Сизый нос

Михаил Викторович Позняк, 2021

Прошло больше года после событий, описанных в книге «Шнурок». Джузеппе Богомазов жив и работает в небольшом научном центре в Карпатах, куда его отправили с условием никому ничего не рассказывать. Но что-то в окружающем мире неправильно, что-то в нем отсутствует. Только что именно? Вскоре он получит ответ на этот вопрос и будет вынужден действовать. Но сам он слишком далеко от места событий, и вместо него за дело возьмется парень из рабочего района, пьяница и неудачник, которым Джузеппе придется управлять, как куклой в театре марионеток. В книге мы снова встретим старых знакомых, так что она может с полным правом считаться девятой в серии «Волк и Призрак». Для обложки использованы фотоматериалы автора. Содержит нецензурную брань.

Глава 2. Гурвинек

Сознание возвращалось медленным пузырьком, всплывающим со дна океана. Сперва появился какой-то шум, на фоне которого стали проявляться отдельные звуки, складываться в слоги, отдельные слова и, наконец, осмысленные фразы. Глаза Джузеппе открыть не удалось.

— Нет, внутрь я вас не пущу! Это отделение реанимации, а вы — простужены! Даже с медицинской маской не пущу! Смотрите на мониторе, ничего другого вы там все равно не увидите!

Возмущенный голос явно принадлежал врачу-германцу.

— Простите, но я и мои коллеги, мы все очень сильно волнуемся за херра Богомазова! Он уехал отдыхать в горы, а оказался тут, у вас, да еще и в таком состоянии! Как он к вам попал, если это не секрет?

«Вернер, чтоб тебя! Легок на помине!»

— Авария на горной дороге, херр Вернер. В это время года так бывает: подтаяло, подморозило, подтаяло снова. Дорожные службы не всегда успевают. Местные жители знают о коварстве мартовских дорог, но херр Богомазов не местный, правильно?

— Да, он очень ценный специалист, и мы гордимся, что смогли пригласить его в наш научный центр. Но что он мог делать в ваших краях в такую рань, ума не приложу!

«Вынюхивай, Вернер, вынюхивай. Всё равно не догадаешься…»

— Похоже, ехал на праздник проводов зимы в Вайсбруннен. Не бывали там? Советую посетить! Впрочем, я надеюсь, что херр Богомазов рано или поздно сможет сам рассказать вам обо всем, что с ним случилось.

— Надеетесь? Он что, настолько плох?

— Увы! Он сильно пострадал при аварии. Мобиль пролетел по склону около ста метров, прежде чем врезался в валун. Хорошо, что буквально следом за ним ехали егеря из Обердорфа, они его и вытащили, прежде чем загорелась топливная ячейка. Переломы, черепно-мозговая травма. Ваш друг в коме и мы не можем пока даже предполагать, каким он очнется. Но мы сделаем все возможное, наша клиника считается лучшей в области нейрофизиологии по эту сторону гор.

— Но может быть, херр доктор, нам лучше стоит…

Голоса отдалились и затихли. Джузеппе лежал, ощущая смятение чувств. Почему он ничего не видит? Может ли он шевелить руками и ногами? Очень хотелось попробовать, но раз доктор сказал — кома, значит лучше подождать, когда уедет Вернер. Но чтобы специалист не понял, что он давно в сознании? Странно ведет себя этот доктор, очень странно…

— Херр Богомазов! Я знаю, что вы меня слышите. Это я, доктор Зильберман, вы в клинике Мистельбаха. Не мне оценивать ваши действия, но вы выбрали невероятно опасный способ попасть к нам. Вышло очень правдоподобно, но вы получили сильные повреждения. Вашему, хм, товарищу херру Вернеру я сказал, что вас нельзя никуда перевозить минимум неделю, этого должно хватить. Вы не против, что я говорю с вами по-германски?

Джузеппе хотел кивнуть, но это оказалось очень больно. Поэтому он прошептал в ответ:

— Ja, bitte…

— Вот и хорошо. Сегодня мы вас подлечим, а завтра попробуем наладить процедуру перехода. Отдыхайте пока. Фиксирующий шлем вам нигде не давит? Без него пока нельзя.

Так вот, почему он ничего не видит! Джузеппе читал об этих устройствах, ускоряющих заживление травм головы. В зависимости от тяжести повреждений он мог закрывать всю голову целиком, но в его случае обошлось лишь верхней частью.

— Nah, gut. — его молчание доктор понял, как признание отсутствия проблем, — Настроечный файл для вас мне уже передали. Я не знаю, куда он вас перенесет, да и не хочу знать, чтобы не сболтнуть лишнего. Вы понимаете меня. Сейчас я вынужден вас оставить на попечение медсестер. Они не в курсе, для них вы в коме. Постарайтесь уснуть. Хороших снов, херр Богомазов.

Доктор ушел. Через некоторое время Джузеппе услышал легкие шаги, затем ловкие женские руки протерли его всего влажной салфеткой, проверили, удобно ли подключен аппарат удаления отходов жизнедеятельности. Одну, а затем и вторую руку слегка кольнуло, видимо подключили капельницы с лекарством. Матрас под спиной мягко завибрировал. Джузеппе лежал, обдумывая слова врача о переходе и настроечном файле. Вскоре он уснул.

Когда Джузеппе очнулся в следующий раз, его куда-то везли на каталке. Шлема на голове уже не было, в застилавшей глаза пелене мелькали плиты больничного потолка с редкими светильниками.

— Ему хуже, доктор сказал вести его на аппарат.

— Такой симпатичный, жалко будет, если не выживет…

Каталка свернула вбок, затем еще раз и остановилась под каким-то больничным агрегатом с целым водопадом свисающих кабелей, сплетавшихся в его все еще затуманенном сознании в странную безумную паутину.

Прикатившие его санитары вышли, через некоторое время дверь щелкнула снова, будто кто-то закрыл ее на ключ.

— Херр Богомазов, вы слышите меня? Это я, доктор Зильберман. Можете попробовать открыть глаза, только осторожно.

Джузеппе несколько раз моргнул, пытаясь сфокусироваться на невысоком лысоватом докторе. Рядом с ним стояла женщина лет сорока в белом халате и шапочке медсестры.

— Это Моника, можете ей доверять. Она со мной уже давно.

Женщина приветливо улыбнулась и ловко начала присоединять датчики на концах кабелей к голове и телу Джузеппе. Закончив, она кивнула доктору и вышла.

«Похоже, она с ним не только по работе давно», — подумал Джузеппе, глядя как доктор снова запирает за ней дверь.

Зильберман подошел к пульту, щелкнул переключателем, отчего аппарат загудел, и внимательно посмотрел на Джузеппе.

— Вам уже давали какие-нибудь инструкции? — вдруг спросил он.

— Нет, передача сорвалась, — честно ответил Джузеппе.

— Вот как… Я и сам не до конца понимаю, откуда это приходит и как работает. Да мне и не положено, наверное. Это у вас, агентов… Ну ладно, я отвлекся. Сейчас вы отключитесь и погрузитесь в искусственную кому — так будут думать все. На самом деле ваше сознание будет искать контакт по координатам, заданным файлом направления, пока не найдет совпадения. По сути, вы переселитесь в другого человека. Это опасно, через определенные промежутки я буду вас возвращать. Иначе вы однажды можете не вернуться, и тогда мы получим лишенное разума тело здесь и безумца где-то еще. Да, постарайтесь там не умирать, хорошо?

— Ja, klar… Я тогда умру и здесь?

— Нет, но придется вас лечить еще и от психоза. Люди обычно плохо переживают такие моменты. Извините, я знаю это лишь из короткой лекции, прочитанной вашим товарищем, когда он привез дополнительный блок к аппарату.

— Хорошо, я постараюсь.

Джузеппе не имел ни малейшего понятия, о чем говорит доктор, но раз уж он вписался в историю, отступать было поздно.

Доктор кивнул и защелкал клавиатурой пульта:

— Vertig… Vertig… Das alles.

Рука доктора поднялась над какой-то кнопкой и вдруг остановилась.

— Забыл один нюанс, простите. Вы сможете подключиться лишь к человеку со слабой силой воли и легко внушаемому, иначе он вас просто к себе не пустит. Понимаете? Такой может найтись не с первого раза. Ну что, пробуем?

— Да, начинайте, доктор.

Зильберман нажал кнопку и Джузеппе исчез.

Во всяком случае, самому ему показалось именно так — вот он лежит в отделении реанимации клиники в Мистельбахе, а вот его нет вообще нигде. Ни рук, ни ног, ничего вообще… Дикий ужас, паника… И словно удар, потрясший все его существо — тусклый свет пасмурного утра и оживленная улица с грохочущим вагоном городской железной дороги. Джузеппе замер, оглядываясь вокруг и чувствуя подступающие волны тошноты.

«Трамвай, это называется трамвай. Обычный трамвай на Авиамоторной улице» — всплыло откуда-то из глубины. Джузеппе оглядывался, недоуменно рассматривая автомобили, прохожих, здание с вывеской «Калининский райсовет». Неужели это мир Древних, откуда пришел Никола?

— А-а-а, кто это сказал???

Студент-второкурсник МЭИС Боря с ужасом озирался по сторонам. Даже сквозь дикую головную боль, преследовавшую его с момента пробуждения, просачивалось чувство чего-то непоправимого. Да еще и тошнило преизрядно. Вчерашний вечер вспоминался какими-то вспышками, от которых голова буквально взрывалась новой болью. Их компания уже полгода увлекалась психоделикой и раскрепощением сознания, согласно наимоднейшим западным веяниям. Никакого ЛСД, как полагалось по тру-канонам у них не было, да и быть не могло, но выход был найден почти моментально. Водка с циклодолом под «Железных бабочек» и «Самолет Джефферсона» уносили просто на ура. До вчерашнего вечера, когда Веник, загадочно ухмыляясь, достал из кармана какие-то новые таблетки. Оторвались они просто замечательно, но вот только…

Кажется, вчера они случайно вызвали Сатану, и теперь он пришел за Борей!

Борин взгляд метался меж спешащих по своим делам прохожих, пытаясь высмотреть среди них зловещую фигуру. В голове эхом звучали страшные слова про Древних, пришедших в мир или того хуже.

На плечо трясущегося Бори опустилась чья-то рука:

— Молодой человек, не подскажете…

Это оказалось последней каплей, сорвавшей с болтов измученный галлюцинациями разум студента: дико заорав от ужаса, Боря кинулся через дорогу, с трудом увернулся от бампера грузовика и оказался на рельсах прямо перед начавшим разгон от перекрестка трамваем 37-го маршрута.

Джузеппе очнулся, его трясло. Сердце колотилось, словно пыталось покинуть грудную клетку. Наконец, переведя дыхание, он начал успокаиваться, глядя на колышущийся облаком белый потолок и нависшее над ним луной озабоченное лицо доктора Зильбермана.

— Was ist los? — доктор снова перешел на германский.

— Студент — эзотерик, нейролептиков перебрал. Почувствовал меня и решил, что самого Темного вызвал. Пришел в такой ужас, что чуть под трамвай не попал. Я надеюсь, что не попал. — Джузеппе попробовал улыбнуться, но губы были как деревянные.

— Куда не попал?

— Unter der Strassenbahn, — вспомнил нужное слово Джузеппе, — Надо быть осторожнее в следующий раз. Давайте продолжим, херр доктор.

Зильберман с сомнением посмотрел на него, но снова занял место за пультом. Во второй раз Джузеппе уже знал, что его ожидает, и переход перенес гораздо легче.

Сначала ему показалось, что ничего не вышло — та же койка, белые стены. И только увидев свои руки, он понял, что это уже не Мистельбах. Вместо привычных мускулистых предплечий на одеяле лежали тощие высохшие ручки, испещренные точками уколов на месте давно спрятавшихся вен. Час от часу не легче…

— Сынок, как ты себя чувствуешь, сынок?

Валерик поднял голову, посмотрел на родителей, и у него задрожали губы. Папа, подтянутый, с уже заметной сединой, в своей генеральской форме — значит, прямо со службы приехал. И мама, такая красивая и стройная в свои сорок лет. В их глазах столько боли… Но это видел Джузеппе, а Валерик думал совсем о другом.

— Как же ты напугал нас, сынок! Нельзя же так! — мама подошла поближе и поправила сползшее набок одеяло, — Но ты жив, и это для нас самое главное! Мы обо всем договорились, за тобой будет присматривать самый лучший доктор. В университете тебе оформили академический отпуск. Отдохнешь, подлечишься, вернешься на учебу, никто ничего не скажет. Мы тебе уже место нашли хорошее, в Центральном комитете Комсомола…

Мамин голос убаюкивающе струился, но Валерик видел, как подергивается щека отца, который явно хотел бы сказать совсем другие слова. И этого Валерик боялся больше всего. Какой бывает отец в гневе, он видел не раз, и даже мама не всегда могла его остановить. Да, для всех он был за отцом, как за каменной стеной, но что бывало потом, когда они оставались наедине…

Валерик вздрогнул, почуяв движение краем взгляда, будто по кровати пробежал большой волосатый паук. Начинается, начинается… Нужен укол, но как сказать, когда на тебя смотрит отец? В дверях мелькнули и исчезли смутные тени. А справа, прямо на подоконнике… На подоконнике уже сидела темная фигура с узкой вытянутой мордой и большими кривыми зубами, оскаленными в злобной улыбке. Длинные руки с костлявыми пальцами потянулись к кровати, где лежал застывший от ужаса Валерик. Мама, папа, вы что — не видите его? Папа, убей его! Убей! Убей!

Джузеппе потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть из ушей все еще бившийся там крик обезумевшего Валерика. Опять неудача. Зильберман подошел и протер ему лоб бумажной салфеткой.

— Как вы? Что-нибудь получилось?

— Плохо получилось. Мальчик из «золотой молодежи», да еще и наркоман в придачу. В ближайшее время его из клиники точно не выпустят, а то и к кровати привяжут.

— Да уж, не везет нам что-то. Давайте на сегодня закончим, а завтра…

— Подождите, доктор! У нас говорят, что третий раз — решающий. Если и тут не получится, значит, сегодня плохой день для путешествий.

— А сил у вас на это хватит? Хотя, если шутите, то силы есть. Ладно, только это будет сегодня точно последний раз, и не уговаривайте!

Доктор Зильберман посмотрел на устраивающегося поудобнее на кровати Джузеппе и снова встал за пульт.

Толик Гуров с мычанием разлепил опухшие глаза и уставился на циферблат будильника.

«Десять утра! Проспал!»

Но тут же вспомнил, что спешить ему уже никуда не надо — вчера его уволили с работы в очередной раз.

Вокруг стояло хмурое утро. Тусклый свет из давно немытого окна освещал грязноватую комнатку с дощатым столом, порезанным многократно ножом в неловких руках, полную окурков вырезанную из полена пепельницу, пустые бутылки, консервные банки с зубасто вскрытыми крышками и одиноко засыхающую на столе горбушку хлеба. Кажется, вчера они от души отметили очередной поворот Толиковой судьбы. Только вот кто с ним был, и чем всё закончилось — не вспоминалось совершенно. Да и ладно, не впервой. Дома же, не в обезьяннике проснулся. А отчего он проснулся? Вроде бы в дверь ломится кто-то?

Дверь снова затряслась от мощного стука:

— Эй, Гурвинёк! Открывай! Дрыхнешь, что ли? Неужели, ушел? Вот, придурок…

Дверь не хотелось открывать совсем. Тем более, что за ней стоял сам Витя Кольщиков по прозвищу «Кол», и какого черта ему было надо, Толик выяснять не собирался. Тем более, что фантазия на всякие дурные дела у Кола была богатая, а в то, что он придумывал, он тут же начинал свято верить. Возражать ему было бессмысленно, да никто обычно и не рисковал.

— Ты что орешь, окаянный! Да его может, и дома-то нет! На работе он! И ты тоже — иди себе, делом займись! Вот, участковому расскажу, как ты в двери ломишься!

Соседка тетя Клава была давно на пенсии, но неугомонный нрав ее никуда не исчез, заставляя вмешиваться во все происшествия, случавшиеся в доме и его окрестностях. А приобретенная к старости глухота позволяла не слышать реплик в свой адрес и трактовать любые ответы в меру своего разумения.

Связываться со старухой Кол не стал, и на лестничной клетке воцарилась тишина. Толик встал с продавленного дивана, где на полочке давно уже не было никаких семи слонов, прошлепал на кухню и долго пил из-под крана, периодически опираясь на жестяную раковину с крупными сколами эмали. Наконец, ему стало лучше. Вернувшись в комнату, он хотел пройти к столу, но остановился у зеркала, одной из немногих вещей, оставшихся от матери. Из тусклых глубин на него смотрела опухшая лопоухая физиономия с носом-картошкой, мелкими серыми глазками и торчащим чубом чуть вьющихся русых волос. Вот такой вот Толик, Москва, 1-я Дубровская улица, возраст около тридцати лет, без паспорта точнее и не скажешь. Рано спившийся веселый человечек Гурвинек.

День был сер и мрачен, в бутылках и банках — пусто, за стеной завывало радио, включенное тетей Клавой как всегда на полную громкость: «Ле-енин! Всегда с тобой! Ле-енин! Всегда живой!» Толик попытался разгрызть горбушку, особо в этом не преуспел и сидел, повесив нос от жалости к самому себе.

Внезапно для себя он встал, натянул пузырящиеся на коленях брюки, поискал и нашел в шкафу не слишком дырявые носки и почти чистую байковую рубашку. Не очень понимая, зачем он это делает, порылся в потертом пиджаке, выудил темно-зеленый паспорт старого образца (в голове почему-то промелькнули непонятные «айди» и «аусвайс»), и пролистал его. С фотографии на него глядел еще вполне симпатичный юноша с немного растерянным выражением лица. Толик вздохнул, убрал паспорт обратно в карман и надел на себя пиджак. Проблема была в том, что никаких денег в кармане он не обнаружил, несмотря на то, что должен был получить их вчера под расчет. И остатки пиршества на столе тоже не отличались роскошью. Все это наводило на всякие нехорошие мысли, углубляться в которые Толик не захотел, чтобы не расстраиваться окончательно. Но идти на улицу было надо, он отчего-то знал это совершенно точно. Идти на улицу, а затем куда-то ехать, и это было очень важно.

Взгляд наткнулся на две пустые бутылки из-под водки, и лицо его просветлело. Это же целых двадцать четыре копейки! Вот и жизнь начала налаживаться. Порывшись в тумбочке, он выудил сетку-авоську, пристроил туда бутылки и вышел в прихожую. Там он оделся в желтую болоньевую куртку с немного порванным рукавом, нахлобучил на голову кепку-хулиганку и вышел из квартиры.

Ну надо же, тетя Клава была тут как тут, словно специально его караулила. А может, так оно и было, кто ее знает…

— Толенька, а что это ты дома? Во вторую смену работаешь? — взгляд ее скользнул с опухшей физиономии на сетку с бутылками, и выражение лица изменилось, — Опять выгнали? Снова с дружками прогуливал? Да что же ты как бычок на веревочке — куда потянут, туда и пойдешь! Вот, в кого ты такой? Нюра, покойница, упрямая была, все в люди тебя вывести старалась, а отец твой, так вообще… Эх ты!

Пригнув голову, Толик потрусил вниз по лестнице. Возразить было нечего. Мамка старалась, шпыняла, от компаний дурных отваживала, да только вот померла она два года уже как. А отца своего он так никогда и не видел, хотя дворовых баек и легенд наслушался про него преизрядно.

В то послевоенное десятилетие Москва активно строилась, возвращались из эвакуации заводы и фабрики, рабочих рук постоянно не хватало. Среди приехавших попытать счастья в столице была и его мать, деревенская девушка из Ивановской области, невысокая круглолицая крепенькая Нюра. Девушкой она была бойкой, быстро нашла себе место на вновь заработавшем заводе шарикоподшипников, а там и начала задумываться, как обустроить личную жизнь.

Мужчин было мало, не до капризов, и подружки вокруг нее выскакивали замуж без долгих раздумий, было бы за кого. Но Василий… Когда Нюра увидела его в первый раз, с медалями на пиджаке, с залихватским чубом, с улыбкой, от которой чуть не падали без чувств местные красавицы, она сразу поняла — вот она, ее судьба! И тогда она взялась за дело с такой основательностью, что уже через месяц Василий вдруг обнаружил, что симпатичная крановщица с завода непонятно как стала частью его жизни — и слушает его как никто, и подпевает его песням под гармонь, и даже сама провожает его после «встреч фронтовых товарищей» в общежитие, куда он сам мог бы иной раз и не дойти. Так же бдительно оберегала она его от внимания других женщин, но этого Василий не замечал. И когда, неожиданно зарыдав, Нюра дрожащим голосом сообщила ему о будущем ребенке, Василий неожиданно для себя сдался и даже сам предложил пожениться. Все уже шло к свадьбе, когда он решил напоследок гульнуть с друзьями, помянуть холостую жизнь.

Утром Нюру вызвали в милицию, где за решеткой сидел понурившийся Вася. Она думала, что его выпустят прямо сейчас, или через пятнадцать суток, в крайнем-то случае. Но все оказалось гораздо хуже. Василия пытался остановить наряд милиции, но взыграла в нем удаль молодецкая. Не справились милиционеры с бывшим разведчиком — одного отвезли в реанимацию, второй отделался переломами. Васю скрутили спешно вызванные волкодавы из убойного отдела, так что прощать ему никто ничего не собирался. Вот и уехал Вася на народные стройки Сибири, где и затерялся с концами на ее бескрайных просторах. А у Нюры в срок родился мальчик Толик, такой, какой уж получился…

Задумавшийся Толик с размаху влепился во что-то тяжелое и жесткое, а когда поднял глаза, испуганно икнул, столкнувшись с нехорошей улыбкой на лице Кольщикова.

— Гурвинёк! Легок, как на поминках! — еще шире осклабился тот, — Только подумал — а вот он и ты!

Толик кивнул головой, все еще не понимая причины радости от этой встречи.

— Или ты забыл? — наклонив голову, прищурился Кол.

— Ээээ… Что забыл?

— Что ты мне со вчера рубль должен. А если должен — отдавай! — торжественно подытожил Кольщиков.

Толик аж рот раскрыл от изумления. Вот хоть бей его дрыном по башке, не было вчера Кола среди отмечающих его вылет с работы. Да и представить себе, чтобы тот по своей воле хоть что-нибудь купил из горючего сам, на такое не хватило бы воображения даже у знаменитого автора фантастических книжек Александра Беляева. Но возражать он не решился.

— Я это…

Толик хотел сказать, что непременно, обязательно, конечно он отдаст этот несчастный рубль, когда у него появятся хоть какие-нибудь деньги. Но Кол уже увидел неудачно спрятанную за спину сетку с бутылками.

— Чего это ты там прячешь? Хм. Не, этого не хватит. Но ты же парень не промах, да, Гурвинёк? Поищешь, и найдешь, кто бутылку возле урны оставил. Одна старушка — двадцать копеек, а пять — целый рубль!

Где Кольщиков подцепил это выражение, не смог бы объяснить и он сам. Но оно ему нравилось, и он любил употреблять его к месту и не к месту.

— Кол, я отдам… — снова начал было Толик, но тот неожиданно взъярился:

— Кому Кол, а тебе — Виктор Иванович, понял?

Толик испуганно закивал, а Кольщиков, вдруг расхохотавшись, натянул ему кепку на нос.

— Бывай, Гурвинёк! Жду тебя через часок!

Снова кивнув, Толик потрусил в сторону улицы, стараясь не оборачиваться. Никакие бутылки он искать не собирался, искренне надеясь избежать дальнейшей встречи с Колом, а что будет потом — он обычно так далеко не загадывал.

Выйдя на тротуар 1-й Дубровской улицы, он огляделся с каким-то новым для себя интересом. Вроде всё своё, родное — и стекляшка «сотого» универмага вдали, и гремящие трамваи на Крутицком валу, и Лизинский путепровод — а вот поди ж ты! В голове мелькнули картины незнакомого города из невысоких кирпичных домов с тенистыми дворами, с тихими парками вдоль Яузы, Москвы-реки и Северного канала и исчезли, оставив чувство щемящей тоски. Где он видел их, может во сне?

А вокруг была поздняя весна, все еще не решающаяся перейти в лето, с пробивающимися на свет листочками чахлых городских деревьев, с незамеченной дворником грязью по углам, которую скоро смоют вместе с другими следами ушедшей зимы первые ливни.

Толик сунулся в магазин, где принимали бутылки, но с ужасом услышал страшные слова, что нету тары. Впрочем, его там знали, и его невеликий груз все же приняли, пусть негласно и по более дешевой цене. Во всяком случае, деньги на транспорт у него теперь были, и он мог удовлетворить неясное зудящее желание куда-то ехать. С чего это ему надо было тащиться сперва на ЗИЛ, а потом куда-то в центр, он не имел ни малейшего понятия, списывая странные желания на похмелье.

От Крестьянской заставы с гулом вырулил троллейбус 26-го маршрута, и Толик привычно запрыгнул на заднюю площадку. Сунул руку в карман, выудил четыре копейки двумя монетами, но сразу кидать в щель прозрачного купола кассы не стал — если контролеров нет, то и незачем. Троллейбус закрыл двери и покатился через Лизинский путепровод, где когда-то железнодорожный путь от основных магистралей разделялся на Лизинскую и Симоновскую ветки. Как ни удивительно, название это появилось отнюдь не из-за какого-нибудь местного героя революции Лизина, не было такого персонажа в природе. Ветку построили значительно раньше, и заканчивалась она возле пруда, где писатель Карамзин жестоко утопил свою «бедную Лизу». Станцию по этому пруду и назвали, собственно. Потом за ним построили завод АМО, превратившийся позже в ЗИЛ и поглотивший окрестные территории. Лизин пруд тоже скоро исчез, на его месте воздвиг свой новый корпус завод «Динамо». А город после войны начал расти, застраивать новыми домами бывшие пустыри, и вскоре Лизинскую ветку разобрали. Осталась одна Симоновская, пересекавшая под прямым углом Симоновский вал и заканчивающаяся на берегу Москвы реки, на территории нефтебазы, построенной еще компанией Нобиля. Все эти сведения Толик излагал полушепотом, глядя в запыленное окно с еле видной надписью"«скоро лето», и удивляясь неожиданно всплывшим знаниям аж времен школьных уроков. Слева остался Дворец культуры 1-го ГПЗ, недавно построенный вместо старого тесного ДК, а улица шла дальше, к Южному порту, где унылыми птицами склоняются над рекой портовые краны. Но троллейбус свернул уже направо, по Новоостаповской улице пересек Велозаводскую, выехал на Восточную, высадил пассажиров возле завода «Динамо», и наконец оказался возле громадного завода имени Лихачева.

Толик вышел, оглядываясь по сторонам. Место это он знал прекрасно, но почему-то в этот раз сильно сомневался в том, куда ему нужно идти. Проходная была дальше, отдел кадров — тем более, да и что бы он там делал, если трудовую книжку все равно забыл дома? Тем не менее, он обошел завод слева и пролез через какие-то щели к путям Малого кольца железной дороги. В голове крутился какой-то ангар под номером 51, который зачем-то Толику был очень нужен. Или не Толику? Он уже начал сомневаться в самом себе и даже несколько раз твердо и вслух пообещал больше водку не пить. Ну, или хотя бы не в таких количествах. И даже в этот тысяче-какой-то раз обещание сдержать. Но тут, среди рядов безликих гаражей, он вдруг наткнулся на железное сооружение, слегка напоминавшее ангар. Он подошел поближе, пытаясь прочитать давно поблекшую от непогод надпись «База №…». Почему-то его это обрадовало, осталось лишь подойти к воротам с большим ржавым замком и постучаться в прорезанную в правой створке дверцу.

Внутри долго было тихо, потом еле слышно залаяла собака, и дверь распахнулась. Выглянувшая оттуда старуха напоминала Бабу Ягу из фильмов Роу, даже бородавка на носу имелась.

— Чего надо? — негостеприимно поинтересовалась ведьма.

В голове Толика промелькнуло полузабытое насчет «накорми, напои, да баньку истопи, а затем и пытай добра молодца», но вместо этого он спросил:

— Я профессора ищу. Он здесь?

— Кого??? Иди проспись, пьянь! Ходють и ходють, а чего ходють — сами не знають…

Бабка с грохотом закрыла дверь, не дав Толику объясниться. Да и что бы он ей сказал, на самом-то деле? Наверное, Никола ошибся… Стоп, кто? Какой еще…? Толик потряс головой, отгоняя наваждение. Нет, так нельзя. Сейчас он вернется домой и выспится. Еще бы пожрать, конечно, неплохо. Только на что? В столовой, что ли, хлеба натырить?

Под эти печальные рассуждения он шагал по улице, не глядя по сторонам, пока не обнаружил себя на площади возле метро «Автозаводская». Во, куда дошагал. А мог бы и у завода на троллейбус сесть. Метро настойчиво напоминало своим существованием о невыполненной задаче, и как Толик ни гнал от себя эту мысль, уходить она не желала. А вокруг куда-то спешили люди, дымил трубами завод. Весенний ветерок временами приносил откуда-то запах, вызывавший слюноотделение и судороги в пустом желудке. Чебуреки, точно, вон же их продают!

Толик выудил из кармана мелочь и пересчитал, подспудно надеясь, что денег каким-то чудом окажется больше. Не, не хватит… Он с завистью посмотрел на парня, который стоял с букетом под мышкой и собирался надкусить только что купленный чебурек. Ну вот чего он стоит с такой кислой рожей, будто лимон жрет, а не этот вкуснейший, замечательный, ароматный… Неожиданно парень заулыбался, да просто — расцвел, отложил чебуреки в сторону и побежал, размахивая букетом, навстречу вышедшей из метро девушке в модных сапожках.

Вот же чудило! Толик бочком-бочком придвинулся к одиноко лежащим в серой бумаге чебурекам, подхватил их и так же тихо слинял на дальнюю скамейку. Какая вкуснотища! Его не смутил даже пролившийся в рукав бульон. Лицо само собой расплылось в благодушнейшей улыбке. Хорошо-то как! Счастливый Толик встал и пошел к метро.

«Какое красивое у них тут метро…» А, что? Кто это сказал??? Толик растерянно озирался по сторонам. Бульвар, трамваи едут… Он, вообще, где? Нет, в его безалаберной жизни случалось просыпаться где-нибудь на лавке в Нагатино, но чтобы вот так, среди бела дня? Последнее, что он помнил, был чебурек на Автозаводской. А дальше? Так вот она какая, белая горячка… Дядя Митяй из соседнего подъезда тоже рассказывал о каких-то голосах, говоривших ему что делать. Толик не очень-то верил, а вот поди ж ты… И не спросишь теперь Митяя, в дурдоме он, надолго и плотно. А сам он уже зачем-то идет по улице, заглядывая в подворотни.

Толик и впрямь не понимал, что он делает. Зачем он заходит в каждый двор, оглядывается по сторонам, а потом бредет дальше. Что он тут ищет? Где-то ему предлагали выпить на троих, узнав родственную душу, какие-то хулиганы собирались побить, но отстали, не получив никакой реакции на их подначки. Толик упрямо шел, не обращая внимания ни на что, кроме своей далекой неведомой цели. Несколько раз он заглядывал в подъезды трехэтажных бледно-желтых домов, но внутрь не заходил, лишь досадливо махал рукой, не найдя нужных примет.

Он уже почти отчаялся, когда в очередном подъезде его остановил усатый пожилой старшина милиции, сидевший у входа за небольшим столиком.

— Вы куда, гражданин?

— Э… А разве жилконтора — не здесь? — ляпнул Толик, чувствуя одновременно ужас и облегчение.

— Нет, Вы ошиблись. Вам нужен следующий переулок.

— Спасибо!

Толик выскочил на улицу, ибо общаться милицией он, по понятным причинам, не любил. Теперь надо было лишь убедиться в том, что… Что он именно там, где надо. Он завернул за угол соседнего дома и остановился, поглядывая на хорошо видный отсюда подъезд. Несмотря на всю нелепость предыдущих своих действий, откуда-то вдруг появилась уверенность в том, что сейчас произойдет что-то важное.

А домик действительно был непростой — все окна занавешены, не разглядишь, что внутри. И никто не входит и не выходит в него… А, нет — вот подъехала Волга, и из дома сразу выскочил вертлявый парень, открывая дверцу солидному пожилому мужчине в сером костюме. Потом снова затишье, во время которого Толиком понемногу начали овладевать нехорошие подозрения в том, за конторой какого ведомства он сейчас наблюдает. Да-да, именно Конторой. И неплохо бы было побыстрее отсюда смыться, пока на плечо не опустилась крепкая рука вместе с неминуемым вопросом о его неуместном интересе к этому непримечательному зданию.

Конец ознакомительного фрагмента.