Виксаныч (сборник)

Михаил Ведышев, 2013

Эти удивительные истории, рассказанные известным театральным режиссером и педагогом Виктором Александровичем Давыдовым (Виксанычем, как звали его близкие, друзья и ученики), записал Ведышев Михаил Васильевич, режиссер, сценарист и актер. Он окончил Пензенское художественное училище (здесь судьба и свела его с В. А. Давыдовым), режиссерский факультет ВГИКа (1983 г., 1-я мастерская М. Хуциева). Режиссер фильмов «Сделка», «Странник» (В. А. Давыдов снялся в этом фильме как актер), «Кому на Руси жить…»; режиссер и автор сценария фильмов «Бурса», «Сижу на нарах как Король…». Как актер снялся в фильме «Карусельщик». Теперь благодаря Михаилу Ведышеву и мы можем прикоснуться к этому творческому богатству – рассказам Виксаныча, полным трагизма и юмора, непростых характеров и судеб. В них – живой образ удивительного человека, Виктора Александровича Давыдова.

Эх, черт возьми, сорвалось!..

Санстинна, жена Виксаныча, долгое время работала режиссером Ярославского театра кукол. К моменту нашего с ней знакомства она уже была на пенсии, но продолжала дома делать кукол для театра. Говорили, что Санстинна была любимой ученицей Образцова, что одно время он даже ухаживал за ней. Вполне возможно. Как вполне возможно и то, что постоянное общение с куклами сохранило ей молодость на долгие годы. Даже в пенсионном возрасте Санстинна оставалась очень красивой и веселой женщиной, которую Виксаныч старался огорчить. Правда, только раз в году, когда Санстинна устраивала себе отпуск и приезжала к нему.

Накануне ее приезда Виксаныч «трубил Большой сбор» и объявлял генеральную уборку.

— Понимаете, Миша, она уверена, что без нее я здесь зарос грязью. Когда она приезжает, то устраивает форменный шмон, и если только обнаруживает пылинку или пятнышко, то радости и торжеству ее нет предела. Я же всякий раз стараюсь ее огорчить. А для этого приходится убираться с особым тщанием. Обычно мне это удается. Тогда она впадает в истерику. Сначала она ругается на меня за то, что я худой, плохо подстриженный. Ха-ахм! Что там еще она может придумать?.. Да! Что у меня нет телевизора — это она обязательно вспомнит — и что маленький холодильник. Потом она выдохнется, и в ее арсенале останутся только сарказм и мелкие уколы. Обычно это длится не дольше суток. Но если она найдет хоть одну пылинку!.. Тогда весь ее отпуск я должен буду выслушивать нотации, как надо вести хозяйство. Ей уже не нужен будет телевизор. Наоборот, будь у меня телевизор, он только бы мешал ей читать мне лекции по домоводству. Холодильник окажется идеальных размеров, только я совершенно не умею им пользоваться. Вот к каким последствиям может привести одна пылинка! Поэтому самую ответственную работу — протирание книг — я возьму на себя. И не спорте, Миша! Мы их все не успеем протереть. Однако я знаю, куда она заглянет и на что обратит внимание, а вы — нет.

Я не знаю, насколько была огорчена Санстинна — на шмоне я не присутствовал, — однако за «труды» я был награжден тем, что Виксаныч впервые разрешил мне присутствовать на репетиции в театре.

Там, в зале, я и познакомился с Санстинной. Ее язвительные замечания в адрес Виксаныча говорили о том, что потрудились мы недаром. Учитель воспринимал эти уколы с видом полководца, который ожидает полной капитуляции противника и абсолютно безразличен к его последним выстрелам. Пребывая в этом состоянии, он не сразу заметил, что обстановка на сцене несколько накалена.

Репетировали пьесу Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского». Сама репетиция шла по накатанной схеме, однако за кулисами то и дело слышались нервная перебранка и возмущенное шипение.

Артисты любых театров во все времена время от времени ропщут на «режиссерский диктат».

«Актер — творец на сцене, а не марионетка!» — этот лозунг раздается и в Английском Королевском театре, и в Пензенском драматическом.

За англичан я как-то был спокоен, а вот выход в зал пензенских актеров меня насторожил. Их было всего двое, но это были ведущие актеры театра, члены месткома, профкома, худсовета и т. д. Шли они решительно, словно матросы в последний бой.

Подойдя к Виксанычу, исполнитель главной роли внушительным шепотом проговорил:

— Сейчас пойдет финальная сцена, и мы хотим предложить вам домашние заготовки. В конце концов, мы тоже имеем право на творчество. Мы не марионетки!

— Да ради бога! — спокойно ответил Виксаныч. — Я буду только рад, если вы нашли удачное решение. Главное, суметь объяснить это и доказать, если наши решения разойдутся. Я буду приводить контрдоводы, и тогда то, что окажется менее жизненным, должно будет уступить.

В ответ актеры сделали «чрезвычайно церемонный» поклон и удалились.

— Да если б они только видели, как грациозно кланяются мои марионетки, — прошептала Санстинна, — они бы устыдились.

Напомню, что в финальной сцене Кречинский с невестой, наследницей миллионов, ожидает у алтаря благословения папаши. Но в самый последний момент вбегает еврей-ростовщик с полицией и обвиняет Кречинского в мошенничестве. Тот терпит крах, что называется, в двух шагах от миллионов. Выход бунтарей на сцену сопровождался напряженной тишиной за кулисами. Некоторые актеры осторожно вошли в зал и сели позади нас. Таким образом, Учитель, Санстинна и я оказались «в кольце».

Повернувшись к нам спиной, Кречинский настраивался, словно тяжелоатлет перед рекордом. Он тихо перекинулся несколькими фразами с партнерами, что-то ответил стоящим за кулисами. Затем обернулся к нам.

— Мы готовы.

— Мы тоже, — ответил Виксаныч.

На сцене все замерли, а затем почему-то по хлопку Кречинского резко пришли в движение.

Когда появился еврей с полицией, Кречинский замер в огромной паузе, вперив взгляд прямо в меня. От этого взгляда мурашки побежали у меня по спине до самого копчика. Я нервно заерзал в кресле. Даже Виксаныч и Санстинна обернулись в мою сторону.

Но в это время Кречинский завыл. Это был щемящий душу вой. Так воют собаки, когда в доме покойник. Волосы у меня на голове сначала поднялись, а потом заиндевели.

Я твердо убежден, что начал лысеть именно с этого момента. Потому что в следующую секунду Кречинский ухватился за свою шевелюру и так рванул руки в стороны, что в его пальцах остались пучки волос. Не парика! Его собственных волос!

Я был потрясен, раздавлен эмоциями, которые взрывной волной ударили со сцены. Я даже не понял, что кричал, а вернее, выл Кречинский еврею-ростовщику. Сжатые кулаки с торчащими меж пальцев волосами приковывали мое внимание.

Когда все закончилось, наступила звенящая тишина. Актеры, которые прятались за кулисами, вышли на сцену, и весь состав уставился на Учителя.

Виксаныч молча достал папиросу и закурил (особая привилегия режиссеров: только им разрешается курить в зале).

Актеры сошли со сцены и плотным кольцом окружили нас. Виксаныч продолжал молчать. Может быть, в самом деле размышлял, а может, показывал актерам, как надо держать гигантскую паузу.

— Так, хорошо, — наконец проговорил он. — Ну что ж, может быть… — Так говорят, когда что-то не то, и просто подбираются слова, чтобы это объяснить.

Кречинский недовольно фыркнул и обвел актеров взглядом, словно призывал в свидетели «режиссерского диктата». По их рядам прошелестел ропот недовольства, с которого обычно начинаются бунты. Но в этот момент Виксаныч, сильно затянувшись папиросой, вдруг сразу, без предисловий…

— Однажды я набирал новый курс в Ярославском театральном училище. Только что у меня курс выпустился, и вот я набирал новый. Как вы знаете, первый тур длится очень долго. Абитуриентов очень много. И, что самое удивительное, ребята, приезжающие из разных уголков страны, привозят одну и ту же басню. Конечно, не все, но процентов восемьдесят читают, словно заранее сговорившись, одну и ту же басню. Стихи, проза — это все разное, а вот басня почему-то одна. Что интересно, каждый год это разные басни. Один год читают «Стрекоза и муравей», другой год… Нет, вы послушайте! То, что я расскажу, может вам пригодиться… Так вот… э-э-э, другой год — «Ворона и лисица», третий — что-то там еще. Так вот, в этот год была «Лиса и виноград». И вот в комнату, где сидим мы, приемная комиссия, входит девушка. Я не могу вам описать, как она была красива! Это… это настоящая русская красавица! Розовощекая, голубоглазая, ну до того милая!.. Нет, вы понимаете, есть очень красивые девушки, и очень многие из них идут в театральные вузы. Так что я повидал многих. Но такой!.. Словом, это была необычайно красивая девушка. Мы с директором — а директор мой большой друг, и он тоже был в приемной комиссии — мы с директором прямо залюбовались ею.

— Вот-вот, расскажи, как вы с Фирсом распустили слюни, — не преминула уколоть Санстинна. Видимо, сутки еще не прошли.

Однако ее укол возымел неожиданное действие. Актеры явно заинтересовались и расположились слушать. Кто уселся прямо на пол, кто влез на сцену, с задних рядов перебрались вперед, чтобы не только слышать, но и видеть.

— Так я и рассказываю! — воскликнул Виксаныч. — Э-э-э… и вот девушка начала читать свою программу. Начала с басни «Лиса и виноград». А мы уже вторую неделю слушаем эту «Лису». Так что мы слегка, как теперь говорят, «притухли»… Но как она читала! Как она смотрела на виноград, как ей хотелось этого винограда! Короче говоря, когда она закончила, мы объявили перерыв и всей комиссией кинулись в буфет. Прозу и стихи она читала уже на втором туре, и вновь мы были потрясены! Какие данные! Мы предложили ей сыграть небольшой этюд с партнером. Что-то вроде первого свидания, сейчас не помню точно, небольшой этюд. Но как только вышел парень, она так покраснела!.. Боже мой! Она что-то лепетала — понять было трудно — но это было так очаровательно! Получился этюд гораздо интереснее того, что предложили мы! Стали ее расспрашивать, кто она и откуда. Оказалось, она из Сибири. Из маленького городка под Омском, из семьи староверов. Стало понятно, почему она так смущается в любовном этюде. Она с семьей раньше вообще жила в тайге, и только болезнь матери заставила их перебраться в городишко. Там она пошла в школу и там впервые увидела драмкружок. И стала грезить театром. Но отец, когда узнал об этом, сильно ругался и категорически запретил ей ходить в этот кружок. Одно время он даже в школу ее не пускал. Но пришли учителя, директор, и после долгих уговоров и угроз школу для нее они отвоевали. Но каждый день после уроков он приходил за ней, чтобы, не дай бог, она не осталась на кружок. А она продолжала мечтать о театре. И когда закончила школу, решила поступать в театральное училище. Что тут началось в доме! Отец кричал, что он проклянет ее, что не даст ей ни копейки, что спрячет документы, и ее все одно не примут, что убьет ее, в конце концов, собственными руками!

— И вот я приехала просто так, — сказала она, — попробовать. Может, я еще и не подойду…

А мы уже с директором раз пять переглядывались и глазами говорили друг другу: «Берем! Обязательно берем!». Как и другим, прошедшим на третий тур, дали ей задание подготовить большой этюд. Только на этот раз отказались от любовной тематики, а остановились на чем-то таком, мелодраматичном.

Только когда она ушла, директор раскрыл папку с ее документами и посмурнел.

— А ведь у нее действительно нет паспорта. Как быть?

— Не быть педантом, — ответил я. — Что-нибудь придумаем.

И вот наступил третий тур. Прошло несколько этюдов, и секретарша вызывает Веру… Вспомнил! Ее звали Верой. А вот как ее фамилия, не помню…

— Винникова, — подсказала Санстинна.

— Винникова? Может быть. Да, точно! Вера Винникова. Э-э-э… значит, вызывает секретарша Веру Винникову, но не успевает полностью произнести фамилию, как Вера влетает в комнату. Захлопывает за собой дверь и держит ее. А дверь ходуном ходит. Наконец распахивается, и в проем с трудом протискивается здоровенный бородатый мужик с огромным крестом на шее. Он глядит на нас злющими глазами и говорит:

— Какое вы имеете право… мою дочь?

А голос у него громоподобный. Он не кричит, но от его голоса вся комиссия задрожала.

Вера тянет его за руку.

— Тятя, тятя, при чем тут они? Я сама…

Но он отталкивает ее и направляется к нам.

— Я сейчас разберусь с ними.

Ужас! Вся комиссия попряталась под столы!

— И ты там был, — язвительно вставила Санстинна.

— Нет, меня там не было, — спокойно возразил Виксаныч. — Я, ха-а хм! Я не успел. А директор из-под стола кричит что-то о милиции, и даже паспорт упомянул. Вера закрывает нас то грудью, то спиной, и все время молит:

— Тятя! Дорогой, любимый. Я вернусь, я уеду с тобой, только не трогай…

А он толкнул ее так, что она упала, но успела ухватиться за его ногу и не дает ему к нам приблизиться. Он волочит ее по полу, она рыдает и молит его, молит…

— Такое можно было увидеть только из-под стола, — заключила Санстинна.

— Да нет же! Говорю тебе, я не успел, — отмахнулся Виксаныч. — Он-то свою роль не так хорошо сыграл. Нас поразили его габариты. Но в следующую минуту я узнал в нем настройщика пианино из нашей филармонии. Короче говоря, когда из-под стола директора прозвучало что-то вроде того, что мы больше так не будем, Вера встала, отряхнулась и сообщила:

— Роли исполняли…

Опять перерыв, буфет, хохот и поздравления в мой адрес в приобретении такой студентки.

Все педагоги ее сразу полюбили, она успевала по всем предметам. Однокурсники ее тоже полюбили, но и уважали. Вера так сумела поставить себя, что никто и не помышлял с ней флиртовать.

Она была верующей, и это придавало ей некий ореол святости. Ха-ахм! Представляете, каково ей было на диамате и истмате? Особенно на экзаменах. Ведь приходилось доказывать то, во что ты не веришь! Тем не менее сессию она сдала блестяще. Однако что делать с ее документами, мы так и не придумали.

Она уезжала на зимние каникулы домой и надеялась своими пятерками уломать отца. Вернее, даже не надеялась. Только сказала:

— Попробую…

— А ты не говори ему, куда ты поступила, — предложил директор. — Хочешь, я тебе достану справку из медицинского училища?

— Я не могу обманывать отца, — сказала Вера, и директор покраснел. — Я попробую его убедить.

Но убедить не получилось.

И когда она вернулась ни с чем, я познакомил ее со своим другом-адвокатом. Выслушав ее историю, тот сразу нашел простое решение. Ей надо в своем городе пойти в милицию и написать заявление об утере паспорта. И получить новый. Все!

— Но это значит обманывать милицию? — спросила Вера.

— Ни в коем случае, — возразил адвокат. — Ты знаешь, где твой паспорт?

— Где-то у отца…

— А где именно? Может, он его уже давно сжег, может, разорвал на мелкие кусочки.

— Не знаю…

— Вот видишь! Для тебя твой паспорт утерян, раз ты не знаешь, где он.

Оставалось только одно препятствие. Восстановление паспорта длилось не меньше месяца, и за такой срок она могла сильно отстать в учебе. Поэтому решили, что заниматься паспортом она начнет на летних каникулах.

Вторую сессию она сдала так же превосходно, как и первую. Тем не менее на заседании деканата, на котором студентов переводили на второй курс, встал директор и сказал, что вопрос о Вере Винниковой он снимает до тех пор, пока она не предоставит документы. Все педагоги зашумели, набросились на него кто с мольбой, кто с упреками. Но директор был непреклонен.

Я шел на свой курс, и мне было очень тяжело идти. Я знал крепких ребят, которые плакали, когда им сообщали об отчислении. Хотя отчисляли их за плохую учебу, за профнепригодность, а тут…

И еще я был уверен, что за год мне удастся преодолеть ее стеснительность. Трудно представить себе пьесу, в которой женская роль так или иначе не была бы связана с любовью.

Я думал, что, сыграв десяток таких ролей и этюдов, она привыкнет и перестанет краснеть. Ничего подобного! На показах приходилось использовать грим, а на экзаменах добавлять толстенный слой пудры.

У нас на курсе перед открытием занавеса вместо вопроса «Все готовы?», я спрашивал: «Веру напудрили?». Когда ребята отвечали «да», это означало, что все готовы. Занавес. И вот такой девочке мне придется сообщить, что ее не переводят на следующий курс.

Я очень боялся, что она расплачется, — я бы не выдержал ее слез.

Но она держалась молодцом. Только спросила:

— Виксаныч, когда я привезу документы, я смогу учиться со своим курсом?

Я клятвенно пообещал ей это. И она уехала.

Осенью, когда начались занятия, Вера не появилась. Мы очень волновались за нее, писали ей письма, но ответа не получили.

Вместо ответа к нам нагрянула милиция. Они перерыли весь отдел кадров и наткнулись на документы Веры Винниковой. Документы, касающиеся ее учебы. Они есть. А ее личных документов нету.

Они приходят к директору.

— Откуда эта девушка? Где прописана?

— Понимаете, — отвечает он им и начинает рассказывать ее историю.

— Какое вы имели право принимать ее без документов?

— Понимаете, — опять говорит он им и объясняет, что есть талантливые люди… Что наше училище…

— Понятно, — прерывают его милиционеры. — Мы заберем ее фотографию, а вам оставим наш телефон. Как только она появится, немедленно сообщите нам.

— А что, собственно, случилось? — спрашивает директор.

— Ничего, кроме нарушения паспортного режима, — отвечают милиционеры. — Вам мало? Тогда не забудьте позвонить.

Прошла еще неделя, и однажды в коридоре училища я вижу Веру Винникову. Собственной персоной. Она бежит ко мне с новеньким паспортом в руке.

Подбежала, кинулась мне на шею, чмокнула в щеку и тут же, отскочив, густо покраснела. И от смущения затараторила:

— Виксаныч, я достала все-все документы! — Она открыла сумочку. — Вот аттестат, вот справка, вот свидетельство… Виксаныч, помните, вы обещали…

— Конечно помню! — радостно подтвердил я. — Где ты так долго пропадала? Почему не ответила на письмо?

— Какое письмо?

— Мы послали письмо. Мы же волновались…

— Куда послали?

— Тебе домой. Ты разве не получала?

— Да что вы? Я же дома не жила. Я окончательно поругалась с отцом.

— Но почему все же так долго?

— Виксаныч, это так трудно было… Вы давно меняли документы?

— После войны.

— А-а-а… Попробовали бы сейчас…

— Ладно, беги к ребятам. У них сейчас физкультура, они в зале, — сказал я, а сам побежал к директору.

— Вера приехала! — сообщил я ему.

Директор стоял лицом к окну и молчал. Даже не обернулся. Наконец сказал:

— Знаю, я видел ее в окно. И уже позвонил в милицию.

— Зачем? — У меня совсем из головы вылетел визит милиционеров.

— За тем, что я директор. Тебе мало?

Минут через пять приехали милиционеры. В штатском. Пять человек. Они вошли в кабинет директора, и старший сразу спросил:

— Где она?

— Со своим курсом, — ответил директор.

— Но вы можете мне объяснить, зачем она вам так нужна? — И он красноречиво оглядел всех пятерых.

— Мы из уголовного розыска, — сказал старший. — Пять лет мы ловим опасную рецидивистку. И все пять лет она уходит от нас, как сквозь пальцы. Она знакомится с людьми, входит к ним в доверие, а потом обворовывает их. Причем, если это командировочный, она успевает наведаться к нему домой, пока он здесь разбирается и занимает деньги на билет, и очищает его дом.

— А почему вы уверены, что это наша Вера?

— А мы и не уверены. Просто один из потерпевших — москвич, в конце лета снова приехал в Ярославль в командировку и на набережной столкнулся с девушкой, после знакомства с которой его и обворовали. Так вот эта девушка заявила, что она его знать не знает и никогда не видела. Только после этого он рассказал про нее в милиции. Мы опросили других пострадавших. Оказалось, что все они были знакомы с красивой, милой и доброй девушкой. Но никто из них не подумал на нее.

— Вы сказали, что она рецидивистка, — вступил я в разговор. — Сколько же ей лет?

— Все говорят по-разному. Кто считает, что ей двадцать пять, кто дает под тридцать…

— Нет! Что вы! — загалдели мы с директором хором. — Нашей Вере восемнадцать-девятнадцать! Она год с небольшим как школу окончила.

— Ну что ж, — говорит милиционер, — мы зададим ей несколько вопросов, и все.

— Только я вас очень прошу, — говорит директор, — сделайте это так, чтобы не травмировать ни ее, ни ребят. Поймите, это театральное училище. Наши студенты все воспринимают несколько острее…

— А вы пригласите ее в ваш кабинет.

— Хорошо, я пошлю секретаршу. Сейчас будет звонок.

Этот звонок будто у меня в голове прозвенел. Я словно очнулся, когда двое дюжих молодцов встали по бокам двери, а двое других заняли позицию у окон. До этого момента я просто с интересом слушал рассказ о какой-то рецидивистке и разглядывал сыщиков, которых впервые видел за работой. И все это было далеко от меня, от Веры, даже от директора. Когда же со звонком мизансцена в кабинете директора мгновенно изменилась, я вдруг представил, как сейчас сюда войдет Вера, как ее схватят за руки, будут задавать вопросы, нет, не так, — будут производить допрос, а я стану участником этого допроса!

И вот выясняется, что это ошибка. А девочка напугана, слезы, истерика. А я? Что я буду делать? Утешать ее? Не плач, все закончилось. У кого закончилось? Это у них закончилось. А у меня с Верой впереди еще три года! Как же я ей в глаза буду смотреть? Что мне делать?

Уйти я не мог. У дверей стояли милиционеры. В приемной открылась дверь… Что мне делать? Стоять, как эти четверо, у дверей и окон, или сесть вместе с директором и старшим?

Я сел и почувствовал, что покраснел до корней волос. Когда раздался стук в дверь, я уже пылал и дымился. Перед глазами стояла пелена, сквозь которую я увидел Веру Она вошла такая веселая и счастливая, кажется, начала что-то говорить не то мне, не то директору, но, заметив посторонних людей, повернулась, чтобы уйти. Увидела двоих у дверей и сразу все поняла. Я по спине увидел, что она все поняла! Она снова повернулась к нам…

Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Ни одна кровинка не подступила к ее щекам. Она только эффектно так щелкнула перед лицом пальцами и сказала совершенно незнакомым мне голосом:

— Эх, черт возьми, сорвалось!..