Без чувств. Хроника наших дней

Михаил Бурлаков

Разочарованный и одинокий прожигатель жизни, поглощенный карьерными амбициями и поиском временных подруг, неожиданно обнаруживает себя на дне глубочайшего кризиса. В своем дневнике-откровении он пишет о болевых точках и ловушках современного сугубо материалистического мира, из которого постепенно вытесняется самое главное – человечность. И пока он наблюдает, как бездарно разлагается в цинизме и похоти цивилизация, его собственная жизнь рушится, как карточный домик… Книга содержит нецензурную брань.

3. Хтонь

Дело не в пессимизме и не в оптимизме,

а в том, что у девяноста девяти из ста нет ума.

А. П. Чехов

Настоящая власть у тех, кто не сменяется. Те люди, которые определяют жизнь страны, — они не меняются раз в четыре года.

А. Лебедев

Пожалуй, все мы в жизни совершаем массу ошибок в отличие от каких-нибудь других идеальных особей рода человеческого. Только вот мне почему-то этот факт совершенно не помогает в сложившейся ситуации. Причем с одной стороны, ситуация — пиздец, от чего становится даже не по себе, а, с другой стороны, вроде даже как-то прикольно получилось, это ж надо было попасть в такую задницу!

Я стою рядом со своим автомобилем, положив руки на капот. С чего бы мне стоять именно в такой позе? А просто дело происходит на Звенигородском шоссе. Меня догнал, подрезал и остановил наряд гайцов на двух автомобилях, а теперь вот приказал в принудительном порядке выйти и положить руки на то самое место. Двое ментов начинают шерстить мою машину в поисках весомой причины впаять мне вполне реальный срок за сбыт и распространение запрещенных веществ. Именно стоя здесь, у машины, в наручниках, я начинаю понимать, что реальность кроет гораздо жестче наркотиков.

— Руки за спину! — гаркает один из стоящих рядом достопочтенных служителей нашему неоднозначному законодательству и заламывает мне левую руку.

— Ну вы уж как-то определитесь! — выкрикиваю я в попытке съязвить, но тут же жалею об этом. — Ай, бля! Да я ж не сопротивляюсь!

— Еще бы сопротивлялся, сученок! Тогда вообще тебе не жить было бы.

На меня надевают оковы и скручивают руки за спиной, кладя верхней частью туловища на лобовое стекло. Потом меня всего шмонают, но ничего, кроме скомканных носовых платков, в карманах не находят. Я, явно не до конца еще разобравшись в том, что же все-таки происходит, наблюдаю за тем, как идет процесс обыска. Один сидит на пассажирском кресле справа от водителя и роется в бардачке, вываливает все содержимое на пол, затем, не найдя ничего, начинает копаться в подлокотнике, и так до тех пор, пока все содержимое из всех впуклостей салона не оказывается вывернутым вовне. Второй сперва помогает первому, затем идет потрошить багажник. После наступает очередь моего кожаного портфеля. У меня периодически запрашивают пояснения по поводу тех или иных вещей, на что я вполне искренне (а иначе в данных обстоятельствах хуй ответишь) отвечаю и, надо сказать, довольно успешно. В общем-то, кроме электронной сигареты и завалявшегося ластика у меня ничего не находят.

Справедливости ради стоит сказать, что до этого момента я никогда не был настолько близко знаком с представителями правопорядка. Честно говоря, никогда и не стремился быть удостоенным такой чести.

Я лежу на лобовом и только понемногу начинаю одуплять, что со мной происходит. Сука, и как же я, блядь, попал в такую передрягу?! Я поворачиваю голову в сторону трассы и смотрю, как мимо меня пролетают с бешеной скоростью автомобили. Дело происходит где-то недалеко от МКАДа, и поэтому любители быстрой и не очень езды, только учуяв легкий привкус свободы, словно акула кровь, понавдавили гашетки в пол.

Затем я вспоминаю, что буквально вчера был у Тёмы на даче и явно баловался там чем-то порицаемым. Даже не то что баловался, а вполне себе нарушал рамки дозволенного. Черт возьми, хоть бы Тёма на прощание не решил отблагодарить меня и не впихнул мне кусочек куда-нибудь между делом. Я же знаю его великодушие. И почему великодушием всегда называют нечто исключительно во благо? Хотя, впрочем, какая разница, даже если у меня ничего не найдут, мне же все одно могут запросто что-нибудь подкинуть. Наслышан уже.

Бля, как же больно наручники давят, сука! Руки даже начали слегка онемевать.

— Командир, да я чист, за душой из грехов только похоть. Можно вас попросить слегка ослабить железки?

— Ага, ща. Ты что ж, гад, не остановился, когда тебе махнули?

— Да я не видел, на обгоне был. Говорил же уже.

— Ну да, пошли, сейчас все объяснишь.

Наряд заканчивает шмон, и парень в форме, с которым я разговаривал, берет меня одной рукой за наручники, другой за плечо и ведет к ближайшей машине ДПС. Открывает заднюю дверцу и с силой впихивает меня внутрь. С застегнутыми за спиной руками я не сразу группируюсь и больно задеваю головой крышу автомобиля, выругавшись про себя.

Дверца захлопывается, и я оказываюсь в беленьком кожаном салоне новенького мерседеса, выкупленного государством у немецкого автоконцерна и стилизованного под искренние и честные коррупционные аппетиты доблестных сотрудников дорожной патрульной службы.

Дверца напротив открывается, и со мной рядом садится, очевидно, кто-то главный.

— Старший уполномоченный, капитан Соколов. Ну что, нарушаем?

— Я… эээ… да я…

— По всей Москве сейчас проводится спецзадание РЭД на отлов нетрезвых водителей. Вы в курсе, что по нашему законодательству находиться за рулем в нетрезвом состоянии запрещено, и это строго преследуется по закону, вплоть до лишения свободы сроком на пять лет?

— Да я не нарушал, я трезвый. Просто не увидел, что вы мне показывали, я на обгоне был. А после уже произошло вот, что произошло.

— Ну, это мы сейчас проверим.

— Что проверим?

— Поедем на проверку ваших анализов. Пописать в баночку придется. Значит, вы не в курсе. К слову сказать, невыполнение просьбы сотрудника полиции остановить автотранспорт косвенно делает вас умышленно уклоняющимся от проверки, что дает нам право подозревать вас в совершении административных или уголовных преступлений.

— Да я ж вам говорю, как обстояло дело! Я просто не увидел вашего знака!

— Вы употребляли недавно какие-либо наркотические средства?

Я задумываюсь на мгновение, отвожу взгляд в сторону и, стараясь вложить как можно больше уверенности в голос, произношу «нет».

— А вы себя в зеркало видели? — спрашивает меня этот большещекий борец за справедливость.

Я перевожу взгляд с него на отражение в дверном стекле, из которого на меня смотрит какой-то побледневший мертвяк с испариной на лбу. Я понимаю, что мои губы при разговоре все это время немножко дрожали.

— Теперь увидел. Но это нормальная реакция нервной системы, когда на тебя надевают кандалы. У меня ж не каждый день такой праздник!

— Возможно, а еще очень возможно, что это реакция организма на какое-нибудь психотропное средство типа спайсов и им подобных. Так что проследуем с вами сейчас на медицинский осмотр, и там все выяснится.

Он открывает дверцу и выходит. Затем меня тоже заставляют вылезти из автомобиля. Я понимаю, что практически не чувствую ладоней, настолько сильно перетянуты сосуды.

Меня держит одной рукой тот самый блюститель правопорядка, с которым я уже общался. К нам подходит капитан и сообщает:

— Ну что, значит сейчас его в лабораторию на анализы, по результатам сообщишь.

Я понимаю, что как-то уж совсем все грустно получается. Надо что-то делать!

— Капитан, мне кажется, мы с вами не все еще обсудили.

Капитан поворачивается ко мне и вопрошающе смотрит.

— Может быть есть какие-нибудь еще варианты развития событий? — робко задаю вопрос я.

— А какие еще могут быть варианты? Это залет, паренек.

— Ну, не знаю. Всегда ведь есть возможность что-то исправить, — пытаюсь я включить исконно российский механизм решения проблем.

Капитан бросает взгляд на коллегу, затем кивает ему, берет меня под руку и ведет к моему автомобилю. Дойдя до капота, он осторожно озирается по сторонам и говорит:

— Ну, смотри, мне вот очень нравится эта циферка с одним ноликом. — И он указывает своей дубинкой на мои регистрационные номера, туда где черным по белому идет цифра «девять». — Думаю, что это вполне себе разрешит ситуацию.

Я смотрю на него, потом на цифру, потом куда-то вдаль.

— У меня с собой только три штуки, если дадите возможность, могу съездить с карты снять, до семидесяти добить максимум, больше нет.

Большелобый капитан с исключительно славянским лицом мрачно пырится на меня и, наконец, не найдя аргументов, сообщает:

— Хорошо. Мы тебя сейчас освобождаем, возвращаем документы и даем тебе двадцать минут. Если через это время ты не привезешь на это же место деньги, то знай, мы твои номера и личные данные запомнили, найдем, и ох несладко тебе придется. Понял?

— Понял, постараюсь уложиться.

Капитан дает знак своим. С меня снимают наручники, при этом я кряхчу, как подбитая курица, и после активно начинаю разминать руки. В них тут же вкладывают права и паспорт.

— Ну что, время пошло, — бросает капитан и вольной походкой идет к своему эскорту.

Я быстренько прыгаю за руль и срываюсь с места.

Не могу даже сосчитать, какое количество мыслей успевает пронестись в моей голове, пока я прошмыгиваю мимо других постовых, молясь, чтобы они меня не остановили. Какой-то поток сознания. Дальнейшие события разворачиваются быстро и чересчур клипово. Шоссе, съезд, Строгино, попытка натыкать в Яндекс-навигаторе, где тут ближайший ночной банкомат. ГДЕ ЖЕ ОН, БЛЯДЬ, КОГДА ОН ТАК НУЖЕН?!!! Какие-то бестолковые хачи, спящие на помойках бомжи. Я снимаю деньги со сберовского банкомата (эта сука берет комиссию — я вознаграждаю его матерными благодарностями), смотрю на часы — не успеваю, бегу до машины, мчусь что есть мочи до пункта назначения. На подъезде вижу, что меня ждет один оставшийся гаец, облокотившись на багажник своего железного коня.

Я выхожу из автомобиля, медленно иду к нему. Он, оглядываясь по сторонам, открывает багажник и знаком указывает мне, что делать со средствами. Я бросаю котлету купюр туда и быстро рву когти подальше отсюда. По пути я ввожу анестетик — бессмертный хит группы Reamonn:

And then she’d say it’s OK I got lost on the way

But I’m a Supergirl and supergirls don’t cry

And she’d say it’s allright I got home late last night

But I’m a supergirl and supergirls just fly

And then she’d shout down the line tell me she’s got no more time

«cause she’s a supergirl, and supergirls don’t hide.

And then she’d scream in my face and tell me to leave, leave this place

«Cause she’s a supergirl and supergirls just fly.

Если ты не знаешь, кого в комнате наебали, значит это ты. Именно такие цитаты оседают в мозгу, пока твои лишние нейроны оседают в твоем мочевом пузыре, чтобы с утра под твои сожалеющие стоны покинуть твой организм.

Но мне сейчас все по барабану. Я выпиваю залпом очередную рюмку водки, и синапсы под воздействием этого системообразующего напитка начинают активно создаваться.

Все, о чем я сейчас размышляю, — это только о том, почему так сложилось, что в России капитализм оказался немного извращенным и по-прежнему царит беззаконие. Почему любой чиновник или человек, занимающий довольно высокий пост во всеобщей иерархии, может безраздельно хапать себе в карман столько, сколько может унести, просто потому что он служит власти. Почему считается, что быть безмолвным рабом системы в порядке вещей, а предприниматели, коммерсанты и люди, которые хотят зарабатывать сами и давать это делать другим, почему-то порицаются обществом. Наше закостенелое, заскорузлое общество лишенных пенсии пенсионеров почему-то верит, что можно ничего не делать, отдать всю власть над своей жизнью и инициативу некоему образованию под названием «государство», а потом постоянно хаять его, как своего задолбавшего всех родственника, но по-прежнему любить. Возмущаться, но ничего не менять.

Это ж до какой степени внутреннего прогнившего похуизма нужно дойти, чтобы настолько сильно не заниматься своей жизнью?! Чтобы лениться выходить на улицы, когда решается судьба твоего народа и твоей страны. Чтобы спокойно или скорее даже со страхом и покорностью относить менту свои кровно заработанные средства к существованию, дабы сделать его побогаче, тебя понесчастнее, а вас обоих побезнадежнее. Чтобы отдать все управляющие функции и бразды правления в руки, которым на тебя глубоко насрать. Словно ты, став наследником огромного состояния, просто официально переоформил его на первого встречного, а после постоянно что-то попездываешь ему в дверную щель в надежде, что он бросит тебе какие-нибудь огрызки. Феодализм новой формации. Все играют в поддавки: одни не замечают быдла, другие не понимают интеллигенции. Вот такая вот взаимосвязь. Создается впечатление, что нация держится на невежестве.

У нас ведь есть еще такой атавизм как иерархия. Кажется, это слово осталось нам еще со времен, когда Юрий Долгорукий решил построить себе дачку возле Москвы-реки (почему-то мне это предположение не кажется странным), и понеслась.

Дело ведь не в пессимизме и не в оптимизме, а в том, что у девяноста девяти из ста нет мозгов. В нашем русском мире все вокруг уже сотни лет обвиняют остальных в отсутствии мозгов, при этом сами их не приобретают. Треть стагнирует по инерции прошлых дней, ища врага снаружи, треть ничего не хочет и не делает, а оставшиеся, также ничего не желая и не делая, пассивно мечтают съебаться.

Кажется, я прожил в Москве слишком много времени, и вся эта желчь успела в меня впитаться. Насколько уже заебала эта политическая импотенция, когда всем на все насрать! Оппозиционеры гнушаются, что оппозиции нет, и идут к действующей власти на это жаловаться. И почти ни у кого не возникает в голове простой и закономерной идеи о том, что революция должна быть в сознании, а не на Дворцовой площади.

Конец ознакомительного фрагмента.