Тайна Зеленой аллеи. Искра души

Михаил Волков

Действие книги происходит в городе Цитадель и его пригороде. Мир контрастов. Яркое социальное неравенство. Так почему бы здесь не появиться обезумевшему Вестнику смерти. Он пробуждает надежду в людях и забирает их искры жизни пока падшие легионы пробираются через разломы миров, чтобы погрузить Цитадель и пригород в Атомную зиму. Спасти всех сможет только ангел Апокалипсиса, но захочет ли он? Вас ждут алые реки, безжалостные маньяки, безумные ученые, кровожадные демоны и потерянная любовь. Книга содержит нецензурную брань.

Мединсоны

К семье Мединсонов не приезжали гости, не горел с наступлением темноты в комнатах свет. Мать воспитывала сына одна. Она всегда казалась напуганной, забитой, удрученной и никогда не реагировала на дружелюбные приветствия. Она избегала шумного общества и случайных встреч с соседями. Одни обходили ее стороной, а другие перестали замечать. Она не жила, а выживала на двух работах под мурлыканье хитрого работодателя. Кризис давно уничтожил финансовую стабильность среднего звена общества и посеял на плантациях мертвой земли крепостную зависимость, манипуляции монополистов и балльную систему труда «Карьерного просветления» — КП. Потеря баллов в электронной таблице КП снижала квалификационный авторитет и грозила увольнением с текущего места работы.

Мать Джека выживала в огромном индустриальном мире, но не была его частью. В школе сын периодически подвергался насмешкам со стороны ровесников. Сплетники и зазнайки давно ожирели от чувства собственной важности и мнимого превосходства. Я не считался с их мнениями. К сожалению, мы учились на разных потоках, и со злом Джек боролся самостоятельно.

Безнаказанные нарушители порядка и режима образовательной школы, несовершеннолетние «бродячие собаки» без гендерных признаков Том, Боб и Стив ежедневно пробовали себя на роли ораторов, пропагандирующих насилие и геноцид. Стадное угнетение личности сверстников начиналось всегда с унизительной пощечины и морального оскорбления. Вежливость Джека раззадорила преступников, но не его самозащита. Потертый «конверс» рассек бровь одному, сбил дыхание ударом по печени второму, а третьему отдавил блестящие туфли. Однако уйти не получилось…

Джек всегда был внимательным, немногословным слушателем; выражал чувства, эмоции в чернилах на холсте; расценивал сарказм за обиду, шутки за действительность; считал, что слова должны иметь ценность, а не быть ветреными; бегал по лужам босыми ногами от радости летнего дождя; светился от счастья при виде первого долгожданного снега; замирал, боясь вспугнуть бабочку на козырьке кепки, а потом восторженно кричал на весь двор, восхищенный ее фиолетовыми крыльями: «Посмотрите, какая она волшебная!» Многие называли его странным, но мне так не казалось.

Практикуемые логопедом тренинги давали положительные результаты на пути решения проблем с дикцией, но примитивное общество сопротивлялось принимать любые отклонения индивида от шаблонов, стандартов и стереотипов. Зло разрасталось, и темнота подавляла порыв творческого знаменателя расти. Локальному социуму требовался обязательный козел отпущения, личный виновник всех их проблем. Однажды преподавательница не поверила в то, что сочинение является подлинным творением творческой мысли и поставила неудовлетворительный балл за списывание из журналов цикла публицистики. Впервые по пути домой Джек проснулся от многолетнего сна и преподнес себя в искреннем виде.

— Представляешь, она сказала, что я писатель апельсиновый, и высмеяла меня перед всем классом.

— Вывод ее однозначно необоснованный. Просто не каждый готов разделить мнение собеседника, — Ким попытался поддержать друга, но тот как будто его не слышал.

— Нет, ты представляешь, она мое сочинение прочитала вслух перед всей аудиторией, а в конце добавила: «От плагиата развивается только быстрописание и слабоумие».

Он засмеялся и в потоке радости проглатывал слова. Порицание учителя не расстроило Джека, а подтолкнуло на новую ступень саморазвития.

— А почему апельсиновый? — спросил он себя и остановился.

— Может, она считает тебя сочным. Брызгаешь в нее всякими мыслями. — И волны хохота трещоткой полетели по брусчатке на мостовой.

В тот день я почувствовал настоящую радость. Забыл о коме размышлений и представлений о развитии жизни как об антиутопии с негативными тенденциями времени. До поздней ночи мы просидели на дереве во дворе дома, как в детстве, только разговоры были другими и штаб-квартира разобранной.

…Паразиты в уборной захлебывались ядом от удовольствия. Джек не понимал смысловой нагрузки потока нецензурных анонимов в недопустимых грамматических формах склонения с уст одноклеточных сознаний оппонентов. Сообщники дискутировали о принадлежности парня к категории отработанного биологического материала и с удовольствием дискриминировали мать на пошлом уровне — как женщину, как личность, как человека. Обитель психики разорвалась на куски критического дисбаланса, и кровь обидчика разрисовала кафель живописными строчками бурой тревоги, но численное превосходство сыграло фатальную роль в изменении справедливого равновесия. Стадо повалило парня на пол, чередуя удары ногами от усталости. Потеря сознания. Тишина. Кровь как вино.

Последний год учебы предшествовал подготовке к выпускному вечеру. Джек даже успел закрутить роман с такой же иноземной девчонкой. В поступках и в эмоциях он вел себя свободно, без границ застенчивости. В нем была своя харизма: ровные, острые черты лица, запоздалый акцент выговариваемых согласных и иное видение мира, что вызывали у многих девушек к нему особенный интерес, но в обетованной пустоши с космическими фантазиями для них не находилось места. От школы до дома было около двадцати минут ходьбы.

— Я прождал тебя полчаса, прячась от жары в фойе, где меня заставили перегружать привезенные булочки в ларек, а ты даже не ответил на мой звонок. Держи, она с джемом.

— Ким, ты ее украл?

— Не замечал за собой.

— С утра ты сетовал по поводу отсутствия наличных и дырявого кармана.

— Это плата за мой недетский труд. Смело пережевывай и не парься, ведь твоя карма не будет запятнана репутацией скупщика краденых булок, — возмутился Ким, похлопывая Джека по плечу.

— Звучит уверенно.

— Слушай сюда, казанова, я смотрю, ты сегодня в отличном настроении, значит, вечером мы идем на тусовку к Ричардсонам, и тебе надо бы по-тихому свалить из дома, не побеспокоив стариков.

— Так мама еще молода.

— «Старик» — это такое выражение.

— Ким, а старик исчисляется от какого временного промежутка?

— Я думаю, от шестидесяти пяти до семидесяти пяти лет.

— Так мне шестнадцать. Где логика?

— Ты прав, старик. Тогда вечером скажешь молодой маме, что ночуешь у меня. Ты только представь, в пентхаусе Ричардсонов будет вся школа.

— Ух… Столько людей в одном месте, — в изумлении Джек застыл. — Но у меня зачет по геометрии на носу. Я отстаю в ней.

— У Ричардсонов будет одна скромница, что давно интересуется твоей персоной, — Ким приобнял Джека и на ухо заманчиво проговорил: — Она тебя подтянет сегодня по геометрии и, может, если обломится, еще в чем-нибудь.

— Интересно.

— Ты только будь увереннее. Если понадобится, понастойчивее. Надо же когда-то начинать, — ответил Ким, поправляя на шее Джека воротник зеленого поло.

— Я тебя порой не понимаю.

— Да, и твоей надсмотрщицы завтра не будет, учительница по геометрии заболела простудой. Сейчас вирус какой-то идет. Так что мой руки перед едой.

— Значит, я буду в библиотеке.

— Конечно будешь, поклеишь там прыщавых мадемуазелей.

— Ким, ты опять говоришь нелогично.

— Приходи раньше. Сегодня дома делают пиццу из…

— Не произноси, — трепетно попросил Джек.

— Хочешь отгадать?

— Да. Будет горячий треугольный кусок пиццы с расплавленной сверху корочкой сыра, скрывающей сочную начинку.

На небе появились первые звезды, и зажглись фонарные столбы, освещая длинную улицу мягким, приятным, комфортным, уютным оранжевым светом.

За время нашего знакомства мой друг мало рассказывал о своей семье. Мне было известно только, что отец его погиб на аэродроме при испытательных полетах, а мать очень много работает. Когда мы шли домой, то разговаривали обо всем. Тогда я вспомнил, что Джек безупречно рисует, предполагая, что в будущем он может стать известным художником, но последний категорично отрицал свой талант и игнорировал данную тему.

Взрослея с каждым годом, дети и сами поверили, что ожившая картина была их выдумкой, а обнаружение тела Бетти случайным совпадением, но феномен альбома с рисунками на коллективном дружеском совете, придя к общему консенсусу, было решено надежно спрятать на чердаке под облицовочной деревянной доской.

— Привет, Джек. Давно к нам не захаживал.

— Добрый вечер, тетя Вильета.

— Как дела на учебе?

— Хочу сдать геометрию, Ким говорит, что его знакомая меня подтянет.

— Это можно было бы не говорить.

— Даже так? — улыбнулась женщина. — И куда вы сегодня собрались?

— Да, мы ненадолго, туда и обратно.

— Так куда же? — поинтересовалась Вильета.

— К Ричардсонам.

— К этим выскочкам.

— Согласен, но там, помимо них, будут и другие крутые ребята.

— Ты уверен, что вам стоит идти? — она перевела взгляд на Джека, который с удовольствием поедал второй кусок пиццы, запивая запеченную корочку фруктовым горячим чаем.

— Тетя Вильета, я знаю состав начинки: курица, грибы, помидоры, сыр, базилик, перец, соль и сахар.

— Да уж, с такой тачкой по-тихому свалить-то и не получится, — под нос буркнул Ким. — Мы уходим, Макс подъехал. Джек, давай заканчивай.

Макс был старше ребят на два года и уже учился в колледже, на специализированном факультете с медицинской кафедрой. Он мечтал выучиться на хирурга и спасать людей, но в будущем уверенно вычеркнул шесть лет из жизни, пока получал образование в медицинском институте. Ведь доктором он так и не стал.

— Как вы, парни?

— Отлично, поздравляю с приобретением. Давай, мужик, особо не гони.

— Спасибо, будет сделано.

— Здравствуй, Макс, — Джек уважительно протянул руку и крепко сжал ладонь в рукопожатии.

— Привет-привет. Давно тебя не видал веселым. Ты с нами?

— Да, мы же ненадолго?

— Падай назад, — весело произнес Макс, отодвигая водительское кресло. Машина взвизгнула шинами и далеко не тихо понеслась по ночному пригороду.

Конечно, на вечеринке они остались не на один час. Раскованная молодежь в центре вселенной под открытым небом зажигала свои яркие светила.

Я смеялся как сумасшедший, слушая раскованные бредни Джека. Он был веселым, изрядно влюбленным и бесконечно счастливым. Он неординарно рассказывал о проведенном вечере, о своих взрывных впечатлениях и бесконечных чувствах. Меня это веселило, а Джек не умолкал и рассказывал свои эмоции, передавая информацию в доступном только для нас контексте нашего негласного коннекта. Конечно же, строгие родители не одобрили ночное путешествие, наказав нас домашним арестом. «Ким, так Нелли вообще не интересуется геометрией, только анатомией», — я продолжил смеяться, а Джек рассказывать о вреде бессонных ночей и алкоголя.

…Да, но в этот злополучный день мерзавцы не остановились на достигнутом этапе морального унижения и надругались над сверстником, окунув его головой в забитый сигаретными окурками унитаз. Рвотный крик остановил экзекуцию и освободил легкие, наполненные жидкостью.

Я чувствовал свободу полета птицы в своей груди, как будто отпустил воспоминания о потерянной душе, но оказалось, что линия времени крепко завязала узлы на наших шеях. В лицо мило улыбались многие сверстники, а за спиной плевались нарывами из набухших язв и воспаленных гланд: «Не как все! Он тут чужой! Пусть проваливает в класс коррекции!»

Кто-то блистал умом, кто-то силой и отсутствием первого, а кто-то не уподоблялся толпе и жил в маленькой стае, готовый показать клыки и выпотрошить обидчика. «Несдержанный гнев в порыве аффекта» — говорили многие о том случае, но аффекта не было. Была обдуманная, спланированная и сладкая месть. Бейсбольной битой из алюминия я переломал «паразиту» ребра и выбил два колена. На следующие три насыщенных года обучения в университете врачи нарядили его в аппарат Илизарова. Именно к этому непризнанный оратор Том так безоговорочно стремился, неоправданно высмеивая чужие слабости и пороки. Боб удачно лишился верхнего ряда зубов. Выплевывая их в стороны вместе с окровавленной ортопедической блестящей на солнце скобой, он уже так нагло не улыбался, а ничтожно шепелявил мольбы бесполезного прощения. Подумайте только, самый заядлый хулиган школы умоляет никому не известного Кима. Не поздновато ли для раскаяния? Диагноз — черепно-мозговая травма, перелом челюсти, зубов и носа. Текущее состояние — полугодовое восстановление с реабилитацией у травматолога и стоматолога. «Нападающий в центре поля! Напряженный момент! Удар по воротам — и…» На финальном ударе добивания резцов нижней челюсти меня как борца за справедливость остановила поражающая пуля законопослушного стража Цитадели сектора №9. К несчастью или наоборот, пуля порвала мышцу плеча и прошла навылет, не задев жизненно важные органы. Текущее состояние — неудовлетворенность. Статус — привлеченный к ответственности. После этого происшествия вся местная знать из экс-интеллектуалов, критиков и эмоциональных, невостребованных особей разношерстных полов лихо раздирали свои глотки на собрании деморализованного общества: «Таким тут не место! Такие мешают нашим детям самоутверждаться! Изолировать их! Принудительно лечить их!» Блеющее стадо изрыгало синтетический яд нездорового завтрака. Беспомощные овцы орали как вороны и смеялись как гиены, поощряли жестокость и стимулировали своих неопределившихся отпрысков эквивалентом денежного согласия на вседозволенность: один бездумно водит подушечкой пальца по сенсору дорогостоящего гаджета, не используя и половины процентов от его возможности; второй наудачу ставит галочки в тесте по программе «Прогрессивный выпускник»; третий выискивает в переносице застывшие простудные выделения, а другой щипает за ягодицы одноклассниц, которые притупляют творческий потенциал в секундной эмоции счастья от сделанного произведения искусства, на фронтальную камеру современного телефона. «Изолировать! Придать общественному порицанию! Развести костер демагогии! Стереть в порошок и забыть!» — дребезжали диафрагмы полуобнаженных, одетых по канону тренда особей женского и несуразные образы поколения «фастфуд» мужского пола.

Остров

Мир медленно катился в пропасть из алчности, разврата, страданий, лжи, ненависти и страха. Пустоты интегрировали в каменные джунгли из холода, равнодушия и цинизма, запустив по артериям метрополитена отравленную формулу счастья запретного плода с точкой невозврата. Великой ценностью стали деньги, будь то зеленые или презентабельно деревянные банкноты, не важно. В мегаполисе все покупается и все продается. Любовь накручивает на счетчике сантиметры заглатываемого, изливая изобилие вожделения на простыни в гостиничных номерах Острова Плаза. Так называют отколовшийся от Цитадели район, пропитанный запахом дорогих духов, секса, выпивки, наркотиков и больших стволов. В воздухе царила атмосфера беспорядочного дестроя, краха и разрушения устоев, норм морали, нравственности. Прогнозы ледникового периода, всемирного потопа, теории большого взрыва, разрушения озонового слоя, столкновение тектонических плит земной коры и землетрясения не нашли своего подтверждения. Предвидение астронавтов о приближающемся небесном теле из глубины космоса гласило о безоговорочном столкновении с Землей и массовом уничтожении людей, но комета, получившая название Коралловый Аспид, пролетела рядом с орбитой, восхищая устремившиеся в небо взгляды зевак игрой красок длинной полосы фиолетового, алого, неонового, пурпурного хвоста из небесных процессов распада элементов, отсутствующих в химической таблице землян. Пролетев мимо, она как будто посмеялась над воцарившейся в этот день анархией с ограблениями и насилием: мол, недолго вам осталось, братцы. Подсказки как знаки, как предвестники начала конца больше никого не интересовали. Искушенные от пропаганды чужой роскоши люди каменных джунглей отказывались принимать реальность за действительность. Клешни диктаторов жадно заглядывали в открытые окна гостеприимства и безоговорочно сеяли самопровозглашенный закон экспроприации. Варварская дискриминация под эгидой здоровья нации возвращала современную жизнь в феодальные отношения эпохи крепостного права, а вооруженные солдаты у зигзагов стен с колючей проволокой по воле диктаторов пресекали любые миграционные потоки и социальные недовольства.

Честные браки стали редкостью, а полноценные семьи исключениями. Психологи все чаще лечат надуманную депрессию, где мужчины подражают культу женского начала, а женщины архетипу мужского гендера. Теперь в традиционные отношения полов приходят современные технологии нейронной сети, заменяющие тактильные ощущения на дистанционные. Достаточно заказать портативную сферу удовольствий с пробным комплектом из двух капсул кибернетического инстинкта, ККИ, для того чтобы открыть доступ на двадцать четыре часа к сотням половых партнеров виртуального мира с любыми сексуальными предпочтениями. Семикольцевая сфера представляла из себя свободно вращающуюся по кругу конструкцию на четырех опорах, с креслом внутри, с сотнями проводов и датчиков. Спектр предоставления услуг и сервиса по обслуживанию был огромный: всевозможные сиденья, системы вентиляции, пневматические опоры без толчкового вращения, навесное оборудование, возбудители проекции новых локаций на голограммах цветных картриджей, усиленные капсулы с дополнительным временем, кислородная маска для обогащения крови, датчики контроля частоты сердечного ритма и безопасная система выведения из транса. Виртуальный мир генерировался в голове с помощью легализованных стимуляторов ККИ, вступающих в симбиоз с системой нейронного соединения и компьютерных алгоритмов. В заснувшем теле мозг активизировал незадействованные в обычной жизни ментальные процессы. Время в лабиринтах сознания на пути удовольствия пролетало за несколько минут, а в реальной жизни на модуляцию задействовалась вся ночь. Ценой эмоционального удовлетворения было полное физическое истощение и последующая длительная депрессия. Общество успешно пролонгировало закат человеческой эпохи на пути неминуемого прогресса: две капсулы, как эвтаназия, две ночи, как две жизни, половина зарплаты на депрессанты, дряблые тела, слабый иммунитет, отсутствие здорового потомства, легальная зависимость. Решение было найдено. Таблетки на прилавках фармацевтических магазинов со временем восстанавливали дееспособность организма, но развивали необратимые патологии, уязвимые к мутированным инфекциям, тем самым лечение обычной простуды превращалось в длительный процесс капиталовложения.

В сертифицированных магазинах капсулы инстинктов стали дорогим удовольствием, но прилавки подпольных рынков успешно демпинговали цены на ККИ, предлагая больше времени на погружение в мир симуляции, новые модификации для сфер, максимум удовольствия и свободы действий. Однако в основу стимуляторов кустарного производства закладывались синтетические запрещенные законодательством вещества, которые чаще всего приводили к остановке сердца, в лучшем случае — к сбою нервной системы. Искусственная инвазия населения шла полным ходом.

Джек был замкнутым, грустным и молчаливым ребенком с усталым, болезненным видом, взъерошенной засаленной челкой и синяками под невыспавшимися глазами, но на какое-то время он смог выползти из кротовой норы, для того чтобы открыть глаза на новый мир. Дом, как и дырка на новой футболке, с его слов, достались им от государства по программе малоимущей семьи.

Марина

Тенденция нового времени делила людей на классы неравенства и категории трудоспособности, в результате чего всеобщий онанизм головного мозга привел к идейному расколу. При несоответствии нужной ячейке общества на фоне максимального эгоизма с тобой обрывались приятельские, родственные, деловые связи. Каждый стремился повысить уровень квалификации и получить новые знакомства, новое общение, новый статус в информативной базе данных под названием «Органика», что отслеживала динамику достижения и провалы в балльной системе труда «Карьерного просветления», КП, и в социальной жизни, присваивая тем самым каждому человеку соответствующий уровень профпригодности.

Конфиденциальность оставалась только на бумаге, а в реальности каждый новый пользователь «Органики» был под пристальным аналитическим наблюдением. Коренные жители Цитадели неохотно верифицировались на глобальном сервисе, но податливо принимали тотальный контроль как форму адаптации к тенденциям современности, а несогласные «сепаратисты» подвергались принудительной регистрации, но уже с особыми отметками в когнитивном досье «против». Время неустанно двигалось вперед, и получить достойный профессиональный класс в резюме с каждым годом было все сложнее.

Мединсон являлась вдовой погибшего летчика-испытателя. Пособие от государства уходило на оплату обучения сына, а зарплаты хватало лишь на бытовые и коммунальные минимумы. Допоздна она работала в кафе Бургеры Льюис, что славилось в пригороде отменными отбивными, а потом бежала на последний десятичасовой троллейбус. В тот день пьяница Дейв, привыкший к опозданиям Марины, был переведен в старое депо, а новый неосведомленный водитель проехал мимо кафе без остановки сразу напрямую в троллейбусный парк.

В густой измороси Зеленая аллея светилась оранжевым светом больших фонарей. Промозглый ветер ускорял короткие шаги девушки по широким лужам, оставленным после полуденного дождя. За ее спиной медленно крался на габаритных огнях желтый, грузный, большой автомобиль — такси частного извоза. Спустя некоторое время он поравнялся с женщиной.

— Тебе в какую сторону? — громко спросил водитель. — Я поеду по Зеленой аллее до парка Утраты, — добавил он и поправил на лбу кепку восьмиклинку. Марина ничего не ответила, но машина продолжила медленно катиться вдоль тротуара. Холодный ветер обжигал кожу рук через тонкий плащ, надетый не по погоде.

— Эй, красавица, иди к нам! — крикнул выпивший подросток из толпы на аллее, и перешел дорогу. Двое парней спрыгнули со спинки лавочки следом за ним, но толпа возле громкой магнитолы не уменьшилась. Окоченелые ступни ускорили стук каблуков по тротуарной плитке, но два тяжелых пакета с овощами, фруктами и куском свежей говядины по-предательски потянулись к асфальту на растянутых ручках экологического полиэтилена. Водитель такси прибавил газа и запрограммированно повторил:

— Тебе в какую сторону? Я поеду по Зеленой аллее до парка Утраты.

— Нет, спасибо, мне рядом, — лаконично произнесла женщина и сжала сумки окостенелыми от холода пальцами, осознавая, что до дома минимум минут сорок ходьбы.

— Малышка, что там у тебя есть? — И пальцы подростка умело заиграли на опасной бритве, появившейся из накладного кармана синтепоновой куртки.

— Может, и мелочевка водится? — выкрикнул другой жадно докуривая чибарик.

Под светом фонарного столба водитель наклонился к пассажирскому сиденью.

— Садись, не отстанут же, — сказал он низким голосом и снова поправил кепку, не успев скрыть от света последствия ветреной оспы на рябых щеках. Впереди — пустая улица, молчаливые двухэтажные кирпичные общежития с периодическими криками душевнобольных и пьяных сумасшедших из окон, а за спиной шумное сборище нетрезвых подростков, сверкающих ножами и угольками дешевых сигарет под ритм популярного кала из динамиков бумбокса. Пассажирская дверь захлопнулась. Двигатель выдохнул черный дым и измотанно загудел, а красные габариты задних фонарей судорожно заморгали от сырой электрики и исчезли за поворотом. Теплый воздух из печки приятно согревал озябшие ноги. Попутчица внимательно смотрела за ночной дорогой, чтобы не пропустить свой перекресток. Раньше парк Утраты был местом проведения праздничных мероприятий, уединения для молодежи и семейных пар, но после серии покушений на прохожих приобрел дурную славу, и теперь там собирались только группы разбойников да всяких бродяг. Дело с утопленником в ручье списали на интоксикацию от алкоголя. Хотя один стажер из Криминального бюро за чашкой утреннего кофе в закусочной рассказал, что доза алкоголя в крови скончавшегося была допустимой для жизни. Однако первая версия в бюрократическом сите процеживалось удобнее. История о школьниках, что бежали от верзилы в маскарадной маске, также переписалась в десятках отмененных постановлениях об отказе в возбуждении уголовного дельца за отсутствием перспективы в раскрытии и вынесении надзорным органом не меньше постановлений об отмене постановлений об отказе в возбуждении затянувшегося расследования. В тот день подростков спас случайный автопатруль стражей, приехавший пополнить палочную статистику административных правонарушений на бездомных. Дурные мысли были не материальной составляющей, а реальным показателем циничного, отчаянного, эгоистичного, жестокого времени.

— Я вам благодарна, вот моя остановка, — произнесла Марина, указывая рукой на приближающийся Т-образный перекресток, и потянулась к ручке двери, но автомобиль не остановился, а двигатель заработал громче. Дворники противно заскрипели по мокрому лобовому стеклу.

— Задумался я, — смиренно ответил водитель и крепко схватил пассажирку за тонкое бедро, сминая с колен промокшее платье. Попутчица вцепилась в его ладонь, на что мужчина ехидно улыбнулся от удовольствия, а потом разжал грубые пальцы. — Не бойся, не обижу. На следующем перекрестке развернемся.

Фонари мелькали вспышками света перед испуганными глазами женщины: печка сушила воздух, губы немели, сохло во рту, стало тяжело дышать, сердце забилось чаще. Марина прижала рюкзак с вещами к оледеневшей от страха груди и сразу одернула задранное платье ниже колен.

— Немедленно остановитесь! — приказала она и потянула за дверную ручку, но та бесполезно повисла бутафорией без отклика внутреннего замка. — Сейчас же остановите, пожалуйста! — закричала девушка дрожащим голосом. Тяжелый автомобиль с визгом лысой резины зашел в крутой поворот, минуя дорожный знак, обозначающий тупик, и непристегнутую пассажирку прижало к кевларовой обшивке двери, пропитанной сигаретным дымом. Свет тусклых фар уперся в разбитую стену из бурого кирпича и лениво погас под стук холодного дождя, бьющего по крыше желтого ретромобиля. На таких авто в наше время практически не ездили, но встречались антикварные умельцы да всякие там любители, что освежали лакокрасочное покрытие, перебирали ходовые части, реставрировали обшивку кресел по вкусу и выезжали на дефиле для фотосессий. В закупоренном салоне авто раздался дикий крик хрупкой женщины измотанной от неравного сопротивления. После ошеломительной пощечины она потеряла сознание и очнулась на спине с раздвинутыми бедрами, от острой, огненной боли надорванной сфинктерной мышцы. Яростный рвотный крик под белый радиошум из приемника прервал сопение убийцы. Ладони насильника сдавили шейные позвонки, и жертва предсмертно захрипела, вонзаясь ногтями в мышцы волосатого предплечья.

— Заткнись сука! — помятое платье запрокинулось на поясницу, а кружевное нижнее белье, сорванное с ног, затрещало по деликатным швам белыми нитками. В радиоприемнике за монотонными помехами запел голос известного танцевального классика. Слезы кончились, а насильник кончил в нее горячим сгустком белого яда. Двухминутная эпопея с прогулкой по вечности завершилась моральным уничтожением. Девушка жадно вдохнула спертый, тяжелый, сухой, потный воздух и в горле повис непроглатываемый острый ком. Салон осветили ксеноновые фары проезжающего на серпантине автомобиля, от чего убийца раздраженно зажмурил глаза и начищенная бляшка кожаного ремня забренчала на талии широких атласных брюк. На рыхлом лице, похожем на разбитый грунт, вспаханный чернозем или глиняную колею заблестели капли жирного пота. Жертва насилия слепо нащупала ручку, но задняя дверь была заблокирована. Тогда убийца схватил ее за волосы, и выволок из салона на мокрый асфальт. Помятую окантовку тонкого платья покрывали пятна кровоподтёков. Голос женщины одеревенел от ужаса, страха, боли и беспомощности. Водитель достал из ножен огромное лезвие блестящей стали, которое осветил дальний свет фар спустившегося с холма встречного транспорта, и женщина в агонии поползла к обочине. Впереди ехал большой внедорожник с белыми ксеноновыми лампами на крыше и «кенгурятнике». Ослепленный убийца замешкался, завел автомобиль и с визгом мокрой резины проехал мимо Марины. Такси пронесло юзом по асфальту от резкого торможения. Загорелись красные стоп-сигнальные огни, и замигала лампочка задней передачи. Коробка переключения скоростей небрежно прохрустела от недожатой педали сцепления. Утомленно загудел вал задней передачи, звонко щелкая мелкими зубьями шестерней. Громоздкий корпус автомобиля начал быстро приближаться задним ходом, но, не доехав до девушки, тяжело остановился. Из окна вылетели сумки и сочные яблоки покатились по мокрому асфальту, а желтое такси быстро скрылось в темноте за перекрестком.

Ключи от внедорожника, оставленные родителями в спальне, провернулись в замке зажигания, и юноша, не достигший совершеннолетия, неуверенно выехал из автоматического гаража, пока взрослые отмечали пятилетие своего электронного детища, «Органики», на большом банкетном светском вечере.

— Остановись, — попросила испуганно девушка, заприметив у обочины окровавленную женщину.

— Да это наркоманка, их тут знаешь сколько, — с презрением подчеркнул водитель и медленно проехал мимо Марины.

— Остановись. Может, ей нужна помощь, — крикнула на него подруга и выключила музыку в автомагнитоле.

— Нам не нужны проблемы, — замешкался парень, боясь грядущего разоблачения в угоне родительской тачки и наказания от строгого отца в виде лишения наличных средств на каждый день.

— Тоже мне герой, — девушка дернула за руль в сторону и внедорожник остановился.

Марина видела, как работает система по защите прав и интересов граждан, когда в наручниках увозили официанта за поставленные знаки одобрения мнения автора под политическим видео в социальной сети, а спустя несколько дней его нашли в наркопритоне без сознания. Она понимала, что в полицейском участке заставят детально воспроизводить обстоятельства изнасилования, а в ходе допроса, порученному молодому стажеру, стражи будут ехидно посмеиваться и задавать провокационные вопросы. Было невыносимо больно, безмерно, бесконечно стыдно, и хотелось умереть, но мысль о сыне стачивала острые раны психологического взрыва.

— Что с вами случилось?

Девушка достала влажные салфетки и наклонилась, а парень нервно огляделся по сторонам со сжатыми кулаками в карманах куртки-бомбера с логотипом хоккейной команды. Девушка поинтересовалась еще раз, протирая алую акварель под носом:

— Что с вами произошло?

— Да она пьяна, поехали, — нервно высказался юноша.

— Только после приезда скорой помощи.

— Пожалуйста, не нужно никого вызывать. Я украла еду из магазина. Сама виновата, — голос дрожал и вибрировал от вранья, пастырства и страха. — Я бывший врач. Не нужно никуда звонить.

— Хорошо. Мы вас подвезем.

Входная дверь отворилась, и ветер занес уличную прохладу в темную прихожую. Женщина протянула сыну яблоко, еле сдерживая слезы.

— Не включай свет, глаза устали. Как будет готов ужин, я позову тебя.

Вкусно перекусив в одиночестве за прочтением книги, Джек отправился в свою комнату, расположенную в мансарде, продолжать писать картину огромного мегаполиса, пытаясь не забыть изобразить каждый штрих толпы, транспорта, рекламных баннеров, животных, цветов, ярких птиц на деревьях в каменных клумбах. В городе Цитадель он был один раз с отцом и безмерно был впечатлен интенсивностью движения магистралей, многополосных улиц, плотностью толпы людей на остановках и в пешеходных переходах. Под светом настольной лампы мальчик заснул с карандашами в руках, а мать проплакала в подушку, не смыкая до утра глаз, в обнимку с семейной фотографией.

Изменение

Обычное утро необычного дня положило начало изменению многих жизней. Ким не пошел на выпускной вечер, а Джек не пригласил свою подружку на танец. Ким получил аттестат об образовании в местах, где не спят надзорные вышки и не греют холодные стены, а Джек получил неоднократную порцию таблеток от ума и навсегда исчез из пригорода.

Коррупционные связи подонков сделали свой безоговорочный ход наперекор справедливости. Из-за так называемой неуспеваемости Джека перевели в коррекционный класс, а в последующем коллегиальным решением родительского комитета и комиссионным заключением организации по делам несовершеннолетних перевели в школу для слабоумных, по причине психологической недостаточности и отставания в развитии. Потом и вовсе его передали на попечение в частную клинику под государственным контролем, лишив мать родительских прав из-за отсутствия у нее официальной работы и неспособности полноценно содержать и воспитывать ребенка. По рассказам жителей пригорода, она, как волчица перед ружьем охотника, разрывала одежду на державших ее надзирателях и умоляла в истерике оставить их в покое, несмотря на введенное дважды успокоительное средство. Ее вены расширились от надрыва сорванных связок и расползлись, как трещины на тонком льду, вдоль несмолкаемого горла, по лбу, скрываясь в основаниях длинных черных волос.

Джек, замкнутый, холодный, бледный и больной, медленно шел в распростертые объятия равнодушного санитара, что нагло сорвал рюкзак с его плеча и небрежно бросил в салон автомобиля. Из сломанной молнии кармана сумки выпали угольки с цветными карандашами различной мягкости и разлетелись по металлическому полу, закатывая под сиденья свои яркие восьмиугольные грани. Микроавтобус с Джеком и людьми в белых халатах таял в поле видимости, отдаляясь все дальше и дальше по взлетной полосе Зеленой аллеи с насаждениями диких роз и пышных хвойных деревьев между фонарными столбами. Разбитая и пустая, женщина просидела на крыльце весь день, не пошевелившись, до наступления холодных сумерек. Не менее удрученная, сознательная Вильета, преодолевая свои потаенные страхи, завела ее в дом, развеяв представления о жутких подвалах и призрачных комнатах пристанища семьи Мединсонов. В доме было чисто, много цветов, без лишних деталей декора и мебели, только все самое необходимое. Как в проявочной комнате, торшер осветил спальню багряным мягким светом красного спектра. Вильета спустила руку женщины с плеча, и, коснувшись кровати, она заснула. На старом комоде стояли семейные фотографии, где Мединсоны были запечатлены в жизнерадостных, непривычных образах, но на углу портрета улыбающегося мужчины с гермошлемом под мышкой на фоне огромного самолета тянулась широкая черная лента. Вильета осторожно осмотрела фотокарточку, тихо читая вслух надпись на обратной стороне: «Любимой и единственной…», и почувствовала за спиной пронзительный взгляд, сверлящий затылок. Она резко обернулась. Ее пронзали опустошенные, впавшие, заплаканные, дикие глаза, залитые омутом красных капилляров, укрытые не по годам морщинами и черными пятнами под ними. Сухие губы женщины задрожали, а голос срезонировал из груди сопением сорванных голосовых связок:

— Уходите!

Марина схватилась за рамку фотографии и без сознания с грохотом рухнула на пол. Суеверная и мнительная Вильета застыла как статуя, пытаясь вдохнуть воздух сквозь сжатые внутренности груди. Проглотив воды из крана, она умылась трясущимися ладонями. Потом набрала воды в стакан и уверенно поднялась на второй этаж, в спальню. На полу лежала раненая, обездвиженная, истерзанная побоями и психологическими переживаниями молодая, но состарившаяся женщина. Соседка аккуратно ее приподняла и подтянула к себе на колени, заставив сделать несколько глотков воды. После чего помогла лечь на кровать. С того дня Мединсонов больше никто не видел, а дом их был продан коллекторами за долги. Со временем пригород опустел и приобрел статус загородных летних дач.

Программа «Здоровье»

Цитадель поддерживала программу клиники имени Дига Брауна. Ведь она предлагала оздоровительные курсы санаторно-восстановительного обучения для лиц, отстающих в развитии, а также лиц, лишенных родительского попечения. Руководители обещали вкладчикам душ вылечить или добиться положительной динамики заболевания любого обратившегося за помощью и устранить психологические барьеры, ограничивающие самовыражение больного, а также скорректировать восприятие окружающей реальности, заверяя о том, что произойдет колоссальное перерождение личности. Однако в этиологию болезни никто не вникал. Никаких финансовых вложений, никаких оплат лекарств и медицинских услуг. Цель и лозунг волонтерского движения клиники — это «Жизнь для безжизненных», с небольшой поправкой внизу контракта об использовании инновационной фармакологии, имеющей летальные последствия. Простодушные жители периферии не вникали в суть юридических бумаг в ожидании чуда исцеления. Учреждение обещало постановку каждого пациента на пищевое, вещевое довольствие до полного выздоровления, но взамен требовалось добровольное согласие на передачу опекунства и родительских прав, что было предусмотрено на законодательном уровне, но обыграно не в пользу страдающих. Тем самым в поисках надежды брошенные и душевнобольные становились заложниками коррупционной системы, а точнее — ее подопытными. В целом это была огромная легальная клиника с нелегальными махинациями для душевнобольных и брошенных человечков. Экс-целители называли свою деятельность процессом длительной коллаборации лучших профессоров, но финансируемая деятельность клиники не приносила желаемого результата.

Органы Цитадели жадно употребляли остатки из природных ресурсов на завтрак, обед и ужин, плотно сидя на нефтяной игле и всячески отрекаясь, отрицая, игнорируя социальные проблемы, поддерживали подобные коммерческие программы похожих организаций, снимая с себя все обязанности по протекции незащищенных слоев населения. По всем каналам СМИ, радиоэфирам подставные марионетки показательно рассказывали о защищаемых правах и проводимых реформах, направленных на укрепление фундаментального строя крепкой семьи и здоровой единицы общества. Тем самым под театральный занавес выделялись большие средства на финансирование данных программ, что успешно шло в карманы целителям и их покровителям. В ротации активно продвигалась пиар-кампания, где рассказывались душещипательные истории о выходцах клиники Брауна. Безнадежные пациенты якобы излечили недуги по передовым методам биоинженерии, став в будущем банкирами, юристами, певцами, политиками. Также они без труда осваивали и иные профессии. Мегаполис светился рекламными вывесками на прожекторах светодиодных огней, картинки незаметно менялись одна за другой. Вот некий мальчик Даймон, лицо холдинга, на уличном ярком мониторе разводит руками и рассказывает, что страдал дисфункцией памяти, а сейчас он главный менеджер крупной промышленной корпорации: «Благодаря клинике „Луч“ я преобразил концентрированную энергию в направляющую стрелу для борьбы…» Его мягкий искусственный голос, смонтированный на студии для убаюкивания и затуманивания слуха, звучал из всех динамиков станций метро, музеев, магазинов и радио. Также под логотипом «Луч» ежегодно патентовались кибернетические инновации, готовые не конфликтовать с организмом на клеточном уровне. Биомеханика быстро развивалась и набирала популярность. Спектр услуг и цен был обширен. Вниманию предлагались встроенные в брови и скулы солнцезащитные системы с дополнениями инфракрасного остекления, светящиеся татуировки, различные интим-декоры и множество иных доступных для приобретения всевозможных мелких девайсов; бинарные коды доступа на запястьях активировали работу денежных счетов, позволяя расплачиваться без денег и их электронных носителей. Различные экзоскелеты увеличивали функции силы и выносливости, термальные и компрессионные костюмы помогали при работе в условиях низких и высоких температур, но патенты были купленными, а инновации давали сбои в работе, как любая техника, требующая квалифицированного сервиса и обслуживания, которого не было.

Доступная медицина не оказывала оперативного лечения населению. Обследования и наблюдения в известных клиниках Цитадели требовали баснословных затрат. Поэтому все больше жителей города обращались за помощью в клинику «Луч», где законно лишались всех прав опекунства до полного выздоровления больного. Однажды неизвестный, дряблый, седой старик пытался вернуть своего родственника домой, но бюрократическая машина крепко сдерживала пациента в стенах клиники без права на любые коммуникации. Инстанция за инстанцией, он выдержанно выстаивал очереди в жарких норах муравейника до самого закрытия бумажных контор. Он возвращался утром чтобы занять новую очередь и преданно ждать, а когда попадал на прием к обиженному на свою жизнь специалисту, то в оказании помощи получал хладнокровный отказ или грубую рекомендацию проследовать в другую организацию по защите прав и свобод далеко несвободных граждан. Однажды старик не откликнулся на свою фамилию: «Уснул и не слышит», сказал кто-то из толпы. Только уснул он уже навсегда и следом за талоном электронной очереди из рук выпало рукописное заявление о незаконном удержании сына в клинике «Луч». Данная информация заинтересовала рядом сидящего репортера. После чего в силу общественного резонанса дело по разоблачению деятельности Дига Брауна получило широкую огласку.

Лечебница «Луч» была быстро расформирована министерством здравоохранения в связи с применением на пациентах шоковой электротерапии и несертифицированных лекарственных препаратов, не прошедших клинические испытания. Как стало известно позже, на пациентах тестировали новые технологии компании. Далее поставки товаров шли на нелегальный рынок, в военную промышленность и розничную торговлю. Подопытные не выдерживали издевательств и замолкали навечно, кремируемые в печах красных подвалов. Тех, кто предпринимал попытки к бегству, задерживали, истязали электричеством и побоями. Посетителей пускали редко, а после вообще запретили встречи, сетуя на изменение распорядка дня в связи с карантинным режимом.

Проведенная массовая специальная операция по задержанию представителей закрытого учреждения открыла пригороду глаза на жестокие издевательства над пациентами в стенах обители Брауна. Узурпаторы хранили в архивах кадры истязаний подвешенных за ноги, за руки пациентов. В отношении медицинского персонала, выступающего в качестве палачей и безумных директоров, стоявших у основания появления больницы, прошло не одно расследование, получившее нетрадиционный для спокойного пригорода Цитадели общественный резонанс, и во всеуслышание по всем телеканалам имя Диг Браун было заточено в клетку на пожизненное заключение. В интернет-сети клиника не имела юридического адреса, реквизитов постановки на учет и числилась, как ООО «Луч», директор Диг Браун, заслуженный психолог, а в других источниках патологоанатом.

Ким

После отбытия наказания и освобождения Ким устроился в автомастерскую Южного Сквера, где в свободное время собирал свой старый мотоцикл «Стрит файтер» с объемом двигателя в полтора кубических сантиметра. Вечерами подрабатывал на складе в порту, разгружая рыболовные корабли, а на выходных уезжал в город на фейс-контроль ночного клуба «Стелс» с вместимостью свыше одной тысячи посетителей за ночь. В новой взрослой осени произошли решающие коррективы в видении мнения окружающих. Ким отпраздновал двадцатисемилетие и планировал перебраться в Цитадель, где разводились мосты, шумели скоростные магистрали, мерцали огни небоскребов, где ждала новая жизнь. К тому времени Зеленая аллея частично опустела и обветшала. Большинство домов использовались хозяевами в качестве загородных и посещались только на открытие теплого сезона, но завсегдатаи, старые домоседы, привыкшие к умеренной тишине, категорично отказывались от переезда и отнекивались от уговоров повзрослевших детей покинуть пригород, продолжали наслаждаться удовольствием теплого камина и свежестью фруктов с собственного огорода.

Зеленая аллея не горела, как раньше, в палитре ярких красок цветов из клумб, фонари погасли, палисадники у домов заселяли армии серых сорняков, по улице не бегала детвора, сладкий аромат акации больше не разносили теплые ветра, а можжевельники торчали как соломенные прутья из сухого веника. Школа больше не финансировалась за счет средств госбюджета и превратилась в частную. Многие объекты инфраструктуры закрылись за отсутствием спроса редеющего местного населения, а сельских жителей, что уехали покорять мегаполис, поглотила система неуправляемым ритмом жизни и потеряла их в паутине случайных интересов. Все куда-то бежали и боялись опоздать. Ким уже не был тем юнцом со школьной скамьи, он возмужал, окреп и морально повзрослел. Мысли обгоняли действия, а поступки порой были на грани допустимых.

Соседи и друзья в один голос заверяли, что Джека забрали в клинику «Луч». Отдав сомнительному посреднику из детективной фирмы деньги, вырученные с продажи мотоцикла, Ким получил от коррумпированного сотрудника Криминального бюро конверт с частичными копиями прекращенного дела нашумевшей клиники. Там были фото персонала, директоров, анкеты с персональными данными, допросы участников преступного сообщества и выписки из личных дел душевнобольных, но список, разумеется, был исчерпывающим. Характер расследования затянулся, лица, уполномоченные на его проведение, в силу текучести кадрового резерва неустанно менялись. Диг Браун и садисты-приспешники дали признательные показания, после чего дело было закрыто и сдано в архив. Пациенты были расселены по различным клиникам большого города. С кем-то Киму удалось поговорить, но пациенты не видели и не знали Джека. Многие потерпевшие и их родственники были запуганы, а многие просто были неспособны на диалог. Было ясно, что доктор Браун организовал подпольное ведомство по проведению опытов над людьми, пуская их в расход, как лабораторных крыс. Ему удалось сделать некий прорыв в медицине, но какой ценой.

Экспансия киберпространства медленно, но уверенно поселялась в сознании общества, расширяя возможности человека для выживания и получения максимума удовольствия и большего комфорта от использования бионических дополнений в организме. Однако девайсы в биологической основе давно перестали интересовать профессора, теперь первоочередная задача была направлена на создание машино-человеческого гибрида с искусственными органами и интеллектом. Подопытные доноры не переживали нагрузок, сокращая фактуру для исследований. Чужеродные органоиды все чаще конфликтовали с реципиентами, и клетки умирали. Тем самым работа замедлялась, а количество жертв увеличивалось. Иногда доктор приходил к выводу, что функционирование мозга основано исключительно на контроле органов чувств и эту связь невозможно заменить механической инженерией, но мечта была слишком явной, чтобы от нее отказываться, а возможности только приумножались с появлением новых вкладчиков в идею всеобщей кибернетизации. Под негласной эгидой полного выздоровления тех, кому медицина бессильна помочь, до своего задержания Браун осваивал экспериментальные навыки, совмещая различные металлы в живом организме. Доктор закончил два высших медицинских института с отличием. Неоднократно награждался почетными грамотами, написал диссертацию на тему «Обмен веществ и путь к регенерации», защитил кандидатскую работу по психологии, длительное время преподавал в университете на кафедре анатомии, а на пике карьеры пропал из поля зрения науки, а позже загремел на пожизненный срок. Ким внимательно рассматривал фотографии, но среди предложенных для изучения анкет имени Джек Мединсон не оказалось. По адресу фактического местонахождения клиники теперь располагался оптовый склад популярного гипермаркета.

Движение транспорта, как хронический бронхит, затрудняло дыхание города. Пробки, выхлопы, никотин, конфликты участников дорожного движения распирали негативной энергией внутренности Цитадели. На подъезде к центру мегаполиса на холме величественно возвышался медицинский институт высшего образования. «Так вот где твоя научная обитель, Диг», — усмехнулся Ким, прислонившись лбом к запотевшему от дыхания стеклу укачивающего автобуса. В приемной ректора сидела вежливая секретарша скромной внешности.

— Сейчас идет совещание и прием посетителей невозможен.

— Я готов подождать, путь из пригорода неблизкий.

— Если вы по поводу обучения, то лучше пройдите в деканат.

— Нет, я по личному вопросу.

— Тогда вы должны понимать, что диалог с руководителем может не состояться ввиду загруженности рабочего дня. Вы записывались на прием?

— Нет, но у меня очень серьезный и личный разговор.

— Я могу вас записать на завтра.

— Не стоит. Мне хватит пары минут.

— Тогда присаживайтесь, я о вас сообщу, — женщина указала на кожаное, большое, комфортное, мягкое белое кресло, но Ким отказался и вышел в длинный коридор. На стенде с фотографиями выдающихся ученых и успешных выпускников института также красовался профессор Браун. Ким сверил имеющееся фото из анкеты копий уголовного дела и сомнительно повел бровью. Прошел час. Преподавательский состав, что-то обсуждая, вышел из кабинета.

— Проходите, ректор ожидает вас, — сообщила секретарша парню, увлеченному чтением информационной доски.

— Я вас слушаю, молодой человек, если вопросы в части поступления, то обратитесь в юридический отдел для абитуриентов, — произнес седой мужчина, не отвлекаясь от разбора документации.

— Нет, — замешкался Ким. — Я родственник Дига Брауна.

— Интересно. Он вел затворническую жизнь, насколько мне известно, и не имел родственников.

— Но я по линии его двоюродного брата.

— Я вас слушаю.

— Дело в том, что я собираю положительно характеризующие справки на него для изменения меры пресечения на более гуманный срок. Согласитесь, что человек, сделавший большой прорыв в биоинженерии, недостоин расплачиваться ценой пожизненного заточения.

— А разве его связей не хватит для решения этого вопроса? — неохотно спросил ректор.

— Думаю, лишним не будет.

— Подготовьте письменный запрос и оставьте моей помощнице. Мы рассмотрим его в течение десяти дней.

— Извините, дядя не особо рассказывал про свою деятельность. Были ли у клиники «Луч» дочерние лечебницы?

— Предсказуемая легенда, молодой человек, но с такими вопросами вам лучше обратиться в Криминальное Бюро, — сказал мужчина, выпроваживая гостя за дверь, и добавил: — Браун был заслуженным мастером своего дела, а все остальное меня не касается.

Ким достал фотографию из анкеты.

— Вам знаком этот человек?

Ректор внимательно осмотрел фотокарточку, пододвигая указательным пальцем дугу квадратных очков к переносице.

— Вы отнимаете мое драгоценное время, молодой человек. Вероятнее всего, вы ошиблись. Я работал с Брауном, а этого старика вижу впервые. Освежите свою память на доске почетных сотрудников в коридоре.

Дверь захлопнулась.

— Выходит, в тюрьме сейчас не тот Браун, — проговорил Ким.

— Я вам могу еще чем-то помочь? — спросила девушка, встав из-за стойки ресепшена.

Ким повел на нее тяжелым взглядом.

— Нет, спасибо, я уже ухожу.

Томас Марколо

В списке остался последний пациент — Томас Марколо, находящийся в настоящее время на амбулаторном лечении. К нему и наведался Ким. Он представился репортером. Томас проживал со стариками-родителями, которые приветливо встретили гостя и охотно рассказали, как полгода назад к ним приехал взрослый мужчина, якобы по рекомендации бывших лечащих врачей, и, на удивление родителей, доктор поведал, что заболевание их мальчика можно вылечить по инновационной методике.

— Мы сначала не поверили, но он был не один. С ним приехал молодой крепкий парень, который поведал в видеофильме свои симптомы болезни маниакальной депрессии и панической атаки с паранойей.

— Мальчик Даймон из рекламы?

— Да, точно!

— Хорошо, продолжайте.

— В этом фильме они решали тесты, подобранные по индивидуальным особенностям заболевания. Также проводили восстановительные процедуры и шоковую терапию, после чего он стал самим собой.

— А что им делали?

— Да сейчас разве вспомнишь. Курс за курсом дорогостоящих препаратов за их счет, стимулирование частей мозга нейронным аппаратом «Луч», различные тренинги и физиотерапия. После того как нашему мальчику диагностировали переход болезни в неизлечимую форму, это был наш единственный шанс, понимаете? Что же мы наделали? — Глаза матери затряслись и налились слезами, но не заплакали.

— А можно мне поговорить с Томасом?

— Это бесполезно, он практически не разговаривает, но если вы настаиваете…

Держась за поясницу, отец Томаса закашлял и вышел в другую комнату, а спустя пару минут завел в гостиную парня невысокого роста без признаков самостоятельности. Томасу было тридцать пять лет от роду, но вел он себя как маленький ребенок, каждый раз удивленно, круглыми глазами рассматривал окружающих. После того как Ким протянул в его сторону руку в знак приветствия, он коснулся пальцев, а потом неразборчиво замычал, глядя на старую мать.

— Познакомься, это Ким, и он пришел с тобой поздороваться, — спокойно проговорила женщина. Томас осторожно протянул руку с ломающимися в неуправляемой судороге пальцами.

— Томас, можно я тебе задам один вопрос?

Бедняга расширил еще больше свои круглые, как будто удивленные, глаза и прикусил губу, всасывая ее внутрь горла.

— Поможешь мне? — спросил Ким, и в ответ мальчик кивнул веснушками на щеках, это было как чудесный знак верного пути. Старуха замерла в ожидании.

— Томас, это будет сложный вопрос, но ты не должен бояться, ведь все позади и ты дома в безопасности.

Парень вдавился в кресло, соединяя колени и локти, пытаясь защититься.

— Я тебя не трону. Скажи, ты знаешь парня по имени Джек? Джек Мединсон? — Томас раскрыл защитный панцирь и посмотрел на женщину с седыми волосами, но она в ответ не проронила ни звука, предоставляя право самостоятельного выбора рыжему мальчишке. Глаза Томаса опустились вниз следом за широкой лобной костью.

— Нет, — вырвалось из его сжатых пухлых губ.

— Не беда, зато мы с тобой познакомились, — Ким разочарованно улыбнулся и похлопал парня по плечу.

— Она видела ангела.

— Кого?

— Ангела, — грустно повторил парень.

— Расскажи подробнее.

— Длинные рукава! Плохо! Нельзя!

Его руки сомкнулись, путая между собой длинные пальцы.

— Успокойся Томас.

— Эрика знает! Эрика! Эрика! — закричал Томас.

— Он часто называет это имя, — перебила женщина.

— А кто это?

В разговор вмешался отец Томаса:

— Вы разве не видите, что он болен! Мы и сами хотели бы знать половину того, что он говорит, только общается с вами сейчас не Томас, а его болезнь.

— Браун! Браун! Браун! — закричал Томас еще громче, как будто залаял. Спинка кресла завалилась назад и он как каскадер, с грохотом свалился напол. Мужчина подбежал к нему, а женщина осторожно взяла Кима за руку и вежливо вывела в прихожую комнату.

— Послушайте, вам нужно уйти.

— Последний вопрос. Вы сказали, что партнеры предприятия «Луч» приехали по рекомендации бывших лечащих врачей. Где до этого Томас проходил лечение?

— В клинике имени Оцвела. Нам не нужны проблемы. Уходите!

За стенами ветхого дома было слышно, как Томас ясно проговаривал: «Разделочная», а потом опять залаял: «Браун! Браун! Браун!» В автобусе окно запотело, так же как и мысли в сонной голове. Взгляд провожал яркие небоскребы. «Томас знал, что доктор увозил пациентов из клиники „Луч“ в особое место под названием „Разделочная“. Я в этом уверен, но нет никаких доказательств моих предположений. Одни мысли и слова бедняги. Эрика, кто она?» Дома Ким повторно изучил имеющиеся в своем распоряжении документы расследования дела «Луч», но упоминаний имени Эрика в них не нашлось.

Клиника Имени Оцвела

Клиника имени Оцвела укрывалась на задворках пригорода Цитадели, добраться до нее не составило труда. На входе на территорию заведения замерли две гигантские белые статуи, метающие диск, как символ свободы души. Посередине двора шумел фонтан из серого мрамора, как образ долголетия и здоровья. Вокруг прогуливались люди в кипельнно-белых выглаженных халатах. Ким поднялся по широкой лестнице и попал в просторный холл с высокими колоннами под потолок. Впереди стояла стойка с информации, а рядом за столом сидела не молодая женщина, которая, заприметив парня, издали спросила:

— К кому пожаловали?

— Скажите, я хотел повидаться с другом, его зовут Томас Марколо, только не знаю, в каком он отделении.

— Вы записывались на прием?

— Нет, я тут проездом.

— У нас встречи с пациентами строго по записи и по согласованию с директором клиники, а также с письменного соглашения родственников.

— Но если бы вы могли сделать исключение, я был бы очень вам признателен, — прошептал Ким и протянул свернутую в квадрат денежную купюру незначительного номинала, опуская ее в затертый халат вахтерши. Женщина нахмурила брови и открыла журнал посещений. Она долго листала тонкие страницы, потом переспросила фамилию еще раз и неохотно ответила:

— Согласно отметке в журнале, Томас Марколо давно выписан, но карандашом стоит отметка «Луч».

— Тот самый аппарат.

— Что, простите?

— Может, его перевели?

— Обратитесь к доктору Митчеллу, он тут всем заведует, но его сейчас нет. Да, и истории болезней с момента реставрации и ремонта здания перенесены в архивы.

— А когда будет доктор?

— Этого он мне не докладывал.

— Наверное, нелегко раскопать в архиве историю болезни очередного больного, из их тысячи диагнозов выбирая нужного человека.

— Да, но у нас все еще по старинке, в алфавитном порядке, не заблудишься, но мы переходим на электронную базу, и все будет гораздо сподручнее, — протянула старуха. — Сейчас освобождают еще два кабинета, объединяя их в один. Подвал расширяется, так как бумага копится быстрее, чем ее успевают уничтожать. Помнится мне, тут стражи из Криминального Бюро ночевали дни напролет, внимательно читая записки сумасшедших. Не завидовала я им. Кому нужны мысли этих психов?

— А что они искали?

— Были ли случаи переводов из нашей клиники, как мне известно, опекуны добровольно отправляли в «Луч» своих родственников.

— Это после поимки Дига Брауна?

Старуха замолчала, а Ким отвел кошелек в сторону и достал несколько купюр суммой побольше предыдущей. Женщина огляделась, потом с осторожностью заглянула в карман и продолжила:

— Его самого. Ходят слухи, что они с доктором Митчеллом были друзьями и сторонниками одной идеи.

— Какой идеи?

— Управления разумом, — она это произнесла так, будто вспомнила что-то пугающее. — Но причастность его не доказали, наверное, откупился, но говорят, что он отбирал больных для Брауна лично.

— Извините, а вы не посмотрите имя Джек Мединсон?

Вахтерша долго рылась в журнале, ожидая еще одного вознаграждения, но в кошельке остались только деньги на обратный проезд домой. Потом она неохотно вымолвила:

— Такого, милок, пациента у нас не было.

Собеседник еще долго пытался узнать что-нибудь интересное, но вся информация напоминала слухи, поросшие толстым слоем мха. Время близилось к обеду. Попрощавшись с вахтершей, Ким вышел на улицу и прошелся по территории больницы, стараясь не привлекать внимания. Клиника была небольшой. Вход в двухэтажное здание украшал огромный белый купол, укрепленный натиском фундаментальных колонн. За фасадом здания трое мужчин в оранжевой спецодежде закурили и направились к фургону, хлопоча об обеденном перерыве. Переступая через творческий беспорядок лопат, песка и щебня, Ким зашел в запыленное помещение, где лежали мешки цемента, инструменты и открытые пустые банки из-под шпатлевки. Колесо крутилось на тележке как знак интенсивной деятельности работяг. Дырку в стене закрывал целлофан, скрывая ряды стеллажей с пожелтевшими обложками личных дел пациентов в алфавитном порядке. Дисплеем телефона Ким освещал порядок букв и не заметил, как оказался в глубине подвала. Перед глазами рябили фамилии неразборчивой рукописи черного фломастера: Мавридов, Макалов, Малиив, Мамцес, Марколо…

— Марколо! То что нужно.

Картонный переплет захрустел окоченевшими листами протоколов исследований, всевозможных анализов, кардиограмм сердца и заключений о психическом расстройстве личности. Вопрос врача: «Томас, вы испытываете недомогание, усталость, тошноту?» Ответ наблюдаемого: «Нет».

— Испытываете агрессию, желание причинять боль себе или окружающим?

— Нет.

— Испытываете затруднения общения в компании?

— Нет.

— Имеются ли проблемы со стулом или мочеиспусканием?

— Нет.

— У вас есть страхи?

— Я боюсь длинных рукавов.

— Любите обеденные прогулки?

— Да.

— Расскажите подробнее.

— Я играю в прямоугольные плитки.

— Как вы это делаете?

— Замыкаю их в большой и маленький круг.

— Не ищите совпадений подходящих костей домино?

— Нет.

— А почему?

— У меня свои правила.

— Расскажите подробнее.

— Концентрация и необратимая реакция.

— Что же вы делаете потом?

— Новый круг, но надзиратель разбивает его ботинком.

— Ему не нравится?

— Не нравится! Он одевает меня в рукава!

Опрос прерван в 14:20.

Опрос возобновлен в 18:00.

Вопрос врача: «Томас, имеете ли вы влечение к женскому полу?»

Ответ: «Нет».

— Хотели бы вы заняться половым актом с девушкой?

— Нет.

— Вы общаетесь с пациентами на прогулке?

— Нет.

— Вы знакомы с миссис Долс?

— Мне нравится Эрика.

— Что в ней вам нравится?

— Она добрая.

— Вы с ней общаетесь?

— Нет, но она собирает для меня разбросанные надзирателем фишки.

Приложение: аудиозапись на физическом носителе на двух пленочных кассетах. И так вопрос за вопросом, от которых мог свихнуться и здравомыслящий человек, засыпали акты осмотров пациентов. «Эрика, ты же тоже где-то здесь. Бинго!» Лицо скривило от провала. В корку дела Эрики Долс была вставлена книга художественной литературы.

— Мне это нравится, — сказал Ким, вытащив из переплета единственный лист краткой анкеты. Имя — Эрика Долс, двадцать пять лет, верит в гипотезы, основанные на галлюцинации, не асоциальна, преобладает латентный характер деградации личности. «Осталось мне поговорить с девушкой». За стеной раздались голоса. Ким заблокировал телефон, и экран погас. Тишина. Волнительное дыхание. Звон каблуков стремительно приближался ближе и ближе, звонче и звонче. Яркий луч охотничьего фонаря осветил пол со стеллажами спрессованной макулатуры. Доктор Митчелл огляделся и вытащил с стеллажа дело, не плотно вставленное в бумажный ряд. В анкете Эрики Долс отсутствовала ее фотография. В пустой рамке портфолио остались лишь следы пятен желтого клея.

Стемнело, но свет в доме Долс не включился. Ким планировал взять у родителей письменное разрешение на встречу с дочерью и попробовать узнать, что она поведала Томасу. Двухэтажный деревянный ветхий дом с небольшим двориком располагался на отшибе пригорода. Длинные толстые лозы дикого винограда расползались по стенам и забору неуправляемой паутиною. После нескольких нажатий на дверной звонок в глубине комнат послышалась мелодия восьмибитной приставки, но дверь никто не открыл. Любознательность распирала гостя. Он ловко перелез через забор, но, услышав шум приближающейся машины, спрятался за сараем. Свет фар уныло светил в щели деревянного забора. Мужчина крупного телосложения, двухметрового роста отворил ворота и заехал во двор на желтом такси с шашкой на крыше и трафаретом на крыле в виде шахматной доски. Водитель без труда вынес на плече из дома большой мешок и с грохотом погрузил его в багажник. Следом за ним закинул мачете, лопату, и тяжелый автомобиль выехал со двора. Ким выждал немного времени, вглядываясь в темноту. После чего зашел в открытые двери дома. Тишина. Деревянные полы периодически поскрипывали, выдавая его негласное присутствие. На кухонном столе томился недоеденный ужин, присохший к тарелкам затвердевшим соусом и сухими макаронами, а кондитерские хлебобулочные изделия активно зацвели темно-зеленой плесенью. В спальне на втором этаже были разбросаны нижнее белье и простыни, перевернуты все шкафы и книжные полки. Ким посмотрел в окно с видом на другую сторону двора и испуганно пригнулся, увидев возле забора припаркованное желтое такси предполагаемого хозяина дома. Парень спустился на первый этаж, но на кухне уже кто-то загремел посудой и громко зачавкал. Неожиданный холодный пот пробил защитный барьер антиперспиранта. «Я лучше выйду и позвоню в дверь, не буду пугать хозяина». Ким быстро спустился в подвал, чтобы выбраться на улицу через вентиляционные окна. В подсобке пахло сыростью, экскрементами и биологическим разложением. Осторожно перешагивая в темной кладовке через коробки, банки и бесполезный хлам, освещенный аварийными огнями фосфорных ламп, он залез на токарный станок, чтобы открыть форточку, и вздрогнул. Черные длинные волосы свисали к полу, а тонкие руки, привязанные к батарее, кровоточили на запястьях.

— Что, блядь, за херня! Ты жива? — прошептал Ким и аккуратно спустился обратно на ледяной пол. Он потянул к опущенной голове руку и отдернул ее, представив под черными волосами оскалившуюся девочку из популярного фильма ужасов, но одумался, ведь ужас был явью, и дотронулся до плеча женщины. Она подняла лицо и открыла бешеные глаза, утопленные голодом в череп. Она уперлась в стену, отталкиваясь от пола ногами, что заскользили о кровяную лужу с блеском черноты. Она завыла, затряслась и забилась в истерике.

— Тише, тише, я тебя освобожу, успокойся. Я не причиню тебе зла.

Парень сморщился от запаха дерьма, развязывая капроновый узел на синих руках.

— Ублюдок, да что он сделал с тобой, — возмутился он и обернулся.

Новый хозяин дома быстро спустился на шум по металлической лестнице и, размахивая длинным мачете, прокричал:

— Любовь моя, ты меня зовешь?

Женщина простонала сквозь разбитые, опухшие, синие губы, прижимаясь в ужасе к стене. С талии атласных брюк мужчина вытянул ремень и ударил несколько раз жертву металлической блестящей бляшкой по лицу, оставив глубокую сечку над глазом. Женщина закричала через кляп, вставленный в рот, и снова повисла на батарее без сознания.

— Я еще вернусь, — произнес мужчина грубым басом и разрезал на жертве кончиком острого мачете окровавленную блузку и лямки белого бюстгальтера. Дыхание похитителя участилось сопением заложенных гайморовых пазух. Широкой ладонью насильник сжал грудь женщины и жадно проглотил слюну, так что выпячивающийся, острый кадык на широкой шее опустился и поднялся вверх, как на лифте. — Мне есть что тебе показать, — произнес похититель, поправляя гениталии через штаны. Его ладонь обхватила повисшую голову женщины, как скорлупу от ореха, и широкие ноздри вдохнули запах ее ключиц. В гостиной из телика телеведущий глупого ток-шоу громко рассказывал о самобытности участников программы проекта «Наедине», где одинокие сердца строят любовь на необитаемом острове. «Блядь, это что, „Итальянский Джалло“ тут снимается? Я не пойму. Может, сейчас режиссер прокричит „Стоп, снято“ и включится свет?» — спросил Ким сам себя. Над головой в кухне бродили тяжелые шаги здоровяка, гремела посуда и шумела в сместителе вода. Впитывая чакрами атмосферу «американского слэшера», Ким приоткрыл дверцу старого холодильника и подполз к женщине, уже не замечая неприятного запаха.

— Очнись. Поговори со мной, не молчи. Очнись. Я помогу тебе, — шептал парень, развязывая зубами веревку. Женщина глубоко вздохнула, освобожденная от тряпки во рту.

— Он убьет тебя. Он убил моего супруга, — изнеможенный голос боли и ненависти заговорил в ледяной груди.

— Не нагоняй ужаса, и так страшно пиздец как. Эрика ваша дочь?

Помятая фотография девушки развернулась дрожащей рукой перед отекшими от слез глазами матери.

— Да, — простонала она через боль и бессилие.

— Она в больнице доктора Брауна?

— Нет, в клинике Имени Оцвела.

Руки женщины, как конечности манекена, обессиленно упали на пол.

— Я не чувствую пальцев, — произнесла она еле слышно.

— Когда вы видели дочь?

— Два месяца назад. Нам ограничили встречи. Так как методику лечения нельзя прерывать, а нашу девочку должны были вот-вот выписать.

— Ночью я наведаюсь еще раз к доктору Митчеллу и проверю эту информацию.

— Служба спасения, чем я могу вам помочь? — произнес оператор в динамике телефона.

— Дом имени Долс, район старого пригорода, в конце сквера Надежды, мужчина убит, женщина ранена, помогите, убийца в доме, мы в подвале, — проговорил быстро парень полушепотом.

— Наряд выехал. Ваше имя?

— Ким Рицин, Зеленая аллея… — и раскладной телефон вместе с его пальцами затрещал, сжатый широкой ладонью убийцы, стоявшего за спиной.

— Представьтесь, пожалуйста, не вешайте трубку, — исходило из динамика, — я буду вас консультиро… — связь прекратилась, батарея и экран выдавились из пластикового корпуса телефона, а осколки без промедления впились под бронзовую кожу. Мускулистая длинная рука подняла гостя в воздух и с легкостью отбросила как плюшевую игрушку в стену к трубам водоснабжения. Дыхание сбилось в глухом ударе со звоном перебитого голоса.

— Неожиданный подарок судьбы. Я же не ослышался? Ты Ким Рицин?

Убийца завел нож под пояс брюк и затянул удавку на шее парня, протащив его волоком до лестницы. Ким захрипел, разжимая пальцами петлю веревки.

— Тебе понравится, будет интересно, не бойся, мой друг, — произнес мужчина грубым басом и перекинул конец веревки через балку под потолком со звуком трения о борт корабельного каната. — Я покажу тебе, что сделаю с ней, — сказал исподлобья маньяк. Каменный узел стянул ножку токарного стола. Капроновая петля пережала горло Кима под тяжестью собственного веса. Парень вытянулся на носочки ступней, как балерина на сцене Большого театра.

— Я тебя убью, сволочь! — захрипел он.

— Конечно, только нежно, как я убил Бетти. Помнишь эту малютку? Ты же с Зеленой аллеи, — улыбнулся верзила. Лицо покрывали глубокие морщины, в тени похожие на ровные порезы на рябой, грубой, скомканной коже. Глаза безжалостные, хладнокровные, черные, пустые, дикие, голодные, жестокие. Волосы жирные, грязные, растрепанные. Стрижка неотесанная. Будто он сам себя укладывает на ощупь с помощью мачете.

— Ты? — выкрикнул Ким, выдавив последний воздух, как в клапане резиновой камеры, и не смог вдохнуть, перетянутый петлей на шее.

— Она протянула мне маленький букет из трав и одуванчиков. Мне никто не дарил подарков. Я помню до сих пор запах и вкус ее карамельного тела, упругого, девственного, чистого, юного. Сопротивлялась она, как невинная шлюха. «Я заставлю тебя слушаться! Заткнись!» Слышу сейчас ее тонкий голосок, вибрирующий под водой в истерике от боли. Хорошо, вот так, хорошо. Привлекателен пригород простодушными жителями, доверчивыми, общительными, добрыми. Мне здесь нравится, Ким, и я тебе понравлюсь, и ты мне понравишься. Мы подружимся, мой дорогой друг. Я всех помню.

— Сука! — выкрикнула женщина из последних сил, в аффекте, и воткнула в спину убийцы мачете, вырванное из его брюк. Острый клинок разрезал мякоть тела, как масло, и вылез окровавленным острием из плеча. — Это за мужа, мразь! — обессиленно добавила вдова. Здоровяк вытащил лезвие, как будто не почувствовал боли, и со свистом разрезал, рассек воздух, а вместе с ним и голову женщине, в один длинный, легкий, непринужденный взмах. Обезглавленное тело немного постояло, как будто могло существовать без мозгового аппарата управления, выдавливая из разреза артерий, вен, мышц в пульсе струйки горячей крови и багряные ленты, а потом рухнуло на бетонный пол, соединяя свежую кровь с застывшей лужей от другого трупа. На улице раздались звуки приближающихся сирен патрулей.

Конец ознакомительного фрагмента.