Белый олень. Часть 1. Дочь севера

Николай Александрович Юрконенко, 2021

Трилогия «Белый олень» повествует о пилотах гражданской авиации. Центральная линия первой части романа «Дочь севера» – это профессиональное и нравственное становление главного героя Сергея Романова. Автор рассказывает о курсантских буднях, об учебных полетах с летчиком-инструктором. Психологически точно переданы ощущения Сергея во время первого самостоятельного вылета, его взволнованный диалог с самим собой, с небом, с самолетом. В жизнь Сергея приходит первая любовь, студентка Ольга Гончарова. Несколько лет существует их союз, но досадный случай разлучает молодых людей. Распределившись в Забайкалье, Сергей приступает к полетам, они для него – это познание самого себя и окружающего мира. Скоро в его душе зарождается новая и, как ему казалось, столь же сильная любовь к таёжнице Инге Поповой. Сергей стоит перед выбором – с кем строить дальнейшую жизнь? Мучительно и долго он идет к принятию решения.Содержит нецензурную брань.

«Дочь севера» Часть первая

Товарищам по крылатому строю, пилотам

136-го Лётного Отряда ОАО «Читаавиа»,

посвящаю

Глава 1

На берегу быстрой таежной реки, под деревьями, горел костер. Сергей лежал на мягких сосновых ветках и задумчиво смотрел вдаль. По другую сторону костра сидел старый эвенк Очиту'ха и курил трубку. За тальниками, в заливе, раз за разом громко плеснула крупная рыба. Сергей сел, прислушался:

— Вроде, таймень играет?

— К берегу кормиться пришел, за мелочью охотится, — Очитуха выдохнул клуб дыма, покосился на небо. — Шибко закат красный. И солнце в тучу упало. Однако, утром ветер подует сильный.

— Ничего, ветер переживем, — Сергей снова прилег на бок. — Лишь бы дождь не пошел.

— Дровишки маленько собирать надо, ночь студеная будет.

После долгой ходьбы по непролазной тайге с оружием и котомкой за плечами Сергей чувствовал усталость. Поэтому не хотелось вставать с нагретого у костра места и идти за сушняком.

— С чего ты это взял?

— Совсем слепой, однако. Посмотри, Урюмка'н калачом лежит — худая погода идет.

Действительно, Урюмкан, черный лохматый кобель, свернулся поодаль клубком. Расслабленно потягиваясь, Сергей встал, спустился к устью залива. Выбрав из старого плавника сухую лиственницу, принялся рубить ее у замытого песком комля. Удары топора гулко разносились над широким разливом реки, эхом отражались от крутых щёк скалистых берегов, затихали где-то далеко, в сумрачных таежных урманах.

А тем временем отгорел закат, по складкам гор неслышно пополз вечер. Над заречным хребтом взошла луна, проложив через залив мерцающую серебристую дорожку. Где-то высоко в звездном небе трубно прокричали гуси, и тайга вокруг наполнилась тревожными звуками.

— Однако, бойё¹, давай еще маленько чаевать, — проговорил Очитуха и не спеша разлил по кружкам чай из прокопченного помятого котелка. — Шибко трудный день был, много сил отнимал.

Сергей подсел поближе, взял из рук старика кружку. Наслаждаясь покоем и теплом костра тот пил чай маленькими глотками. Блики огня неярко освещали лицо эвенка, его прямые седые волосы падали на морщинистый лоб. На виске и щеке рваный шрам, рот немного перекошен, и от этого кажется, что Очитуха постоянно чему-то улыбается.

История происхождения этого шрама Сергею была известна давно, ее рассказывал отец, да и от самого Очитухи приходилось слышать. Вспоминая этот случай, старик всякий раз добавлял к нему что-то новое, видимо, мелкие детали стерлись в его древней памяти, и он был вынужден их сочинять. Вот это и было дорого Сергею. Он любил слушать негромкую речь старого таежника, в которой эвенкийские, бурятские и русские слова как-то плавно перемежались между собой, образуя дивное северное наречие. Сергей знал, если в разговоре старик упомянет слово «винтовка», то на его языке это будет звучать как «бинтовка». Знал Сергей и то, что в рассказе Очитуха обязательно коснется знаменитого на весь забайкальский север доктора-хирурга Кенсицкого и скажет о нем «бохтор Хенсицка».

В этот чудный таежный вечер Сергей еще раз хотел услышать историю от старика и вновь вернуться в свое, теперь уже далекое детство.

— Кто это тебя так по лицу погладил? — кивнул он на шрам.

— Пошто спрашиваешь, знаешь, однако… — нехотя буркнул тот.

— Да я уж почти не помню, расскажи еще.

— Память мне ама'ка²-дедушка оставил… Лапами маленько обнимал, — неспешно начал Очитуха, попыхивая трубкой с узорчатым нажегом вокруг изогнутого чубука.

— Зачем к нему в когти-то полез?

— В тайге, однако, живу, разве зверя минуешь? — Очитуха ненадолго задумался, потом продолжил. — Давно это было, бойё. Тогда я экспедицию тайгой водил, начальнику Петрову тропы показывал. С твоим отцом дружбу делил. И моя старуха еще живая была… Помню, в самом конце сезона шибко долго вели арги'ш³ в самую вершину пади Бокшо'. Встали лагерем. С оленей вьюки сняли, я их отпустил пастись. Вызывал меня к себе начальник Петров, говорил: «Мясо добудь, Очитуха, люди шибко отощали за переход». Я бинтовку взял, собак взял, пошел. Как раз первый снег упал, следы ищу, а их нет, ушел куда-то зверь… Долго сопки ломал, распадком вывершил ключик, слышу — лают! Сердито лают, на кого-то большого.

Старик взял уголек и прикурил вновь набитую табаком трубку. Сергей подкинул в костер большую охапку хвороста. Огонь разом охватил сушняк и пыхнул жаром так сильно, что Очитуха отодвинулся от него подальше, а дремавший до этого Урюмкан, дико сверкнув глазами, отпрыгнул в сторону.

— Совсем худая твоя голова, — старик укоризненно глянул на Сергея. — Разве всю тайгу согреешь? Дрова беречь надо. Да-а-а… Прибежал на лай, смотрю, в кедраче собаки поставили амаку. Большой был амака и шибко злой. Хоть и снег уже, а не лег спать — видно шатуном решил ходить. Есть закон у людей нашего рода: «Не трогай амаку, если он тебе зла не делает». Но я, однако, решил стрелять, слова начальника Петрова помнил, много мяса хотел добыть. Видно, худой патрон мне достался, ранил амаку. Другой раз стрелять не успел, амака под себя подмял. Когтями по голове провел, кожей глаза закрыл. Совсем бы задрал, однако, но Соболько не дал, насел на него, в горы прогнал.

Задумчиво глядя на пламя, Очитуха умолк. Где-то неподалеку ухнул филин. По вершинам деревьев пролетел порыв ветра, обдал Сергея пронизывающим холодом. Он поплотнее укутался в видавшую виды куртку, надвинул на лоб шапку.

— Ну, а дальше-то что?

— Дальше так было, — старик откашлялся. — Очухался маленько, снегом обтерся, голову тряпкой обмотал. Веревками себя обвязал, а другие концы привязал к собачьим шеям. Собольке говорил: «Тащи!» Сам память потерял. Сколько времени прошло — не знаю. Ум вернулся — на сопке лежу, а внизу наш лагерь. Кричу — голоса нет. Тогда Соболько лаем людей позвал.

— Да как же они тебя доволокли? — Сергей недоверчиво смотрел на старика. — Ни за дерево, ни за куст не зацепились. И потом — вес. Это ж не на санях ехать, а по земле елозить…

— Сам, однако, не могу понять, — недоуменно пожал тот плечами. — Но думаю, снег помог — по нему собакам было легче меня тащить. А может где и на ногах шел… Совсем без памяти был. Начальник Петров радиом вертолет из города звал, — с оттенком какой-то горделивой важности похвастался Очитуха. — Прилетал бохтор Хенсицка, рот сшивал, кожу на голове на место натягивал. Засохла она уже, больно было… Амака драл — шибко хорошо, бохтор лечил — шибко плохо… — эвенк тихонько засмеялся.

— Охотился после этого на медведя или бросил?

— Семерых еще, однако, уронил. Соболько пропал. Его хоронил, день думал, два думал, себе сказал: «Хватит!» Без Собольки амаку не возьмешь — снова таежную прическу сделает. Потом старуха померла. Сюда, на Уря'х, пришел, на кордон, — Очитуха кивнул в сторону темнеющих в ночи гор.

— Ехал бы к людям…

— Как жить стану? Рев изюбря ночью не слышал, по следу днем не ходил, с охоты вечером не возвращался — зачем день прожил? — старик вопросительно развел руками. — Тайга родился — тайга и помирай, так думаю.

Сергей повернулся к огню другим боком и сказал:

— Отец тебя в гости зовет. Ты как на это смотришь?

— Съезжу, однако. Шибко охота повидаться с ним. На последний перевал жизнь пошла… Вертолет будет лететь, к моему кордону сядет. Хороших пилотов знаю, отвезут к твоему отцу на Унго'.

— Они сейчас не на Унго. По речке Эйнах золото ищут.

— О-о-о… Знаю Эйнах. Много раз мои ноги там ходили, найду, однако. А в город не поеду, так отцу скажи, не люблю я город… Инга в поселок зовет, упрямым оленем делаюсь — не иду.

— Какая Инга? — живо заинтересовался Сергей.

— Моего младшего брата, Гурьяна, дочь, — посуровел Очитуха. — Ночью ехал, на тонкий лед попал. Сам утонул. Жена утонула. Олешки утонули. Инга осталась. Я вырастил. Многому научил, дочкой называю.

— Большая она уже, Инга-то?

— Совсем большая. И шибко бравая. Клубом в поселке заведует, — в голосе Очитухи послышались горделивые нотки. — А ты, значит, летать собрался? Это хорошо, так думаю.

Они умолкли, каждый задумавшись о своем, Очитуха первым нарушил молчание:

— Снасть, однако, собираешься проверять?

Сергей не спеша встал, осторожно ступая, направился к берегу залива и оглянулся. Среди деревьев, в огромной ночи, одиноко и как-то беспомощно мерцал костер. Некоторое время Сергей стоял неподвижно, отыскивая глазами веху — тальниковый прут, изогнутый дугой и воткнутый одним концом в дно, другим в берег — к нему был привязан перемет. Река прибывала, и Сергею пришлось забрести в воду. Нагнувшись, он наощупь отыскал снасть, затаив дыхание, осторожно потянул. Нить задрожала, заходила из стороны в сторону, на отмели мощно забилась крупная рыбина. Сергей взял ее под жабры. Красавец таймень серебрился мелкой чешуей, переливающейся в тусклом отсвете луны. Сергей наживил свежих мальков и забросил перемет. Грузило звучно булькнуло, по воде разошлись круги.

Проверив переметы, он вернулся к костру, неся на тальниковом здевне' несколько ленков и тайменей.

— С удачей тебя, бойё! — Очитуха протянул Сергею его кружку. — Чаевать еще маленько надо, сила завтра пригодится — до кордона шибко далеко шагать.

— У чая ноги жидкие… Давай-ка мы парочку рыб на рожне поджарим, — Сергей принялся насаживать красноперого тайменя на заостренный тальниковый прут, просунув его через рот до самого хвоста. Затем проделал то же самое с крупным пятнистым ленком. Воткнув свободные концы прутьев под крутым углом к жару костра, глянул на часы, затем на Очитуху:

— Через десять минут будем ужинать, дедушка.

Тот молча наблюдал за ним, потом удовлетворенно произнес:

— Молодец, бойё, помнишь, что рыбу потрошить не надо, чтобы жир внутри сохранить.

— Как ты и отец учили, так и делаю, — кивнул Сергей. — И повернув аппетитно шкворчащее жарко'е к огню другой стороной, сожалеюще сказал. — Рыба, это конечно хорошо, а вот не помешал бы мне утром оленя завалить, сейчас бы ели бухлёр⁴.

Очитуха от изумления даже кружку на пенек опустил, уставился на Сергея.

— Школа учился, армия служил, война воевал — ума совсем нет: шибко глупые сказал слова.

— Это почему же?

— Кто тайгой шел, белого сокжо'я⁵ стрелял — совсем худой человек.

— Как так?

— Э-э-э… Слушай, однако. Шибко давно это было. В то время реки ручейками были, а озера — лужами. Большая беда случилась в тайге — зверь исчез, птица улетела. В чумах голод поселился, уже много очагов погасло, стали помирать люди. И тогда небожитель Тангара'⁶ послал на стойбище предков Белого оленя-спасителя. Он вывел людей в долину, где было много зверя и птицы. Наш род пошел от Белого оленя. Разве можно поднять на него руку?

— Не знал я… — извиняющимся тоном произнес Сергей.

— Ладно. Поживешь с моё, все узнаешь…

Сергей снял с жара рыбин, уложил их на расстеленный кусок брезента, служивший походным столом, вытянул обгоревшие прутья. Затем осторожно взрезал рыбьи животы, извлек спекшиеся внутренности, пробросил солью белое нежнейшее мясо и сказал:

— Все готово, дедушка, подсаживайся поближе… — и пока тот устраивался, извлек из рюкзака булькнувшую солдатскую флягу. Даже в полутьме было видно, как просияло лицо Очитухи, а в его восклицании одновременно просквозило и удивление, и радостная надежда:

— Ци'ста?!

— Циста! — подтвердил с улыбкой Сергей. — Ему давно было известно, что этим словом старый охотник называет чистый спирт. — Отец тебе гостинец прислал, так что давай, по маленькой.

— Давай, бойё, давай! — оживился Очитуха. — Я шибко давно циста не пробовал.

Они долго и неторопливо ужинали. Бездонная ночь распростерлась над заснувшей тайгой. Серебрилась река на перекате, бормотала холодными прозрачными струями. В кронах сосен золотились крупные звезды, где-то неподалеку, злясь на костер, хрипло рявкал гура'н⁷.

Путники закончили свой поздний ужин чаем. Очитуха сполоснул кружку, позевывая пробормотал:

–Теперь, однако, спать надо, бойё, — он задвинул ногой в костер тлеющую валежину, прилег на мягкий слой сосновых лап и вскоре уже мирно похрапывал.

А Сергей еще долго лежал на спине и смотрел в усыпанное звездами небо, которым грезил с раннего детства, которое навечно поселилось в его сердце. Навсегда остался в памяти тот несказанно счастливый день, когда молодой и веселый командир старенького ЛИ-2, проходя по салону, вдруг остановился возле кресла, в котором угнездился десятилетний пассажир со всеми полагающимися в данный момент эмоциями на лице и спросил у матери, сидящей рядом:

— Ваш герой? — и получив ее подтверждающий кивок, неожиданно предложил. — Хочешь посмотреть, как работают пилоты?

— Х-хочу… — чуть сбивчиво изрек мальчишка и умоляюще глянул на мать. И она, понимая его состояние, произнесла тихонько. — Иди, Сережа, погляди, может пригодится, когда-нибудь.

Произнесла эти пророческие слова, и будто благословила сына, распахнув перед ним некие ворота. Всего лишь час длился тот полет, ставший для Сергея знаковой вехой и разделивший его жизнь на «до» и «после». Именно тогда зародилась мечта связать свою жизнь с небом. Много раз он задавал себе вопрос: почему тот неизвестный летчик остановился именно у его кресла? Ответа не было, было лишь понимание того, что он предопределил дальнейшую судьбу Сергея.

А потом детская, еще не устоявшаяся мечта, стала приобретать более реальные очертания. Когда пришло время отдать Родине воинский долг, Сергей решил, что выберет тот род войск, где служба напрямую связана с небом — это были Воздушно-десантные войска. Но случилось так, что реализация заветной мечты вступила в противоречие с суровой реальностью — находясь в призывном распределительном пункте, Сергей был направлен для прохождения службы в учебный танковый полк, который именовался «Брежневским», так как в нем когда-то служил незабвенный «дорогой Леонид Ильич». Горю парня не было предела, рушились все мечты. И тут по лагерю разнесся слух: прибыли десантники-«покупатели». Вскоре Сергей навытяжку стоял перед дежурным офицером:

— Товарищ майор, помогите попасть в десантные войска, танкистом быть не желаю!

— Кру-гом! Шагом марш в казарму! — разгневанно скомандовал тот. — Ишь какой герой выискался, шею не терпится свернуть?

Набычившись, Сергей упрямо стоял на своем, решался вопрос: быть или не быть?

— Или отправляйте в ВДВ, или совсем служить не буду!

— Да куда ты денешься? — удивился майор совершенно искренне. И было от чего: уклонистов, «косивших» от воинской повинности, в те времена попросту не существовало. Не пройти срочную службу считалось несмываемым позором, а девушки на таких парней не обращали никакого внимания.

— Сбегу, только вы меня и видели! — запальчиво выкрикнул строптивый призывник.

— Поймаем и все равно заставим служить там, где надо! — майор грозно пристукнул кулаком по столу.

— Поймаете вы охотника в тайге, как же! — выбросил парень свой последний козырь.

Офицер на минуту задумался, и Сергей вдруг заметил, что взгляд его чуточку смягчился:

— Хорошо, будь по-твоему, упрямец! В конце концов не бежишь из армии, а совсем наоборот… Раз не желаешь осваивать современную боевую технику — становись кочколазом, в спецназе-то из тебя дурь быстро вышибут. Идем к десантникам, но только имей ввиду: эти «покупатели» из разведбата, а там, да будет тебе известно, шагом вообще не ходят, а бегают как волки!

— Спасибо вам, товарищ майор! — благодарно сияя глазами, воскликнул Сергей.

— Спасибо будешь говорить, если домой целым и невредимым вернешься… — мрачновато изрек офицер, выискивая в кипе документов папку с личным делом новобранца Романова. Пророческими оказались эти слова — воздушно-десантные войска одними из первых вступили на землю Афганистана.

Тускнел догорающий костер, остывали малиновые угли. Сокровенные мечты медленно проплывали в голове, выстраивались в желанный порядок. И Сергей словно видел себя со стороны: на голове — фуражка-мичманка с кокардой на околыше и с крылышками на высокой тулье, на рукавах синего кителя — золоченые уголки-шевроны… А потом — пилотская кабина, ладони на командирском штурвале, ровный гул могучих двигателей, несравнимое ни с чем радостное чувство свободы и скорости. Под широко распластанными серебристыми крыльями воздушной машины бесконечный синий простор и взгляд с высоты на все эти скалистые горы, быстрые чистые реки и дремучие таежные урочища…

И заключительная, уже полусонная мысль: «Я — поступлю, чего бы это ни стоило! Я просто обязан стать пилотом!»

Глава 2

Сбросив с плеч тюк с простынями, наволочкой и одеялом, Сергей огляделся. Курсанты, еще не знакомые друг с другом, застилали постели. Определив опытным глазом, что служивые занимают места на нижнем ярусе, он решил не мешкать, было бы смешно, если вчерашний «старик» получил место наверху — в армии, например, это считалось категорически недопустимым.

Положив на кровать матрац, Сергей стал накрывать его простыней. Неподалеку от него возился крепкий, ладно сложенный светловолосый парень, из-под расстегнутого ворота повседневной курсантской формы виднелся полосатый черно-белый тельник. В отличие от большинства беспомощно копошившихся курсантов, он действовал привычно и сноровисто. Развернув матрац и туго обтянув его одеялом, «отбил» пальцами продольные кромки, отчего постель приобрела строгий ухоженный вид, «кирпич», как называли это в армии. Затем взбил плоскую замятую подушку и аккуратно пристроил ее в изголовье.

«Моряк, — определил Сергей, наблюдая за ловкими руками соседа. — Наша тельняшка — бело-голубая».

Казарма летного училища мало чем отличалась от армейской. Точно так же стояли двухъярусные кровати «учебки» в которой началась служба Сергея, такими же грубыми одеялами они были застелены и так же солдаты ровняли их связанными парашютными стропами во время приборки, как и сейчас ровняли двое курсантов бельевой веревкой.

— Ты что тут делаешь? — неожиданно услышал Сергей за спиной молодой басок, перед ним стоял рослый симпатичный парень.

— Стелю постель, — ответил он спокойно. — А в чем, собственно, дело?

— В том, что собирай свои манатки и вали отсюда, понял?

— Это почему же я должен валить? — миролюбиво уточнил Сергей.

— Потому, что я эту койку уже давно забил, только за шмотками отходил в каптерку.

Сергей не успел ничего ответить, как от соседней кровати вдруг раздался голос:

— А ну-ка заткнись, салага, еще на «деда» будешь тут хвост поднимать!

Сергей оглянулся. На них в упор смотрел тот, в тельнике. Вызывающе уперев руки в бока, он продолжил приказным тоном:

— Ткни его под жопу коленом, чтобы знал, как со «стариками» разговаривать! Мы таких на флотах российских быстро воспитывали, видно и здесь придется мозги вправлять!

Молодой упрямо продолжал стоять напротив Сергея с возмущенным выражением лица и с подрагивающими от обиды губами, хотя понимал, что перечить двум вчерашним дембелям ему явно не по силам.

— Резко испарился отсюда, чё торчишь, как пень! — возвысил голос курсант в тельняшке, и обиженный парень ушел, захватив свой свернутый матрац, а «моряк», подойдя к Сергею, протянул ладонь с сильными пальцами.

— Герман Юдин, москвич, служил на флоте, будем знакомы.

— Романов Сергей, сибиряк, служил в ВДВ.

— Ну и где довелось почву сапогами топтать?

— Полгода в «учебке» под Псковом, а остальные полтора в Афганистане.

— Так тебе значит, повоевать пришлось? — Герман с неприкрытым интересом смотрел на Сергея.

— Да уж так вышло… — вздохнул тот, всем своим видом показывая, что не желает развивать возникшую тему, а Юдин, словно не замечая этого, хотел еще что-то спросить, но его прервал зычный голос старшины учебной роты Логинова:

— Всем внимание! Через полчаса приборку закончить, а то до отбоя будете здеся ковыряться! — старшина огляделся и ткнул пальцем в сторону проходящего курсанта. — Фамилия?

— Максимов!

— После фамилии, ты должен сказать — товарищ старшина, — поучительно изрек Логинов.

— Понял! — улыбчиво кивнул тот и при этом согласно кивнул.

— Не понял, а так точно! И неча тут башкой мотать — оторвется! Во время разговора с командиром, ты должен занять стойку «смирно».

— Понял, товарищ старшина!

— Он опять за своё! — деланно возмутился Логинов, обводя взглядом окружающих и будто бы приглашая их к диалогу. Старики прислушивались к нему с усмешкой, а молодые с опасливым интересом. — Заместо того, чтобы правильно говорить, с ево как с гуся вода стекает… — и закончил приказным тоном. — А теперь возьми-ка, курсант Максимов, во-о-н ту железную швабру и устрани зазор между ей и полом! И чтобы через полчаса казарма блестела как лысина у деда, усёк? Щас я тебе еще помощников подошлю, будешь главным.

— Так точно, товарищ ротный старшина! — давясь от едва сдерживаемого смеха, вымолвил Максимов.

— То, что я ротный, я и сам знаю — это слово можно не говорить… — коренастый, весь какой-то широкий, с сильной толстой шеей Логинов в своей почти детской важности выглядел наивным и немного смешным.

— А вопрос можно, товарищ старшина? — спросил Максимов.

— Можно козу' на возу', а в училище есть слово «разрешите», — все так же назидательно сказал Логинов. — Чё хотел-то, уж спрашивай.

— Извините, я передумал! — курсант взялся за швабру.

Издевательски усмехнувшись, Юдин прокомментировал:

— «… Как с гуся вода стекает…» Ишь ты! Интеллектом чувак явно не отягощен, но, тем не менее, в авиацию подался. Лучше бы устроился «куско'м» на военке, приворовывал солдатскую робу, портянки да сапоги и жил — не тужил, как всё армейское жульё. Но этот деятель изловчился пролезть в летное училище, дембельский статус помог, не иначе.

— Ты имеешь ввиду, что у нас проходной балл на единицу ниже и конкурс — двадцать человек на место, а у молодых сорок?

— Вот именно, — подтвердил Герман и напористо продолжил. — Надо будет собраться всем старикам, да потолковать с данным «куском», чтобы он нам мозг не делал. Пусть лучше молодых дрючит. Правильно говорю, нет?

— Не знаю, я ведь только сегодня приехал, еще не осмотрелся… — равнодушно изрек Сергей.

— Везет мне на таких неандертальцев, — удрученно покачал головой Герман. — В «учебке», на острове Русском, точно такой же дебил достался, ты бы послушал его перлы: «Я вас приучу отдавать честь каждому столбу, начиная с меня!», или: «Подстрижка волосьев должна быть как у меня: сзаду — наголо, а спереду — как сзаду!» Ну и все такое…

— А мы нашего сверхсрочника Митрича уважали, — сказал Сергей, — недалекий был, правда, мужик, но добрый, многое прощал. И уж худо-бедно, но наша рота была лучше всех одета, обута и сытнее накормлена.

— Все они добрые, эти «куся'ры», но лучше держаться от них подальше… Таких чертей на флотах и в армии — тысячи… На гражданке не пристроились, бестолочи, подались на военку. Наш-то алкаш конченый, а на построениях постоянно втуля'л: «Безобразия нарушаете, мариманы, водку пьянствуете, по лезвию бривты ходите!»

— Наш тоже нет-нет, да ляпнет что-то вроде: «Атаку начинаем по зеленому свистку!» Смеялись, конечно, но он не обижался… Ну, а ты-то как служил, на многих морях, наверное, побывал?

— Если бы так… — недовольно скривился Герман. — Наш ракетный крейсер «Стерегущий» нес стационарное боевое дежурство в Тихом океане. И вот на этой заякорённой «коробке» я после «учебки» свою службу отпахал — осточертело всё хуже пареной репы. Представь: два с половиной года — серая вода до горизонта и больше ни хрена, башкой тронутся можно!

— Да, уж… — согласно покивал Сергей, а Герман продолжал:

— Ну, поскольку воды в моей биографии было предостаточно, захотелось узнать, что же это такое — небо? В прошлом году поступил в Черниговское истребительное, но уже после первого семестра стало до меня доходить — не тем ты делом занимаешься, парниша! — взгляд темных глаз Юдина стал холодным, жестким. — Не жизнь, а какое-то существование — то становись, то разойдись, то суточный наряд, то караул, то патруль — и всё это бегом или строевым шагом, даже на флотах такого не было… И подумал я: если дальше так пойдет, то скоро в гальюн будем строем ходить, да еще и по разрешению, а не когда приспичит… Короче, всё вышло так, как в переделанной песне Бернеса: «Я люблю тебя, жизнь, но не эту, что в рамках Устава!»

— А ты не сгущаешь, краски, морячок? — недоверчиво уточнил Сергей.

— Чё сгущать-то, я истину глаго'лю! — категорично бросил Юдин. — Более того, вскоре уже окончательно укрепился в своих сомнениях… Назначили как-то меня и еще одного местного чувака в курсантский патруль с капитаном-пре'подом. Нацепили мы красные повязки, поперлись в город. Украинская зима, снег валит вперемешку с дождем, холодища, грязь — ну какие в эту непогодь могут быть курсанты-самовольщики? Местный курсач отпросился у кэпа домой до вечера, на мамкины пирожки потянуло, а мы в кафешку зашли перекусить и обогреться. Кэп задает пару косвенных, уточняет — горазд я трепаться или нет? При этом улавливаю приличный «выхлоп» из его чрева и догадываюсь, что мужику захотелось освежиться и малость добавить на вчерашние дрожжи. Говорю ему: «Товарищ капитан, язык за зубами держать умею, можете не сомневаться!» У меня, понятное дело, в кармане — вша на аркане, а у него все ж офицерский лопа'тник и бабки в нем вроде бы водятся. Ну, заказал он по рюмке «чая», тяпнули, закусили. Потом еще по единой бабахнули, отогрелся кэп, расслабился и спрашивает: «Вот скажи мне, курсант Юдин, за каким хреном ты в военную авиацию подался? Это ж полнейший бесперспективня'к!»

— Как ты сказал: бес… пек..? — не понял Сергей. — Хрен выговоришь.

— Ничего трудного нет: просто бесперспективное будущее, — снисходительно пояснил Герман и продолжил. — Я ему отвечаю, что, мол, романтика, небо, сверхзвук, постоянные полеты, почет, уважение, избранные девушки, служба в приличном городе, а в будущем — полковничьи или генеральские погоны… Засмеялся он: дурак ты, Юдин, стоеросовый! Впрочем, не так давно я и сам таким же был… А теперь послушай меня: ближе к выпускному курсу, как это часто бывает, ты женишься и увезешь свою избранницу в какой-нибудь затрапезный Мухосра'нск, где вообще география кончается. Если сильно не повезет, то там можно застрять навсегда — поменять место службы удаётся крайне редко. Подняться в звании — еще труднее, вакансий, как правило — нет, движухи никакой: прибыл лейтёхой — уволишься старлеем, а если капитаном, то это просто счастье! И когда-нибудь твой подрастающий сынок спросит: «Папа, а ты карьерист?» «Это почему же?» — удивишься ты. «А потому, что мой одноклассник Петька сказал: твоему отцу всего сорок лет, а он уже целый старший лейтенант!»

Спрашиваю: кто в таком случае служит в Чехословакии, в Германии, в Польше, в Венгрии? Или советские летчики только по помойкам расквартированы? Кэп объясняет, что таких помоек у нас великое множество и в них кто-то должен бдить службу. Послужить, правда, можно и за кордоном, в Мозамбике, например, во Вьетнаме, в Афганистане, еще где-то… Но все это — так называемые горячие точки, откуда летный состав частенько привозят в оцинкованном виде… А в мирную заграницу, в «Варшавский договор», прежде всего поедут блатные лейтенанты — им Мухосранск и Афган не грозят! И со временем, именно им нацепят полковничьи или генеральские погоны, ведь известно, что генералом, как правило, становится тот лейтенант, чей папа штабной паркетный чинодрал с большими звездами.

Романтика же твоей службы будет состоять из дежурств по части, по кухне, по аэродрому, а также в строевой шагистике, в изучении приказов, инструкций, в осточертевшей Марксистско-Ленинской подготовке и в бесконечных занятиях по матчасти самолета… А еще придется много летать на «электрическом стуле»-тренажере, где ты сто штанов протрешь, отрабатывая виртуальную технику пилотирования. Регулярных полетов не жди — они будут эпизодическими, и станешь ты налётывать в год часов сто, а то и меньше. В итоге, к сорока годам, а дольше в истребительной авиации не держат по состоянию здоровья, накопишь не более, чем полторы тысячи часов и будешь списан в батальон аэродромного обслуживания или еще куда-нибудь… Это в Аэрофлоте пилоты работают практически до старости и отлётывают ежемесячную саннорму: в поршневой авиации — сто часов, а в реактивной — семьдесят. Годам к пятидесяти они имеют налёт тысяч восемнадцать — двадцать, и на этом основании, вполне приличную пенсию. Так что, если хочешь летать по-настоящему, двигай в Г А, курсант Юдин. И последнее: из этого самого Мухосранска твоя супруга рано или поздно свалит из-за двух основных причин. Первая: младшему офицеру получить отпуск в теплое время года, чтобы погреть жопу в Черном море — проблема из проблем. Отдыхать в бархатный сезон — прерогатива начальства. На этот счет даже поговорка есть: «Солнце жарит и палит — в отпуск едет замполит. Мороз трещит и снег идет — едут штурман и пилот». Второе: ей, дизайнеру, юристу или учителю музыки, придется совать штекеры в гнезда аппаратуры на гарнизонном пункте связи — и это в лучшем случае. В худшем — торчать дома из-за полного отсутствия работы, созерцая через окно сугробы, солдатскую баню, строевой плац и казарму личного состава. Свое бегство она объяснит тоской о музеях, театрах, ресторанах, магазинах, домах моды и прочей бабьей лабудой…

— А зачем таких в жены брать? — спрашиваю я. — Надо жениться на той, чтобы пошла за тобой хоть на край земли и стойко несла, как говорится, все тяготы и лишения военной жизни. Кэп мне толкует:

— Есть такая присказка: «Бог создал на юге — Сочи, а черт на севере — Мого'чи». На край земли, Юдин, многие из них готовы ехать, но, когда приходит время стирать шмотки в привозной воде и заголять задницу в уличном сортире на лёгоньком сорокаградусном морозе — романтика военной жизни улетучивается, как «Мига'рь» на форсаже. Есть, конечно, преданные жены, и я очень хочу, чтобы тебе досталась именно такая и повез ты ее не в Могочи, а в более-менее приличный городишко…

Герман какое-то время рассеянно смотрел вдаль, потом снова заговорил:

— Вот так оно и вышло, вошел я в кафешку одним человеком, а вышел из нее уже другим… Слова кэпа глубоко в душу запали, особливо про горячие точки. Подумал: а на хрен она мне сдалась, такая небесная романтика, когда в тебя пуляют «Стингерами» и рано или поздно — собьют… Там обойдутся как-нибудь без меня, мне такой героизм — до жопы, я жить хочу! Ты вот уцелел в том долбанном Афгане, Романов, но согласись, всё могло произойти с точностью до наоборот…

— Вполне! — коротко и мрачно проронил Сергей.

— Вот видишь… Ну, стал я думать, взвешивать все «за» и «против», и вскоре принял решение — ухожу! Помогли знающие люди, подсказали, куда надо обращаться, что говорить… Накатал рапорт на отчисление, забрал документы, только меня и видели. И вот через год я здесь, и очень надеюсь, что в училище Аэрофлота все будет малость не так… Да и Омск мне больше нравится, чем тот захолустный Чернигов. А после диплома — вольная жизнь: во-первых, распределение получишь в крупный город — в деревнях авиаотрядов не бывает. Во-вторых — выполнил рейс и отдыхай, ни построений тебе, ни караулов, ни прочей армейской хрени… Со временем переучишься на большой лайнер и начнешь летать за кордон, заколачивать приличные бабки. И, как следствие, белая «Волга», приличная хата или загородный дом, ну и соответственно — достойная жена из приличной фамилии…

— Н-да… Послушал я твой рассказ и что-то не особо мне во все это верится… — сосредоточенно промолвил Сергей. — Как-то уж мрачно все, сплошная чернуха. А не перегнул палку, тот капитан? Может, он просто неудачник по-жизни, вот и…

— Да, не без этого… — подтвердил Юдин. — Он ведь классный летун был, до поры, до времени. А потом — отказ движка на МиГ-21, неудачное катапультирование, компрессионное сжатие позвонков. Отлежался в госпитале, одыбал вроде, а с лётной должности все-таки списали. Стал попивать, жена ушла с детьми, началась деградация. Но как-то выправил крен, устроился в ЧВВАУЛ преподавателем, читал нам курс по тактике ВВС.

— Теперь понятно, откуда столько злости и пессимизма… — мрачно сказал Сергей. — Но не всё ведь так плохо в этой жизни.

— Так-то оно, так, но лично меня его рассказ впечатлил, и понял я окончательно: Мухосрански, катапультирования, спрессованные позвонки да офицерские сапоги — не мое это дело, — Герман нервно побарабанил пальцами по подоконнику.

— И ты навсегда связал свою жизнь с Гражданской авиацией? — с безобидной иронией подытожил Сергей.

–Да, именно с ней! — подтвердил тот и вдруг коротко хохотнул. — В этой связи анекдот вспомнился…

— Ну, ну, излагай!

— Короче, работает в аэропорту один старпер, чистит самолетные гальюны. Пять лет работает, десять, двадцать… Приятели ему говорят: чё ты, Михалыч, здесь застрял? На железной дороге ассенизаторам раза в три больше платят, шел бы туда сортиры драить. Дед отвечает: я бы уже давно свалил, мужики, да бросить авиацию — нет сил!

— Не слабо! Ну, и анекдотец, блин… — зашелся хохотом Сергей. Отсмеявшись, вернулся к прежней теме. — А у меня раздвоения не было, с самого детства мечтал стать именно гражданским пилотом, — он помолчал, потом рассуждающе добавил. — А салажонка ты зря так резко, пацан ведь еще совсем, зелень…

Юдин снисходительно усмехнулся, на мгновение обнажив блеснувшую золотом коронку переднего зуба:

— А ты как думал? Пусть хотя бы здесь службу малость понюхают, раз уж от срочной отвертелись. Дедовщину еще никто не отменял, и я с ними либеральничать не намерен. А то эти маменькины сыночки на шею взгромоздятся и ножки свесят.

— Ну-у-у, старик, что-то ты уж слишком, все-таки это не армия…

— Не знаю, не знаю, «дедушка», — Юдин отрицательно покачал головой. — Лично я драить полы не собираюсь, за три года километров сто палубы тряпкой протянул — хватит! Здесь для этого салабонов достаточно, их больше половины против дембелей. Мне кажется, что всё старьё со мной согласится.

— А я не соглашусь, — улыбчиво, но твердо сказал Сергей. — Эта самая дедовщина в армии осточертела — дальше некуда! Мне кажется, что старикам надо к молодым лояльнее относиться, глядишь, и помогут когда-нибудь… Они же только вчера из-за парты и со знаниями у них все в порядке. Про нас этого не скажешь — за время службы всё позабывали, я вот, например, экзамены едва сдал.

— Да вы, оказывается, поборник нравственности, батенька… — Герман скептически поджал губы. — А что касаемо этой школо'ты с букварём подмышкой и ее знаний, то лично мне это — никак, я десятилетку с золотой цацкой закончил и в ничьей помощи не нуждаюсь.

— Ну, ну, поживем-увидим… — неопределенно изрек Сергей.

***

После приборки было около часа личного времени. Кто-то из курсантов подшивал подворотничок к парадному кителю, кто-то старательно наутюживал повседневную форму «хэбэ», а Сергей отправился осматривать территорию летного училища. Глаз поражала идеальная чистота: нигде ни окурка, ни клочка бумаги, ни сломанной ветки в многочисленных аллеях. За главным учебным корпусом, огромным пятиэтажным зданием, располагался аэродром-музей. Старые «Антоны», «Илы», «Яки», вертолеты почти всех отечественных марок, снятые с вооружения истребители, несколько фронтовых и стратегических бомбардировщиков — вся эта техника, давно отжившая свою небесную жизнь, покоилась теперь на вечной стоянке, намертво пришвартованная тросами к бетону. Это был полевой класс, аудитория под открытым небом, где курсанты могли наглядно представлять, как развивалась, росла и совершенствовалась авиационная техника последних десятилетий.

Сергей переходил от одного экспоната к другому и все никак не мог насмотреться, никак не мог поверить, что, позади строгая медицинская и мандатная комиссии, трудные вступительные экзамены, отборочный тур, что он уже курсант летного училища, и что его мечта, наконец, стала принимать реальные очертания.

Он глянул на часы и с ужасом обнаружил, что давно опоздал на построение роты. Но даже это обстоятельство не смогло омрачить его самый счастливый день в жизни.

В тот же вечер, перед отбоем, Сергей столкнулся в дверях казармы с парнем, с которым так нелепо повздорил утром.

— Поговорить надо, — он тронул его за локоть, отводя в сторону.

— Небось пугать станешь? — глаза мальчишки смотрели насмешливо, но от Сергея не ускользнула мелькнувшая в них тревога.

— Да зачем мне тебя пугать… — досадливо проговорил он. — Утром-то получилось по-идиотски. Обижаешься?

— На того фиксатого, да. Он думает, что раз «дембель», то может наезжать. В следующий раз ему не пролезет

— Забудь про него, лучше скажи, ты откуда приехал?

— Из Сибири.

— Я тоже, но Сибирь-то большая…

— Из Забайкалья я, слыхал, надеюсь?

— Еще бы не слыхал, сам десять месяцев в году мерзну, кинь, так ты еще и из Горноозерска?

— Точно, из него самого!

— Земляк, значит? — обрадовался Сергей.

— Так и есть! А я на тебя чуть в драку не полез, — неловко усмехнулся тот.

Сергей протянул руку:

— Романов Сергей.

— Максим Клёнов.

— Как в авиацию попал, небось, романтика? — Сергей изучающе смотрел на Максима. Тот нахмурился.

— Да нет, романтики как раз меньше всего, отец мой пилотом был…

— Был? — вырвалось у Сергея.

— Погиб он. Ушел на ледовую разведку в Северное море на ИЛ-четырнадцатом и не вернулся… Ждали мы, ждали, не дождались. Уже по весне, рыбаки нашли спасательный плот с его самолета. И — всё. А потом мы уехали, мать не смогла в Заполярье остаться… Категорически была против моего решения стать пилотом, а я все равно решил избрать путь отца. — Максим прерывисто вздохнул, перевел взгляд за окно. В стекло мелко стучали капли осеннего дождя, начавшегося под вечер. — Ну а ты-то как — романтика или призвание? А, может, деньги?

— Да нет, деньги для меня — не главное… Просто по мне эта профессия, — признался Сергей и, как бы подводя итог разговору, добавил. — Я рад, землячок, что встретил тебя здесь, а за утро не обижайся, лады?

— Перестань, Серега, я это уже забыл… Давай лапу, я тоже рад, что познакомились.

***

Резкая трель сигнала «подъем» сорвала Сергея с постели. С секунду он приходил в себя, озираясь по сторонам, потом, сбросив одеяло, соскочил с кровати. Быстро, словно это было в армии по «тревоге», но вместе с тем спокойно и без суеты, стал одеваться. Рядом, неторопливо сползший с верхнего яруса, копошился Максим Кленов. Сергей уже застегивал последние пуговицы на куртке, когда от только напялил на себя брюки.

— Не суетись, гуран, делай все спокойнее, — с трудом удерживая смех, подсказывал Сергей. — Максим, спросонья, натягивал на левую ногу правый ботинок.

— Отвали, Серега, не до тебя! — злился он. — Какой я тебе гуран, я — коренной заполярец.

— Был заполярец, да весь вышел, — Сергей подтолкнул парня к выходу. — Теперь ты — забайкальский гуран. И точка! Становись в строй по ранжиру, по весу и по жиру.

Сергей первым встал на правый фланг. Тут же, словно из-под земли, рядом с ним возник Герман Юдин, подтянутый и свежий после сна.

— Российские флота уже в строю? — Сергей пожал его руку.

— Я вижу, что десантура тоже не отстает, — отозвался Герман. — Только салабоны все копаются, как вши в гнилой подушке.

Сергей огляделся: застегивая пуговицы, поправляя форму, в строю стояли, в основном, вчерашние солдаты. Молодежь только-только начинала подтягиваться к ним. Старшина роты Логинов прохаживался вдоль строя, посматривая на часы. Когда курсанты, наконец, построились в неровную шеренгу, он нахмурился и недовольно заговорил:

— Ну где это видано, чтоб одна рота, без оружия и амуниции строилась десять минут? Будем тренироваться, так дело не пойдет!

Герман, стоявший рядом с Сергеем, негромко произнес:

— Этот долбоя'щер начинает потихоньку доставать…

— Долбоящер! — коротко хохотнул Сергей. — Такого определения я не слышал…

— Послужи на флотах, еще и не то узнаешь.

— Рота, выходи строиться на зарядку! — зычно прокричал Логинов, при этом его простоватое круглое лицо покраснело от напряжения. — Пулей в строй! Шустрее, курсачи, шустрее! — подгонял он столпившихся у выхода курсантов. Вдруг остановил взгляд на Сергее. — Романов, ты в армии сержантом, вроде, был?

— И даже старшим сержантом, а в чем дело?

— Я сразу это понял, сам в «учебке» два года замкомвзводом прослужил, — и закончил просительно. — Слушай, сгоняй роту до плаца, позанимайся физкультурой, а то мне надо с каптеркой разобраться, шапок да шине'лок вчера сотню получил, девать пока некуда.

Сергей согласно кивнул и, повернувшись, побежал к выходу.

***

Прошла первая училищная неделя. В голове Сергея сплошной винегрет из формул, терминов и специфической авиационной лексики — ежедневно проходило по пять-шесть пар, и гора учебного материала навалилась как-то разом. Подойдя однажды к Максиму Кленову, спросил:

— Как успехи, земе'ля?

— Да вроде все нормально. Учат здесь, должен заметить, основательно. А как у тебя дела, старик? — Максим изучающе смотрел на Сергея.

— Хреново, честно говоря, — тот удрученно махнул рукой. — После армии от школьных знаний почти ничего не осталось.

— Не гунди, все встанет на свои места, вот увидишь, — ободрил Максим. — Пошли на обед, рота уже строится.

В столовой летного училища идеальная чистота, ровные ряды столов на десять человек, новенькая сияющая посуда. Обед обильный, разнообразный и сытный, но сидевший рядом с Сергеем Герман Юдин вздохнул:

— И все-таки это не флотский нажористый рацион, там после еды от «банки» едва отрываешься.

— Неужели, не наелся? — Сергей с изумлением глянул на него. Тот неопределенно пожал плечами, взял стакан с компотом, брезгливо проговорил:

— Наешься тут, ага! Глядя на нашего старшину, последний аппетит потеряешь. Посмотри: мечет, словно ткацкий челнок, да еще и чавкает, словно хряк… — он достал белоснежный платочек, не без изящества отер губы.

— Ну что ты прицепился к нему, Герман? Может, он кроме армии, да вот теперь училища, ничего и не видел. Парень из деревни, где ему было очень-то воспитываться? И семьища, наверное, человек десять.

— Цивилизованный человек прежде всего, обязан уметь культурно вести себя за столом. Этой житейской истине очень давно меня обучила маман, — Юдин холодно посмотрел на Сергея. — Каждый должен брать пример с других, если уж самому Бог не дал… Посмотри, это ископаемое жрет котлету и пюре ложкой, а поставлен командовать нами. Черт-те что!

***

Дней через десять после начала занятий Сергея неожиданно вызвали к командиру учебной роты Фомину. Войдя в его кабинет, Сергей поднес правую ладонь к виску, громко доложил:

— Товарищ старший лейтенант, курсант Романов по вашему приказанию прибыл!

— Присаживайтесь, Романов, — тот указал рукой на стул.

Сергей сел, теряясь в догадках: зачем он понадобился начальству? Нарушений за собой не припоминал, а аудиенция у командира роты предполагала, как правило, разговор о чем-то, касающемся дисциплины.

— Собираюсь назначить вас старшиной третьей учебной группы, — начал Фомин без предисловий. — Вы как, не против?

— В армии накомандовался, — уклончиво ответил Сергей. — Сейчас и без этого времени нет — учеба. Школу закончил три года назад, уже многое забыто, надо наверстываать.

— У всех плохо со временем, — понимающе кивнул офицер. — И у всех одна отговорка — время. Знаю, что после армии труднее учиться, но зато у вас имеется опыт младшего командира. Я посмотрел ваше личное дело — вы служили в ВДВ. Чем там пришлось заниматься, Романов?

— Тактической разведкой, — пояснил Сергей. — То есть разведкой ближнего тыла противника.

— Кем были по должности, какой профессией овладели?

— Являлся заместителем командира разведывательно-диверсионной группы. А должности у нас были взаимозаменяемые, в составе РДГ не более десяти человек, поэтому снайпер должен уметь заменить водителя, подрывник — медбрата, сапёр — радиста, пулеметчик — гранатометчика и так далее… Кроме этого каждый имеет парашютную и горно-альпийскую подготовку, владеет приемами защиты и нападения, в спецназе это называется «десантное самбо».

— Понятно… — сказал офицер и, помедлив, предупредительно-осторожно поинтересовался. — Ну, а как служилось в Афганистане?

— Да как вам сказать… Служил, как и все. Война есть война, та же самая работа, только иногда под обстрелами.

— А ля герр комм, а ля герр… — медленно и задумчиво проговорил Фомин.

— Что вы сказали, товарищ старший лейтенант? — не понял Сергей.

— Так звучит на французском знаменитая фраза: «На войне, как на войне», — пояснил тот. Потом чуть мечтательно добавил. — Я вот тоже хотел отслужить срочную в войсках специального назначения, но не довелось, поступил в наше училище, закончил его и остался на военной кафедре преподавателем конструкции авиадвигателей. Потом ротным назначили, ваш набор будет моим вторым выпускным курсом. — Фомин помолчал, затем встал, подчеркивая тем самым, что разговор по душам закончен. — Итак, мое решение следующее: вы вступаете в командование третьим взводом курсант Романов. Только теперь взвод не боевой, а учебный. Приказ будет подписан сегодня. Надеюсь, что будете помогать мне воспитывать молодежь, как и другие бывшие солдаты, — он дружески пожал Сергею руку.

— Разрешите идти?

— Идите, старшина Романов, желаю вам удачи. Погоны с тремя шевронами получите у Логинова, я распоряжусь.

— Есть! — четко повернувшись налево-круго'м, Сергей вышел из кабинета.

Глава 3

Лётное обучение в училище начиналось на пилотажно-тренировочном самолете Як-18. Эту короткокрылую, верткую машину Сергей нередко замечал в воздухе: летчики пригоняли самолеты с учебного аэродрома на базовый для технического обслуживания и, заходя на посадку, пролетали над училищем на небольшой высоте. Но близко этого самолета Сергей еще не видел.

Однажды после занятий, оставшись в учебном корпусе один, чтобы получше разобраться с запутанной аэродинамической схемой, Сергей засиделся допоздна. Когда со схемой было покончено и более или менее стройное понятие отложилось в его голове, отправился побродить по бесконечным аудиториям. Читая названия кабинетов, он добрался до конца длинного коридора и остановился перед дверью с надписью «Класс-ангар». Здесь Сергей еще не был, в этом помещении занимались старшекурсники. Оглянувшись, он убедился, что в коридоре никого нет и осторожно повернул ручку. Дверь оказалась незапертой, курсант вошел и остановился пораженный. Настоящий Як-18, затащенный сюда по частям и собранный прямо в классе, стоял, опираясь о пол выпущенными стойками шасси, слегка задрав нос с двухлопастным воздушным винтом. Сергей подошел поближе и стал его рассматривать.

Этот Як когда-то летал, а теперь он был лишь наглядным пособием. Часть обивки с самолета снята, чтобы курсанты могли нагляднее представлять себе его компоновку, крылья широко и стремительно раскинулись чрез весь класс. Сергей не мог оторвать взгляд — неужели он сам сможет когда-нибудь подняться в небо вот на таком же маленьком самолетике? Ему верилось и не верилось в это. А что, если попробовать сесть в кабину? Поколебавшись с минуту, Сергей подошел к двери, прислушался, в коридоре было тихо. Тогда он вернулся к самолету и, поставив ногу на подножку-скобу, поднялся на рифленый порожек у основания крыла, потянул прозрачный колпак-фонарь кабины назад. Готово, теперь можно садиться. Только бы никто не вошел. Сергей перенес ногу через борт кабины и осторожно опустился на холодное сиденье, обитое черной потертой кожей. Теперь он был один на один с самолетом. Боясь резко повернуться, стал осматриваться. Перед его глазами находилась приборная доска с бесчисленными датчиками, стрелки которых застыли на нулевых индексах. Повсюду торчали рычажки тумблеров и какие-то рукоятки.

Самолет молчал, он давно отговорил свое, его сердце-мотор больше не стучит, пылясь в огромном, но тяжело давящем низким потолком классе. Поерзав, Сергей устроился в кресле поглубже и прикрыл фонарь. Было удобно, хотя и тесновато, но теснота эта казалась даже приятной, так рационально был использован каждый сантиметр объема. Сергей положил ладонь на ручку управления, она удобно охватывалась пальцами, и потянул ее на себя, он уже знал — так делают летчики на взлете. Руль высоты предательски скрипнул, поднялся вверх и глухо ударился об ограничитель. Затем Сергей поочередно наклонил ручку влево и вправо, на крыльях послушно шевельнулись элероны — это было управление самолетом по крену.

— Летаем? — неожиданно раздался за спиной негромкий голос.

Сергей оторопело оглянулся. В дверях стояла женщина в синей летной форме, пилотка с крабом кокетливо сдвинута на правую бровь, на плечах золотым шитьем блестели погоны. На вид ей было лет тридцать. Она вошла в класс и плотно прикрыла за собой дверь.

— Летаем? — повторила свой вопрос летчица. — Ваша фамилия.

— Курсант старшина Романов, — смущенно изрек Сергей. — Двадцать шестая учебная рота.

— Понятно. Дежурная по училищу пилот-инструктор Шипова, — она подошла к самолету, положила руку на крыло. — Заруливай на стоянку, курсант Романов, полетал…

Сергей неловко выбрался из кабины, едва не упал, споткнувшись о подножку, чуть стыдливо опустил голову.

— Ну и как аппарат? — Шипова прочертила пальцем зигзаг на зеленой перкали крыла. — Наверное, скажешь, что тяжелее воздуха? Эт-то точно, тяжелее… Откуда родом, Романов?

— Забайкальские мы… — невнятно пробормотал тот.

— О-о-о, знаменитые места! Славное море — священный Байкал, — она глянула на Сергея с пристальным интересом. — Что, не терпится в пятый океан? — и сама же ответила на поставленный вопрос. — Не терпится, по себе знаю, только ведь всему свое время, Романов… Как тебя зовут, кстати?

— Сергей Александрович.

— Он еще и Сергей Александрович! Тогда я буду только на «вы», — она засмеялась широко и весело, но тут же прекратила, чтобы не смущать и без того растерявшегося парня. — Что значит — Сибирь! Колорит и солидность во всем.

Сергей, наконец, поднял глаза, исподлобья глянул на летчицу. Черные туфли на высоком каблуке делали ее почти одного роста с ним. Под чуть расклешенными отутюженными брюками угадывались стройные ноги. Строгий летный костюм сидел на ее фигуре щеголевато и как-то даже усиливал ту броскую женственность, которой она была наделена от природы. Лицо Шиповой было открытым, привлекательным, но ее вряд ли можно было назвать красивой. Чуть миндалевидные зеленые глаза, волевой суховатый рот, темно-русые волосы, короткая стрижка, — все это придавало ей что-то неуловимо-мальчишеское и милое. Невольным взглядом созревшего мужчины Сергей отметил ее невысокую, но рельефную грудь и, судя по всему, она уловила движение его глаз, резко изменилась лицом и произнесла строгим, почти приказным тоном:

— Немедленно закройте класс, Романов! Ключ возьмёте на вахте, — она повернулась и неспешно пошла к выходу.

Сергей облегченно выдохнул: «Черт меня попутал залезть в этот «Фарман», теперь разболтает, стыда не оберешься: дембель-старшина Романов играл в летчиков!» Бросил взгляд на часы. Скоро девятнадцать. Через десять минут построение на ужин. Подхватив планшет с конспектами и учебниками, он метнулся к дверям. Нужно было еще отыскать ключ от класса-ангара, чтобы выполнить приказание строгой летчицы.

***

В субботу после обеда Сергей, нетерпеливо посматривая на часы, ожидал в казарме Максима Кленова. Оставшись в учебном корпусе после занятий, тот пересдавал зачет по метеорологии. Максим пришел удрученный, сердито швырнул учебники на тумбочку.

— Ну как страто'-ку'мулюс, ни'мбо-стра'тус? — Сергей выжидательно смотрел на друга.

— Да пропади пропадом эти облака вместе с чертовой латынью! — тот в сердцах махнул рукой, разбито опустился на табурет. — Ну не могу я ее освоить, не запоминается она мне! Все понимаю, во всем разбираюсь, а это долбанное «дывлюсь я на нибо, тай думку гадаю» ну никак, хоть убей!

— Короче: пересдал или снова «гусь»?

— Ну ты же знаешь, что Шаровая Молния троек не ставит, у нее двухбалльная система: кол или пятак, иных оценок эта нафталиновая карга не признаёт!

— Шаровая Молния! — Сергей расхохотался, представив себе преподавательницу метеорологии Перцеву: маленького роста, подвижная, вся какая-то круглая, она действительно оправдывала такое прозвище. Уже довольно пожилая, но энергично-напористая и крикливая, она по каким-то своим внутренним убеждениям считала, что метеорология — это самая важнейшая наука в мире.

— Буду вас драть и в хвост, и в гриву, пока не освоите мой предмет на пять баллов! — говаривала она курсантам, недостаточно рьяно радеющим в изучении данной дисциплины.

— Ну, так как, может, все-таки смоешься? — отсмеялся Сергей.

— Чеши сам, старик, — уныло промямлил Максим. — Фома меня уже из списка вычеркнул, а в «самоход» что-то не хочется.

Сергей отправился в увольнение один. Низко висели отяжелевшие тучи, накрапывал дождь. Сергей медленно шел по пустынному парку. С деревьев густо сыпались пожелтевшие листья. Этот тихий уголок рукотворного леса напомнил Сергею о Забайкалье. «Чем занимается сейчас Очитуха? — думал он. — Охотится? Или свою избушку готовит к долгой зиме? Нет, скорее всего рыбачит… Рыба сейчас выходит из малых речек, скатывается в большие, ищет зимовальные ямы и тут важно не упустить время. Очитуха не упустит — с точностью до дня он знает, какую и где надо ловить осенью рыбу. Оказаться бы сейчас там, в родной забайкальской тайге, посидеть вместе со стариком у костра, послушать его неспешную речь…» От этих заветных воспоминаний было и грустно, и отрадно.

Дождь неожиданно усилился, Сергей решил переждать его и быстрым шагом направился к первой же увиденной беседке. Раздавшийся позади дробный стук каблуков заставил его оглянуться. Кто-то, еще невидимый, бежал по асфальтированной дорожке парка. И едва Сергей успел посторониться, как в беседку, стремительно, вся — как порыв свежего ветра, вбежала высокая стройная девушка. Переводя дыхание, она остановилась перед курсантом. Он оторопело замер, и вдруг ощутил, как непроизвольно сдвоило сердце — девушка была отменно хороша собой. Мельчайшие подробности ее лица он разглядел в одно мгновение: выразительный рот с прекрасно сложенными губами, прямой нос, глаза с живой искоркой, оттененные густыми длинными ресницами, высокий чистый лоб, разгоряченные бегом щеки в мелких капельках дождя, длинные вьющиеся светло-каштановые волосы вольно разбросанные по плечам. Весь этот великолепный портрет венчал заключительный штрих — широко раскинутая чайка крутых дуг бровей. И фигура была ладная: пояс модного болоньевого плаща туго обтягивал узкую талию, а высокие стройные ноги были просто изумительны.

Неожиданно откуда-то из потаенных глубин подсознания всплыло где-то слышанное — «знакомство в дождь — добрая примета!»

— Чего вы на меня так уставились? — в недоумении спросила незнакомка, голос у нее оказался звучным и мелодичным. Достав из сумочки платок, она принялась вытирать лицо.

— Осень вообще-то, — сказал Сергей, чтобы хоть как-то завязать разговор. — Зонтик надо брать с собой.

— Зонтик… Тоже мне советчик! Ничто не предвещало дождя. Я вышла из автобуса на той стороне парка, думала немного пройтись, а тут начался этот противный ливень.

— Сочувствую, — Сергей все не сводил с нее глаз.

— Да не смотрите вы на меня так, что за дурная привычка?

— Извините, — он машинально стряхнул пепел с сигареты.

— И перестаньте дымить, когда общаетесь с дамой.

— Уже перестал, — Сергей перегнулся через перила, бросил окурок в урну. — Если хотите, то могу вообще бросить.

— Вот еще. Мне-то что, курите себе, хотя, как медик, не рекомендую, хорошего в этом мало.

— Так вы еще и медик?

— Как понимать это ваше «еще»? — «чайка» её бровей вопросительно поднялась, а в больших карих глазах возник вопрос. — Вам что, еще какая-то моя жизненная категория известна?

— Я к тому, если человек имеет такую неземную красоту, а вдобавок к ней самую прекрасную в мире профессию, то это уже полный букет счастья… — пояснил он уже без улыбки.

— Да вы, оказывается, философ… — иронично произнесла она. — На ровном месте, практически из ничего, возвели целую гипотезу.

— Я не философ, я просто неплохой наблюдатель и аналитик. А что касается гипотезы, то из ничего её родить невозможно, уж поверьте… — в словосочетание: «из ничего», Сергей вложил особенный смысл.

— Занятная теория… — незнакомка тоже стерла с лица усмешку, а Сергей продолжил:

— Я прекрасно осознаю', что не буду оригинален, если скажу, что вы безумно красивы, мадам.

— Мне это приходится слышать довольно часто. Честно говоря — надоело. Слова, слова…

— Хочу, чтобы вы услышали это еще раз, но уже от меня, — серьезно вымолвил он. — Ведь это же истинная правда.

— Ну что ж, я услышала, спасибо. Скажу честно, узнать это от вас почему-то приятно.

А по крыше беседки гулко и монотонно стучал дождь, его густые струи стекали с кромок, образовывали на асфальте пенные лужи. Вечерело, ощутимо похолодало.

— Вы где-то здесь рядом живете? — поинтересовался курсант.

— Да, недалеко отсюда. А где живете вы, внимательный наблюдатель?

— Я — малость подальше… — проронил он с грустинкой. — В Забайкалье, слышали про такую местность?

— Естественно, кто ж не знает Байкал… — оживилась она. — Красиво там у вас, говорят, горы, дремучие леса…

— Хотите сами посмотреть? Тогда собирайтесь, завтра увезу.

— Как это — увезете?

— А просто. Посажу в самолет и увезу.

— Категорично! — чуть удивленно сказала девушка. — А когда я дала вам повод так считать? Мы ведь и пяти минут не знакомы.

— Так давайте познакомимся, — тут же воспользовался он ситуацией.

— А уже время, да?

— Ну а чего ждать? — вопросом ответил он. — Заодно можно и на «ты» перейти. Мы ведь вроде представители одной эпохи… Итак, как вас зовут?

— Ольга, если ты уж так настаиваешь, — она охотно приняла его предложение.

— А меня Сергей, я курсант летного училища.

— Летаешь уже? — поинтересовалась с легкой усмешкой, словно бы приглашая его на невинную ложь.

Он ответил не сразу. Посмотрел на мглистое небо, поплотнее запахнул влажную шинель, лукаво улыбнулся, будто бы предупреждая, что сейчас соврёт:

— Раз собираюсь увезти на самолете, то, ясно, наверное…

— Да, да… — насмешливо произнесла Ольга. — Будто я не знаю, что означает вот эта нашивка, — она указала глазами на одинокий шеврон на рукаве его шинели. — Ты первокурсник и до полетов тебе еще…

— Какая проницательность! — подивился он и упрямо повторил. — Все равно увезу!

— Судя по всему, черная полоса моей жизни стремительно светлеет: постылое одиночество — прочь! Для танго, как известно, нужны два человека…

— Точно! — согласился Сергей и совершенно искренне добавил. — С твоими-то данными говорить об одиночестве?

— Какая глупость… То, что ты имеешь ввиду — не всегда является главным достоинством. В кругу моего общения наибольшую ценность представляет внутреннее содержание личности… — чуть мудрёно объяснила она.

— Намек понял: я в эту сферу пока не вхожу, — Сергей обреченно и одновременно улыбчиво покивал. — Но обещаю, что это только пока! — на слове «пока» он сделал акцент.

— Никакого намека я не делала, — девушка недоуменно пожала плечами. — Не надо мне этого приписывать.

Помолчав, Сергей добавил вполне серьезно:

— И все-таки я тебя увезу, так и знай!

— А мое согласие, вдруг не поеду?

— Да я и спрашивать не стану! Здесь ведь как: или сейчас, или никогда.

–Такая самоуверенность говорит о многом… Это что, главная составляющая твоей будущей профессии?

— Точно, без этого в нашем деле — никак.

— Самоуверенность и уверенность в себе — понятия взаимоисключающие, как мне думается.

— Возможно, возможно… — задумчиво пробормотал он, глядя куда-то вдаль.

Наконец, дождь стал понемногу стихать. Сергей и Ольга вышли из беседки и не спеша зашагали по аллее. Поколебавшись, он предупредительно-осторожно взял девушку под руку. Она не противилась, и Сергей вдруг почувствовал, что ей тоже приятно прогуливаться по этому парку, как и ему самому.

Почти со страхом он вдруг поймал себя на неожиданной, как выстрел из засады, мысли: а если бы он не пошел сегодня в увольнение? Тогда бы не было этого прекрасного мрачного неба, этого прекрасного нудного дождя, этой прекрасной промозглой погоды, этих прекрасных холодных луж на асфальте, и этой прекрасной девушки, в которую он, кажется, влюбился с первого взгляда. Некоторое время шли молча, приноравливаясь друг к дружке. Наконец Сергей спросил:

— Ну а ты-то в самом деле медик? А может, уже фельдшер или врач?

— Нет, до этого еще очень далеко, — просто ответила она. — Пока я лишь студентка.

Они дошли до освещенной мягким неоновым светом улицы, пересекли ее по подземному переходу. Сергей складно балагурил, сам удивляясь себе, такого с ним еще никогда не случалось.

— Может, в кино сходим? — предложил он. — Есть еще целых два часа до окончания увольнения.

— Сегодня не могу, меня ждут, — Ольга отрицательно качнула головой.

— Кто ждет? — полюбопытствовал он.

— Мама! Устраивает? — ответила она немного резко.

— Ну, если мама, то устраивает… — многозначительно изрек он.

— А если не мама?

— Тогда не очень.

— Можешь не беспокоиться, сегодня меня ждут брат, мама и, главное, папа. С ним мы не виделись полмесяца, он был в командировке. Так что поход в кино не состоится, прошу извинить.

— Обидно, досадно, но — ладно…

— Да, тут уж ничего не поделаешь, — Ольга неожиданно остановилась и, настороженно подняв руку, замерла. — Ты слышал, Сергей?

— Кто-то крикнул, вроде? — он внимательно всматривался в темноту. — Неверное, это там, во дворе. Бежим!

И действительно, во дворе, едва освещенном уличным фонарем, на скамье, стоящей у стены, кто-то полулежал. Сергей и Ольга подошли, всмотрелись. Это была пожилая женщина. Ольга осторожно приподняла ее голову, нащупала запястье, проверяя пульс. Рука девушки наткнулась на упаковку, зажатую в ладони.

— У неё в руке валидол! Это — сердце! Срочно ищи такси, можно не успеть…

Сергей метнулся на улицу, с минуту стоял на осевой разметке. Наконец на перекрестке засветились фары. Завизжали тормоза.

— Тебе что, чувак, жить надоело?! — из окна «Волги» высунулся рассвирепевший таксист. — Или шары водярой залил?

— Не шуми, — шагнул к нему Сергей. — Я не торчал бы здесь без нужды, человеку плохо, в больницу надо срочно.

— Вот и вызывай «скорую»! — раздраженно рявкнул водитель, кладя руку на рычаг скорости. — У меня пассажир в машине и некогда тут с тобой… Убирайся с дороги, парень, — он выжал педаль сцепления, включил передачу.

Сергей продолжал стоять перед радиатором автомобиля. Шофер выскочил из кабины, двинулся к курсанту с угрожающим видом, ловчась схватить его за грудки, чтобы вытолкнуть с проезжей части улицы.

— Сваливай, кому говорю! — но тут же его рука, перехваченная железной пятерней Сергея, бессильно повисла в воздухе, мужчина вскрикнул от неожиданной боли.

Выждав, курсант разжал пальцы.

— Ну и лапища у тебя… — изумился водитель, растирая запястье. — Но ты пойми, парень, у меня пассажир и я должен доставить его, понимаешь ты это? Д о л ж е н! — медленно и раздельно, как бы вколачивая слова, повторил он. — Не довезу вовремя — выговорняк заполучу! А оно мне надо?

И неизвестно, как долго могла длиться эта перепалка, если бы из кабины вдруг не раздался мужской голос:

— Меня доставить успеете, я не на самолет опаздываю, а на день рождения еду, так что могу немного задержаться. А человеку надо помочь — или совсем уже сердца нет?

— Ну, если так, то ладно… — облегченно согласился таксист. А Сергей благодарно произнес, адресуясь к пассажиру:

— Спасибо вам, выручили, — и добавил, обращаясь уже к водителю. — А за задержку вот тебе компенсация, — он сунул руку в карман шинели. На вот, держи.

— Пятерка? — изумился водитель, рассматривая новенькую купюру. — Ну тогда…

— Пошли, донести поможешь, — прервал его Сергей.

— Пошли, раз уж так… — кивнул таксист.

— Погодите, я тоже помогу, — из машины выбрался невысокий мужчина.

Когда женщину осторожно уложили на заднее сиденье, Ольга села рядом с ней, а пассажир устроился рядом с водителем. Для Сергея же места на осталось.

— Срочно в ближайшую больницу! — услышал он голос Ольги. — Это, кажется, инфаркт!

— Как тебя искать? — крикнул Сергей, но «Волга» взревела мотором, заглушив его голос, и, с места набрав скорость, скрылась за поворотом.

Глава 4

Ольга… Ольга… Ольга… Этим именем, таким коротким, уже исписана почти вся страница конспекта. Забыв о лекции, Сергей машинально выводил это слово то печатными, то прописными буквами. Где же она есть? Где? В городе, как выяснилось, кроме медицинского института, есть еще и два медицинских училища. В каком из них искать? И как? Даже какой курс не сказала, не говоря уже о факультете: стоматологический, лечебный, педиатрический или фельдшерский… И фамилия неизвестна… А как хорошо все начиналось! Черт, и откуда она только взялась, та сердечница?!

Преподаватель аэродинамики Михаил Иванович Эпов, пожилой мужчина профессорской внешности, медленно прохаживался по залу, глуховатым голосом произносил текст лекции, заученной наизусть за многие годы:

— Флаттер, это сочетание самовозбуждающихся незатухающих изгибно-крутящих колебаний элементов конструкции летательного аппарата. Он появляется при достижении определенных критических скоростей и заканчивается, как правило, полным и стремительным разрушением самолета… — Эпов легонько постукивал по ладони указкой, сосредоточенно морщил высокий лоб. Повернувшись к окну, с минуту помолчал, потом снова заговорил. — Решением проблемы флаттера, унесшего жизни многих летчиков, занимались советские математики Келдыш и Гроссман…

Неожиданно Эпов заметил, что сидящий за предпоследним столом старшина учебной группы Романов лишь делает вид, что слушает, его отстраненный взгляд устремлен куда-то за пределы класса. Эпов незаметно подошел к Сергею сзади и заглянул в его конспект. Всё точно: в тетради курсанта написано много слов, но к лекции по теории полета они не имеют абсолютно никакого отношения.

— Чем занимаемся, молодой человек? — спросил преподаватель негромко. — Что такое флаттер вы, надеюсь, уяснили? Ну-ка, дайте определение, раз уж не записываете, а полагаетесь только на память.

Максим Кленов толкнул Сергея в бок:

— Отвечай, не слышишь, что ли?

Тот очнулся, вскинул голову.

— Флаттер, это… — прикрыв рот ладонью, зашептал Максим.

— Помолчите, курсант Кленов, — Эпов стоял напротив Сергея и насмешливо-выжидательно смотрел на него. — Пусть старшина сам держит ответ, без суфлеров. Ну, так что же это такое флаттер, Романов? Или прекрасные воспоминания не оставляют в голове места для лекции по аэродинамике?

— Извините, товарищ преподаватель, — стыдливо покраснев, Сергей вскочил с места. — Я немного задумался.

— Как бы вам не пришлось задуматься о том, как будете исправлять «гуся»… — взгляд Эпова, до этого строгий, несколько смягчился. — Садитесь, мечтатель вы наш. А конспект я после пары лично проверю. Итак, продолжаем, — он снова повернулся к аудитории. — Рассмотрим в системе координат кривую, показывающую, каким образом возникает начальная амплитуда колебаний при попадании самолета во флаттер…

Сергей сосредоточенно принялся вычерчивать в тетради систему полярности. Склонившись, Максим зашептал ему на ухо:

— Старик, у меня возникла идея.

— Какая?

— На городскую дискотеку надо сходить, может, там твою Ольгу встретим.

— Думаешь?

— Уверен, — ободряюще кивнул Максим. — Это не то, что по училищам да институтам искать, не зная ни курса, ни факультета, ни фамилии.

***

Накануне выходного дня выпал первый снег. Искрился солнцем и свежей белизной ноябрьский день, бодрил первый ощутимый морозец.

— Вот здесь встретились, в этой самой беседке, — Сергей смахнул перчаткой снег со скамьи, присел, расправив полы черной курсантской шинели. Максим облокотившись о перила, задумчиво смотрел вдаль.

Дорожки парка еще небыли расчищены, густые заросли деревьев и кустарников, густо засыпанные снегом, приобрели таинственный вид, словно это был настоящий лес. Снегирь перелетал с ветки на ветку, выделяясь на общем блеклом фоне ярким розовым комочком.

— Как-то стал забывать ее лицо… — голос Сергея прозвучал глухо и безжизненно. — Боюсь, что не узнаю, если встречу.

— Еще как узнаешь. Раз ищешь, то значит не забыл, — Максим неторопливо отряхнул рукав от налипшего снега. — Пошли потихоньку, старик, может, сегодня повезет, найдем…

Девушек на дискотеке в центральном клубе города было много. Заметные в своей курсантской форме Сергей и Максим, ловили на себе их заинтересованные взгляды. Но Ольги на этом празднике музыки не оказалось.

***

В казарме двадцать шестой учебной роты царила радостная суета. Курсанты готовились к новогоднему банкету, на который были приглашены студенты подшефного педагогического института. Сергей торопливо доглаживал брюки. Парадный китель с новенькими погонами был уже наутюжен и висел на плечиках. Рядом возился Максим, пришивая оторванную пуговицу.

— Как на охоту идти, так собак кормить, — незлобиво поддел его Сергей.

— Помог бы лучше, чем зубы скалить, — огрызнулся тот. — И вообще, отдавай утюг, хватит стрелки наводить, порежешься еще.

— Владей, — Сергей кинул утюг на подставку.

Старший лейтенант Фомин вошел в помещение, и дневальный подал команду:

— Встать, смирно!

— Вольно! — подскочившему с докладом дневальному офицер махнул рукой, давая понять, что торопится. Подозвав старшину Логинова, он приказал ему собрать роту. Когда курсанты построились, Фомин вышел на середину казармы. Лицо его было озабоченным.

— Скажу вам коротко, товарищи курсанты. Это первый торжественный вечер нашей роты, и нужно, чтобы он прошел безупречно. Руководство училища выделило для встречи актовый зал, там хватит места и для игр, и для танцев. Всем быть в парадной форме. И чтобы сияли, как новые рубли, это приказ! Надеюсь, что вы, будущие летчики, будете на высоте, не подведете училище, покажете пример дисциплины и гостеприимства. А теперь, р-р-азойдись!

Командир проследовал вглубь помещения, постоял у огромного расстеленного прямо на полу плаката, на котором ротные художники дописывали белилами: «Будущие пилоты приветствуют будущих педагогов в стенах Омского летного училища!»

Гости приехали, и от КПП, что у главных ворот, прибежал курсант Усольцев по прозвищу «Петька-шкаф» — такой он был огромно-квадратный. У порога актового зала посыльный остановился, широко раскинул клешнятые ручищи, сделал страшные глаза и, переводя дыхание, празднично заорал:

— Курсачи! Шефы прикатили на «Икарусе», человек полста, не меньше. Встречайте!

Гостей было действительно много и в основном это были девушки. Их встречала специально выделенная группа, помогала снять верхнюю одежду, провожала в зал. Приветственная часть вечера была краткой, молодежи не терпелось танцевать.

Раздались звуки вальса, и первые пары закружились по отполированному паркету. К ним присоединялись все новые и новые, и уже скоро зал представлял собой сплошное сине-белое море. Мимо Сергея, стоявшего дежурным у входа, прошел в паре со своей стройной эффектной женой старший лейтенант Фомин. Они кружились так лихо, что ее длинные черные волосы разметались по золотым погонам его парадного кителя. А там и Максим Кленов показался на миг из празднично разнаряженной толпы и тут же скрылся, вальсируя с девушкой, одетой во что-то белое и воздушное.

Сергей бросил взгляд на часы. Восемнадцать тридцать. Через несколько минут его сменят. Тяжелая рука опустилась ему на плечо. Рядом стоял Герман Юдин. Выглядел он шикарно: китель со стоячим воротником сидел на его статной фигуре безукоризненно, наутюженные брюки опускались на черные туфли, надраенные до зеркального блеска.

— Дежуришь? — Герман сочувствующе усмехнулся.

— Приходится.

— Ну ты даешь, Серега! Старшина — и нацепил красную тряпку. Неужели пацанов не хватает?

— Фома попросил присмотреть тут поначалу. Да я уже сейчас сменюсь, чего тут дежурить, все свои.

— Не скажи: несколько чуваков со спортфака ко'сенькие, вроде, наших задирают, к своим девкам пристают.

— Пускай пристают, они же все из одного института, сами разберутся.

— И то верно. Лишь бы свалки не получилось. — Юдин повернулся к залу, внимательно осмотрелся. — А я одну телку поджидаю, обещала приехать, а все нет. Подожду еще пять минут да на КПП двину, может ее там наши дневальные тормознули?

— Кто такая?

— Подробностей не знаю, совсем недавно познакомились. Классная чувиха, доложу я тебе, породистая, всё при ней: и фейс, и сиськи, и фюзеляж. А шасси, так это вообще отдельная тема: стройные, длиннющие, прям из-под лопаток растут! Как представлю их в задранном положении — так сразу начинает трясти на всех режимах. Короче: есть куда, было бы чем… Меню', как говорится, по высшему разряду! — закончил Юдин с похабной ухмылкой.

— Да-а, — неприязненно усмехнулся Сергей. — Уж ты-то с заказом не промахнешься.

— Ну, а как ты думал «дедушка»? В нашем возрасте стыдно промахиваться! Нюхом чую, Серж, толк будет… — при этих словах он многозначительно подмигнул, придвинулся ближе, заговорил доверительно. — Представляешь, всё решил случай: в позапрошлый выходной пристал ко мне как пьяная муха Вовка Якушев из двадцать пятой… Ну, знаешь его, мордастый такой, бывший мариман, тоже на ТОФе служил, только на подлодке: пойдем, мол, в города'. А я чё-то не хотел — настроения не было. Ну, уломал он все-таки меня, поперлись… И вот стоим в фойе «Октября», в киношку собрались, и вижу, как одна клёвая чувиха пеленгану'ла нас своими глазищами, а они у нее — во! — Герман показал пальцами обеих рук два огромных кольца. — Ага-а-а, думаю, первая поклёвка есть! Понаблюдаю-ка еще малость, рыбка должна поглубже заглотить крючок, так ведь, старик?

— Должна, должна… — рассеянно пробормотал Сергей. — А то возьмет, да и сорвется.

— У меня не сорвется, я — рыбак со стажем…

— Уверен?

— Разумеется, старичок, всяких обламывать приходилось, опыт есть… — Герман еще более оживился, азартно потер ладонь о ладонь. — Вот поэтому жду какое-то время, фиксирую еще пару раз ее взгляд и принимаю решение атаковать. А дальше просто: захожу левым виражом, сближаюсь и конкретно интересуюсь: по какому-такому праву ты, милая, меня своими пеленгаторами облучаешь? Смеется: а может, не вас, а вашего приятеля? Но я-то сразу усёк, что туфтит: не с Вовочкиной рожей привлекать внимание таких тёлок. Я быстренько у нее билетик изъял, сунул его Якушу и на ее место спровадил. После фильма до дому проводил. По дороге поездил тёлке по ушам: плел про будущее пилота международных авиалиний, про его положение в обществе, ну и все такое… Бабы на такие разговоры падки, им что не насочиняй, все за чистую монету принимают, дурёхи.

— А она что рассказывала? — равнодушно поинтересовался Сергей, болтовня Юдина начинала надоедать.

— Да всё про училище расспрашивала, про учебу, а про себя-то не особо… Но это вопрос времени. Для начала я ту мочалку на сегодняшний вечер пригласил. Удивилась даже: а что, разве можно посторонним? А сама, гляжу, аж цветет и тут же соглашается. Другая бы поломалась для порядка: как, мол, так? Едва законтачили, а уже в гости, а эта сразу оттяпала: приду, жди! Оно и понятно: с медицинской точки зрения мы народ здоровый, чистоплотный — вряд ли чем можем наградить… И потом, у нее явный замах на летуна, ведь этот контингент — денежный, а современным овцам что нужно прежде всего? Дензнаки, дензнаки и еще раз дензнаки, бабки, проще говоря… Ну и потом сразу видно, что на меня запала, оно и немудрено, я ведь не какая-нибудь шушера, а супермен: могу и пальто подать, и в морду дать… Но герла', конечно, не простая, сама себе на уме, так что повозиться придется… — красивый рот Германа пополз в ухмылке. — Но, наше дело правое, мы победим: выезд на природу, шашлычок под коньячок, а когда окосеет — тогда и дуру можно загнать под шкуру… Приемчик испытанный и надежный.

— Ох и пошляк же ты, Герка, всё обгадишь! — брезгливо поморщился Сергей. — Теорию своего забулдыжного кэпа никак забыть не можешь. Но не всё в этой жизни измеряется деньгами да шашлыками, есть еще и другие приоритеты…

— Па-а-а-адумаешь, какие мы чистоплюи… — презрительно протянул тот и отошел.

Вскоре появился Максим:

— Ну, сдавай пост, охрана общественного порядка, — он принялся развязывать тесемки, снимая с рукава Сергея повязку дежурного. — Иди, покажи, старик, как умеют танцевать курсанты двадцать шестой. Но в это время откуда-то вывернулся старшина роты Логинов:

— Слушай, Романов, тебя чё-то ротный ищет, давай быстро к нему.

— В чем еще дело? — досадливо спросил Сергей.

— Дак он мне не докладал.

Фомина Сергей нашел у телефона, зажав трубку ладонью, тот бросил ему:

— Подожди… — а сам продолжал, перекрикивая грохот музыки. — Да, да, все в порядке, операция прошла успешно, не волнуйтесь. Сейчас пришлю за вами старшину его учебной группы, он проводит до училища. Ждите у выхода в город, — командир повесил трубку, повернулся к Сергею. — Срочно беги в аэропорт, прилетела мать Виктора Дольского, встретишь и проводишь в санчасть. Из-за простого аппендицита такой шум, что аж из Магадана примчалась…

— Понял, сейчас приведу, — Сергей повернулся.

— Шинель накинь, а то еще раздетым отправишься, — крикнул ему вслед ротный.

Когда Сергей вернулся в актовый зал, праздник был в самом разгаре. Протолкавшись сквозь плотную толпу курсантов и студентов, он остановился ошеломленный — этого он никак не мог ожидать. Рядом с Германом Юдиным, прерывисто дыша после только что закончившегося быстрого танца, разгоряченная, высокая, стройная, стояла Ольга. Находясь чуть сбоку, Сергей в упор смотрел на нее. Почувствовав на себе взгляд, она повернулась, и когда увидела Сергея, ее губы дрогнули, по лицу пробежала радостная улыбка.

— Ты… Вы… Как ты здесь оказалась? — еще не веря своим глазам, произнес он.

Она окинула его пристальным взглядом.

— Здравствуй, Сергей.

Он взял ее под руку, отвел в сторону. Ошарашенный не меньше Сергея, Герман следовал неотступно, на своем затылке тот ощущал его напряженное дыхание. Ольга подняла чуть встревоженный взгляд на Сергея:

— Ты рад, что мы встретились?

— Еще спрашиваешь! Я искал тебя везде: в институте, в училище…

— А я была в третьей горбольнице на медсестринской практике. Благодари Германа, — она с улыбкой кивнула на Юдина, молча стоявшего рядом, — это он пригласил меня на ваш праздник, одна бы я ни за что не решилась приехать. Ты уж прости, Герман, что я немного слукавила, разыграла спектакль, — она дружески тронула его за локоть. Но он стоял молча, с видимым усилием сохраняя на лице выражение полного равнодушия. Потом вдруг спросил, коротко и пристально глянув на Ольгу:

— Значит, вы давно знакомы? Теперь понятно, почему ты так стремилась попасть в училище…Что ж, благодарю, первый раз побывал в роли живца… — его губы тронула ироничная улыбка, но в глазах, Сергей видел отчетливо, промелькнула тень злобы. Юдин хотел еще что-то добавить, но в это время грянул ансамбль, и он, склонив голову в галантном поклоне и прищелкнув каблуками, сделал шаг навстречу Ольге. Она с легкой улыбкой отстранилась от него и положила руки на плечи Сергея. Они тут же закружились в танце. Несколько мгновений Герман стоял на месте, не меняя позы, краска жгучей досады медленно заливала его лицо. Потом как-то обмяк и пошел прочь, бесцеремонно расталкивая широкими плечами танцующих.

Не сводя глаз с лица Сергея, Ольга проговорила:

— Я очень надеялась, что встречу тебя, иначе бы не пришла.

Сергей с волнением всматривался в ее прекрасное лицо, ощущал на себе волнующую близость девичьих рук. Спросил:

— Чем все закончилось в тот вечер?

— Пока мы ехали, состояние больной ухудшилось. Я сдала ее в «скорую помощь» и пошла домой. Вот и вся история. Очень жаль, что все так получилось…

— Но теперь-то мы встретились.

— Встретились. Я так рада, Сережа.

— Герман обиделся, ушел из зала.

— Ничего, он уже приглашал меня несколько раз.

Танец закончился. Старший лейтенант Фомин, распорядитель на празднике, вышел в центр зала, поднял руку:

— Не кажется ли вам, друзья, что пора дать ансамблю отдохнуть?

— Дать, дать! Правильно! — раздались отовсюду голоса.

— Вот и чудесно. Поэтому объявляю конкурс на лучшее исполнение музыкального произведения, — при этих словах офицер положил руку на полированную крышку огромного концертного рояля. — Итак, кто первый? — он подождал с минуту. — Значит смелых нет ни среди будущих летчиков, ни среди будущих учителей? Что ж, тогда придется тряхнуть стариной мне!

Офицер устроился перед роялем на стульчике, поработал пальцами, разминая, затем опустил их на клавиши и взял несколько пробных аккордов. Звуки хорошо настроенного инструмента были высокими и чистыми. Потом музыка полилась широкой нескончаемой волной.

Сергей во все глаза смотрел на командира. И куда только подевался строгий, чуть замкнутый строевой офицер, «ротный Фома», как прозвали его курсанты. В эту минуту перед ними был вдохновенный музыкант. Одно за другим, почти без пауз, Фомин исполнил несколько классических произведений.

— Это — Бах… Это — Чайковский… А это уже Рахманинов… — в волнении сжав руку Сергея, Ольга негромко комментировала игру старшего лейтенанта. А когда он закончил играть, спросила. — Это ваш командир, Сережа?

— Да, — уважительно кивнул он.

— Нечасто в наше время встретишь такого офицера…

— Скажи, Оля, — Сергей внимательно смотрел ей в лицо. — А откуда ты так хорошо знаешь, что он сейчас играл?

— У меня за плечами музыкальная школа. Когда-то я тоже неплохо играла на фортепиано.

— Так в чем же дело? — Сергей обрадованно воззрился на нее. — Может быть, и сейчас сыграешь, а?

— Я, конечно, могла бы, — девушка чуть смутилась. — Но как это будет выглядеть, ведь никого здесь не знаю…

— А здесь никто никого не знает, в этом-то и вся прелесть, — Сергей повлек Ольгу за руку. — Пошли, пошли, не надо стесняться.

Ольга опустилась на круглый вращающийся стульчик и на мгновение, как видно сосредоточиваясь, прикрыла глаза. Потом, слегка откинувшись и разбросав при этом по спине светло-каштановую волну вьющихся волос, вдруг резко и энергично бросила пальцы на клавиши. Торжественные гордые звуки волнами поплыли по притихшему залу. Девушка играла Бетховена.

Сергей вдруг почувствовал, как его локоть крепко сжали. Рядом стоял Герман и напряженно улыбался.

— Отойдем на пару слов, Серж.

— А подождать никак нельзя? — досадливо отмахнулся тот.

— Нельзя… Всего лишь один вопрос, и ты свободен.

— Вечно ты, Герка…

— Давай, давай!

Они отошли к стене.

— Что всё это значит, Романов? — Юдин взял Сергея за пуговицу кителя. — Изволь объясниться.

— Не понял, что я тебе должен объяснить?

— Да то самое. Я снимаю в городе тёлку, привожу ее сюда, нарезаю вокруг нее виражи, а ты влезаешь в чужой монастырь и портишь мне всю обедню.

— Но ты ведь знаешь теперь, что мы давно знакомы и она из-за меня пришла сюда.

— Тогда почему эта шлюха ничего не сказала об этом?

— Ты сказал — шлюха?! — побледнел Сергей.

— Ну а кто же она больше? Виснет, сучка, на каждом!

— Сучка?! — Сергей вдруг ощутил, как кулаки привычно наливаются тяжелым свинцом. Это было то самое чувство, которое она испытывал всякий раз, когда готовился к рукопашному бою. — Пойдем-ка наверх, в музей, здесь не место для такого разговора, — Сергей взял Юдина за рукав.

— Чего ты? Отпусти. Вцепился, клещ!

— Я говорю — пойдем наверх! — Сергей с силой сдавил запястье Германа. Тот несколько секунд изучающе смотрел на него, потом процедил:

— Сатисфакции желаешь? А ты, часом, не из дворянского роду-племени, Романов?

— Как раз наоборот — из крестьянского, — твердо произнес Сергей. — Поэтому начистить рыло столичному хаму могу без всяких церемоний!

Юдин презрительно усмехнулся:

— На словах — ты Лев Толстой, а на деле — хрен простой! Языком молоть, не мешки ворочать!

— Пошли, пошли, там разберемся и про хрен, и про мешки…

— Не спеши на тот свет, там девок нет!

— Так ты пойдешь или будешь гнать пургу, как последний трус?

— Ну идем, если не боишься. Только сразу предупреждаю, Романов, проявишь хотя бы малейшую агрессию, зацеплю на шке'нтель и размажу по стене. Уяснил?

— Уяснил.

Они поднялись в холл училищного музея, расположенного на втором этаже. Сдавив руку Германа еще сильнее, Сергей резким рывком повернул его к себе лицом, медленно и отчетливо проговорил:

— Повтори, что ты сказал внизу.

— Шлюха и блудливая сучка, — со спокойным вызовом сказал Герман. — И видит бог, я долго терпел, получи, сельпо-тундра!

Как не был натренирован Сергей, а защитный блок все же поставить не успел, сумел лишь чуть уклониться, иначе кулак Юдина угодил бы точно в переносицу. Герман оказался более стремительным, чем можно было ожидать. От мощного удара Сергей качнулся в сторону, но устоял. И тут же последовал второй удар, еще более сильный, в голове разлился переливчатый звон. Сергей медленно приходил в себя, смутно, словно в тумане, различая перед собой лицо Юдина. Отняв руку от горящей челюсти, тряхнул головой, произнес:

— Щенок! Разве так бьют? А еще моряк… Смотри, как это умеет десантура!

Короткий неуловимый взмах правой руки по косой траектории. Ребро правой ладони угодило Юдину в челюсть — этим отработанным до автоматизма ударом Сергей в «учебке» разбивал стопу из трех кирпичей. Коротко хрюкнув, Герман во весь рост рухнул на пол, сунулся лицом в паркет, но тут же стал подниматься. Продолжая стоять в боевой стойке и переводя бурное дыхание, Сергей ждал, добивать лежачего было не в его правилах. Холл музея, до этого полутемный, внезапно осветился ярким светом огромной люстры. У входа стоял Фомин, за его спиной высился старшина роты Логинов и еще кто-то.

— Не сметь! Слышите, Романов? Не сметь бить! — командир роты гневно смотрел на курсанта. И тот опустил занесенную для удара руку.

Через несколько минут Сергей спустился в актовый зал. Ольгу он нашел одиноко стоявшей у стены, ее глаза светились тревогой.

— Ну, где ты пропал, Сережа? Стою здесь одна, никого не знаю. И Герман исчез… О, Боже! Что с тобой, кто это тебя так?

— Нам надо уйти отсюда, Оля, — сдержанно произнес Сергей. И она вдруг почувствовала, как непросто дается ему это спокойствие.

— Кто тебя ударил? За что?

— Я тебе потом все объясню, а сейчас мы должны уйти. Прошу тебя.

— Пошли, — Ольга сделала шаг, остановилась. — А ты можешь уйти, претензий к тебе не возникнет?

— Ничего, идем.

В гардеробе он получил по номерку ее шубу, отыскал свою шинель. Они вышли на улицу, и Сергей жадно вдохнул морозный освежающий воздух.

— Застегнись, Сережа, простудишься, — она запахнула на нем шинель. Сергей нагнулся, взял ладонью пригоршню снега, приложил к пылающему лицу. Сразу стало легче. Они молча простояли несколько минут.

— Теперь все хорошо, — он отбросил снег, взял девушку под руку.

— Ну, а сейчас ты можешь объяснить, что произошло?

— Так, ерунда, малость поговорили с Германом…

— А подробнее? — Ольга напряженно ждала ответа.

— Как-нибудь потом расскажу… — ответил Сергей.

***

В кабинете начальника училища полковника Симакова все было под стать суровому характеру его хозяина. Обстановка подчеркнуто-простая: большой шкаф матового дерева, забитый учебниками, справочниками и папками. Десятка полтора стульев, расставленных вокруг длинного стола, на котором смонтирован селектор переговорного «телето'лка». На одной стене портреты Чкалова и Громова, на другой — снимок военной поры: тройка бомбардировщиков Пе-2 в крутом пикировании. Из раскрытых бомболюков только что высыпались бомбы. Фотопулемет истребителя, осуществляющего сопровождение и прикрытие «пешки», бесстрастно зафиксировал драматичный факт устремившейся к земле смерти, облаченной в стальные каплевидные тела осколочных фугасов.

— Скажите мне, бывший старшина Романов, как вы докатились до мордобоя? — спросил полковник, сурово глядя на вытянувшегося у двери Сергея. — Я сейчас изучал ваше личное дело: вы были младшим командиром, воспитателем солдат. Служили в элитных войсках Вооруженных Сил. Вы десантник, тем более — разведчик. Принимали участие в боевых действиях, имеете государственные награды. И вам как никому должно быть знакомо чувство войскового товарищества. Но здесь не армия, не война, поэтому и вопрос решается проще: очистить от вас и вам подобных наше училище. Самолетом может управлять лишь тот, кто научился хорошо управлять собой! Эти слова принадлежат великому летчику Михаилу Громову, а уж он-то знал, что говорил…

Сергей стоял, уставившись в пол. Симаков терпеливо ждал.

— Поднимите голову и извольте смотреть прямо. Умели шкодить, умейте держать ответ. Докладывайте, из-за чего произошла драка? — глаза полковника сузились, его высокий лоб прорезала глубокая морщина.

Сергей молчал, понимая, что все кончено. Раз его назвали бывшим старшиной, то вряд ли теперь имеет смысл говорить что-либо в свое оправдание.

— Вы намерены отвечать? — начальник училища возвысил голос.

— Могу сказать только одно, товарищ полковник, — наконец произнес Сергей. — Я и курсант Юдин… Словом, мы поговорили по-мужски… Больше мне нечего добавить.

Словно подводя итог этого общения, Симаков пристукнул по столу ладонью и сухо произнес:

— Вы свободны, курсант Романов. Я по три раза вопросов не задаю.

Сергей медленным шагом вышел из кабинета. Рота встретила его молчаливым сочувствием. Максим Кленов подошел, сел рядом и, положив руку на плечо, тихо, словно извиняясь, сказал:

— Ничего, старик, может, все еще обойдется. Не надо падать духом, ты ведь десантник.

— Нет, Макс, теперь труба. Выставят. А я даже слова за себя не сказал. Впрочем, какая разница? Симаков с самого начала назвал меня бывшим курсантом…

— Как это бывшим? Он что, уже все решил?

— Судя по-всему — да.

— И ты не объяснил, как все было? Рехнулся, что ли?! — Максим решительно встал.

— Куда ты? — спросил Сергей.

— Куда надо!

Полковник Симаков уже собирался уходить из кабинета, как в дверь настойчиво постучали.

— Войдите, — разрешил начальник училища. Вошедший вытянулся у двери, четко доложил:

— Курсант двадцать шестой учебной роты Кленов.

— Слушаю вас.

— Товарищ полковник, здесь только что был старшина моей группы Романов… Он… Вы его… Он уже отчислен? — запутался в словах Максим.

— Можно сказать — да, — полковник подошел ближе, всмотрелся в глаза мальчишки, стоявшего перед ним. — А в чем, собственно, дело?

— Он вам не рассказал, как все было… — задохнулся Максим. — Романов не виноват. Понимаете, товарищ полковник… Оскорбили человека… В нашем училище оскорбили девушку… Оскорбили грязно и подло! Сергей искал ее столько времени. Нельзя же так… Рубить с плеча…

— Вы присядьте для начала, Кленов. Давайте-ка все по порядку и, по возможности, спокойно. Уже очень скоро вам будут доверять человеческие жизни, поэтому учитесь управлять эмоциями.

Сергей со страхом ожидал приказа по училищу. И вот он, отпечатанный на стандартном листе бумаги, в руке командира роты:

–…Учитывая хорошую успеваемость, а также примерное поведение до вышеизложенного случая, приказываю:

Курсанта старшину Романова С. А., с занимаемой должности снять, объявить строгий выговор с занесением в личное дело и оставить в училище до первого замечания. Курсанту Юдину Г. В., объявить строгий выговор с занесением в личное дело, перевести в двадцать пятую учебную роту и оставить в училище также до первого замечания.

Сергей судорожно перевел дыхание, сердце неистово колотилось в груди.

Глава 5

Сергей и Ольга возвращались с катка. Падал большими хлопьями снег, было не холодно и, так же как на катке, улицы густо заполнены народом.

— Устала? — Сергей поправил на плече спортивную сумку с коньками.

— Немного.

— Сегодня суббота, завтра подольше поспишь, отдохнешь. Так что торопиться некуда, погуляем.

— Послушай Сережа, — Ольга неожиданно остановилась. — А давай пойдем ко мне. У тебя ведь до девяти увольнение, а сейчас только начало седьмого.

— В таком затрапезном виде? Нет! — решительно запротестовал он. — Знатьё, так я бы «парадку» надел. Может, лучше в другой раз, а?

— Никаких других! Мы идем сейчас, тем более, что уже почти пришли. И вид у тебя вполне респектабельный.

На звонок открыли сразу, словно поджидали. В дверном проеме стоял высокий мальчик лет двенадцати, Сергей понял, что это брат Ольги, сходство было в овале лица и в губах.

— Вот, знакомься, это — Сергей, — она подтолкнула брата поближе. Слегка смутившись, тот хрипловато произнес:

— Олег.

Они обменялись рукопожатием.

— Ты не думай, Сережа, что у него бас, это обычная ангина, — улыбнулась Ольга. — Ему приказано сидеть дома и лечить горло.

— Приказано, приказано… — Олег с возмущением глянул на сестру. — Никакой ангины уже давно нет, сама все выдумываешь и докладываешь папе.

— Ничего, братик, профилактика еще никому не помешала, — Ольга шлепнула его по затылку. — Ну, марш в свою комнату. Раздевайся, Сережа, проходи.

Сергей помог ей снять коротенькую дубленку, поискал глазами место на вешалке и остолбенел: на крючке, куда он только что собирался ее повесить, висела шинель, окантованная по контуру ворота красной каймой.

«Генерал-майор», — как-то даже опасливо посмотрел Сергей на погон с зигзагом-молнией и крупной вышитой звездой на нем. Он осторожно пристроил свою куртку подальше от шинели, непроизвольно поправил одежду.

Они прошли в комнату, Ольга указала Сергею на большое мягкое кресло:

— Присаживайся, Сережа. Вот журналы, газеты, не скучай, а я сейчас.

Она вышла. Сергей стал осматриваться. Освещенная теплым светом хрустальной люстры большая зала была обставлена со сдержанным вкусом: книжный шкаф светлого дерева с обширной библиотекой, просторный сервант с посудой, объемный стол с вазой-ладьей, стулья с темно-коричневой обивкой, два кресла по углам, журнальный столик. На стенах картины и чеканка. В горшочках цветы с длинными вьющимися стеблями. Заботливо ухоженная комната веяла спокойным уютом.

— Давайте знакомиться! — неожиданно раздался за спиной Сергея негромкий дружелюбный голос. Он оглянулся. У входа стояла миловидная женщина среднего роста, одетая по-домашнему. Слегка наклонив голову с уложенными узлом светлыми волосами, она с легкой улыбкой смотрела на оробевшего гостя. На ее еще довольно свежем лице явно проступали черты юной красоты дочери, Ольга была весьма похожа на мать. Сергей встал, сделал шаг вперед, остановился, растерянный.

— Ну, что же вы? Смелее! Меня зовут Валентина Андреевна, а вас Сергей Романов, верно? Вот видите, я кое-что уже знаю, — она дружески прикоснулась к его плечу. — Наконец-то дочь удосужилась познакомить мать со своим молодым человеком. Спасибо, что зашли, Сергей. Однако, чем бы вас занять? Ольги не будет минут двадцать, прогнала меня из кухни, желает приготовить ужин сама… Я этому рада, предзнаменование неплохое… Вот что, Сергей, помогите-ка мне передвинуть стол, а сами отправляйтесь в Ольгину келью, там и стерео-музыка, и магнитофон, а в помощь я пришлю вам Олега.

Сергей облегченно вздохнул, всё оказалось значительно проще, чем он ожидал.

— Кто у вас родители? — спросила за ужином Валентина Андреевна.

— Отец геолог, точнее — автомеханик геологоразведочной партии, мама техник-геофизик, работают почти всегда вместе, всё поле.

— Поле — это, кажется, сезон геологических работ?

— Совершенно верно. И я с ними с самого детства в тайге: то с матерью на полигоне, то с отцом в вездеходе. Так и путешествовали, только сестры дома оставались да бабушка.

— Мы вот тоже попутешествовали: и в Белоруссии служили, и в Германии, и в Латвии, а четыре года назад прибыли в Омск, — Валентина Андреевна пододвинула поближе к гостю вазу с вареньем, поинтересовалась. — У вас, Сергей, вероятно, большая квартира, раз столько домочадцев?

— Нет, у нас частный дом в пригороде Горноозерска, — ответил он. — При нем участок земли, родители любят возиться в огороде, да и мы с сестрами не остаемся в стороне.

— Ну, а сестры чем занимаются?

— Саша и Зоя — обе школьницы.

— У них, мама, на севере области водятся белые олени, — сказала Ольга. — Только я забыла, как их называют.

— Сокжои, — пояснил Сергей. — Но это большая редкость — белый сокжой, из тысячи — один.

— Что, совершенно белые? — удивилась Валентина Андреевна.

— Да, абсолютно.

— У эвенков Забайкалья есть очень красивая легенда, — Ольга тепло и чуть задумчиво улыбнулась. — Белый олень-спаситель приходит на помощь, когда людям грозит неминуемая гибель… Ее рассказал один старый охотник… Напомни, Сережа, как его зовут?

— Очитуха Кочени'ль — с грустинкой промолвил он. — Это старинный друг отца и мой наставник, я у него многому научился.

— Да, всё это очень интересно… Ну, а как вам здесь, в нашем городе?

Сергей неопределенно пожал плечами:

— Город, кажется, неплохой. Но я его еще мало знаю — в увольнения отпускают нечасто.

— А как обстоит дело с учебой, после армии, наверное, трудновато?

— Ничего, справляемся потихоньку.

— Все-таки это очень серьезно — быть летчиком. Представляю, сколько всего нужно знать, чтобы управлять самолетом.

— Да, заниматься приходится много, — подтвердил Сергей. — Большинство предметов основано на математике, физике, и особенно, на геометрии и тригонометрии — всё «сэвэже'» базируется на этих дисциплинах.

— Сэвэже, что это? — прислушалась к странному звучанию термина Валентина Андреевна.

— Это аббревиатура нашего основного предмета — самолетовождения, — пояснил Сергей. — Проще говоря, штурманская подготовка.

— Трудный предмет? — поинтересовалась и Ольга.

— Очень. Не сразу дается, сплошные формулы… Расчеты на логарифмической навигационной линейке направления ветра, углов сноса, курсов, пеленгов, скоростей, глиссад снижения… И всё это надо успеть буквально за секунды — ведь самолет-то летит. У нас даже присказка есть: «Кто освоил «сэвэжэ», тот почти пилот уже». А еще преподают сопромат, металловедение, конструкцию самолета и двигателя, радиосвязь, метеорологию, английский язык, ведь кто-то в будущем станет пилотом международных авиалиний. Много предметов и на военной кафедре, выпускникам присваивают звание — лейтенант запаса. Так что можно устроиться и в военной авиации.

— Летаете уже, Сергей?

— Пока нет, ближе к лету поедем на аэродром Калачинск, там и начнем. Но до этого надо будет пройти парашютную подготовку.

— А не страшно прыгать?

— Нет, этим я занимался в армии, привык.

— Жаль, что папы нет дома, снова в отъезде, — сказала Ольга. — Он, правда, артиллерист, к авиации не имеет отношения, но общую тему для разговора вы бы с ним, пожалуй, нашли.

«А, может оно и к лучшему», — подумал с облегчением Сергей. Ему, вчерашнему солдату беседовать с генералом было как-то не с руки. Но в то же время он отчетливо понимал, что в будущем это неизбежно.

Еще какое-то время длилось вечернее застолье. Большие настенные часы мелодично и увесисто отсчитали восемь ударов. Сергей поднялся, сожалеюще произнес:

— Ну, мне пора, личное время уже заканчивается.

— Вы почаще приходите к нам, Сергей, — сказала Валентина Андреевна.

— Спасибо, за приглашение. Но все зависит от успеваемости, увольнения за просто так не дают.

— Вот и прекрасно, — засмеялась она, — значит у вас есть стимул учиться на одни пятерки.

— Я провожу тебя недалеко, — Ольга принялась натягивать сапоги. Сергей подал ей шубу и, одеваясь сам, вдруг ощутил, что ему не хочется уходить из этого теплого гостеприимного дома в неуютную казарму.

Они вышли из подъезда. Снег все сыпал, только теперь он был гуще. Под фонарем, освещающим фасад здания, Сергей остановился, нежно обнял Ольгу.

— Ты почему не сказала, что твой отец генерал? Я даже испугался, когда увидел его шинель. За два года службы близко видел генерала раза три, не больше. Это был наш комдив Самойлов.

— Папа и сам, наверное, еще страшится своих погон. Он ведь у нас молодой генерал, совсем недавно из академии Генштаба вернулся. Представляешь, в его возрасте отсидеть целый год за партой. Непостижимо.

— А кто он по должности?

— Командующий артиллерией Сибирского военного округа, — пояснила Ольга.

— Понятно, — уважительно кивнул Сергей. Поколебавшись, спросил, — А кто по специальности твоя мать?

— Мама — кандидат юридических наук, декан Омского юрфака.

— Н-да… Семья у вас, прямо скажем, нерядовая: мать — декан-юрист, отец — генерал-артиллерист, — подытожил Сергей. — Видишь, я даже рифмами заговорил…

Ольга на это лишь усмехнулась. А Сергей, чуть поколебавшись, уточнил насмешливо и одновременно настороженно. — Ну и как, прошел я смотрины, нет?

— Какие еще смотрины?

— Но ты же прекрасно понимаешь, о чем я… Смотрины жениха.

— Но, насколько мне известно, смотрины проходят невесты, а не женихи…

— В нашем случае — все наоборот! — незыблемо и уже без улыбки заявил Сергей.

— То есть ты — мой жених? — искренне подивилась Ольга.

— Абсолютно точно, я — твой жених, а ты — моя невеста!

Она долго-долго молчала, неотрывно глядя на него, снег ложился на ее длинные густые ресницы, таял. Наконец произнесла с очень серьезным выражением лица:

— Что касается первого вопроса, то отвечу так: маме ты очень понравился, а, следовательно, смотрины прошел. Уверена, что и папа не думал бы по-иному, взгляды моих родителей чаще всего — совпадают. А по поводу второго вопроса скажу так: рановато нам думать про жениха и невесту, Сережа. Мы ведь еще так мало знаем друг дружку… Не обижайся, я говорю, как есть.

Медленно и сурово он произнес:

— Это ты про себя сказала. А вот я совершенно точно знаю, что ты — моя судьба! И никто мне больше не нужен! — и завидя, что Ольга что-то хочет ответить, порывисто шагнул к ней, обнял и прикипел к губам в долгом поцелуе. И она, горячо отвечая, обхватила его плечи, приникла к груди.

Нескоро они разомкнули объятия. Переводя дыхание, как после бега, Сергей умоляюще попросил:

— Ничего не говори, молчи! Я знаю… нет, я уверен, что ты еще придешь к тому, к чему уже пришел я… А, теперь давай прощаться, а то тебя мать ждет, тревожится.

— Постоим еще минут пять…

— Мне надо спешить, родная. Я ведь тебе объяснил, что это такое — остаться в училище до первого замечания, — он озабоченно посмотрел на часы. — Тем более, что сегодня на КПП дежурит наш ротный Фома.

— Сейчас пойдешь… — она медлила, что-то напряженно обдумывая, потом спросила. — Сережа, я догадываюсь, что драка с Германом произошла из-за меня, а что конкретно послужило причиной, ты можешь, наконец, это объяснить?

— Не могу… — он неловко подбирал слова. — А точнее — не хочу. Одно скажу: Юдин получил по заслугам.

Она помолчала, осмысливая услышанное, потом тихо проронила:

— А теперь еще раз поцелуй меня и беги, не то действительно опоздаешь.

Их губы снова слились в страстном, и, казалось, бесконечном поцелуе.

— Всё, я пошел, до скорой встречи, Оленька! — Сергей в который уже раз ощутил, что ему необходимо сделать огромное усилие, чтобы отстранился от девушки.

— Счастливо, мой любимый!

Он повернулся и бросился бежать по тротуару к автобусной остановке. Оглянувшись на повороте, еще успел различить в коловерти бесконечного снега стройную фигуру Ольги.

Глава 6

В это раннее майское утро курсант Максим Кленов проснулся задолго до общего подъема. Сердце гулко колотилось от того, что сон был тревожным, прерывистым. Натянув на себя брюки, ботинки, и захватив куртку, осторожно, стараясь не разбудить товарищей, он выбрался наружу. Палаточный городок спал. Стояла звонкая тревожная тишина, какая бывает всего лишь несколько минут перед встречей земли с солнцем. На траве, на молодой зелени подлеска — повсюду серебрилась обильная роса, верный признак хорошей погоды. Максим подошел к умывальнику — длинной горизонтальной трубе со множеством кранов, холодная вода обожгла тело. Фыркая от удовольствия, он долго мылся, ощущая, как начинает играть разогнанная холодной водой кровь. И еще кое-что ощущалось, но это «кое-что» было где-то глубоко внутри, и Максим старался как можно меньше думать о нем, стремился запрятать еще глубже.

Этим чувством был страх, медленно и неуклонно заполнивший все существо парня. А еще вопрос родился в подсознании и высветился неумолимо: «А смогу ли я?» Ведь если «смогу», то всё, к чему так привык за девять месяцев трудной учебы, будет продолжаться: теоретическая и физическая подготовка, полеты на тренажере, зачеты, сессии, семестры, законы Бернулли, Клайперона и многие другие, на основе которых держится в воздухе самолет, редкие увольнения в город, замкнутый мир единодушного коллектива одержимого мечтой о небе… А если «не смогу», то все исчезнет как мираж, и заключительным этапом первого курса летного училища станет упаковка чемодана и оформление проездных документов в один конец, до есть домой. И мечта стать пилотом, чтобы заменить погибшего летчика-отца, так и останется неосуществленной мечтой.

Максим вернулся в палатку. Двое курсантов и старшина группы Романов спали крепким сном. Глянув на безмятежно посапывающего на топчане Сергея, Максим подумал: «Ну и нервы! Дрыхнет как ни в чем не бывало! Впрочем, тридцать прыжков — это говорит о многом. Сегодня он совершит тридцать первый, завтра — тридцать второй, тридцать третий… А смогу ли я уже через какой-то час шагнуть в километровую пустоту?»

Тем временем над горизонтом показался тоненький ободок малинового солнечного диска. Где-то послышался недолгий четкий бой перепелки. На дальнем озере загоготали гуси. Посвистывая узенькими крыльями, низко над землей пронесся табунок стремительных уток-чирков, шарахнулся, чего-то испугавшись, и сгорел в золотом пламени восхода.

Максим откинул полог палатки, подавляя тревогу и страх напускной бравадой, гаркнул во все горло:

— Подъем, мужчины, вас ждут великие дела!

***

А вскоре окрестные поля и кудрявые березовые перелески наполнились рокотом запускаемых авиационных моторов. Мощный гул поплыл над проснувшейся землей, разнесся на десятки верст по округе. В палаточном городке суета, топот множества ног, громкие выкрики команд.

–Товарищи курсанты! — инструктор парашютной службы Королёв обвел придирчиво-внимательным взглядом строй первокурсников. — Сегодня для многих из вас первый прыжок с парашютом. Я имею их почти две тысячи, но никогда не смогу забыть первого, потому что первый прыжок — это испытание воли и мужества, которые являются основными чертами характера будущего пилота. Навсегда запомнится первый прыжок и вам. А сейчас всем получить парашюты, готовиться… и — по самолетам. Еще раз внимательно обдумайте все действия, вспомните до мелочей все то, чему вас учили. Желаю всем мягкого приземления.

Ан-2, коротко разбежавшись, ушел в небо. Сабельно кромсая искрящийся солнечный воздух лопастями винта, самолет споро набирал высоту, потом лег в пологий вираж, выходя в точку выброски. Из-под правого крыла медленно выплывал обширный луг учебного аэродрома, отороченный по контуру густыми зелеными березняками. Пора было готовиться к прыжку. И только сейчас Максим окончательно убедился, что ему действительно страшно и преодолеть этот противный липкий страх, пожалуй, не по силам. Да, точно: неуправляемо дрожали кончики пальцев, под шелковой прокладкой подшлемника он явственно ощутил испарину.

Максим поднял голову, осмотрелся. Курсантов было двенадцать, почти все прыгали первый раз и сидели напряженно, с заметно побледневшими лицами, с неподвижно-стеклянными глазами. Лишь взгляд Сергея Романова, расположившегося перед самым люком, не выказывал никакого волнения. Равнодушно, и как-то даже сонно он глядел в иллюминатор самолета. Чтобы хоть чем-то занять дрожащие руки, Максим стал поправлять лямки подвесной системы парашюта.

Высота тысяча метров. Целый километр голубой бездны под ногами! На шпангоуте-переборке хвостового отсека загорелся желтый плафон-сигнал — «приготовиться!». Инструктор встал, открыл внутрь фюзеляжа дверцу десантного люка, зафиксировал ее резиновым тросиком с колечком. Бешеный поток холодного воздуха ворвался в тесное нутро самолета. Выставив носок десантного ботинка за нижний срез люка, Королев «прицеливался», держась одной рукой за борт, другой крепко сжимая плечо Сергея, которому было приказано первым покинуть самолет, чтобы подать пример неопытной молодежи.

Но где же она, наконец, эта точка отделения? Глаза Королева прищурены, поток воздуха крупно морщит его лицо. За спиной инструктора треплется фал страховочной системы, пристегнутый карабином к десантному тросу, висящему под потолком. И вот она, зеленая вспышка плафона и резкий рев сирены «пошел!»

— Давай! — скорее понял по движению губ инструктора, нежели расслышал Сергей. Рука на его плече разжалась, и теперь только ноги соединяли его с самолетом.

— За мной, гвардия! — Сергей мимолетно обернулся внутрь, затем упруго и привычно оттолкнувшись, бросился в пустоту. Перед глазами Максима мелькнул оранжевый чехол раскрывающегося купола его парашюта и задохнувшись от ужаса прозрачно-синей бездны, разверзшейся под ногами, он шагнул вслед за Сергеем. Сначала далеко внизу косо пронеслась земля, затем самолет, вертикально уходящий в синее небо. Хлопок купола, динамический удар после его раскрытия, рывок упруго натянувшихся строп… и — курсант повис на лямках подвесной системы.

Странная глубокая тишина окружала теперь его. Онемевший Максим медленно приходил в себя, потрясенно осматривался. Поднял голову. Над ним парил огромный белоснежный купол, прошитый по полусфере силовыми тесьмами, словно меридианами. Туго пружинили стропы, слегка покачивало, вокруг был необъятный простор. И неистовая радость вдруг охватила все существо Максима — настолько прочно слилась его душа с синим небом в это прекрасное весеннее утро. А еще неуемная гордость рвалась наружу, стремилась из его переполненной счастьем души: он сделал это! Он преодолел себя! Он сломал собственный страх!

Перед самым приземлением неожиданно рванул порыв ветра. Стремительно надвигаясь, земля понеслась навстречу.

— Ноги вместе! — донесся до него предупреждающий крик уже приземлившегося Сергея. — Развернись по ветру!

Но отреагировать Максим не успел, ударившись ступнями, он полетел кувырком и упал навзничь. Его тут же потащило пузырящимся куполом. Отстегнув запасной парашют и скинув с плеч лямки основного, Сергей бросился на помощь. Когда он подоспел, Максима уже проволокло метров пятьдесят.

— Серега, придави его к земле, не могу погасить! — Максим отчаянно наматывал на левую руку несколько строп. Сергей забежал вперед и схватил купол за уздечку полюсного отверстия. Парашют покорно обмяк и лег, словно огромный кузнечный мех, из которого разом выпустили воздух. Максим лежал неподвижно, лицом к небу, закусив нижнюю губу. Путаясь в стропах, Сергей подбежал к другу.

— Что с тобой, гуран?

— Ничего.

— Вставай.

— Не хочу.

— Не хочешь или не можешь? — он присел рядом с ним, всмотрелся тревожно.

— Могу, но не хочу.

— Да что случилось, Макс? — начал было Сергей, но тут же осекся, увидев глаза друга, полные счастливых слез.

— Эх ты, сухарь столетний, да неужели ты ничего не понял? — Максим встал на колени, словно инок на молебне, с его плеч свисали капроновые лямки подвесной системы, на перемазанном землей лице взволнованно светились глаза, струйки пота стекали из-под кожаного шлема, оставляли на щеках следы.

— Да что ты в самом деле? Цел хоть, не подбился? — Сергей озабоченно осматривал его.

— Да цел я, цел! Только душа разлетелась вдребезги, никак не соберется… Посмотрел, как ты провалился в люк, — и всё! Понял, что не смогу сам прыгнуть. Но теперь-то я на земле, Серега! Я ведь прыгнул… Прыгнул! Не помню, сам сиганул или помогли? Старик, это надо было видеть! Вот ты стоишь передо мной и вот уже тебя нет, только чехол оранжевый мелькнул, — обеими руками он вдруг захватил по пригоршне черной земли, поднес к глазам, всматриваясь. — Это земля, Серега… Мы — на земле. Пришли с неба, понимаешь ты это?

— Я все понимаю гуран. А ну-ка встань, покажись. Я же видел, как тебя приложило.

Максим медленно поднялся, дрожащими руками принялся расстегивать карабины ножных обхватов. Через несколько минут они, взвалив на плечи тяжелые парашютные сумки, двинулись в сторону сборного пункта. Неожиданно Сергей остановился и стал осматриваться.

— Погоди, Макс. Давай-ка пойдем вот так, — он показал рукой. — Получится немного дальше, но зато не через лес тащиться. Еще и вон тех обгоним, — он кивнул в сторону удаляющихся товарищей.

— Давай, — охотно согласился Кленов.

— Тогда двинули, — Сергей поправил на плечах лямки, широко зашагал к кромке поля, держа направление на мачту с флагом, обозначавшим пункт сбора.

— Эй, двадцать шестые! — неожиданно раздался чей-то громкий окрик. Сергей обернулся. Сзади на него налетел Максим, идущий вплотную. Возле раскидистой березы стоял курсант двадцать пятой роты Веденеев. Небольшого роста, подтянутый, он был похож на бравого солдатика. В руках Веденеев держал нож-стропорез и свежесрезанную палку. Сергей и Максим подошли к нему.

— Чего тебе?

Тот молча указал рукой. Поодаль, на ветках молодой березы, белело полотнище парашюта.

— Ты что ли завис? — Сергей сбросил с плеч ношу.

— Не-ет, мой вон лежит, я уже собрал его. А там этот… Ваш бывший, Юдин, вывихнул ногу вроде.

— Как вас сюда приволокло? — Максим недоуменно огляделся.

— Ветром стащило, — сказал Веденеев и покраснел.

— Фью-ють, — присвистнул Максим. — Не та у него скорость, чтобы так далеко утащить… Скажи честно, что сдрейфили да пролетели до самой кромки поля.

Веденеев стыдливо промолчал.

Отводя руками ветки, они пробрались к полотнищу купола. Герман лежал на земле, откинув голову на тугой ранец запаски. Его правая нога была напряженно вытянута, левая, согнутая в колене, дрожала. Опираясь на нее и на руки, Герман пытался подняться. Лицо его было бледным, на лбу выступила испарина.

— Здорово, Юдин, — Сергей остановился перед ним. — Подломался, что ли?

— А тебе это каким боком? — огрызнулся тот. — Чеши своей дорогой!

— Как это — чеши?

— А вот так, по ортодромии⁸.

— Брось артачиться, дай гляну, что там? — Сергей склонился над Германом.

— Не лезь, Романов, без тебя обойдусь.

— А я ему уже костыль смастерил, — подошел Веденеев.

— Дать бы тебе, говнюку, этим костылем по хребту! — Юдин застонал и снова откинул голову на ранец. — Из-за тебя же, трусливого гадёныша, пролетели все поле, чтобы в этом лесу ноги переломать.

— Да не трус я, не слушайте вы его, — Веденеев покраснел еще сильнее. — Просто замешкался малость.

— Не получил бы от инструктора пинка под жопу, так и мешкал бы до самого сборного пункта, салабон! — Герман заскрипел зубами. — Если медицина спишет меня из-за травмы, то я тебе на прощанье репу откручу… Понял?!

— Да хватит вам, — Сергей стянул с головы шлем. — Сейчас надо думать, как выбраться отсюда. Давай, я все же посмотрю ногу.

— Смотри, хрен с тобой, — Юдин обреченно махнул рукой. — Только не очень там, а то, как бы тебе исправной клешнёй не прилетело.

Сергей принялся осторожно расшнуровывать ботинок. Лицо Германа сморщилось, левая рука судорожно скомкала горсть прошлогодних листьев. Придержав ногу за щиколотку, Сергей рывком сорвал с нее ботинок. И, прежде чем Юдин успел дико вскрикнуть, услышал, как громко щелкнул голеностопный сустав.

— Ну, как теперь? — он глянул на Германа.

— Что ты сделал? — мучительно простонал тот. — Я же просил… А, впрочем, стало легче.

— Это выбитый сустав встал на место.

— Точно, теперь меньше болит. — Юдин пошевелил ногой. — Надо идти.

— Нет, не надо. Снова может выскочить.

— Мне тут до рождества христова лежать, что ли?

— До рождества не надо. Мы поведем тебя.

— Ну уж нет, без ваших услуг переколочусь.

— Да брось ты его опекать, Серега, — серьезно сказал Максим. — Не видишь, что ли, морячок себе цену набивает… Пусть остается, пришлем за ним санитарную машину.

— Не-е-ет, Макс! Не выйдет. Мы не позволим такую роскошь, чтобы он потом трепался, что его бросили одного.

— Да пошли вы на фиг со своей благотворительностью… — начал Юдин, но Сергей не слушал его, он знал, что надо делать.

— Веденеев, бери его парашют на спину, свой пристраивай на грудь. Мы потащим свои парашюты и больного, — Сергей так и сказал: «больного». — Берись-ка за шею, приятель. Эх-ма-а… Клади вторую руку Максиму на плечо. И давай без нервов. Наступать на поврежденную ногу не советую, а здоровой помогай, как можешь. Ну, воперёд, славяне!

Всю дорогу Герман молчал. Только перед самым сборным пунктом заговорил, отвлекая, видимо, себя от боли:

— Вот так всегда: где трусость, там и ЧП. Этот салабон сдрейфил, а из-за него и я спекся.

— А сам-то как, не тормознул перед люком? — в голосе Максима прозвучала ирония. — Все-таки первый раз.

— Подумаешь, невидаль, с тряпкой сигануть. На флоте не боялся с транца прыгать за борт. Есть такое учение: борьба за сохранение экипажа, называется «спасайся, кто может!».

Когда на сборном пункте его усадили в санитарную машину, он протянул Сергею руку:

— Держи краба, Романов.

— Выздоравливай, — холодно кивнул ему Сергей и отошел в сторону. Рука Юдина повисла в воздухе.

— Пошли, старик, — Максим положил руку на его плечо. — Кухня вон подъехала. Я рубать хочу, аж челюсти сводит.

***

На первом курсе предстояло освоить технику пилотирования и самостоятельно подняться в воздух на тренировочном самолете Як-18. Затем начиналось обучение на маленьком транспортном Ан‑2, на котором и предстояло впоследствии работать выпускникам-пилотам.

Через два дня после заключительного тренировочного прыжка с парашютом обе эскадрильи построили на аэродроме, а не в палаточном городке. Было понятно, что это сделано специально — четкий ряд легких серебристых Як-18 и сине-белых Ан-2 замерших на стоянках, подчеркивал торжественность момента. Командир учебного летного отряда Казаков, небольшого роста подвижный мужчина лет сорока пяти, вышел вперед, окинул привычно строгим взглядом плотный строй курсантов, расположенный в виде буквы «П». Две сотни новичков, облаченных в новенькие синие комбинезоны, смотрели на него с нетерпеливым вниманием. Печатая шаг, командиры эскадрилий поочередно подошли к начальнику, прозвучали стандартные рапорты-доклады о наличии летного состава, об отсутствии больных, о готовности к полетам.

Выслушав их с рукой под козырек, Казаков заговорил, его громкий голос был перенасыщен командирскими оттенками:

— Слушать внимательно, товарищи курсанты. Теоретическую программу первого курса обучения вы успешно прошли. Тренажер, зачеты, экзамены позади и теперь готовы приступить к освоению КУЛПа⁹. Начнем с того, что сегодня я вам покажу возможности пилотажного самолета Як-18 и вы увидите, какая это машина. После этого вас распределят по летным группам и познакомят с пилотами-инструкторами. Запомните накрепко: их приказания — закон для вас! И еще одно запомните: все документы, регламентирующие летную деятельность написаны кровью предыдущих поколений летчиков. Их требования вы обязаны выполнять неукоснительно, в летном деле мелочей нет и быть не может. Самолет не танцплощадка, не дискотека, одеваться требую строго по форме: комбинезон, начищенные ботинки, шлемофон, вне полетов — берет, и чтобы никакой повседневной одежды с пуговицами! Надеюсь, вы уже слышали от старшекурсников, что произошло с одним нерадивым, у которого они были на живой нитке. Попала одна такая под полик кабины, а потом под тяги рулей, и только чудом все это не закончилось трагедией. За малейшее нарушение формы одежды и дисциплины буду немедленно отстранять от полетов. А теперь прошу задавать вопросы, — Казаков в который уже раз прошелся взглядом по курсантским лицам. Помолчал, и подытожил. — Если вопросов нет, то значит всем всё понятно. Итак, приступим, — командир летного отряда направился к Яку, возле которого возились авиатехники.

Сидя в «квадрате», образованном красными флажками, за которые запрещалось выходить, чтобы не мешать рулению, взлетам и посадкам, курсанты, задрав головы, неотрывно наблюдали, как над аэродромом маленький серебристый Як набирает по спирали высоту. Заняв тысячу метров, он некоторое время кружился в горизонтальной плоскости, выполняя то мелкие, то глубокие виражи. Казалось, что пилот пробует машину и разминается сам, готовясь к чему-то главному. Но вот, с крутым углом пикирования, самолет начал разгонять скорость, стремительно приближаясь к земле. Секунда, другая, и гулко рокоча мотором, он пронесся над аэродромом, резко устремился ввысь, выписывая крутую замкнутую траекторию.

— Петля Нестерова! Ух ты-ы! — проговорил кто-то восхищенно. Самолет набрал высоту, и фигуры высшего пилотажа последовали одна за другой. Переворот через крыло, боевой разворот, простой с виду, но крайне сложный в исполнении маневр. «Бочки»: восходящая, фиксированная, штопорная. Бесконечный каскад фигур, выполненных идеально, летчик завершил тем, что пролетел над стартом вниз головой, в этом же положении набрал высоту и, сделав переворот на полупетле, зашел на посадку. Як выпустил шасси, затем тормозной щиток и, шелестя задросселированным двигателем, приземлился точно у посадочного знака «Т». Мягко и как-то даже элегантно покачиваясь на своих длинных ногах, он зарулил на стоянку. Сдвинув прозрачный фонарь кабины, Казаков сбросил с плеч лямки парашюта и неспешно выбрался из самолета. Ошарашенные мальчишки смотрели на него как сошедшее с небес божество. После этого началось распределение пилотов-инструкторов по летным группам. Они стояли напротив курсантского строя, оживленно переговаривались между собой.

Сергей тихонько толкнул Максима в бок:

— Посмотри вон туда, — он показал направление глазами.

— Кого ты имеешь ввиду?

— Крайнюю на левом фланге.

— А-а-а, — протянул Максим. — Ну и что с того? Подумаешь, пилотесса, мало ли их…

— Не дай Бог попадем к ней, запоем тогда Лазаря.

— А ты-то откуда ее знаешь? — Максим глянул с недоумением.

— Да уж знаю… — невнятно пробормотал Сергей.

Но чему быть, того, как видно, не миновать: в их третью летную группу пилотом-инструктором назначили именно ее, ту самую Шипову, которая была случайным свидетелем первого «полета» Сергея.

Придерживая рукой, висящий на тонком ремешке у левого бедра планшет, она неспешно подошла к шеренге. На ней был темно-синий комбинезон со множеством блестящих кнопок, на ногах черные ботинки. На глазах поблескивали солнцезащитные очки, которые летчица сняла, подходя к курсантам. Остановившись перед ними, она заложила руки за спину и окинула лица насторожившихся парней цепким внимательным взглядом. Когда ее глаза встретились с глазами Сергея, тот заметил, как летчица едва приметно усмехнулась.

— Моя фамилия Шипова, а зовут Евгения Павловна. Я буду учить вас летать. Работы впереди много, ближе познакомимся потом, — она сшибла щелчком севшую на рукав божью коровку, отряхнула невидимую пылинку с обшлага, в который уже раз прошлась вдоль строя. Остановилась и, машинально прихлопывая ладонью по планшету, продолжила:

— К завтрашнему утру всем иметь вычерченные кро'ки базового и запасных аэродромов, с ориентирами видимости, с курсами, с контрольными пеленгами, с обозначенными препятствиями в зоне взлета и посадки. Проложить на карте курсы полетов по треугольному маршруту со всеми превышениями и магнитными склонениями. Заучить и запомнить все площадные, линейные и точечные ориентиры. Схему восстановления потерянной ориентировки в данном районе и немую карту местности — знать, как молитву «Отче наш»! Если я спрошу вас о месте самолета, и вы мне его тотчас же не назовете, будете тут же отстранены от полетов!

Она взяла продолжительную паузу, давая возможность ученикам переварить услышанное, затем спросила, почти дословно процитировав командира летного отряда Казакова:

— Всем все понятно, или есть вопросы?

— Разрешите, товарищ командир? — совсем по школьному поднял руку один из курсантов. — А когда мы все это успеем?

— Меня это интересует меньше всего! — довольно резко ответила Шипова. — Вы готовитесь управлять самолетом, а не лошадью. Авиация — это скорость и всегда дефицит времени. Так что привыкайте! А теперь все свободны, до свидания.

После ухода Шиповой воцарилась глубокая тишина, каждый из курсантов осмысливал услышанное. Затем Максим, который унывал весьма редко, изрек:

— Да это же самый настоящий фельдфебель в ангельском обличье. Да еще и глаза зеленые, как у ведьмы… Эт-т-то мы попали, бляха-муха! Поздравляю, коллеги!

Он вышел из строя и встал на то место, где только что находилась Шипова. Приложив к груди две сложенные фиги, Максим прошелся, вихляя задом и делая лицом ужасные гримасы, изображая таким образом строгую летчицу. Напряжение тотчас же спало. Вся группа дружно засмеялась.

Глава 7

Голос Шиповой, сидящей в задней кабине, громко и наставительно звучал в наушниках шлемофона:

— Да не жми ты так ручку, сока из нее все равно не выдавишь, она ведь железная! Смотри, как надо: вот, вот и вот. Понял? Теперь давай сам. Та-а-ак… Убери левый крен. Еще! Ну куда ты его заваливаешь, перевернуться хочешь? Миллиметровые движения, миллиметровые! И очень плавные! Помни, Як весь «висит» на ручке, он излишне управляем, как любой пилотажный самолет. Теперь попробуй выполнить вираж с креном в тридцать градусов. Давай-ка правый, он потруднее… Я сказала — тридцать градусов, а ты завалил его под шестьдесят! Не ты самолетом управляешь, а самолет тобой! Координацию движений перед выводом теряешь, за шариком авиагоризонта не следишь, педаль недожимаешь. Я тебе постоянно говорю: «Шарик бегает за ручкой, убегает от ноги!» Неужели трудно запомнить?

Сергей смахнул с лица пот левой рукой, правая была занята, стискивала ручку управления. Это были первые полеты, и он вдруг стал отчетливо понимать, что летать ему, видимо, не дано. Курсант не мог удержать машину в горизонтальной плоскости, как ни старался. На координированную работу органами управления не хватало ни рук, ни ног, ни глаз, ни внимания… Сергей начинал следить по компасу за курсом, откуда-то появлялся крен. Пока он убирал его неверными движениями ученика, создавался крен обратный и сразу же начинал уходить курс, или того хуже, изменялась высота. А кроме пилотирования надо было еще держать радиосвязь, внимательно прослушивать эфир, заполненный десятками голосов, вести визуальную ориентировку, сличая пролетаемую местность с картой, уложенной в специальный минипланшет, пристегнутый к ноге выше колена.

Словом, первые полеты разочаровали Сергея. Шипова только вздыхала, глядя, как он мучается, но выводов пока никаких не делала. Но курсант видел, что она им недовольна. Вот и сейчас, в пилотажной зоне, Сергей отрабатывал элементы техники пилотирования, затылком чувствуя критичный взгляд Шиповой.

— Теперь будем садиться, — голос инструктора настраивал его на последнее усилие. — Следуем в район третьего разворота с курсом обратным посадочному. Запоминай ориентир — стык двух дорог, это и есть место третьего… Та-а-ак, полоса в левом траверзе, идем к четвертому развороту. Всё, мы на посадочном курсе. Следующие действия: выпускаем шасси. Есть, зеленые индикаторы горят. Скорость устанавливаем сто тридцать, выпускаем тормозной щиток. Проводим контроль оборудования кабины и запрашиваем посадку.

— «Тренаж», я ноль восьмой, на прямой, шасси выпущены, законтрены, зеленые горят, к посадке готов, — кое-как выдавил курсант стандартную фразу.

— Посадку разрешаю, ноль восьмой, я «Тренаж», — голос руководителя полетов.

Сергей судорожно сжал рукоятку газа, медленно стягивая ее назад.

— Направь нос самолета под торец полосы… Да не в торец, а под торец, или ты не слышишь меня?! С таким углом планирования перелетишь посадочные знаки и выкатишься в поле!

Сергей чуть двинул ручку от себя, торец посадочной полосы тотчас же отдалился.

— Высоту выравнивания видишь, Романов? — голос Шиповой заставил его почему-то глянуть на землю прямо перед собой, что категорически запрещалось.

— Вижу.

— Не верти головой, смотри строго под тридцать градусов влево, иначе потеряешь пространственную ориентацию! Плавно и быстро добирай ручку, не то грохнешься!

В это время Як жестко ударяется колесами о землю и довольно высоко подпрыгивает. Сергей запоздало рвет ручку на себя, вместо того, чтобы зафиксировать ее, дать машине «просесть» и после этого досадить. Самолет еще несколько раз взбрыкивает, но скорость гаснет, и он в конце концов приземляется.

— Прикозлились! — облегченно произнесла Шипова. — Я специально не стала вмешиваться, чтобы ты увидел, чем опасно низкое выравнивание и медленный ход руля высоты. Освобождай полосу, очередной борт посадку запросил, а мы тут растележились!

Як, шелестя винтом и гася скорость, бежал по земле. Сергей съехал с полосы, неоправданно резко затормозил, выключил двигатель. Отстегнув парашют, выбрался из кабины, обессиленно сел на траву. Шипова опустилась рядом, некоторое время молчала, давая курсанту отдохнуть, потом спросила насмешливо:

— Ну что, реальные полеты посложнее будут, чем тот, в классе-ангаре?

Сергей удрученно молчал, глядя себе под ноги.

— Ты стихи, любишь, Сергей Александрович?

— Какие еще стихи? — недоуменно воззрился он на нее.

— Авиационные… — ответила Шипова, гася усмешку. — Поэзия, конечно, не ахти какая, но суть нашей деятельности отображает довольно точно, так что послушай, глядишь, на пользу пойдет. Медленно и раздельно, она продекламировала:

«Прилетели, мягко сели,

высылайте запчастя':

элероны, лонжероны,

фюзеляж и плоскостя'!»

Именно так может закончиться низкий подвод и грубая посадка. Сегодня ты устроил настоящего «козла»! Да еще и не простого, а скоростного, прогрессирующего, самого опасного.

Она долго о чем-то размышляла, потом спросила негромким доверительным голосом, располагающим к откровенной беседе:

— Что для тебя самое трудное, Сергей? Скажи, не стесняйся, попробуем разобраться вместе. Я-то вижу твои ошибки, но важно, чтобы ты сам умел их находить, — в ее словах слышалось неподдельное участие, и курсант ощутил, как напряжение начинает покидать его.

— Я, товарищ командир, сам уже стал кое-что понимать. Вот сегодня заметил, что при выходе из штопора не полностью вернул рули в исходное положение, поэтому и перешел в пикирование. Потом, на петлях, вы ничего не говорили, а я-то видел, что координации никакой — всё шиворот навыворот… Не хватает меня на все это, понимаете? Вроде знаю, что и когда надо делать, а все равно не успеваю, — Сергей снова опустил голову, глухо проговорил. — Не дано мне, видно, летать, вот в чем главная причина, другие скоро самостоятельно полетят, а я…

— Если б только ты один… — задумчиво проронила Шипова.

— Кто еще подобный неуч?

— Никто. Просто мысли вслух… — ушла она от ответа.

— А-а-а… Я-то думал, что один такой.

— Да что ты заладил: такой да сякой, самолюбие есть у тебя?! — взорвалась Шипова. — Ты ведь воевал, со смертью в обнимку ходил, себя-то уважай, ветеран Романов!

— На войне всё проще — в тебя стреляют, и ты в ответ стреляешь. Все зависит от того, кто это делает лучше и быстрее… А что касается самолюбия, то у меня его предостаточно, да только не получается ничего, сами же видите, — Сергей в сердцах хлопнул шлемофоном о траву.

— Вот это уже хорошо! Раз начал злиться, толк будет. Не бойся разозлиться на себя, это иногда помогает. А теперь послушай меня: летал ты сегодня плохо, прямо скажем. Но зато лучше, чем вчера. Главное: начинаешь замечать и анализировать ошибки, все было сказано по делу. А раз так, то научишься их исправлять, вопрос только во времени… Твой главный недостаток — неправильное распределение внимания. Для того, чтобы точно держать машину в воздухе, надо знать простую формулу: «капот — горизонт — «авиагоризонт» — высотомер — компас». То-есть, посмотрел на естественный земной горизонт, соотнес положение капота самолета по отношению к нему и запомнил это. Затем перевел взгляд на главный пилотажный прибор авиагоризонт и проконтролировал по нему свои визуальные данные: крен и танга'ж. После этого глянул на высотомер, отследил высоту. Далее — взгляд на компас, чтобы проверить заданный курс. Не забывай смотреть и на вариометр, старайся, чтобы его стрелка была на нуле, что соответствует горизонтальному полету. А уже после этого надо проверить показания работы двигателя: давление масла и топлива, температуру головок цилиндров. Итак, запомни правило и вбей его в свою голову навечно: «Визуальное пилотирование по земному горизонту и постоянный контроль полета по пилотажным приборам». Вот и всё! — Шипова встала, несколько раз согнулась в поясе, разминаясь, потом вся потянулась вверх, привстав на носках. Расслабленно уронила руки, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула и, повернувшись к мрачному Сергею, шутливо ткнула его носком ботинка в бок. — А за то, что заныл, дала бы я тебе по шее да не имею права.

Он лишь тускло усмехнулся, а Шипова продолжала:

— Короче так, сибирячок с берегов Байкала, крылья не опускать и не ныть. Летать ты будешь, я в это верю. Только попотеть придется, даром ничего не приходит. И еще запомни: на посадке головой не верти! И самолет развалишь, и сам убьешься, — летчица немного помолчала, было заметно, что она формирует какую-то мысль, но не решается ее озвучить. Поколебавшись, все же сказала. — Буду предельно откровенна, курсант Романов. Знай, что в твоем случае ничего быстро не получится. Поэтому прикажи себе максимально сконцентрироваться и настроиться на долгую рутинную работу, — она шагнула к Яку, обернулась. — Ну, где там твой дружок Кленов? У него еще три круга сегодня, — пилотесса ловко вбросила свое гибкое тело в кабину, привычно накинула на плечи лямки парашюта.

***

Галдит знакомыми голосами перегруженный радиоэфир летного училища:

— «Тренаж», я ноль двадцать шестой, занял седьмую пилотажную, работаю самостоятельно! — уверенный бас Лехи Курбе'ко… «Тренаж», я два ноля третий, треугольный маршрут выполнил, разрешите снижение и заход по схеме самостоятельно, — низкий баритон курсанта Князева… «Тренаж», я полсотни пятый, прохожу поворотный пункт Звонарёво самостоятельно, расчетное время прибытия одиннадцать двадцать, борт — порядок! — гундявый тенорок старшины Логинова.

Сергей озлобленно и одновременно завистливо усмехнулся: ВСЕ — САМОСТОЯТЕЛЬНО!!! ВСЕ!!! Даже этот недотёпа Ванька Логинов, общеизвестный эскадрильский чудак, летит самостоятельно! Да уже многие летают самостоятельно, уверенно встают на крыло, а он, Серега Романов всё с «мамочкой»-поводырём. Почему кому-то дано летать, а ему — нет? В чем причина, черт побери?!

Тщательно скрывая гнев, спросил как-то Шипову:

— Товарищ командир, когда мне-то доверите самолет? Все вроде уже получается.

— Это ты точно сказал — «вроде»… — пилотесса задумчиво стряхнула пепел с сигареты. — А мне надо, чтобы не «вроде», а так, как требует КУЛП! Выпускать брак не в моих правилах. Работай, старайся, жди, настанет и твое время…

***

Прошел месяц изнурительных, чем-то даже мучительных тренировок, истекал другой. С каждым часом, проведенным в воздухе, Сергей стал ощущать, что воздушная машина становится все послушнее. Шлифовочные полеты, этот последний этап перед самостоятельным вылетом, прошел почти без замечаний. Но только он и Шипова знали, какой ценой и каким временем это было достигнуто…

И вот, наконец, наступил его первый день самостоятельной работы в небе. С утра Сергей слетал с Шиповой несколько контрольных кругов с посадкой, после чего она передала курсанта на проверку командиру звена Егорову. Выбираясь из кабины, ничего не сказала, лишь напоследок ободряюще глянула в глаза. И Сергей прочел в ее взгляде то, что должен был прочесть: «Все будет хорошо!».

Собравшись внутренне и настроив себя на рабочий лад, он повел машину на взлет, ощущая огромную меру ответственности перед своим пилотом-инструктором. Но, кажется, все пока складывалось хорошо, потому что после первой безукоризненной посадки Егоров приказал Сергею съехать с полосы и выключить двигатель. Выбравшись из кабины, пристально посмотрел на курсанта:

— Все нормально, только направление после посадки держи точнее. А так отработал без замечаний. Сам-то полетишь, полностью уверен в себе?

— Уверен, товарищ командир!

— Ну, тогда колёса в воздух! Только поспешай медленно. И не старайся слетать лучше, действуй так же, как и со мной. — Егоров выбрался из кабины и, не оглядываясь, зашагал по направлению к стартовому командному пункту.

Заняв исполнительный старт, Сергей непроизвольно оглянулся: задняя кабина была непривычно пуста — он находился в самолете один. Теперь только сам мог взлететь, сам обязан и вернуться на землю. Чуть посидев с закрытыми глазами, чтобы успокоиться и максимально собраться, запросил:

— «Тренаж», я ноль восьмой, к самостоятельному взлету готов.

— Самостоятельный взлет разрешаю, ноль восьмой, я «Тренаж».

— Понял, взлетаю! — как ни старался курсант скрыть волнение, голос его все же дрогнул. Но взревел двигатель, застучали колеса по грунту, и навстречу глазам Сергея стремительно понеслась черта горизонта, поросшая стеной высоких деревьев. Скорость нарастала с каждой секундой, машина просилась в небо, и курсант осторожно потянул ручку управления на себя. Як тотчас же перестал дрожать, его колеса повисли в воздухе. Это был полет, и от ощущения неуемной радости Сергей на несколько секунд словно обмер.

Он уже набрал приличную высоту, когда услышал в наушниках шлемофона насмешливый, но дружелюбный голос руководителя полетов:

— Шасси убирают на пяти метрах.

Сергей поспешно схватился за кран «выпуск-уборка».

Десять минут полета над аэродромом по прямоугольному маршруту-«коробочке». Десять минут испытания воли, мужества, мизерного приобретенного мастерства. Десять минут власти над покорившейся, наконец, небесной птицей, власти над небом, власти над самим собой. Сдвигая ручку управления вперед, Сергей медленно приближал самолет к земле. Выйдя на посадочную прямую, прибрал обороты двигателя, чуть взял ручку на себя, гася скорость. Есть, сто тридцать. Теперь винт на малый шаг, чтобы «облегчить» его и тем самым приготовиться к уходу на второй круг, если возникнет необходимость. Теперь шасси. Щелчок, погасли красные, вспыхнули зеленые лампочки на приборной доске — шасси вышли из гнезд, встали на замки. Самолет вздрогнул, дал просадку. Теперь тормозной щиток… Есть, выпущен! Самолет тотчас же «вспух», закачал крыльями, теряя скорость. Курсант мгновенно добавил мощности двигателю, стрелка указателя оборотов пошла вперед. Что еще? Сергей внимательно осмотрел арматуру кабины: тормозная гашетка свободна, давление масла и топлива в норме, только немного упала температура головок цилиндров. Значит, надо прикрыть створки капота. Пора запрашивать разрешение на посадку. И вот уже подошла высота выравнивания — машина была в посадочной конфигурации. Теперь энергично, но очень плавно, ручку управления на себя. Это движение должно быть единым и точным. Як плавно коснулся земли, легко побежал, медленно опуская нос. Сергей дал газ, может быть, немного резче, чем это требовалось, и, парируя бросок машины педалью руля поворота, съехал со взлетно-посадочной полосы. Выключив двигатель, он некоторое время сидел неподвижно, вслушиваясь в потрескивание остывающих цилиндров. Сдвинув назад фонарь кабины, медленно стянул кожаный шлемофон и тотчас же услышал дружный стрекот кузнечиков, ощутил, как раскаленные солнечные лучи хлынули на него сияющим потоком.

Всё было то же самое, что и десять минут назад: так же зеленела трава, так же, едва ощутимо, ласкал лицо легкий ветерок, но тем не менее в мире, окружающем сейчас Сергея, было что-то иное, совершенно новое, нежели перед полетом.

Он отстегнул привязные ремни, встал в кабине Яка, но тут же снова опустился на тугую подушку спасательного парашюта, втиснутого в чашку сиденья.

Командир звена Егоров подошел к Евгении Шиповой, улыбнулся:

— Поздравляю, Женя, — произнес он негромко. — Поздравляю от всей души. Всё наконец-то свершилось… Какой это у тебя по счету?

И внимательно всматриваясь сквозь стеклянный купол вышки стартового командного пункта в выражение лица своего курсанта, идущего к ней с докладом, Шипова сказала:

— Это мой сорок третий, Саша… Сорок третий… — повторила она задумчиво и сама, не зная почему, грустно, затем повернулась навстречу Сергею, поднимавшемуся по крутой лестнице.

–Товарищ пилот-инструктор, курсант Романов выполнил первый самостоятельный полет, разрешите получить замечания? — он четко оторвал руку от шлемофона и стоял по стойке смирно, с напряжением ожидая ответа командира.

Шипова дружески положила ладонь на его плечо:

— Замечаний нет, все хорошо, можешь отдыхать, пилот Романов.

Короткое слово «пилот», она подчеркнула с видимым удовлетворением.

***

Вечером, когда село солнце и по лесостепи неслышно поползли сумерки, Сергей вышел из палатки. До отбоя было еще больше часа, и он медленно побрел по пробитой в высокой траве тропинке. Хотелось побыть одному, подумать — сегодняшний день был переполнен эмоциями. Срезав гибкий прут, он машинально сбивал им головки полевых цветов. Прошагав с километр, повернул направо, направляясь к озеру, затерянному в кустах — излюбленному месту курсантов, бегающих сюда купаться. Пройдя еще немного, Сергей почувствовал запах дыма, а затем увидел на берегу крошечный костерок, возле него кто-то сидел. Под ногой внезапно треснула ветка, и человек оглянулся. Это был Максим Кленов. Сергей опустился рядом с ним на траву.

— Чего это тебя на природу потянуло, гуран?

Максим не ответил. Обхватив руками колени и опустив на них подбородок, он недвижно смотрел на огонь. В его тоскливом взгляде отражалось угасающее пламя.

— Да не заболел ли ты часом? — Сергей тронул его за плечо. — А, Макс?

Тот тяжело и прерывисто вздохнул:

— Да, я заболел, старик, только моя болезнь не лечится…

— Любая лечится, ты это брось, говори прямо, что случилось?

Максим поднял голову, взял несколько камешков, кинул по одному в озеро, стараясь попасть в разбежавшийся круг воды.

— Моя болезнь редкая, — глухо прозвучал его голос. — Называется она — «высота выравнивания самолета». Не слышал о такой?

— Помешался на полетах, что ли?

— То-то и оно… Не вижу я эту самую высоту, хоть тресни! Из всех посадок раза два-три сам сел, да и то под бдительным контролем мамочки. Только об этом пока знаем я и Шипова… Да вот теперь ты.

— Эт-то новость! — Сергей удивленно сдвинул берет на затылок. — Почему ты раньше-то молчал? Лично я не скрывал, когда у меня были серьезные проблемы, делился с тобой… Что, в самом деле не видишь высоты начала выравнивания?

— Именно! — Максим нервно изломал сухую ветку, швырнул ее в огонь. — Не вижу, и все тут. Я уже почти всю программу по кругам отлетал, а воз и ныне там. На пилотаж времени почти не осталось. Мама все надеется, что полечу, поэтому не докладывает начальству, понимает, что никто не позволит зря горючку жечь. Если, это дойдет до «комода», тут же отчислит по летной неуспеваемости, — голос Максима дрогнул.

— Да, всё так, — согласно кивнул Сергей. — Казак мужик конкретный, церемониться не будет… — А ты пробовал при посадке на желтый круг смотреть, который от вращения винта образуется? Помогает ориентироваться по высоте — мамин рецепт.

— Ты про желтые концы лопастей? Конечно пробовал, все равно не вижу ни хрена.

— Та-а-а-к… — протянул Сергей и спросил. — Я могу тебе чем-нибудь, помочь, Макс?

— Нет! — категорично отрубил тот. — Я уже всё перепробовал, а этой проклятой высоты выравнивания так и не вижу. Никак не могу ее поймать, хоть убейте!

— Все он перепробовал… Ты это брось, парень! Я вот только сегодня самостоятельно вылетел, тоже ничего не получалось, самолет не мог удержать в горизонте, таскало по небу как… фиалку по проруби. И ты полетишь, может, только попозже. Нужно лишь поверить в себя, собраться и перестать хандрить, — Сергей ободряюще положил ладонь на плечо друга. — Так что, колёса в воздух, гуран! — применил он расхожую училищную присказку.

— Колёса в воздух, тоже мне советчик… — Максим обреченно махнул рукой. — Шипова поди не первого меня учит, а толку?

— Всё пойдет, вот увидишь, только не надо опускать крылья, ты еще всех за пояс заткнешь, — Сергей встал. — А сейчас потопали в лагерь, скоро вечернее построение.

Глава 8

Однажды был парковый день, и техник самолета проводил с помощью курсантов регламентные работы по обслуживанию двигателя и чистке фюзеляжа. Пользуясь вынужденным перерывом в полетах, Шипова еще с вечера уехала в город.

— Ну что, подается? — озабоченно спрашивал пожилой авиатехник у Сергея, по плечи залезшего в поднятый капот самолета.

— Никак! — надсадно пыхтел тот, нажимая на торцовый ключ и стараясь вывернуть из цилиндра свечу зажигания. — Пригорела, зараза!

— Дай-ка я сам, — техник нетерпеливо похлопал курсанта по спине. — А то, не дай божок, свернешь ей башку, потом высверливать придется, — он с нескрываемым удовольствием окинул взглядом сильную фигуру Сергея, обнаженную по пояс.

— Погоди, Семеныч, еще разок попробую, — тот поглубже надвинул на цоколь свечи трубчатый ключ, потянул. На загорелой до черноты спине взбугрились мощные канаты мышц. Заскрипев, свеча, наконец, повернулась. Сергей облегченно вздохнул, спустился со стремянки и тщательно вытирая тряпкой руки, измазанные черным отработанным маслом, произнес:

— Ну и работенка у вас, Петр Семенович, днями напролет на жаре или на морозе под самолетом стоять… Руки то в бензине, то в масле… Аромат, спасу нет.

— Так оно и есть, — улыбчиво кивнул тот, соглашаясь. — Сказано ведь: жопа в масле, хрен в таво'те, но зато в воздушном флоте!

— Гы-гы-гы! Ха-ха-ха! — разноголосо заржали парни. — А что такое — тавот, Семеныч?

— Про солидол слышали что-нибудь, оболтусы? — вопросом ответил Семеныч, веселый добродушный матершинник, любимец третьей летной группы. — Тавот, это один из его сортов… И чему вас, засранцев, только учат?

Раздавшийся громкий треск мотоцикла прервал его монолог. Все оглянулись. Мелькая за деревьями, на большой скорости неслась красная «Ява». Приложив руку ко лбу, Сергей всмотрелся. «Ява» остановилась у КПП, оставив руль, с нее сошла Шипова, ее место занял мужчина, сидевший до этого сзади. Она подала ему ладонь, он что-то говорил ей, улыбаясь. Потом запустил двигатель, включил передачу и «Ява» стремительно полетела по дороге.

— Опять ее этот привез… — почему-то ревниво пробормотал Сергей.

— Майор ВВС — это тебе не ца'цки-пе'цки! — уважительно произнес Максим, старательно натирая пробензиненной ветошью, закопченный фюзеляж под трубой выхлопного коллектора. — Я как-то раз видел их в городе, авиационная пара, ничего не скажешь — оба в летной форме, красавцы — глаз не оторвать!

— Ты не завидуй, а устраняй зазор между тряпкой и самолетом, это полезней, чем трепаться! — назидательно и, сам не зная почему, чуть зло посоветовал Сергей.

— А я что делаю? — тот удивленно глянул на него и стал еще усерднее натирать дюралевый лист.

— Драите? — спросила Шипова, подходя к стоянке и, как всегда, насмешливо улыбаясь. На ней были джинсы в обтяжку, узкая талия перетянута новеньким офицерским ремнем, коричневая летная куртка, неизменная синяя олимпийка с широкой белой полосой на вороте. Неторопливыми движениями она стягивала, палец за пальцем, тонкие кожаные перчатки. Сняла мотоциклетную каску, подняв голову, посмотрела в небо, как бы прикидывая: полетать, что ли?

— Как дела, Петр Семенович? — поинтересовалась она у техника, высунувшего из-под капота измазанное моторным нагаром лицо.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Бойё — юноша, парень, молодой мужчина (эвенк.) Здесь и далее по тексту примечания автора.

2

Ама'ка, амика'н — медведь, дедушка (эвенк.)

3

¹ Арги'ш — караван вьючных оленей (эвенк.)

4

Бухлёр (бухулёр) — густой бульон с крупным кусками мяса дикого животного (забайкальск.)

5

Сокжой — дикий олень. Встречаются особи с совершенно белой шерстью (эвенк.)

6

Тангара' — у народов Севера — добрый дух, сказочный богатырь (эвенк.)

7

Гура'н — самец косули. Интересна его реакция на костер — безбоязненно подойдя на довольно близкое расстояние, он словно ругает его. Гуранами также именуют коренных забайкальцев, жителей пограничной с Китаем Даурии.

8

Ортодро'мия — линия кратчайшего расстояния между двумя точками на земной поверхности, пересекающая меридианы под разными углами (авиатермин).

9

КУЛП — курс учебно-летной подготовки, рассчитанный на все годы обучения.