Ева. Книга 2

Ева Миллс, 2020

Мы встречаем уже знакомых героев спустя восемь лет после событий, описанных в первой книге. Трагическая случайность вмешивается в счастливую рутину молодой семьи и переворачивает жизнь Евы с ног на голову. Сможет ли она справиться с несчастьем, постигшим ее? Найдет ли ответы на неприятные и тяжелые вопросы? Сможет ли снова быть счастливой? Шаг за шагом следуя в новую жизнь, Еве придется переосмыслить многое. Содержит нецензурную брань.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Ева. Книга 2 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Silence[1]. Часть 2

Глава 1. Судьба шута

«Книги не дают по-настоящему бежать от действительности, но они могут не дать разуму разодрать самого себя в кровавые клочья»[2].

Книги всегда были моим убежищем. По ним я училась любить, дружить, мечтать и воспитывать ребенка. К ним обращалась в минуты душевной слабости, уныния или печали. Когда меня спрашивают:

«Что ты находишь на этих пыльных страницах, почему так привязана к ним? Оглянись, вернись в реальность!» — я никогда не утруждаю себя ответом. Зачем? Кто не тонул в бескрайнем океане историй, тому не объяснить, что моя — лишь капля, а я бы хотела стать дождем, побывать в разных мирах и временах, притвориться священником, блудницей, тираном, самурайским мечом — пролиться на землю ливнем выдуманных жизней.

Особенно когда так не хочется жить свою».

Ноябрь 2003 — Январь 2005

Знакомые ладони закрыли мне глаза.

Я улыбнулась и положила свои руки поверх.

— Я опоздала, да?

— Угу. Как всегда. — голос Лукаса звучал невнятно, потому что он одновременно пытался целовать мою шею и говорить. — На меня возложена миссия вызволить тебя из-под чар магазина и вернуть в тепло семейного очага.

— Мариза?

— Уже там.

— Подарок?

— У Маризы.

— Без нас не начнут?

— Ни в коем разе.

— Тогда, мне кажется, тебе стоит убрать руки из-под моей блузки.

Локи демонстративно вздохнул и покорился.

— Я не могу перестать думать, что можно просто запереть дверь с этой стороны и мы бы…

–…по возвращении собрали немало понимающих взглядов любимых родственников…

–…и дофигаллион вопросов на тему «когда ждать второго». — Лукас еле заметно помрачнел. — Да, ты права. Так пойдем же.

— Пять минут. Сниму кассу и все приберу. Ты иди.

— Точно? Если пять минут, я могу и подождать.

— Иди. Отвлеки там всех, чтобы я прошмыгнула незамеченной.

— Взять огонь на себя? Ты совершенно мной не дорожишь. Ладно-ладно, я прикрою, но если ты не перейдешь дорогу через четверть часа…

Я мягко подтолкнула его к выходу.

— Засекай время.

Он ушел, и я огляделась. Все было прибрано и мне действительно не требовалось много времени, но я любила закрывать магазин одна. Без суеты снять кассу, пересчитав дневную выручку, закрыть ставни на окнах, опустить штору над витриной, аккуратной стопкой сложить свои блокноты и бумаги на столе, с тем чтобы завтра снова навести среди них хаос, погасить свет, обойти матово поблескивающие в полумраке шкафы, стряхивая несуществующие пылинки.

Иногда мне казалось, что я существую в двух мирах: книжном, в котором у каждой страницы был голос, и я слышала его, и настоящем, где я была счастливой женой, матерью, дочерью. Самой обычной женщиной.

Привычные монотонные действия были ритуалом, переключавшим мои мысли, разделявшим два моих лица. По утрам, открывая дверь, и вечерами, запирая на замок, я остро ощущала, как порой наслаиваются друг на друга реальности, даря вдохновение, возвращая воспоминания.

Я всегда грустила о Голде в эти мгновения. Два года как его не было с нами. Не было со мной. Старый лис загодя знал отмерянное ему время, и, конечно же, продумал все заранее.

В последнее Рождество Роберт собрал всех у себя — нам бы заподозрить неладное — но мы просто радовались празднику и чудесным подаркам, выбранным хозяином с колдовской — а какой же еще — точностью.

Моим подарком были ключи.

Старомодные латунные ключи на огромном кольце, увенчанном горделивой птицей.

Ключи от всех замков в лавке Голда.

Я помню, что открывала изящно упакованную коробку без трепета, с любопытным интересом, не более того. Кажется, Лукас что-то пошутил на тему того, что там огромное обручальное кольцо, и он волнуется, так как я наверняка предпочту ему Румпельштильцхена, я весело ответила какой-то колкостью, а потом увидела их. Матово и бесстрастно поблескивая на красной бархатной подкладке, они означали именно то, что означали.

Что-то больно толкнуло меня изнутри, стиснув сердце неотвратимостью потери и, подняв голову, я увидела, что и в глазах Голда стоят слезы.

Тогда мы не поговорили. Вокруг гудел праздник, сверкали огни, шумели дети, раздавался дружный смех и низкий рокот разговоров, пахло пряностями и цукатами, клюквенным соусом, еловой хвоей, стеклянной пылью, и никто, кроме меня, не понял важности этого дара.

Расходились далеко за полночь, оживленно прощаясь у калитки. Ронни ушла с моими родителями, Лукас подхватил на руки крепко спящую Маризу и отнес в машину, вернулся за мной. А я стояла и не могла сделать ни шагу, просто не могла оторвать глаз от Голда, боялась, что как только перестану на него смотреть — он исчезнет.

Локи достаточно было одного взгляда, чтобы оценить ситуацию. Обращаясь к Голду, он коротко спросил:

— Вы доведете ее, Роберт или мне вернуться?

Так же кратко тот ответил:

— Приведу.

— И передадите из рук в руки. — тон Лукаса был шутливым, но глаза… Глаза — нет.

Голд усмехнулся, как всегда усмехался при игре в покер, в момент, когда Лукасу удавалось обвести его вокруг пальца.

— Из рук в руки, Рыжий. Обещаю.

Мы молча слушали, как мягко катятся колеса по укатанному снегу, провожая взглядом удаляющуюся машину, пока она не скрылась за поворотом, и лишь тогда он повернулся ко мне.

— Пригласи меня в свой магазин.

Когда я впервые открывала дверь его ключом, мои руки не дрожали.

Мы зашли в помещение, я зажгла верхний свет, не надеясь, но страстно желая, чтобы электрические лучи разогнали тени, сгустившиеся по углам и проникшие в сердце. Я должна была попытаться.

— Мистер Голд, насчет вашего подарка…

Он остановил меня движением руки. Не надо. Не порти.

В поисках опоры я встала на привычное место — за прилавок, и только тогда поняла, что Голд, не сдвинувшийся с места, оказался прямо напротив меня. По другую сторону.

Рябь прошла по моему лицу, я закусила губу, закрыла глаза, ненавидя самое себя и свой дар. Я знала, что Роберт попросит у меня, и знала, что не смогу ему отказать.

— Давай, девочка. Не бойся. Посоветуй мне книгу.

Не пряча слез, бежавшим по щекам, я помотала головой.

— Не могу. Не знаю.

Он мягко улыбнулся и погладил меня по щеке:

— Ну конечно же, знаешь.

Медленно, запечатывая в памяти каждое мгновение, я подошла к шкафу, в котором у нас стояли нобелевские лауреаты. Мне не нужно было смотреть, чтобы видеть пестрый корешок, усыпанный листьями, цветами и птицами.

Нью-Йорк, Харпер и Роу, 1970 год издания, в оригинальной суперобложке.

Габриэль Гарсия Маркес.

«Сто лет одиночества».

Вы никогда не заметите книгу, которая не хочет быть обнаруженной. Она спрячется среди товарок, сольется с соседками, будет водить вас кругами, вводя в заблуждение, что вот только вчера вы ее видели на этом самой полке. Но книга, которая знает, что ее час настал — сама пойдет вам в руки, вы лишь проведете рукой по плотному ряду, и она мягко позовет вас за собой, приглашая в бесконечное путешествие.

Иногда с судьбой можно поиграть в прятки. Погрозить кулаком, соблазнить, умоляя, встать на колени, выторговать в яростном споре, выиграть в карты, в конце-то концов, иную участь и прожить дни, месяцы, годы, отсрочив неизбежное.

Но иногда она приходит и становится прямо напротив тебя, понимающе и участливо смотрит в глаза, и ты понимаешь, что обратной дороги нет, и не помогут ни слезы, ни уговоры, ни молитвы.

— Не стоит грустить, Ева.

— «Она грустит, потому что ей кажется, что ты должен скоро умереть».

Голд тепло улыбнулся:

— «Скажи ей, что человек умирает не тогда, когда должен, а тогда, когда может».[3] Я хорошо тебя выучил, девочка. Теперь ты стала взрослая, а я совсем старик, и я устал. Я должен был быть на том свете уже давно, но возвратился назад, и рядом с тобой мое одиночество было не таким сильным. А сейчас мне пора.

— Голд.

— Не плачь, не то я тоже буду.

И я обняла его, а он меня.

— Голд. — конечно, я заплакала. — Роберт, не бросайте меня.

— Я всегда буду рядом.

— Вот только не надо этой ерунды про то, что вы вечно будете жить в моем сердце.

— Скорее, я останусь твоим внутренним голосом и в моменты, когда ты решишь совершить очередную глупость, буду ворчливым тоном тебя останавливать. А так как глупости ты совершаешь часто, то уж поверь, тебе от меня никогда не избавиться.

Не прекращая рыдать, я засмеялась.

— Я не хочу всего это без вас. Я не справлюсь.

— Ты давно уже справляешься без меня.

— А если я попробую…

— Нет. — он оборвал меня резко. — Я запрещаю.

— Вы даже не дали мне договорить!

— Ева. — взгляд Голда был тяжелее мельничного жернова. — Ева, поклянись мне, что даже в мыслях не попросишь эти книги продлить мне жизнь. Ни сейчас, ни когда-либо потом.

— Я вовсе не собиралась…

— Обещай.

Нехотя я кивнула.

— Клянусь.

Он смягчился.

— Хорошо. А теперь пойдем. Твой муж наверняка места себе не находит.

Две мили до моего дома мы прошли в молчании. Нужных слов не было — да и не могло быть. Мы оба знали, что значим друг для друга, и просто в последний раз проводили время вместе, не тратя его на пустые разговоры.

Лукас ждал нас. Стоя на крыльце, он курил, и его всегда улыбчивое лицо было серьезным. Увидев, что мы приближаемся, он затушил сигарету, спустился по ступенькам вниз, взял меня за руки.

— Ты совсем замерзла. Роберт, зайдете в дом?

Голд покачал головой.

— Спасибо, но нет. Мне пора.

— Я пройдусь с вами немного.

Голд помедлил, но отказался.

— Нет. Останься с ней.

Лукас хотел было спорить, но вдруг передумал. Подошел к Голду, крепко пожал ему руку, а потом обнял старика. Голд смущенно хмыкнул, но ответил на объятие, и на мгновение они оба стали такими нереальными и далекими, что от боли снова закололо в боку, а потом все закончилось, и Роберт, приподняв шляпу, кивнул нам «до свидания» и ушел, не оглядываясь.

Той же ночью, лежа в постели в надежном кольце рук мужа, я спросила:

— Почему ты попросил его провести меня? Как узнал, что я буду расстроена?

Лукас ответил не сразу. Пальцем нарисовал на моем плече сердечко, перечеркнул, снова обвел по контуру.

— Я заподозрил уже давно, что этот затеянный им праздник неспроста. А сегодня окончательно убедился. Я попросил его передать тебя мне из рук в руки, потому что да, знал, как сильно ты будешь расстроена. Но не только поэтому. Я тоже хотел попрощаться.

Горячая капля обожгла мне кожу. Локи провел ладонью, стирая ее и разбитое сердце. И до утра мы молчали.

На следующее утро Голда уже не было, как и фотоальбома, фарфорового сервиза и фигурки Эмили. Я благодарна ему, что он просто ушел. Не видя старого друга мертвым, я могу придумывать себе, что он до сих пор рядом, живет, дышит и хранит меня от множества бед. Когда чувство тоски становится нестерпимым, я верю, что он просто вышел в другую комнату, уехал в соседний город, ждет где-то рядом за углом — и когда-нибудь, не сегодня, но обязательно — мы встретимся снова.

* * *

С трудом я вернулась в реальность. Вечера уже были холодными и, застыв на крыльце в янтаре воспоминания, я порядком продрогла. Настроения веселиться не было. Я почувствовала укол совести. Через дорогу в баре горит теплый свет и видны силуэты близких мне людей. Все ждут только меня — а я… Я заставляю себя ждать. Стряхнув оцепенение, я перебежала дорогу и, надев перед входом праздничное лицо, уверенно шагнула внутрь.

— Ну наконец-то!

— Мы уж думали всем баром идти за тобой!

— Это не женщина, это продавец!

— Лукас, как ты ее терпишь?

Я шутливо отвечала всем, терпеливо отбиваясь от дружеских подначек. Все давно привыкли, что на семейные торжества я прихожу последней и по-настоящему не обижались. Но я все равно испытывала вину. За то, что даже с ними чувствовала себя одинокой. За то, что одной мне было лучше.

Вечер катился по накатанной, именинница получила все поздравления и развернула подарки, все выпили еще по одной, как-то незаметно группы разбились по интересам. Ронни и мама сидели голова к голове и о чем-то шушукались. Папа громко рассказывал группе детишек опасные истории из своей лихой молодости. Резко накрыло желание забрать своих и оказаться сейчас дома, только втроем. Поиграть в карты, сесть смотреть фильм, чтобы Мариза уснула, положив голову мне на колени, и мы бы с Локи переговаривались шепотом, а потом перенесли ее в детскую, подоткнули одеяло и, поцеловав, на цыпочках вышли из комнаты. Мы бы перешли на кухню, не зажигая верхний свет, я бы достала запеканку, оставшуюся с обеда, мы бы доедали ее холодной, прямо из формы, запивая вином, и еще много часов сидели бы вдвоем, разговаривая обо всем, мечтая и строя планы.

— Так когда вы планируете второго? — второй раз за вечер я вздрогнула, выдернутая из своих мыслей бесцеремонным вопросом Ронни.

Ничего остроумного в голову не приходило, и я просто смотрела на нее, растерянная. Пауза длилась и длилась, и то, что должно было стать всего лишь очередной не очень удачной шуткой, в наступившей тишине раздувалось до тяжелого бестактного кома, засасывавшего всех.

— В апреле две тысячи десятого. — голос Лукаса вывел всех из стопора.

— Что? — Ронни недоумевающе посмотрела на сына.

— Говорю, что у нас все запланировано. Мы с Евой решили, что Маризе к тому времени будет четырнадцать, она станет взрослой, вредной и непослушной, и вот тогда-то мы р-раз — и заведем себе новенького ребеночка! Так что приставать к нам с вопросами о свеженьких внуках разрешаю не раньше августа девятого, а лучше сентября, чтоб наверняка.

Он шутил.

Все, включая меня, облегченно рассмеялись и напряжение спало.

Лукас как-то быстро и легко устроил так, что мы засобирались домой пораньше, и никто не принял на свой счет и не обиделся, а наоборот, все вышли нас проводить и дружно махали рукой, а потом смеясь, скрылись в баре. И вот мы нашей маленькой семьей шагаем к дому: Лукас, Мариза, я — все так, как я и представляла себе полчаса назад.

— Спасибо, что выручил меня.

Время было за полночь, Мариза давно спала, а мы и правда засиделись. Долго болтали ни о чем: как все прошло на празднике, ребенку нужна новая обувь к зиме, не забыть завтра купить оливкового масла, куда поедем на рождественские каникулы, ты заметила, как сдал старый Велш в последнее время, Элли, по слухам, беременна третьим.

Локи сразу понял, о чем я. Кивнул, словно давно ждал, пока я скажу.

— Не стоит. Мама временами бывает удивительно нечуткой.

— Ну, она таки именинница сегодня. Имеет право. — я попыталась смягчить его слова, но он не дал.

— Нет. Не имеет. Ни она, ни твоя мама, ни кто другой. Только я могу тебя о таком спрашивать.

— А ты хочешь? — я ответила шутя, но он вдруг посерьезнел.

— Да. Хочу.

Мое сердце на мгновение замерло. Пересохшими губами я негромко проговорила:

— Так спроси.

В неярком свете его голубые глаза были черными и бездонными. Заглядывая куда-то глубже, чем положено заглядывать посторонним, он произнес вслух то, в чем я еще не признавалась даже себе:

— Ева, почему ты несчастна?

Я закрыла глаза, но слезы все равно потекли.

— Как ты узнал?

Он грустно усмехнулся.

— Ты все время забываешь. Я знаю, куда смотреть.

Я ладонями провела по лицу, пытаясь восстановить равновесие.

— Лукас. Локи. Любимый. Я не знаю, что со мной. Что-то происходит внутри меня, а я не могу понять, что. У нас все идеально, и я умом понимаю это, понимаю, что у меня есть все, о чем только можно мечтать: любимый муж, ребенок, работа, дом, родители, друзья… Я всегда в заботах, некогда размышлять о том, чего мне не хватает, но иногда, вот как сегодня, мне хочется плакать от тоски, как будто я что-то пропустила, что-то важное, и оно ускользает от меня, а я не могу понять, что, но мне все равно больно.

На одном дыхании выпалив эту тираду, добавила:

— Прости меня. Я не хотела тебя расстраивать. Пыталась справиться самостоятельно. Надеялась, что если не буду обращать внимания, то все закончится так же, как и началось…

–…Два года назад.

— Ты и это заметил, да?

— Что ты до сих пор тоскуешь по Голду? Да.

И столько было в этой фразе того, из-за чего я и сейчас, восемь лет спустя, любила его так же сильно, что мне не нужно было отвечать, а достаточно было просто подойти и потеряться в его глазах, твердо зная, что он меня найдет.

Как всегда.

Много позже я поняла, сколь просто мне было любить Локи. Он никогда не ставил меня перед выбором, принимая такой, какая есть, совпадая со мной всеми уголками, неровностями и недостатками. И я отвечала ему тем же. Все эти годы с ним я не ведала ни ревности, ни сомнений, ни скуки и знаю, что он тоже был счастлив со мной безусловно.

— Давай уедем. — он сказал это так просто, как будто не раз в уме проигрывал этот момент.

— Куда?

— Куда хочешь. В Нью-Йорк. Или в Лос-Анджелес, поближе к твоим братьям. А хочешь, сбежим в Европу?

— Локи.

— Во Францию, например. Тебе понравится во Франции, или может…

— Локи. — я обняла его лицо руками. — Лукас, мне двадцать шесть лет, и я только и умею, что продавать книги.

— Неправда.

— И очень даже правда.

— Еще ты умеешь писать книги.

— Немудреные рассказы про приключения двух девочек-кошек, предназначенные для детей от шести до девяти лет вряд ли можно засчитать за литературный талант.

— Они очень популярны.

— Исключительно благодаря твоим рисункам. Только не отрицай, твоя жалость унизительна!

— Однажды ты написала прекрасную книгу.

— И с тех пор не выжала из себя ни строчки.

— Значит, еще не пришло время.

— Время уже прошло.

— Давай уедем.

— Нет. — я поцеловала его. — Тебе хорошо здесь. Нашей дочери здесь хорошо.

— А тебе?

— Мне хорошо, там, где вы.

Он вернул мне мой поцелуй.

— Так что же нам делать?

Я взялась обеими руками за края его футболки и потянула вверх, снимая одновременно с рубашкой.

— Я скажу тебе. Я думаю, нам стоит завести еще одного ребенка.

Глава 2. По ту сторону рассвета

— Но разве вы не думаете, — настаиваю я, — что лучше недолго быть невероятно счастливым, даже если потом это теряешь, чем жить долго и не испытать подобного?» [4]

Эти строки ранят меня и теперь. Каждый раз, вспоминая их, я вспоминаю всю свою жизнь, предшествующую этому моменту, и хочу яростно спорить, плакать и кричать: «Нет, не так, все не так! Лучше быть невероятно счастливым долго, никогда не теряя. Почему обязательно нужно потерять? Это…это несправедливо». Конечно же, никто мне не отвечает, и поэтому я отчетливо слышу бесстрастный голос внутри: «Разве ты бы отказалась, если бы знала заранее?»

В этот момент я всегда сдаюсь.

Силы покидают меня, я больше не могу бороться. Трудно быть тем, кто остается. Я не отвечаю на вопрос, но это и не нужно. Мы оба знаем, что я бы раз за разом выбирала страдание, лишь из-за одной надежды, что он будет в моей жизни. Хотя бы и всего лишь на мгновение.

Пятница 14 ноября 2003 года, неделю спустя после начала этой истории, навсегда осталась в моей памяти.

Я застряла в этом дне как муха в янтаре, не в силах ни забыть, ни отпустить, ни идти дальше, и могу только прокручивать его события в голове, проживая снова и снова. Снова и снова разбивая себе сердце.

С момента пробуждения у меня отличное настроение, и эта деталь до сих пор не дает покоя, больно кусает чувством вины, заставляет ненавидеть себя: почему я не ничего предчувствовала? Почему я такая веселая?

Собираясь на работу, перед зеркалом я напеваю «Я утопаю в твоей любви, отпусти меня, дай мне глотнуть воздуха, исчезни из моих фантазий»[5] — навязчивый мотив песенки, которую сутками крутят по радио, прилип ко мне сам по себе.

Сегодня пятница, впереди два выходных, которые я радостно предвкушаю. Я договорилась с родителями, что мы оставим им Маризу, а сами отправимся в Милбридж, где уже забронировали уютный коттедж. У нас с Локи большие планы на этот уик-энд: устроим морской ужин перед камином, проведем время в Акадии, первыми в стране поймаем солнечные лучи на горе Кадиллак, съедим огромного лобстера в Элсуорте. Побудем только вдвоем.

На завтрак — поджаренные тосты, яйца, полоски бекона и кружочки томатов, посыпанные крупной солью и свежемолотым перцем. Апельсиновый сок для Маризы и крепкий кофе для нас с Лукасом. Я грустно заглядываю в буфет в поисках вкусненького, но ничего не нахожу — сама же решила не держать запас сладкого дома. Муж посмеивается надо мной, но ничего не говорит. По крайней мере, вслух. Как-то вдруг мы все начинаем опаздывать и, суетясь, суматошно выскакиваем из дома.

Лукасу надо к Ронни: в конце сентября она затеяла ремонт, который, как обычно, начался с невинного «я только перекрашу стены в гостиной», но всего за пару недель перетек в стихийное неконтролируемое бедствие под названием «а вот здесь я всегда хотела сделать крытую веранду». Мы решаем, что Маризу на машине подброшу до школы я, а Локи возьмет мотоцикл. Договорившись в обед встретиться в баре, прощаемся.

Перед дверями магазина меня уже ждет первый посетитель: жена Ленни Смита подозревает, что благоверный похаживает налево и просит найти способ отвадить негодную соперницу. Прислушавшись к еле слышному шороху книг, я удовлетворительно киваю — ее просьбу исполнить легко. Утомленная Валери облегченно выдыхает, но я, протягивая ничего еще не подозревающей женщине «Супружеские пары» Апдайка, прячу улыбку — мои книги порой очень своеобразно шутят.[6]

Поток посетителей не утихает — оно и понятно, в конце недели у всех освобождается немного времени, которое можно потратить на чтение. И если при этом ты сможешь хоть чуточку, но улучшить свое нынешнее положение — то почему бы не обратиться к тому, кто почти наверняка поможет? Про меня уже давно не ходит никаких слухов — всем давно известно, что Ева Миллс — конечно, себе на уме, но она ведь девчушка Джека Райана, да и муж у нее свой парень, поэтому хоть она, конечно, и ведьма, но привычная, выросшая на их глазах, да и никто лучше ее не отвадит подростка от дурной компании, а девушку от неподходящего парня.

Итого, до момента, как пора закрываться на обед, я успеваю продать:

«Шоколад на крутом кипятке» Эскивель молодой Марии Клэмс, мечущейся между двух любовников;

«На острове Сальткрока» Линдгрен — шестнадцатилетней Ванессе, не уверенной в будущем;

«Дом у озера Мистик» — сорокалетнему холостяку Джоуи Арнольду, который на самом деле НЕ хочет жениться;

и «Загадку магических чисел» Блайтон девятилетней Венди — в последнем случае никакой ворожбы, просто старый добрый детский детектив для увлеченной души.

В полдень я чувствую себя приятно утомленной. Беру ключи, глубоко, по-кошачьи, потягиваюсь, делаю шаг к выходу — и спотыкаюсь о забытый Венди мячик. Теряя равновесие, в инстинктивной попытке удержаться хватаюсь за первое, что попадается под руки — это сувенирная полка. Под нажимом моих ладоней она накреняется, встав на дыбы, и фарфоровая фигурка в свадебном костюме падает на пол и раскалывается.

И в этот момент в моем животе разворачивается бездна.

Мгновенно потерявшись в реальности, я перестаю соображать. Набатом стучит в ушах «Снова, снова», холодный ужас разрывает внутренности, отказываясь признавать случившееся, я смотрю на разбитую куклу Лукаса — подарок Голда, вторая из пары. Сглотнув тошнотворный вкус во рту, поднимаю растерзанное тельце — все это настолько живо, по-настоящему, что за глазами у меня ревет сирена. Все еще заторможенная в движениях, в мыслях я уже разогналась до скоростного состава. У меня нет ни малейших сомнений насчет того, что это — не досадная случайность. Несчастье стоит на пороге и протягивает мне свою холодную ладонь. Бегу в кабинет Голда, нет, это ведь уже мой кабинет, дрожащими руками вставляю ключ в замок на двери того самого шкафа, который до нынешнего момента открывала лишь единожды и поклялась никогда более не открывать. Но сейчас мне плевать на священные обещания и последствия. Нет времени играть с обычными книгами, а доверия судьбе во мне давно нет, я преисполнена решимости продать душу, но не допустить Смерти забрать у меня того единственного, кого я люблю. Забрать у меня Локи.

На короткий миг мое сердце загорается решимостью и надеждой, я одержимо верю, что смогу все исправить, пальцы мои решительно сбрасывают наконец-то поддавшийся замок и…

В шкафу пусто.

Ни одной книги, ничего, только тонкий лист бумаги, сложенный вдвое и на обороте до слез знакомым угловатым почерком выведено: «Еве».

Не чувствуя дыхания, помертвевшая от подсознательного понимания того, что разум еще отказывается принимать, я беру письмо за уголок осторожно, как свернутую змею и, поднеся к глазам, с трудом фокусируюсь на прыгающих строчках:

«Моя дорогая девочка,

Я всегда знал, что этот день настанет,

и ты не сможешь остановиться.

Ты никогда не примешь иное решение,

Поэтому я принял его за тебя, зная, что ты меня возненавидишь на веки веков.

Я уничтожил все книги, их больше нет. Иногда мы не властны над будущим и должны просто принять то, что нам предстоит и попытаться не сломаться.

Когда-нибудь…»

Не дочитывая до конца, я сминаю письмо, и разжав кулак, слежу взглядом как лист с еле слышным стуком опускается на пол и откатывается в угол.

Дергано, не чувствуя своего тела, я вернулась в магазин и, опустившись на пол, взяла свою разбитую жизнь, баюкая, прижала к груди и оцепенела.

В таком положении меня и нашел Локи.

Не дождавшись в баре, он ожидаемо решил, что я снова заработалась. Перешел дорогу, шутливо ругаясь, заглянул в дверь, и увидев меня, резко осекся, в два шага оказался рядом. Кошмар, беснующийся в моих зрачках, перетек в его. Севшим голосом он прошептал:

— Что-то с Маризой?

Я не могла ответить, просто не могла разлепить губы и он, вдруг покрывшийся бисеринками пота, схватил меня за плечи, встряхнул и закричал:

— Ева, скажи мне!

Из моих глаз побежали слезы, но я никак не находила голос и только мотала головой. Он отнял мои руки от груди, потянул на себя и, увидев сломанную куклу, выдохнул так шумно, что его облегчение чувствовалось почти осязаемо.

— Сумасшедшая. Чокнутая дура, я сейчас потерял десяток лет жизни. Я подумал, что-то произошло, с тобой, с ребенком… Ты себя видела? Ты сидишь дезориентированная и с синими губами из-за сломанной игрушки?

— Это не игрушка. — я начинала из шока перетекать в истерику, и голос мой уже трясся.

Лукас обнял меня, в его голосе уже слышалось веселое снисхождение:

— А что же это, глупая.

— Это ты. — я дрожала от рыданий, вцепившись в рукава его блейзера.

— Ева. Ева, это не я. Я — вот он, целый и невредимый, и если мне в данный момент что-то и грозит, так это отсыреть от твоих слез.

Оттого, что он меня не понимал, не хотел, не мог понять, стало еще хуже. Лукас хорошо меня знал и прекратил утешать, какое-то время просто не говорил ничего, давая мне выплакаться. Наконец глаза пересохли, и сил рыдать уже не было. Выпрямившись и утерев нос, попробовала объяснить.

— Это плохой знак. Я знаю. Я чувствую. Что-то случится, Локи, ты веришь мне?

Он покачал головой.

— Я верю в то, что ты в это веришь. Ева, я тебя люблю и мне тоже нравились эти куклы, но то, что ты сейчас несешь — это полный бред. В следующий раз ты разобьешь зеркало и что, мы будем семь лет за каждым углом искать несчастье? А потом Риз нечаянно рассыплет соль и тогда ты что? Пригласишь экзорциста? Ну-ка прекрати накручивать себя!

Его здравый смысл отрезвлял, вызывал желание стряхнуть липкий страх и поверить в лучшее. Вот же он, мой муж, спокойный и уверенный, а это всего лишь фарфоровая фигурка, разбитая по неосторожности.

— Думаешь, это ничего не значит? — робко спросила я.

— Ева, нас наказывают только те боги, в которых мы верим. Я уверен только в том, что зверски голоден, а на столе в баре наш картофель фри превращается в соленую резину. Пойдем обедать, а завтра я склею эту куклу, и она будет как новенькая.

— Сегодня.

Он тяжело вздохнул, а потом поцеловал меня в лоб.

— Хорошо. Я вернусь домой и перед сном залечу раненого тезку. И ты тогда успокоишься?

Я кивнула.

— И не будешь весь уик-энд в Акадии трястись, как последний лист, когда я подойду слишком близко к краю обрыва или подавлюсь клешней лобстера?

Я подумала и еще раз кивнула.

— Ну тогда ладно. А теперь пойдем, любовь моя, пока я не съел тебя вместо сэндвича.

За обедом я была напряженная и больше ковыряла свою еду, чем ела. Лукас заметил, но промолчал, не желая снова поднимать идиотскую тему. Я же чувствовала, что действие его разумных слов, поначалу вернувших мне адекватность, уже ослабло и я снова подпадаю под власть паники. Наконец мы встали из-за стола и вышли на улицу. Лукас надел шлем и перекинул ногу через сиденье байка, собираясь возвращаться к Ронни, а я, не успев остановить себя, вскрикнула:

— Нет!

Он замер и посмотрел на меня. В его глазах сверкали опасные молнии.

— Ева.

Я понимала, что он сердится, но все равно сложила руки в умоляющем жесте:

— Лукас, мотоцикл…

— Ева. Ну послушай. Даже если, предположим, только предположим, мне грозит опасность — что ты можешь с этим сделать?

— Я могла бы найти книгу. Голд забрал самые сильные, но если бы я…

— Нет. — он перебил меня резко, даже грубо. — Ты не посмеешь гадать на меня. И я не вполне понимаю, о чем ты сейчас говоришь, но судя по всему, Роберт даже на том свете не может успокоиться без того, чтобы ты не влезла в какую-то сверхъестественную дрянь.

— Я не… Я просто…

— Я не буду прятаться за твою юбку ни сейчас, ни потом. Ты не можешь просить об этом.

Судорожно сглотнув, я кивнула. Я понимала, о чем он, и понимала, что он прав. Но это не отменяло того, что перед моими глазами уже прокручивалось видение дымящегося раскуроченного мотоцикла, и хрупкой легкой фигурки, лежащей посреди дороги…

Локи вздохнул и слез с мотоцикла.

— Я пойду пешком.

Я, не смея верить, кинулась его обнимать.

— Спасибо!

Он обхватил меня за талию, прижал к себе, вдохнул запах волос.

— И почему из всех девушек мне досталась самая ненормальная? Это только на сегодня.

Я часто закивала головой, не разжимая рук:

— Обещаю.

Локи наклонил голову и поцеловал меня нежным, долгим поцелуем. Я ответила ему страстно, не обращая внимания, что сейчас день, на нас наверняка пялятся, и вообще, он мой муж. Я сознавала тогда, что будь моя воля, я бы заставила этот момент длиться вечно, заколдовала бы нас в его власти, мы застыли бы, как двое зачарованных влюбленных, не в силах никогда разъединиться.

Когда он наконец ушел, выдохнув мне в губы «Я тебя люблю», я смотрела ему вслед, не в силах отвести взгляд, мечтая догнать и задушить в своей заботе. На перекрестке Лукас обернулся, и роковое предчувствие ударило меня под грудь, перехватив дыхание.

Подняв руку в ответном жесте, я с усилием раздавила свои губы в улыбке, и он отправился дальше, шагая легко и свободно, его волосы, схваченные в небрежный хвост, сверкнули в лучах неяркого северного солнца, и на секунду он весь оказался охвачен сиянием, а потом пропал за поворотом.

Таким я видела Локи в последний раз и таким запомнила навсегда.

Глава 3. Лики смерти

«Во всем, что есть, скрыто гораздо больше, чем видно на первый взгляд. То, о чем мы, возможно, даже не подозреваем… Ведь чтобы понимать нужно глубоко погружаться в смысл всего…» [7]

Больше всего мы отрицаем ту истину, которая задевает нас сильнее всего. Когда-то я во всем умела видеть знаки. Случайное неслучайно, и все такое прочее. Я верила, что иду правильной дорогой — конечно, иногда сомневалась, мечтала испытать что-то новое, но знала, что там, где я есть — я счастлива. Застывшая в статичности уютного мещанства, я не хотела перемен, не хотела развиваться. Не хотела становиться сильной.

Испытание — это великий дар, который формирует наш характер. Я не хотела закалять характер. Я хотела просто любить, просто остаться с ним и, если это означало стать скучной, старой, обычной — я была согласна, только бы это означало быть вместе с ним.

Но, как водится, меня не спросили.

А есть хоть кто-нибудь, кого спрашивали?

Кто-то, кто глядя на то, как башня из слоновой кости вдруг рассыпается, сметая за собой все, что имело значение, сказал бы: «То, что мы понимаем, это часть общего смысла, тут сомнений нет» [8]

Мы отрицаем истину, потому что она приносит нам боль.

Когда в дверь постучали, наверное, я уже знала.

Лукас звонил мне два часа назад, сказал, что выходит. Я спросила, подвезет ли его Ронни, подразумевая, что волнуюсь и прошу, чтобы она подвезла. Он ответил, что хочет прогуляться пешком и подышать свежим воздухом, и это означало, что на сегодня уступки моим капризам окончены.

Мариза заснула позже обычного, взбудораженная сборами. Мы договорились, что отвезем ее к Элене и Джеку утром, позавтракаем все вместе, а потом только тронемся в путь. Раньше мы никуда не ездили без нее, и теперь она волновалась, беспокоилась и предвкушала запретные удовольствия, которые ей наверняка посулили дедушка и бабушка: сласти, телевизор до поздней ночи, еда в гостиной. Подрагивающая от возбуждения как молодой тонконогий жеребенок, она ни на секунду не оставляла меня одну, не давала погрузиться в беспокойные мысли. И только когда вещи были собраны, перепроверены несколько раз и сумка поставлена у входа, лишь тогда она согласилась лечь в кровать. Сон сморил ее через мгновение.

Я спустилась в гостиную и посмотрела на часы. Из Хайленд-Лейка, где находились дома моих родителей и Ронни — меньше часа неспешной ходьбы. Лукас должен был вернуться к десяти, но уже стрелки подбирались к полуночи, а его до сих пор не было. Горло перекрыл ледяной осколок, я чувствовала оцепенение и тошноту. Обманчиво спокойная внешне, на деле я была напряжена, как струна, зажатая нервным спазмом.

Что-то случилось. Что-то случилось. Что-то случилось.

Погасив свет, села в кресло, сжимая руки в замке.

«Все хорошо, Ева, это просто выдуманные предчувствия, ты накручиваешь сама себя, он просто не вышел вовремя, заговорился с Ронни, встретил кого-то по дороге, наверняка он уже на подходе и через пять минут задразнит тебя до слез из-за твоих страхов…»

Сейчас у многих стали появляться мобильные телефоны: у меня был, но Локи категорически отказывался «связывать» себя. Я мысленно поклялась, что куплю телефон ему и Маризе при первом же удобном случае, и плевать мне на все возражения.

В дверь громко постучали и холодный комок сполз ниже.

Локи никогда не стучал.

Я бросилась открывать, еще доли секунды успевая обманывать себя, что это мой муж, что он просто забыл ключи, или у него заняты руки, или…

На пороге стояли полицейские и, наткнувшись на их виноватые сочувственные лица, я покачнулась назад, все понимая. Один из мужчин шагнул вперед, положил руки мне на плечи, и я с трудом сложила расфокусированную реальность: папа. В своей форме он казался выше, моложе и строже. То, как он смотрел… Как будто он боится. Как будто должен сказать что-то, что меня сломает.

Хотя почему как будто.

Я никогда не падала в обморок, но впервые мне этого хотелось: потерять сознание, не слышать, не знать, закрыть глаза, а открыв, понять, что это был просто страшный сон, и все как-то образумилось без меня, и снова все в порядке, и это не моя жизнь уже летит вниз с высоты и сейчас разобьется на осколки.

— Скажи, что он жив.

Папа молчал, а я закричала:

— Скажи!

— Ева, мне очень жаль.

На этот раз я поверила сразу. Как будто всегда знала, что смерть никуда не уходила, просто притаилась в темноте и поджидает момента, когда я буду беззащитна, уязвима и не готова. Восемь лет мы играли с ней в прятки, и я только и делала, что проигрывала ей любимых: Фрэн. Голда. Лукаса.

— Мама! — дернувшись, я обернулась. На лестнице стояла Мариза, ее глаза были широко раскрытыми, а лицо — помятым ото сна.

Я просто стояла и смотрела на нее, и знала, что не могу ей сказать.

— Мама, что случилось?

Джек шагнул вперед, опустившись на колени, обнял девочку, заглянул ей в глаза:

— Милая, тебе надо поехать к бабушке сейчас. Мы с мамой тебя отвезем. Уже очень поздно, впереди целая ночь, ты поспишь, а утром мы все обговорим, хорошо?

Растерянно и непонимающе, но Мариза кивнула.

Я выпала из времени. Папа и его парни смотрели на меня с опаской, наверняка ожидая истерики, беснований и плача, и, наверное, так и должно было быть. Наверное, так было бы нормально. Но оказалось, внутри меня уже давно был заготовлен прекрасный стеклянный колпак, и сейчас, дождавшись своего часа, услужливо накрыл меня — и спрятал все.

Я снова могла мыслить. С обеда меня разъедала паника, затуманивая мозги, а сейчас все было так ясно и четко.

Все просто.

Не пугать ребенка. Раз.

Взять сумку с вещами Маризы, она готова. Два.

Мы не поедем в Милбридж. Стекло дрогнуло от острого камня боли, но не поддалось.

Аккуратно обойти полицейских, на крыльце ждать папу и дочь. Три.

Локи нет. Я разжала судорожно скрюченные пальцы. В ладони краснели отпечатки ногтей. Я не буду кричать.

Мы ехали быстро. Все молчали. Мариза схватила меня за руку, прижалась тесней и так сидела всю дорогу. Близость теплого тела резала меня, раскалывала мою защиту. Хотелось отодвинуться, отбросить дочь, но я заставляла себя терпеть.

Элена нас уже ждала. В ее глазах была вечность. Она, как и я, знала, что никогда ничего не бывает навсегда.

Еле заметно она сделала шаг ко мне, еле заметно я отступила, и она поняла. Не трогая меня, переключила внимание на ребенка, превратилась из колдуньи в хлопотливую бабушку, увела Маризу в дом, что-то непрестанно приговаривая.

Мы с папой остались вдвоем.

— Что произошло?

Джек, исказившись лицом, достал сигарету, прикурил от фильтра, выругался, бросил на землю, затоптал ботинком. Вынул из пачки следующую, зажег и протянул мне. Я покачала головой, и он сильно затянулся сам. Когда дольше оттягивать стало невозможным, заговорил, сбиваясь и путаясь в словах.

Я слушала его пространный рассказ, пропуская сквозь тонкое сито: слова сочувствия, сожаления и вины не трогали меня, оседая поверх. Мне нужно было знать только одно: как?

Тогда отец рассказал вкратце, да он и сам на тот момент не знал всего. Детали я собрала потом, не за один день, тщательно просеивая сплетни, слухи и домыслы. Правда была безжалостной и как обычно и бывает, глупой.

Дороти Брэдли, войдя в кризис среднего возраста, решила, что в ее жизни не хватает любви как в кино. Отчаявшись ждать от своего скучного благоверного знаков внимания, она решила своими силами разнообразить унылый брак, устроив Милтону Брэдли — верному мужу, но непоколебимому зануде, романтический ужин со свечами и эротическим танцем. Отправила детей наверх пораньше, испекла ягодный клафути по рецепту Джулии Чайлд, купила сухое вино и спрятала бразильскую эпиляцию под выписанное из Бостона кимоно. Милтон, не избалованный красотами простоватый моряк, не был готов к таким изыскам. То ли клафути ему было маловато, чтобы наесться после тяжелого рабочего дня, то ли вино показалось кислым, то ли ему не понравилась «лысая лужайка» супружницы, и он неостроумно пошутил на этот счет, но в какой-то момент все пошло наперекосяк, и романтический вечер накрылся тазом. Обиженная Дороти раскричалась, как истеричная чайка, голодный Милтон плюнул и ушел в бар догоняться пивом и сэндвичами, и все бы закончилось, как заканчиваются тысячи подобных историй разочарований, скупым примирением наутро и мутным осадком в глубине души, но вы ведь не забыли про свечи?

Дороти забыла.

В сердцах содрав с себя неудобное кимоно, подхватила бутылку непригодившегося вина — действительно гадская кислятина — и выпила ее перед телевизором, мешая со слезами и неудовлетворенностью. Обманчиво легкий напиток ударил в голову, экранные страсти убаюкивали… Она заснула и ей снилось, что она Сюзанна и влюблена в Тристана[9], и стук свечей, опрокинутых бродившим по столу котом, казался ей стуком изголодавшегося по любви сердца, а марево занавесок, полыхавших огнем, врывалось в ее влажные мечты и душило жаром страсти.

Ирония судьбы, но Локи не должен был быть там в этот момент. Если бы не мой идиотизм, он бы промчался на мотоцикле мимо коттеджа, еще когда страсти в семействе Брэдли только набирали обороты. Но он шел пешком и ничто не могло свернуть его со стремительно сужающейся колеи, когда голая ополоумевшая Дороти выскочила из горящего дома и, упав ему на грудь, стала кричать, что внутри остались дети.

Старшего ребенка он нашел сразу. Девочка спала, и он просто вытащил ее и вынес на воздух, скинув ничего не понимающую, растерянную, на руки воющей матери. Но мальчика в кровати не было. Он проснулся, еще только комнаты заполнялись гарью, и напуганный до смерти, спустился на первый этаж и спрятался под столом, укрытом до пола скатертью.

В конце концов Лукас его нашел.

Нашел раньше пожарных, которых наконец-то вызвали соседи, и которые примчались быстро, но все равно слишком поздно.

Паренек обжег легкие и надолго попал в больницу, но остался жив. Я не настолько сука, чтобы хотеть небесного возмездия в лице невинного ребенка, но я была бы к тому же еще и лживой сукой, если бы сказала, что никогда не повторяла бессмысленный вопрос: почему он выжил, а мой муж — нет?

«Слишком много дыма. Не выдержало сердце».

На следующий день в свидетельстве о смерти запишут лаконичное «сердечная недостаточность», а горожане будут сочувственно перешептываться «как жалко, такой молодой», но мне на тот момент все равно.

Локи нет.

И больше никогда не будет.

— Где он? — папа уменьшается под моим взглядом, впервые в жизни не зная, как меня утешить.

— Там, в больнице. — неопределенно машет рукой, но я понимаю.

«В морге».

— Отвези меня туда.

— Ева… Ты уверена, что хочешь этого? Завтра…завтра его приведут в порядок. — я не смотрю на Джека, но все равно ощущаю его отчаянное сопротивление. Он не хочет, чтобы я видела. Хочет меня оградить. Защитить.

Я понимаю его.

Я тоже хотела защитить Локи.

Больнее всего, когда больно твоим любимым.

Но мне уже не больно.

— Отвези меня к нему. — повторяю я, и Джек меня отвозит.

Глава 4. «Куколка последней надежды»

« — Она сама нос задирает. Думает, если красивая, так весь мир у её ног. Чего ради мы её будем приглашать?» [10]

За непохожесть на других платишь одиночеством.

Если ты умна, приятна, не выпячиваешь себя напоказ, а главное, достаточно полезна, тебя будут терпеть. Улыбаться при встрече, вежливо здороваться и беседовать о погоде, случайно сталкиваясь в приемной у врача или субботним утром на рынке. Но ты всегда знаешь, что они тебя боятся — как что-то яркое, и потому ядовитое, выбивающееся из привычной формы для выпечки общественного теста. Как что-то опасное.

И тебе нравится быть другой. Быть одной, зная, что за спиной стоит кто-то, кто позволяет тебе быть собой.

И вы будете долго играть в эту игру, но однажды ты упадешь и дашь им повод выпустить жало. О нет, ты не настолько глупа, чтобы думать, что они должны были помочь тебе подняться — признай, ты и сама их презирала. Тебе нужен только твой хранитель, а без него вставать нет смысла. И тогда ты с чистой совестью сможешь прогнать всех, и они радостно разбегутся, оглашая воздух визгливым кудахтаньем: «Мы всегда, всегда знали».

И ты ждешь тишины, блаженной тишины и темноты, которая укроет тебя.

Но ты еще не знаешь одного.

Кто-то всегда остается.

Я не боюсь мертвых.

Раньше боялась, конечно, как и все — этот страх имеет естественные корни и цена спокойствия всегда высока. Я бы предпочла бояться.

Я знала, что не найду Локи в теле, которое когда-то было им — но все равно в момент, когда увидела его: бледного, застывшего, мертвого — что-то навсегда умерло во мне и больше никогда не ожило.

Он был накрыт всего лишь простыней, и глядя на его белые совершенные плечи, так часто прятавшие меня от бед, проводя рукой по гладкому лбу, трогая опаленные брови, гладя волосы, кроваво тускневшие в полумраке холодной комнаты, я чувствовала, как лед заполняет меня изнутри, проталкивается в сосуды и пальцы, забивает живот колкими кусками, обволакивает пищевод, нежно гладит сердце.

Я не плакала. Легко разражающаяся слезами по любому пустяковому поводу, в моменты настоящего горя я всегда каменела и уходила глубоко в себя.

Папа нашел где-то табуретки, и мы сели, блуждая в молчании.

— Где Ронни? — спросила я, просто чтобы спросить. Мне не был интересен ответ.

— Спит. Она упала в обморок, когда узнала, ей вкололи успокоительное.

Я кивнула. Мне так не повезло.

— Вы сначала сказали ей.

— Да, Ева, но… — папа отводил глаза.

— Ты боялся за меня, — перебила я. — Думал, поеду крышей. Поэтому пришел не один. — я не спрашивала, но Джек все равно попытался объяснить:

— Ева, все не так… — а потом ударил кулаком об ладонь и застонал, схватившись за волосы.

— Да кого я обманываю, все так, все так, дочка. Что же это такое происходит, а, Господи? Какого черта ты натворил, парень! — отчаянно выкрикнул он. В его голосе были слезы.

«Ему больно. Он тоже любил Лукаса».

До этого я видела мокрые глаза отца лишь раз — в день своей свадьбы. И сейчас ощущала себя странно взрослой и сильной. Как будто страдание перенесло меня на какую-то заоблачную высоту. Я положила руку папе на плечо, утешая. Его можно было утешить. Он обнял меня, и я внутренне сжалась. Моя броня шла мелкими трещинами, и я знала, что если она сейчас расколется, то я не доживу до утра, убью себя, вскрою вены, чтобы выпотрошить обжигающий лед. Поэтому я аккуратно отстранилась от Джека, и, глядя на Лукаса, одними губами повторила папины слова:

— Какого черта ты натворил, любовь моя.

Ночь без сна тянется целую жизнь. Зависнув в безвоздушном пространстве между вечным мгновением прошлого и так и не наступившего будущего, я прощалась с собой, разрывала все мечты, не верила в рассвет.

В какой-то момент все показалось настолько бессмысленным и пустым, что я процарапала ногтем кожу на своем запястье, лишь бы что-то ощутить. Но все равно не ощутила.

Подавившись сухим рыданием, закашлялась в бессмысленной попытке заплакать. Глаза жгло, но слез не было. В здании больницы четыре этажа. Если подняться на крышу…

— Ты помнишь, как Лукас выкрасил тебя в золотой цвет?

Голос Джека разрезал мои опасные мысли, не дав им окончательно оформиться.

Я слабо улыбнулась и покачала головой:

— Нет.

— Тебе тогда было три. Или четыре? А Лукасу значит сколько… Двенадцать-тринадцать? Хм, и взрослый парень, казалось бы… Ладно, неважно. Рэн и Рику тогда учились в старших классах, друзья, девчонки… Усадить их дома было так же реально, как поймать шаровую молнию. Я работал с утра до ночи, Элену вечно дергали в больницу даже в выходные, и как-то само собой вышло, что Лукаса назначили твоей нянькой. Ты, капризная донельзя, терроризировавшая своими воплями всех приходящих соседок, благоволила Локи и охотно оставалась с ним. И все, признаться, с радостью восприняли такое положение дел. Все — кроме, собственно, Лукаса. Какой парень захочет днями возиться с трехлетней девчонкой? Вот и он не хотел, возмущался, но мы его не слушали. И поделом нам. — Джек весело хмыкнул, а потом продолжал.

— Он нашел оригинальный способ решения проблемы. Однажды мы с твоей мамой подхватили Ронни, Шона — был один Шон, долго ухаживал за ней — и рванули в Портленд. Театр, ресторан, прогулялись по набережной… Дело молодое, выпили лишнего, время было позднее — решили остаться ночевать. Из отеля позвонили Лукасу, он пришел в ярость — у него был запланирован поход с друзьями куда-то там — а из-за нашей беспечности все отменилось. Ну и вот возвращаемся мы к полудню следующего дня, а нас встречает злой и веселый Лукас и говорит: «Дамы и господа, позвольте представить вам «золотую девочку»! И ты выходишь к нам, сияющая и довольная, в балетной пачке, крылья за спиной, вся от кончиков волос до ногтей покрытая желтой краской, в руке волшебная палочка…

Мой смех больше напоминал лай.

— Я совсем не помню этого.

Джек тепло улыбнулся.

— Зато мы с мамой навсегда запомнили, как остаток дня отчищали тебя от гуаши. Ох и рассердилась же тогда Ронни! Лукасу знатно влетело. Но, правда, своего он добился: в следующий раз мы попросили присмотреть за тобой года через два, не раньше.

Что-то незримо изменилось в воздухе. Призрачный вздох коснулся слуха, слишком быстро, чтобы в него можно было поверить, слишком явно, чтобы убедить себя в том, что ничего не было. В уголках закрытых глаз Лукаса блестели слезы. Так бывает. Я аккуратно стерла их пальцем.

* * *

До самых похорон меня ни на секунду не оставляли одну.

Элена или Джек, или братья, примчавшиеся утром субботы — кто-то из родных постоянно маячил в поле зрения, раздражая, тормоша и уговаривая поесть, поспать, поплакать. Наверное, они боялись, что я покончу с собой, если дать мне время подумать. Наверное, они были не так уж неправы.

Но я держалась.

«Держись» — так говорят всем столкнувшимся с несоизмеримым горем, подразумевая под этим «только, пожалуйста, не делай ничего такого, с чем мы не сможем справиться».

Я не делала «ничего такого».

Была удобной.

Функциональной.

Разумной.

Роботом.

Не дрогнув лицом, выбрала гроб: белый, любимый цвет Локи.

Не разрешая себе дышать, вытащила из шкафа одежду: простая футболка, джинсы, ремень с орлами Харлей Дэвидсон. Сняв с плечиков желтый пиджак — когда-то он меня раздражал вызывающей яркостью — я против воли поднесла ткань к лицу и задохнулась от боли. Пиджак пах Лукасом. Я повесила его обратно.

Труднее всего было заставить себя поговорить с Маризой. Сидя за столом рядом с ней, я не могла подобрать подходящих слов. Не в силах смотреть в ее глаза, так похожие на отцовские, я искала ответ в своих ладонях.

Но она поняла и так.

— Папа умер.

Я раскрыла для нее объятия, пряча свою маленькую дочку у сердца, на мгновение отгораживая нас обеих от рухнувшего мира, шепча слова любви.

И тот момент был последним за долгое время, когда я была сильнее ее.

А время все длилось и длилось, впечатываясь в кости, корежа и перекручивая.

Я не могла есть и спать. От любой пищи меня моментально выворачивало, закрывая глаза я видела лишь сполохи огня и лицо Локи, сминающееся в языках пламени. Бессонница и голод сделали меня легкой и безумной. Зрение и слух болезненно обострились, и мне чудилось, что я читаю невысказанные мысли окружающих, слышу тайные перешептывания.

А шептались за спиной много.

Все хотели видеть мои слезы, доказывающие силу истинного страдания, но я так и не плакала. Ронни безостановочно рыдала, вполне оправдывая ожидания соседей. Она вела себя так, как принято. Она была нормальной. Я — нет. Соляным столпом простаивая у гроба, я отпугивала всех, кто пытался было утешить меня дешевыми соболезнованиями. Сухие, чувствительные глаза воспалились и жгли железом сочувствующих, смущая их простые и недалекие души.

«Каменная». «Бессердечная». «Он с ней слишком носился». «Она не заслуживала такого парня». «А помните, когда умерла невестка Ноланов…»

«Лукас всегда любил ее сильнее».

Мне было не больно. Пустые слова не могли меня достать там, где я пряталась.

В какой-то момент пришли Брэдли. Милтон неловко мял в руках кепку, Дороти была смущена, но энергична. Оглядевшись по сторонам — все ли смотрят на нас — начала произносить явно заготовленную речь.

— Ева, прими наши глубокие соболезнования и признательность. Твой муж был настоящим героем…

Я перебила ее:

— Если бы ты лучше смотрела за своими детьми, ему бы не пришлось становиться погибшим героем.

Багровый румянец прилил к ее мясистым щекам, окрасил шею.

— Ты…Ты винишь меня в его смерти?

И я сказала:

— Да.

Хлопая коровьими губами, Дороти Брэдли хватала воздух, разом став жалкой и старой. Муж ее, бессловесный тюфяк, напротив, вдруг стал как-то больше и, крепко взяв жену под локоть, увел прочь, коротко кивнув мне на прощание.

Больше ко мне не подходили.

Во время службы я смотрела в окно. В стекло лезли рябиновые гроздья, плотно усыпанные кровавыми ягодами. Это было так красиво, так невыносимо прекрасно, что близко-близко подкатили слезы, но не пролились. Как будто еще рано. Как будто я еще не заслужила.

Когда священник закончил говорить, снова что-то незаметно изменилось. Я посмотрела на Локи — серьезный и строгий, он выглядел по-другому. Он выглядел готовым.

Держась за Маризу, я стояла у края разверстой, сухой могилы, и мысленно падала, падала в ее безысходную тьму. Шорох винтов, закручивающих крышку гроба, долго будет мне потом сниться в самых безнадежных, густых кошмарах. Я чувствовала, что больше не могу, ломаюсь, трескаюсь, как яичная скорлупа, но, закусив щеки изнутри, удержала себя, не закричала.

После кладбища все пошли в бар. Сейчас, когда тело было предано земле, многим становилось легче. Я видела, как они сбрасывают груз подавленности с плеч, понемногу распрямляются, негромко переговариваются друг с другом, изредка бросая быстрые взгляды в мою сторону. Ронни, всегда прямая и жесткая, опустив плечи, шла под руку с моей мамой. Джек вел Маризу, ее маленькая ладонь терялась в его огромной. Рэн и Рику бесшумно подошли ко мне и встали по обе стороны, пряча от любопытных глаз. Мы шли последними, понемногу отставая от остальных.

— Ненавижу похороны. — красивое лицо Рэна скривилось. — В такие моменты всегда очень ясно понимаешь, что жить — это значит терять тех, кто тебе дорог.

— А я не могу не думать о папе. Почти тридцать лет прошло, а воспоминания такие же яркие. Я тогда ревел как девчонка, а ты — нет, ни слезинки не проронил, помнишь, Рэн?

— Всегда. Мне казалось, что меня разорвет изнутри, хотелось взорвать мир, уничтожить себя, сделать хоть что-то, чтобы картинка снаружи и внутри наконец-то сложилась.

Остановившись, я подняла голову и увидела внимательный взгляд брата. Он рассказывал это для меня.

— Как ты справился?

Он сочувственно покачал головой.

— Я не справился. Я почти сломался. Мне помог тогда Джек.

Я кивнула и хотела было уже двинуться дальше, но Рэн мягко взял меня за плечо, задержав.

— Ева. Не отгораживайся от нас.

Я осторожно положила голову ему на грудь. Так же осторожно брат обнял меня. Рику, стоявший рядом, погладил по волосам. Они пахли вишневыми ветками, ванилью, талой лесной водой и растертыми между ладоней смородиновыми листьями. Такие сильные, теплые и… чужие. Не эти объятия мне были нужны. От подступивших слез болели щеки и щекотало в носу. Я прокаркала глухим, срывающимся голосом куда-то в ворот пуловера Рэна:

— Они думают, что я не плачу, потому что не любила Локи.

— Нет, Ева, нет. Никто так не думает. Все знают, мы с Рику знаем, как ты любила его. И он тоже знает.

На целое мгновение я стала маленькой балованной сестрой двух старших красавцев-братьев, на мгновение я поверила, что мне достаточно только пожаловаться, чтобы они разрешили все мои печали. Но только на мгновение.

Я отстранилась от Рэна.

— Пойдем.

Уходя, я оглянулась.

Но все равно никого не увидела.

Глава 5. Тени миров

Теряешь всегда только то, что боишься потерять. [11]

Живите одним днем, наслаждайтесь моментом, не отравляйте свое настоящее тоской о прошлом и мечтами о будущем. Возьмите любую книгу о познании себя и первым получите такой совет. Дурацкий, невыполнимый совет. Единственно верный.

Просто иногда он означает не радость осознания текущего мгновения.

А невыносимую, жгучую боль.

Все собрались в баре. Еда, спиртное, негромкие разговоры. Местами уже раздавался осторожный сдержанный смех. Жизнь потихоньку возвращалась в свое русло.

Мне было душно. От вида жующих людей накатывали тошнота и омерзение, все лица казались искаженными, голоса — режущими. Кто-то налил мне виски — я выпила, не почувствовав ничего. Мариза сначала сидела рядом со мной, потом убежала к подозвавшей ее Ронни в толпу кудахчущих женщин. Мама о чем-то шепталась с близнецами, папа в компании мужчин то и дело выходил курить на крыльцо. Я подавила порыв воспользоваться тем, что на меня никто не смотрит и уйти. Еще не время.

Труднее всего было досидеть до момента, как все начали расходиться. Каждый подходил ко мне, неловко обнимал, говорил сбивчивые ободряющие слова моей шее и, выйдя на улицу, наконец-то свободно выдыхал: «Бедная девочка. Как хорошо, что у меня все в порядке» и шел домой, уже зная, о чем будет говорить за ужином.

Наконец остались только свои.

Родители, Ронни, Мариза. Рэн. Рику и его жена Бьянка. Я.

Мы убрали со столов и перемыли посуду. Папа сварил всем кофе, и все сидели, медленно потягивая обжигающий напиток и утопая в тишине. Бьянка, умница Бьянка, интуитивно угадала, что нужно сделать, и первая начала говорить.

— А помнишь, как вы к нам приезжали? Когда тебе исполнялось 21? Мы очень хотели сделать сюрприз, купили билеты в оперу, а оказалось, что у тебя не было с собой подходящего платья. И мы тогда бросили детей на Рику, и я потащила вас по магазинам, жара еще такая стояла, да?

Я кивнула. Я тогда впервые была в Лос-Анджелесе, и город произвел на меня неизгладимое впечатление.

— Мы ходили, ходили из бутика в бутик, но мне все не нравилось: слишком длинное, слишком короткое, это как мешок, а в этом я как шлюха, цвет или бледный, или вызывающий…

— Да! Капризничала как ребенок. А я все думала, ну как же Лукас все это терпит, как может быть таким спокойным. Мы бы с Рику уже на втором магазине разругались в пух и в прах, а твой муж хоть бы хны. И когда спустя несколько часов, миллион нервных клеток и океан слез мы наконец-то выбрали платье, знаете, что оказалось?

Бьянка обвела присутствующих торжествующим взглядом Эллен Дедженерес[12], задавшей особо каверзный вопрос:

— Оказалось, что мы обе забыли наши сумки дома! Перед самым выходом я заметила, что у Евы отпечаталась тушь на веке, стала поправлять, чтобы освободить руки, положила вещи на столик, потом мы заболтались… Никогда не забуду выражение глаз Лукаса в тот момент!

Я слабо улыбнулась. Я уже и забыла про это. Локи еще долго сердился, ведь я забыла не только собственные, но и его банковские карты «чтоб тебе в кармане не таскать» — и потом никогда уж не доверял мне документы и наличные. А Бьянка тем временем заканчивала:

— А потом этот святой мужчина посадил нас в кафе неподалеку, а сам съездил за деньгами и вернулся, и заметьте, ни словом не упрекнул!

Рику хмыкнул:

— Она до сих пор ставит мне тот случай в пример. Вот умеют же некоторые ходить со своими женами по магазинам, не то что ты!

Бьянка своим немудреным рассказом словно бы сняла блок с присутствующих, и они тоже начали делиться своими историями, которых набралось немало. Сама я не рассказывала ничего, но жадно впитывала чужие воспоминания, которые на короткий миг вернули мне Локи. Я видела, как немного разгладилось лицо Ронни, как улыбалась Мариза, как папа обнимал маму, и понимала, что я от них сейчас бесконечно далеко, но все равно радовалась, что они не одни, что они поддерживают друг друга.

Когда пришла пора расходиться, я была уже твердо уверена в том, что буду делать.

Ронни осталась в баре. Хоть у нее и был нормальный дом, именно бар хранил ее сердце и в трудные минуты она черпала в нем силы.

Мы большой компанией отправились к Элене и Джеку, благо, комнат хватало на всех, но я, дождавшись, когда измученная Мариза заснет в моей бывшей комнате, спустилась.

— Я ухожу.

— Что? Куда это ты собралась на ночь глядя? — встрепенулся Джек.

— К себе. Хочу домой.

— Я с тобой. — немедленно вызвался Рэн, но я отказала:

— Нет. Пойду одна.

Немедленно начался гвалт. Мы тебя не отпустим, тебе нельзя сейчас оставаться одной, мы тебя понимаем, но… а вдруг Мариза проснется, а тебя нет, что ты задумала, я тебе запрещаю.

Все говорили одновременно, а потом так же разом утихли. И я повторила:

— Я иду домой.

— Да черта с два ты пойдешь! Думаешь, мы не видим, что ты задумала? Даже и не думай, что я просто буду смотреть на это! Если понадобится, я запру в комнате, не сомневайся! — папа никогда не умел сдерживать свои чувства. Но я видела, что за напускной яростью прячется страх.

— Пускай идет.

— Идет? Что ты такое говоришь, Эли! Ты только глянь на нее, она же как неживая!

Мама, не отвечая ему, смотрела на меня так, как только она одна умела смотреть. В эти дни на ее и без того бесстрастном лице жили только глаза.

Во вдруг наступившем молчании она подошла ко мне, провела по холодной щеке холодной рукой.

— Мы будем ждать тебя утром.

И я ушла домой.

* * *

У меня было спиртное. Непочатая бутылка вина и еще одна, почти полная бурбона.

Я достала из буфета два пузатых стеклянных бокала на тонкой ножке, поставила на стол, прошлась по дому, собрала все свечи, которые когда-либо нам дарили в качестве сувенира. Зажгла, погасила верхний свет. Открывать бутылку даже не стала пытаться: просто отбила горлышко о раковину, не заботясь о том, что мелкие осколки могут попасть в вино и поранить мне желудок. Аккуратно наполнила бокалы до половины, приподняв свой, легонько стукнула второй. Раздался и стих хрустальный звон. Чинь-чинь.

Ник пришел, когда виски оставалось на треть.

Я не удивилась. Чтобы удивляться — надо чувствовать.

Он не стал издавать никаких тревожно-сочувственных возгласов, сел напротив и, взяв наполненный бокал, отпил.

На моей скуле дернулся желвак.

— Ну так какие у тебя планы?

Я давно привыкла к причудам человеческого мозга. Защищая себя от безумия, он находит порой странные лазейки и прячет своих хрупких хозяев в неожиданные комнаты. Вот и сейчас, практически на пороге вечности, моей первой мыслью при виде Ника была: «А он хорошо выглядит». Но действительно, в отличие от Нила, который за прошедшие годы обзавелся женой, тремя детишками, солидным брюшком и легкой проплешиной во всё еще золотых кудрях, Ник оставался все таким же матерым, дубленым солью и ветром, опасным волком, как и восемь лет назад.

Мы с ним не были друзьями. Вернее сказать, мы избегали друг друга, а, случайно оказавшись в общей компании, никогда не разговаривали дольше, чем достаточно для вежливого приветствия. Давно прошли те времена, когда я его боялась. Сейчас я его просто холодно ненавидела. Тем легче оказалось сказать ему правду.

— Собираюсь не дожить до утра. Зачем ты пришел?

— За мной долг. Собираюсь выплатить его и не дать тебе не дожить до утра.

Я не стала притворяться, что не понимаю, о чем он.

— Ты мне ничего не должен. Мне плевать было, что с тобой случится. Я помогла тебе тогда, потому что так хотела Фрэн.

— Я и не сказал, что должен тебе.

Я закрыла глаза. Все эти разговоры ни к чему не ведут.

— Скажешь мне, что я должна думать о ребенке?

— Ты должна думать о ребенке.

— Тебя это не слишком волновало тогда.

— Но сейчас я знаю правду. Ты должна жить дальше.

Я не смогла удержаться от колючего ответа:

— Ты-то, я смотрю, живешь.

Он широко усмехнулся, сразу став моложе.

— Спасибо.

— Это еще за что? — не поняла я.

— За то, что так и не простила меня. Годы идут, и память сглаживает острые камни, но каждый раз, встречая твой презрительный взгляд, я вспоминаю, как я был молод. Как сильно я любил.

Я закрыла глаза.

— Ты нечестно играешь.

— Ева, я думал, что никогда больше не буду счастлив, но на самом деле мы с Лили[13]

— Не говори со мной про Лили.

— Не говорю.

Я долила себе остатки «Дениэлса». Ему не предложила.

— Говори, что хотел и уходи. Давай, давай, я внимательно слушаю советы бывалого о том, как скоро мне станет легче.

— Чушь.

— Что?

— Полная херня вся эта чушь про то, что дальше будет легче. Дальше будет хуже. Сейчас ты еще не до конца осознаешь, и наверняка в глубине души надеешься, что все — неправда. Ты думаешь, что тебе тяжело сейчас… Но пройдет несколько недель, и ты увидишь, как твои самые близкие вернутся к обычной жизни, очередные глупые влюбленные сыграют свадьбу, у кого-то родится ребенок, кто-то другой умрет… Все забудут про твое горе, переключившись на собственные заботы, начнут твердить, что да, мы все понимаем, но прошлого не вернуть, ты должна быть мужественной… Вот тогда будет по-настоящему плохо. Одним не прекрасным утром ты поймешь, что сидишь в колодце, и даже видишь свет, но веревку сбросить забыли. Дни станут холодными, пустыми и серыми. И ты будешь искать спасение в своих снах, будешь засыпа́ть и искать свою любовь там, и находить только отзвук присутствия, и многие месяцы будешь просыпаться, думая, что вот он, рядом… и каждый раз заново терять, понимая, что нет, это был не кошмар. Кошмар — твоя жизнь.

— Я бы никогда не приняла тебя на работу мотивационным оратором. — некоторые привычки сильнее желания смерти, и привычка по-дурацки шутить — одна из них. Но Ник не улыбнулся.

— Ева, я не забыл ее. И ты не забудешь Лукаса. Но сейчас ты должна жить и идти по этой дороге из страданий. Наступит день, и ты снова сможешь смеяться. Обещаю.

Мы долго молчали. Я подняла бокал к глазам и медленно покачала виски на дне, наблюдая, как плавно волны лижут прозрачные стенки. Допила мелкими глотками, вдыхая терпко-горький аромат, ощущая на языке вкус сладкой карамели и мягкие ноты дыма. Не выпуская фужер из рук, посмотрела сквозь него на пламя свечи.

— Знаешь, у меня внутри что-то сломалось. Как будто тело набили осколками, и при каждом движении, слове они разрывают внутренности на лоскуты. И это так невыносимо обжигающе, так изощренно, что никакая сила извне не может унять этот холод. Я говорю себе, что я должна постараться, быть сильной — но сил нет. Пытаюсь найти хоть что-то, что могло бы меня задержать, заставить чувствовать, но, чтобы я не делала, все равно то, что происходит внутри меня — мучительней. Мне хочется разрезать свою кожу, увидеть кровь…

Я сильнее сжала бокал и тонкое стекло треснуло, впиваясь острыми гранями в руку. Алые потеки побежали сквозь пальцы.

–…в надежде на то, что возможно, только возможно, немного яда вытечет из меня, и тогда я смогу сделать вдох, дожить до рассвета.

Я разжала кулак. Капельки крови красиво блестели на мелких осколках. Недостаточно мелких.

Накрыв правую ладонь левой, я надавила изо всех сил, загоняя стеклянную крошку под кожу. А потом наконец-то посмотрела на Ника:

— Но мне все равно не больно.

Он встал и ушел, я услышала, как открылась дверь ванной комнаты. Особенности стандартной планировки, все дома одинаковы. Вернувшись с аптечкой, достал из посудного шкафа глубокую миску, поставил у моих ног. Встав за спиной, аккуратно разжал сведенные ладони, стал лить на них воду из кувшина. Розовый поток, смешанный со стеклом, звенел, стекая в таз. Ник убрал его, встал передо мной на колени. Удерживая за запястье, развернул ладонь тыльной стороной вверх. Свободной рукой при помощи пинцета стал выбирать застрявшие кусочки. Я не противилась.

Не знаю, сколько часов мы так сидели. Мои ладони были глубоко исколоты и изрезаны и моментально заплывали кровью. Множество раз Ник вставал, заново омывал их и снова садился, кропотливо, осколок за осколком, очищая от стекла. Мои руки так никогда полностью не заживут. Долгое время я буду пугать людей безобра́зными розовыми шрамами, потом не буду спать ночами, исступленно расчесывая зудящие раны, сдирая подсыхающие корки, в конце концов кожа побелеет и примет привычный вид, но и спустя годы тонкая паутина навсегда останется на моих ладонях в память о той ночи, вызывая вопросы у самых внимательных.

В какой-то момент Ник в очередной раз осторожно провел пальцами по моим рукам и не нашел ни одного кусочка стекла. Обработал антисептиком и замотал бинтами, оставив на свободе лишь кончики пальцев. Все было готово, но он не отстранялся. Затягивая мой взгляд в омут своих темных, глубоких радужек, он провел по щеке, запавшей за последние дни под скулы.

— Я могу сделать тебе больно.

Глава 6. Горе победителям

Края бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и понимаешь — слишком поздно. [14]

Я пришла к ним до завтрака.

Несмотря на ранний час, никто не спал.

Подходя к дому, смотрела через огромное стекло кухни — как они сидят за столом, пьют кофе.

Меня заметила Мариза, вскочила, опрокинув стул, влетела мне в руки:

— Мама!

Я обняла ее — ей это было нужно, а сама смотрела на родителей и братьев. На их лицах читалось бесконечное облегчение: пришла. Жива.

— Мама, что с твоими руками?

Я опустила взгляд на свои ладони, как будто впервые заметила:

— Нечаянно уронила стакан и сильно порезалась, когда собирала осколки.

— Больно было? Кровь текла? Покажешь мне?

— Покажу, когда буду делать перевязку. Пойдем за стол, я голодная.

Конечно, я никого не обманула. Не берусь предположить, какие догадки строили мои родные по поводу того, как и с кем я провела прошлую ночь. Будь у них хоть малейшая надежда на то, что из меня можно вытрясти правду — они бы вытрясли, но добиться от меня ответа тогда было все равно что пытаться пальцем ковырять мореный дуб. И они не трогали. Скоро они начнут предпринимать попытки вернуть меня к нормальной жизни: звонить, проводить беседы, вытаскивать на прогулки и в магазины, но сейчас им достаточно того, что я просто есть. И я благодарна им за это.

Я никогда даже в мыслях не возвращалась к ночи с Ником.

Он ушел перед рассветом, в мгновение, когда я ненадолго забылась сном. Мы не обсуждали случившееся ни друг с другом, ни с другими. Ни тогда, ни потом. То, что произошло между нами не было ни любовью, ни страстью, но злостью, борьбой, болью двух смертельно раненых животных. Клубок отчаявшихся, яростных, сплетенных животных. Мои плечи, руки и бедра были в синяках. Как объяснял Ник Лили свою разодранную исцарапанную спину и задницу — я не знаю.

Странно, но хотя технически случившееся было сексом, я никогда не воспринимала это так, и думаю, что и Ник не воспринимал. Как бинты на моих ладонях прятали порезы, так и половой акт с Ником был припаркой, лекарством, скальпелем, вскрывшим нарыв и выпустившим гной из раны.

Я бы не смогла сейчас даже определить запах мужчины — я, которая воспринимала мир через обоняние с тех пор, как себя помню — и это было первым звонком тех перемен, что назревали во мне. Ночь прошла, и я все еще дышала, но со мной было не все в порядке и не будет в порядке еще долго. Мир вокруг сгущался, склеивался до серого душного безопасного кокона, в который я заворачивалась, не желая ощущать цвет, свет, звуки и запахи.

* * *

Двадцать первого ноября у меня с задержкой на десять дней начались месячные, и только увидев алое пятно на ластовице трусов, я поняла, как сильно надеялась на то, что могу быть беременна, и как боялась себе в этом признаться. Узнать, что Локи не умер окончательно, что я ношу еще одного его ребенка — я так хотела в этом найти свое спасение! Сейчас я понимаю, что мне повезло: окажись в самом деле в тягости, я бы зациклилась на несчастном дитя, перенесла бы на него всю свою любовь, боль и горечь, отравила бы ему детство и омрачила будущее, но тогда… Тогда это было ударом.

Не в силах выносить сама себя, я вышла из дома, бессмысленно нарезала несколько кругов, не принесших ничего, кроме ощущения тупого отчаяния и, конечно же, оказалась перед магазином. Я не была там с той самой пятницы, как погиб Лукас — ровно неделю назад, запоздало дошло до меня.

Я бросила взгляд через дорогу: зайти к Ронни? Но, по правде мне не хотелось ее видеть. Обе глубоко страдая, мы по-разному переживали свое горе. Её слезы и разговоры о сыне царапали меня так же сильно, как и её — мое каменное молчание. Помедлив, я решила, что навещу свекровь завтра. Наверное.

В помещении было что-то не так. Чувства не сразу догнали мозг, но, когда картинка из образов и осознания наконец сложилась, по позвоночнику пробежал озноб: книги говорили. Шелестя страницами, как стая безумных птиц, они шептали мне что-то бумажной какофонией. В каком-то сумасшедшем озарении я видела весь город, всех людей, которых когда-либо знала, и книги, которые им нужны.

«Так было всегда» — пришло понимание. Просто я стала сильней. Проходя мимо полок, я могла с закрытыми глазами положить руку на корешок и сказать, что вот это «Тонкая работы» Сары Уотерс, и я должна предложить ее Кейт Шелдон, не ценящей свое счастье, а тут у меня «Слепой убийца» Этвуд и в нем уже давно нуждается Хелен, увязшая в выматывающей связи с глубоко женатым Николасом.

Книги предлагали мне выход. Выбрав их, я бы погрузилась в них глубоко-глубоко, получила бы дело, которое давало бы мне силы и отдушину, позволяющую не думать.

Превратилась бы в Голда.

Я подняла его письмо, так и валяющееся скомканным шаром в углу. Не разворачивая, спросила, держа перед глазами:

— С вами ведь было так же, когда умерла Эмили?

Пройдя за прилавок, бережно распрямила лист, держа его исписанной стороной вниз.

Дочитать? Наверняка там что-то важное. Ответ, который я ищу.

Оставив письмо, открыла нижний ящик. Лукас без конца бросал курить — итогом этих прекрасных порывов всегда было то, что через несколько часов он начинал искать сигареты даже посреди глухого леса. Поэтому у него вошло в привычку прятать стратегический запас в каждом доме, где он бывал: дома, у моих родителей, у Ронни, в баре, у меня в магазине. Еще долго я буду находить его тайники в самых неожиданных местах и вздрагивать от колючей боли, но сейчас я полезла за пачкой «Мальборо» намеренно.

Подкурив, втянула запах табака. Мне нравилось, как его аромат смешивался с запахом Локи. Сейчас, сам по себе, дым нес отвращение. Я так никогда и не пробовала курить. Я затянулась, не глубоко, чтобы не закашляться. Во рту стало едко и сухо. Я аккуратно положила сигарету поверх письма Голда, горячий пепел столбиком упал на бумагу, прожигая ровную дыру. «Точно как в моем сердце». Не двигаясь, смотрела, как расползаются края, серея и вспыхивая красным. Скоро на месте волшебных слов тлел маленький ласковый уголек. Я могла затушить его одним движением тряпки. Но не делала этого. Лаковое покрытие стола трескалось от жара, огоньку оно явно нравилось, потому что он стал разгораться, пополз дальше, ниже.

«Так вот как это происходило у Брэдли».

В месте, полном старой бумаги, всегда есть что скормить пламени.

Я взяла книгу из стопки, забытой на конторке. «Вор времени» Пратчетта помог бы украсть Мэри Нолан пару лишних лет. Я положила том возле пульсирующего костерка, он благодарно лизнул жесткие страницы.

«Ангелы и демоны» Брауна никогда уже не направят Келли Робинс в Гарвард;

«Жизнь Пи» Мартела не поможет Энди Кертису понять, о чем же он мечтает по-настоящему;

«Американские боги» не простят Иду Палмер;

Я пожертвовала огню всё.

Стол горел уже сильно, но я все так же просто стояла и смотрела. Нужно было что-то делать, но я не хотела. Ужасная красота происходящего завораживала меня, и я не заметила, прошел час или несколько минут, прежде чем загорелся весь магазин. Нарастающий гул вопящих от боли книг оглушал, и я чувствовала какое-то черное мстительное удовлетворение, смешанное с состраданием. Как будто горела моя душа, и мне это нравилось. Окруженная дымом и потусторонним воем, я наконец-то нашла в себе остров спокойствия. «Интересно, Локи тоже было страшно?»

Вдруг меня кто-то с силой схватил и поволок прочь. Выйдя из ступора, я стала инстинктивно сопротивляться и пытаться вырваться, но тащивший был сильнее. Вывалившись на улицу, я моментально задохнулась от свежести мокрого вечернего воздуха и, согнувшись пополам, зашлась в надсадном кашле, одновременно пытаясь вернуться обратно. Но Ронни, конечно же, это была Ронни, не пустила. Отвесив мне оглушительную затрещину «что это ты удумала, что ты делаешь, сумасшедшая», она сжала меня, брыкавшуюся и плачущую, обеими руками, и повторяя речитативом «не смей, не пущу, все будет хорошо», смешивала свои слезы вместе с моими.

И на закате уходящего дня, потерянные, сломанные, живые, мы смотрели, как легко, словно карточные, обрушиваются деревянные балки, проминаются хрупкие стены, бьется стекло и кричат, кричат, корчась в безумном крике, любимые, преданные мной книги, сгорая, исчезая, рассыпаясь в этом погребальном костре.

Так пришел конец книжной лавке Голда.

И наступило молчание.

Глава 7. Обрекающие на жизнь

Ты же слабая, сводит икры ведь, в сердце острое сверлецо; сколько можно терять, проигрывать и пытаться держать лицо. [15]

Конец года и весь две тысячи четвертый остались в памяти пустым сном. Родные до сих пор вздрагивают при воспоминании о том тоскливом и мутном времени, я же не помню почти ничего.

Я забыла себя. Тело ходило, дышало, ело и отвечало на вопросы, но меня в нем не было. Забившись в темные тесные норы внутри себя, я смотрела на мир и не понимала, почему он до сих пор существует. Я летела в бесконечную яму, и только в этом падении на дно и был смысл. Собраться, включиться в жизнь — все это воспринималось мной как предательство, было слишком сложно.

Все притупилось. Как мутное стекло искажает реальность, так и я была укрыта пыльной вуалью безучастности. Вкуса не было, запахов не было, радости не было. Не было боли. Мне вдруг все стало все равно. Пропали сострадание и жалость. Мэри Нолан, мать Нила и Ника, умерла в январе от молниеносной болезни. Я только пожала плечами: колдовство взяло свою плату.

Ничего не было важнее моей потери и ничто не могло выдернуть меня из колодца депрессии.

Во мне появилась злость на Лукаса. Казалось, я должна была поставить его на пьедестал, создать алтарь, но я так сердилась на то, что он посмел умереть и оставить меня одну, что намеренно вытравливала из себя все мысли о Локи. Вообще все мысли. Таким причудливым образом я одновременно наказывала себя за то, что не сделала ничего, не попыталась, не перевернула мир в поисках той книги, которая бы спасла его. О том, какую цену пришлось заплатить бы мне за такое чудо, я не думала.

Дни накатывали как пена и исчезали быстрей, чем следы на песке. Пришло и ушло Рождество, я не наряжала елку, не украшала дом, не покупала подарков. Родители завернули Маризе несколько коробок от моего имени, я не знаю, что в них было. В феврале моей дочери исполнялось девять. Я забыла про ее день рождения, хотя мне не раз напомнили. Праздник с тортом и друзьями устроили тоже родители. Получилось хорошо.

Страховое расследование вынесло вердикт, что следов умышленного поджога не обнаружено — не знаю, в коей мере этому решению поспособствовало то, что инспектор, занимавшийся делом, был бывшим коллегой моего отца.

В одночасье я стала богатой женщиной.

Если бы это еще имело для меня какое-то значение.

Рику и Бьянка уехали на следующий день после того, как сгорела лавка: их в Лос-Анджелесе ждали дети. Встревоженные и хмурые, они явно считали, что с меня нельзя спускать глаз. В следующий раз они приедут под Новый год и возьмут с меня клятвенное обещание приехать к ним на все лето. Я дам его, только чтобы они отвязались.

Рэн задержался до весны. У них с братом был общий бизнес, и на семейном совете, явно прошедшем без моего участия, было решено, что за мной будет приглядывать Рэн, не связанный семьей. Захватив свой небольшой багаж, он перебрался в Старый Милдбрук[16], и день и ночь отгонял от меня тени. Первые утра я еще как-то делала вид, что держусь: вставала с постели, приводила себя в порядок, отвозила Маризу в школу, готовила и убирала. Но каждый вечер отправлялась к себе в комнату все раньше, а вставала все позже. Все труднее было уговорить себя подняться. Спустя неделю уже никакие аргументы не казались мне достаточно убедительными.

Я поняла тогда, почему люди так любят телевизор. Его фоновый мерный шум весьма удачно глушит собственные мысли и, уставившись ненадолго в неровно мерцающий экран, при желании можно очнуться только вечером. День прошел, пора тащиться в следующий. Книги не обладают таким эффектом, увы. Выбрасывая тебя в иную реальность, не давая готовой картинки, они заставляют сопереживать и чувствовать, и всегда есть опасность, что, проживая чужие проблемы, ты внезапно окажешься лицом к лицу со своими.

С сериалами все проще. Не вламываясь бесцеремонно в душу, они сочувственно понимают тебя и позволяют просто скользить по поверхности чужой жизни, не требуя мгновенных ответов. Мы знаем, что пока не время. Мы не торопим тебя. Побудь с нами еще один сезон.

Я смотрела «Друзей». В череде бесконечного мельтешения каналов вдруг случайно остановилась на них, и больше уже ничего не искала. В том, как это было снято — чувствовалось какое-то волшебство. Магия, разлитая в двадцати двухминутные серии, дозировать по необходимости.

Я спускалась в пижаме из спальни в гостиную, нажимала на кнопку и исчезала, уступая место Рейчел, Монике, Чэндлеру, Джоуи, Россу и Фиби. Они были такими настоящими — их шутки, поцелуи, споры. Самая лучшая в мире свадьба Фиби, и мурашки от того, как Росс стоит под дверью закрытого кафе, и принцесса Лея, сексуальная жизнь и мама, и, и…[17]

Я была немножко влюблена в каждого из них.

Не будет преувеличением сказать, что в самое сумрачное время своей жизни я, у которой никогда не было друзей, кроме Фрэн, внезапно завела сразу шестерых.

Не помню, в какой из дней ко мне присоединилась Мариза.

Нежная, веселая, любимая девочка в одночасье потеряла сразу обоих родителей, и ходила потерянная, заброшенная, ни на секунду не расставаясь со своим блокнотом для рисования. Мне стыдно и больно сейчас признавать, что я, которая должна была быть стойкой, совершенно не была для своей дочери опорой. Закрывшись от нее, как закрылась от всего мира, я не могла, не хотела, не нашла для нее нужных слов, поддержки. Я забыла не только себя. Я забыла и ее. «Друзья» — единственное, что помогло нам не потерять друг друга окончательно. Лежа на диване, не разговаривая ни о чем, что выходило бы за рамки того, что происходит на экране, мы тем не менее были рядом, обнимая друг друга, находя силы в тепле друг друга.

Рэн, поначалу пытавшийся вытащить меня из скорлупы, разговорить, рассмешить, в конце концов перестал мучить себя и меня. Прошло много лет с тех пор, и у обоих давно свои жизни, но я до сих пор благодарна ему за то, что он понял меня той зимой. Никогда не забуду, как в один из дней брат, смирившись с тем, что ему не перебороть апатию, накрывшую маленький коттедж, просто подошел к дивану с огромной миской попкорна и сказал:

— А ну-ка, девочки, подвиньтесь. Дайте и мне посмотреть, что это за «Друзья» такие.

И так нас стало трое, и мы просто были.

И так прошел один год, один месяц и семнадцать дней.

Глава 8. Возвратитесь в цветы!

Ответственность существует независимо от наших желаний. [18]

В день, когда Локи должно было исполниться тридцать шесть, мы с Маризой стояли на кладбище и смотрели на его надгробие. Белые розы на сером камне казались продолжением пейзажа.

Я стояла в распахнутом пальто, не чувствуя мороза. Чувствительные ладони, покраснев от холода, зудели и чесались. Не знаю, чего я ждала. Наверное, мне хотелось какого-то Апокалипсиса, чтобы разверзлись небеса, и крылатый всадник вручил бы письмо. «Хотя ты бы и его, наверное, сожгла» — иногда я жалела, что мой внутренний голос не отвалился вместе с колдовскими способностями.

«Видишь, что ты наделал? Я не справляюсь, я не в порядке, и не надейся!» — мне хотелось плакать, но я могла только ругаться. Подул легкий ветер, как будто смешок Лукаса в ответ на мое ворчание. «Не злись, кучерявая».

Внезапно Мариза, все это время стоявшая чуть поодаль, погруженная, как это уже стало привычным в свои мысли, бросилась ко мне и обняла, стискивая талию так, как могут только дети, причиняя боль, не рассчитывая силу рук. Ни разу за весь этот потерянный год не вела она себя плохо, не стучала ногами, не закатывала истерик, не требовала от меня того, что принадлежало ей по праву: чтобы я была нормальной матерью.

Как будто обухом ударило по голове, и зрение прояснилось.

Стеклянный колпак, так прекрасно прятавший меня, наконец-то треснул и рассыпался.

Ветер ласковыми пальцами погладил меня по щеке и унесся вдаль.

«Ты справишься»

Я прижала к себе ту, которую любила больше всего, и кому была нужна прямо сейчас, и наконец-то вернулась.

— Я знаю, что нам надо делать.

* * *

Река в тот год не замерзла. Мы приехали вверх по течению, туда, где Саккараппа[19] падает в Преумскот[20]. Венок и свечи для Адвента — вся эта традиционная мишура, которую я упорно игнорировала второе Рождество подряд, вдруг пригодилась. Мы зажгли свечи, действуя сообща. Придерживая венок, аккуратно опустили его на поверхность реки. Он слегка осел под воду, но не утонул. Повертевшись вокруг своей оси, прибился к берегу, Мариза легонько подтолкнула его: «Плыви».

И он поплыл.

Мы смотрели, как он исчезал. Долго-долго был на виду, потом превратился в маленькую, мигающую точку и вдруг пропал, и сразу стало холодно и темно. Солнце село.

Никогда больше Новый год не будет для нас праздником, и с наступлением очередного ноября сердце будут тревожно стискивать дурные предчувствия, делая плаксивыми и капризными сверх меры. Но каждый год, 31 декабря, пока мы живы, вместе или порознь, в любом месте, куда нас ни занесет случай, мы будем зажигать свечи и пускать венок по воде. Всегда.

Я прижала Маризу к себе, укутав ее в полы пальто. Мы еще немного постояли, продуваемые вечерним зябким ветром, а потом пошли к машине.

Вместе.

* * *

— Ты уверена в своем решении? — в голосе мамы было беспокойство, и она не старалась его скрыть.

— Абсолютно. Мы продаем дом и уезжаем. — я была спокойна. Наконец-то я нашла выход из темноты. До него было еще далеко, но дорога была верной, и я не сомневалась.

— Куда ты потащишь ребенка посреди учебного года? — это папа. Пытается надавить на уязвимые точки, но у меня есть ответы.

— Сначала в Акадию. Локи очень хотел показать мне это место, значит — я его посмотрю. Потом поедем по стране, а к весне я планирую, что мы уже будем в Европе.

Папа побагровел:

— Я имел в виду не это!

— А я — как раз то. Не вы ли хотели, чтобы я наконец-то пришла в себя и начала жить?

— Но ни разу в наших желаниях не звучало, что тебе надо похерить все мосты и сбежать на край света!

— А ты бы рад посадить меня у своей ноги до конца дней!

— Я пытаюсь защитить тебя!

— А я пытаюсь поступать правильно.

— Ты ведешь себя как неразумная дура!

— А ты — как тиран и деспот!

Элена с шумом грохнула ладонями по столу:

— Брейк[21]! А ну-ка, сдали на шаг назад! Оба, немедленно.

Мы с папой одинаково пыхтели и раздували ноздри, но покорились.

— А теперь, когда мы все успокоились, попробуем еще раз. Ева, я правильно поняла, ты твердо намерена уехать?

Глядя исподлобья, прямо как в детстве, я кивнула:

— Да.

— Планируешь ли ты вернуться?

— Не знаю.

— Не знает она… Джек, теперь ты. Что тебя беспокоит?

Папа взорвался.

— Что меня беспокоит? И ты еще спрашиваешь? Твоя сумасшедшая дочь собралась взять с собой малолетнего ребенка и отправиться хипповать, а ты спокойным голосом говоришь: что тебя беспокоит, Джек? Она ни разу в жизни не выезжала одна дальше Портленда, я не уверен, что она самостоятельно сможет заправить бак бензином, из двух автобусов она всегда сядет в тот, который идет в противоположную сторону, ее всегда водили за ручку…

— Ты первый водил меня за ручку!

— Поэтому я знаю, о чем говорю!

— Остыньте! Вы оба — твердолобые упрямые бараны, одинаковые, что один, что вторая. И если уж выяснять, чья тут она дочь, то не у меня характер как у бешеного быка! А теперь — ты! — Элена круто развернулась в мою сторону:

— Ева, папа прав. Мы беспокоимся. Ты полтора года провела в оцепенении, заставляя всерьез переживать за твое душевное здоровье, а сейчас ни с того, ни с сего заявляешь, что прозрела и обрела истину. Это очень хорошо, и я искренне рада, но кто даст гарантии, что это не очередной виток твоего личного сумасшествия? Что ты собралась делать на континенте? Где и за какие средства жить? На сколько это путешествие грозит затянуться, и что ты планируешь делать потом? Вся эта затея попахивает сериальным авантюризмом, но мы-то не в кино! И ладно бы ты собралась рисковать лишь собственной жизнью, но ты втягиваешь в это свою дочь, нашу внучку!

Элену многие не любили за ее манеру говорить в лицо вещи, которые в обществе предпочитали перетирать за спиной. Но я ценила эту ее черту. Задав мне в лоб вопросы, которые я и сама уже себе не один раз задала, она бросила мне спасательный круг: плыви или тони.

Я выдохнула, и начала сначала, но уже спокойно.

— Мам, пап, я не чокнулась, правда.

На лицах родителей явственно читалось сомнение, но они, по крайней мере, молчали, и я продолжила.

— Мне все так же плохо, и я, увы, не получила никаких знамений. Но я готова — знаю, что поздно, знаю, что должна была раньше — быть сильной и заботиться о ребенке. Я хочу провести время с Маризой — только с ней — хочу вернуть ее доверие. Но этот город… Он пахнет Лукасом, я вижу его за каждым углом, на каждом перекрестке, слышу голос в отражении шагов, он везде! Я не смогу встать на ноги здесь. А значит, надо уехать. Мы всегда любили рассказы Локи о том, как он путешествовал в молодости. Мне пришла в голову мысль повторить его путь, побывать во всех тех местах, про которые мы столько раз слышали от него. Его картины принадлежат нашей дочери, но у меня есть страховка за магазин. Я все равно не смогу потратить эти деньги ни на что другое. По Штатам поедем на машине, останавливаться будем в гостиницах, или снимать дом — нормальное жилье, настоящие кровати — честное слово! Рику и Рэн зовут меня еще с прошлого года на фестиваль в Каннах, там у них опять какой-то фильм, из тех, что они продюсировали, так что в Европе мы будем не одни, а под присмотром, если уж вам так спокойней. Насчет учебы не волнуйтесь, я возьму примерную программу у мисс Лерой, мы с Маризой нагоним все самостоятельно. А что потом — я не знаю, не давите на меня. Мне нужно подумать и решить, как быть дальше. Обещаю, с сентября ребенок пойдет в школу как обычно, но это единственное, что я могу вам обещать.

Я выдохлась и умолкла.

Мы помолчали.

— Может, не стоит спешить продавать дом? Кто знает, что ты надумаешь. — теперь в маминых глазах светилось сочувствие. Но я знала, что если уступлю хоть немного, то просто рухну и второй раз не поднимусь.

— Нет. Не могу. Не могу там жить, это место не существует без Локи. Я уже говорила с Марией, она считает, что сможет продать быстро и за неплохую цену. Я попросила, чтобы она нашла хорошую семью. Это хороший дом, мы были там счастливы — еле слышно закончила я и закусила губу. О Ник, ты соврал мне, я никогда больше не смогу смеяться.

— Но, если немного подождать, хотя бы до школьных каникул, сделать все без спешки и не впопыхах… — Элена начала приводить разумные и невыносимые доводы, но резкий голос ее перебил.

— Я согласен.

Папа, который все это время не поднимал головы, сейчас смотрел мне в глаза, и понимал — я видела это, понимал, что творится в моей голове. Как бы сильно я ни любила и ни восхищалась своей матерью, но он всегда был мне ближе, я была его любимой дочкой и знала это. Порой беззастенчиво пользовалась, порой страдала при мысли о том, что разочаровываю его, не оправдываю ожидания. Иногда мы спорили и ругались как смертельные враги, обижая и обвиняя друг друга, а потом не спали ночами, страдая от того, что наговорили. Я не представляю, что стоил моему отцу этот последний год, когда он мог только бессильно наблюдать, не в силах ничего изменить, как я закапываю себя заживо. Он готов был на все, лишь бы я снова была счастлива, даже если ему для этого пришлось бы оторвать при этом кусок сердца.

И, возможно, ему и пришлось.

Сейчас он меня отпускал, снимая своим одобрением огромный камень вины с моей души. Я вдруг заплакала, беззвучно, недолго, но этого хватило моим родителям, чтобы оказаться рядом, обнять, разрешить короткое мгновение побыть снова маленькой, защищенной, ребенком.

Никому не удалось еще вернуться в детство, но порой детство само находит тебя и позволяет испить глоток из волшебной реки чистой искренней надежды, веры и любви. И в момент, когда ты на мгновение высовываешь голову из бездонного колодца отчаяния, строгим, но добрым голосом мудрого сказочника напоминает тебе, что ты еще не сдох, и поэтому должен карабкаться, ползти, лететь, но не сдаваться, не сметь сдаваться.

И ты почему-то его слушаешься.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Ева. Книга 2 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

1

Молчание.

2

Дэвид Митчелл «Облачный атлас»

3

Разговор Урсулы и полковника из «Сто лет одиночества»

4

Одри Ниффенеггер «Жена путешественника во времени»

5

Песня Beyoncé Baby Boy, строки:

I’m so wrapped up in your love let me go

Let me breathe stay out my fantasies

6

Кратко, о чем книга: если твой муж спит с женой друга, то тебе надо пойти к другу и переспать с ним.

7

Филипп Пулман «Оксфорд Лиры»

8

Там же.

9

Из фильма «Легенды осени»

10

Мадонна «Английские розы»

11

Дмитрий Емец «Мефодий Буслаев. Тайная магия Депресняка»

12

Ведущая одноименного ток-шоу

13

Если кто-то подзабыл, то подброшу пикантности: Лили Джеймс — мать Фрэн, первой возлюбленной Ника.

14

Колин Маккалоу «Поющие в терновнике»

15

Вера Полозкова

16

Район Уэстбрука

17

Настя, здесь не могло быть никакого другого сериала

18

«Обрекающие на жизнь» Анастасия Парфенова

19

водопад

20

Река в Уэстбруке

21

Брейк — в боксе: команда рефери, предписывающая участникам состязания временно приостановить борьбу и отойти на шаг назад.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я