озера, представляя буйную радость предков по поводу моего «исторического» экзамена и был несказанно удивлён, когда по пришествии домой ещё на лестнице услышал доносящихся из нашей квартиры «Журавлей». Всё дело в том, что эту грустную песню мой папаша заряжал будучи в подпитии и прекрасном расположении духа «Наверное, звезду получил» — подумал я и отважно вошёл в квартиру. Предки сидели за празднично накрытым столом и папаша, перебирая клавиши аккордеона своими толстыми волосатыми пальцами, старательно выводил: «… и в том строю есть промежуток малый, быть может это место для меня»… Растроганная маман тихо роняла слезу в фужер с выдохшимся шампанским.

— А вот и наш сын! — воскликнула мамаша, увидев меня — проходи, Иннокентий, садись, у нас сегодня великий праздник!

Я сел за стол и, заметив в папашином фужере со спиртом генеральскую звезду, тихо сказал

— Поздравляю…

— Что-то ты не рад — тонко подметил папаша, снимая с плеч ремни любимого аккордеона — что натворил?

— Понимаете, я хотел сдать историю на «пять». Отвечал почти без подготовки — думал натиском взять, как ты, папа, всегда учил — начал я заранее подготовленную речь — а меня отвели к директору, и она сказала, что моё место в «дурке»… — я покаянно склонил голову вниз, исподлобья наблюдая за реакцией родителей.

На их лицах не дрогнул ни один мускул.

–Это ничего, сынок — широко улыбаясь сказал папаша — я вот тут начальнику училища письмо сочинил. Сопроводительное. Хочешь зачитаю?

— Сын, это чудесное письмо, просто чудесное! — всплеснула руками маман.

— Хочу — соврал я, не имея ни малейшего желание слушать папашину декламацию.

— Тогда слушай! — папаша достал из папки, лежащей на журнальном столике, выстраданное им письмо и начал читать

«Начальнику училища Его Сиятельству генералу майору от инфантерии Свешнину Арнольду Ивановичу от начальника политического отдела н-ской дивизии Боброва Георгия Константиновича.

Милостивый государь, Арнольд Иванович!

Препровождаю письмо сие с чадом моим единокровным Иннокентием Бобровым и прошу Ваше Сиятельство споспешествовать поступлению оного отрока на службу государеву чрез училище Ваше достойное. Ибо не мыслит он жития своего без службы во благо нашей с вами Отчизны!

Сам я прошёл зело тернистый путь от рядового до звёзд генеральских по большому и малому кругу округов наших военных. За время службы взыскания ни одного не имея, токмо чинами да орденами разными награждён был, ибо усердие и благочинность в делах проявляя, солдата простого любил и на путь праведный речами пламенными наставлял! Также имею грамоты я наградные по стрелковому делу, по бегу на лыжах и за пение в военном хоре, потому как дела все эти люблю и любить буду! Здоровье у меня отменное, чего и Вашему Сиятельству желаю, ибо спиртное по праздникам великим только вкушаю, но и выпимши хорошо дело разумею. Буду и дальше стараться и службу государеву бдеть! А сын мой, Ваше Сиятельство, даровит очень и склонность к наукам имеет, особливо к труду и гимнастике, что в Вашем училище и требуется. По сему с душою спокойною к Вам его отсылаю, дабы Вы из него человека сделали! За сим имею честь откланяться. Ваш покорный слуга генерал Бобров». Ну как? Нравится?

— Ага — выдавил я из себя, застыв в позе вынюхивающего погоду бурундука и думая о том, что восприятие мною этого мира существенно изменилось после удара по башке пряжкой солдатского ремня, ведь папаша читал совершенно другой текст! Несколько секунд я хватал ртом воздух, пытаясь понять, что со мной происходит, а потом сказал — Меня же из школы выпустят со справкой… Я же теперь ненормальный…

— Уладим — папаша махнул фужер спирта и, смачно рыгнув, добавил — всяк выпьет, да не всяк крякнет!

— Иннокентий, тебе не надо так волноваться, папа уже побеседовал с директором школы, и у тебя будет настоящий школьный диплом. Тебе просто надо ходить на оставшиеся экзамены. Все учителя в курсе, что с такой травмой головы ты нуждаешься в снисхождении — маман ласково посмотрела мне в глаза и положила ладонь на мою руку.

— Но ведь я не пройду ВВК!!! — истерически заверещал я.

— Ты её уже прошёл — ухмыльнулся папаша — забыл?

— Да. У меня амнезия. Частичная.

Оба родителя скептически покачали головами и посмотрели на меня с явным недоверием. В их взглядах читалось: «Иннокентий, признайся, ты что-то скрываешь»?! и «Я тебе, берибздей, сейчас такую амнезию покажу»!

Конечно, ничего я не забыл. «ВВК — это вилы»! — так говорили все, кто проходил эту сраную комиссию. Мы приехали в военкомат из нашего гарнизонного захолустья, и у каждого с собой был анализ мочи, налитый в подписанную баночку из-под сметаны и кусочек кала, положенный в спичечный коробок. Военрук построил нас у автобусной остановки, и тут обнаружилось, что Лунатик потерял свой кал, а заодно и мочу, которые были заботливо упакованы его маменькой в стиранный полиэтиленовый пакетик.

— М-мудак! — коротко бросил военрук — нагадишь всё как положено, когда прибудем в военкомат!

— А если я не хочу? — робко пискнул Лунатик.

— Товарищи помогут! — рявкнул военрук и повёл нас «на вилы».

По дороге Лунатику вспомнили анекдот, где призывник, желая закосить от армии, собрал мочу всех домашних и отдал её на анализ. «У вашей кошки глисты, у отца — простатит, у матери — ожирение, у сестры — триппер, а вам, молодой человек придётся идти в армию»! — сказал ему военный доктор. Лунатик всю дорогу огрызался на стаю товарищей, и был в корне неправ. По мне так нормальный анекдот о магической силе советской медицины.

Военный комендант оглядел наш неровный строй критическим взором и скупо резюмировал

— Как бык поссал!

— А как он ссыт, товарищ майор? — наивно спросил Юра Плюенков, жуя прихваченный из дома пирожок.

— Сейчас я вам покажу — изменился в лице военком — равняйсь! Смирно! Головные уборы снять!

После беглого осмотра «шведских мальчиков», «сэссунов» и обыкновенных «полечек» военком с нескрываемым злорадством в голосе произнёс

— Всех — под «ноль»! После этого прибудете сюда для прохождения военно-врачебной комиссии.

Ответом на его слова послужило агрессивное молчание.

Пока нас гнали в парикмахерскую, как овец на стрижку, Плюенков получил от добрых друзей несколько хороших пинков по жопе и тяжёлых ударов по печени.

По возвращению обратно в военкомат нас заставили раздеться догола и пустили по кругу. Стыдливо прикрывая срам тощей медкнижкой, я предстал перед женщиной-окулистом

— Ты, мальчик, медкнижку-то давай, и побыстрее! У меня вас тут сотня!

Я отдал медкнижку и стал беззащитен как мышь.

— Садись, Бобров. Таблицу Сивцева выучил поди?

— Какого Сивцева?

— Ладно, на вот, приложи к левому глазу — она дала мне чёрную пластиковую лопатку — читай нижний ряд первую букву!

— Не вижу.

— Читай предпоследний ряд вторую букву!

— Не вижу. Я, вообще, только два верхних вижу «Шэ — бэ — эм-эн-ка» — сказал я и убрал лопатку от глаза.

— Как же это? — возмутилась врачиха и её брови съехали на затылок — у тебя тут совсем другие данные!

— Ослеп, наверное — состроив невинную гримасу, ответил я и быстро-быстро заморгал глазами.

— Много вас тут таких… — раздраженно произнесла врачиха и написала «годен» — следующий!

У лора я «внезапно» оглох на левое ухо, и сколько он ни повторял: «Шесть… шесть… девять… девять»… мне слышалось «восемь».

— В принципе, хорошо — констатировал врач, сморкаясь в измятый и застиранный платок.

— Как это «хорошо»?! Я ведь одним ухом ничего не слышу! — робко возмутился я и придал лицу крамаровское выражение из «Джентльменов удачи». Ну, помните, где они ещё в шахматы играют?

— Ничего. Уши мы тебе прочистим. И, вообще, это не столь важно.

— Не понял?

— А что тут понимать? Вот, к примеру, приходит мужик-импотент к одному врачу-цинику и говорит: «Доктор, у меня не стоит». Тот его осматривает и говорит: «А ко мне-то вы зачем пришли»? Идёт мужик дальше и попадает к врачу — пессимисту. Тот его осматривает и выносит вердикт…

Конец ознакомительного фрагмента.