Русская готика

Михаил Боков, 2022

Есть такой жанр – южная готика. Макабр американской глубинки, в которой живут поврежденные социумом и историей люди, окруженные местными легендами и бытом. Боков – это наш Кормак Маккарти и Уильям Фолкнер в одном флаконе. «Русская готика» – книга яркая, громкая и жуткая. Готическая проза ассоциируется прежде всего с английской литературой, но ее образцы можно найти и в России. Интерес к литературе ужаса возник на рубеже XVIII – начале XIX века, а в 1793 году Николай Карамзин опубликовал повесть «Остров Борнгольм», считающуюся первым образцом русской готики. В 1810-е годы готическое было вытеснено в низовую литературу, но многие писатели-романтики обращались к страшной фантастике и в 1820—1830-х написали немало интересного. Михаил Боков уже в XXI веке своеобразно продолжает традицию русской классики. – Двойник Егора Летова собирает стадионы. – Павел Макарцов борется за свой «кормящий» ларек на фоне глобализации. – Михаил Круг оживает в народном фольклоре. Читать эту прозу надо дозированно, потому что концентрация реальности выше, чем в самой реальности.

История одной синагоги

На Новый год дядя Яша принес джинсы — мне и маме. В джинсах в нашем дворе можно было стать королем. Человек в джинсах ступал по этому миру хозяином.

Мы с мамой вертели джинсы в руках и не могли нарадоваться. Дядя Яша сидел на стуле и качал носком остроносой туфли. «Примеряй, пацан, и иди на улицу. Нам с твоей мамой надо поговорить», — и вдобавок к джинсам он вручил мне купюру в 10 рублей.

О, 10 рублей были в те времена целым богатством. На 10 рублей я мог купить «Сникерс», сходить в клуб, где играли в приставки «Сега», заказать два часа игры и уже там купить еще один «Сникерс». В джинсах, с 10 рублями я вывалился в морозный город. Счастье исходило лучами из меня и топило снег. Мне казалось, что на улице наступила весна, хотя надвигался Новый год — разукрашенные ели смотрели удивленно вслед мальчику с 10 рублями.

Откуда взялся дядя Яша в нашем маленьком городке, одному Богу известно. Его печальные южные глаза, полные Моисеевой тоски, сверкали как два бриллианта среди наших раскосых монгольских глаз. В них плескался Завет, Исход и мычали верблюды. В наших же жила северная тоска.

Он не был красивым. Плешивый, круглый, весь какой-то затертый, незаметный. Мама моя выбрала дядю Яшу за глаза и, возможно, за что-то еще. А он ее — за среднерусскую красоту. Плешивый Яша отхватил лучший городской персик: белокурую Елену Прекрасную, мою мать.

Джинсы он скроил сам. Он жил в каморке, под боком у православного храма. В революцию здесь расстреливали белых, а после устроили товарный склад. Яша и жил как бы при складе: ютился среди коробок с помидорами, ругал свою старую швейную машинку, а по вечерам слушал дешевый радиоприемник и сверкал в ночи своими благородными глазами.

На джинсах он и заработал первый миллион. Его увидела моя мама. По праву человека, который делит с ней постель, Яша взял маму работать к себе. Она кроила ткань, шила, обметывала, пока Яша искал рынки сбыта.

— Ты знаешь, сколько у него денег? — сказала однажды мама, придя с работы. — Миллион! Он завертывает банкноты в старые газеты и прячет между помидорными ящиками.

— Если у него столько денег, почему он не переедет? — спросил я.

— Он странный. — Мама пожала плечами. — Я его не всегда понимаю.

Яше нужно было быть незаметным в наших холодных краях, но глаза его светились как два ярких южных прожектора, которые искали в северной ночи заветный град Иерусалим. Вскоре пришли бандиты. Они прослышали, что не только глаза отсвечивают у Яши, но вместе с ними отсвечивает кое-что еще. Яша не отпирался. Он отдал им деньги, завернутые в газету «Московский комсомолец». Когда ему пригрозили положить утюг на круглый живот, он подумал, порылся и вытащил новые пачки денег.

Мама, белокурая русская красавица, ушла от него. Она влюбилась в преподавателя гитары в местном ДК. «На что он мне нужен со своими глазами?» — сказала мама о Яше и распустила боевое оружие, которым наповал убивала мужчин: свою льняную косу. Преподаватель гитары выглядел и вел себя как итальянец. Его любимым словом было «Бон джорно».

Яша выплыл, как выплывают иногда из озера слепые кутята, которых швыряет в пучину равнодушный хозяин. Из таких кутят получаются матерые волки: они крадут детей и кур у вас из-под носа. В следующий раз я увидел Яшу торгующим турецкой одеждой на рынке. «Как джинсы? — спросил он меня. — Ты будешь носить их сто лет, и с ними ничего не случится, потому что их шил я». Джинсы я забросил, потому что к тому времени в моду наших голодранских окраин вошли рабочие штаны-трубы.

Внешне он будто бы не изменился. Он носил затертый спортивный костюм, его живот стал круглее, а плешь съела еще кусок головы. Но детали выдавали его. В вырезе спортивного костюма блестела на золотой цепи звезда Давида размером с мой детский кулак. Грани звезды Яша инкрустировал бриллиантами. Я подумал, что это красиво. «Купи себе мороженое». — Яша протянул мне купюру в 100 рублей. На 100 рублей я мог купить две пачки «Мальборо» и чувствовать себя королем.

На свет Давидовой звезды вскоре пришли бандиты. Так сказал один из них: мой одноклассник, который прибился к старшим. «Мы вскрыли твоего Яшу, как золотую коробочку, — сказал он. — Мы забрали все его сокровища, забрали меховые дубленки, забрали последние штаны». Я пожал плечами.

Яши не было год. Когда мы увиделись в следующий раз, он открыл магазин и торговал шубами под норку — на самом деле это был крашеный песец. Магазин почему-то назывался «Ой-Вей». Его вывеска искрилась в нашей серости как обетованная земля, как скрижаль, как надежда. Моя мама ушла от гитариста и влюбилась в инженера-ядерщика. «На что он мне нужен со своей гитарой?» — сказала она. Когда я рассказал про Яшу и его норку, ее лицо вспыхнуло румянцем: «Да? Очень интересно». В тот вечер, я слышал, между мамой и инженером случился скандал.

На свет вывески магазина «Ой-Вей», которая светилась еще ярче, чем Яшины глаза, пришли бандиты. На этот раз Яша был готов. Он нанял своих собственных бандитов. Мой одноклассник, который прибился к старшим, сгинул в тот вечер. Говорили, что Яшины бандиты прострелили его в десяти местах, а тело бросили в реку. Река была у нас одна. Мы называли ее Вонючая Река. В ней не было ничего живого. Иногда в заводях собиралась розовая пенистая вода — такую красоту давали отходы целлюлозной фабрики. Река текла-текла, разбегалась на русла, сходилась снова и, в конце концов, впадала в Волгу. Возможно, мой одноклассник тоже сумел доплыть до Волги, этого мы не знали. Мать его, обезумевшая, ходила по морозу босая и потрясала кулаком у вывески магазина «Ой-Вей». «Проклятые жиды! — Желтые губы ее скребли друг о друга. — Вы убили Иисуса, и вы убили моего Володю». Доказать что-то было невозможно. Яшины бандиты не оставили следов. Возможно, их и не было вовсе. Возможно, это еврейский бог пришел Яше на помощь, ведь носил же Яша Давидову звезду? И тогда налетчики от луча небесного провалились на месте — в наших болотистых местах случалась всякое. Люди видели говорящих медведей. Встречали в лесу оленей с телами прекрасных женщин. Луч небесный и разверзшаяся земля казались сущей мелочью.

Иногда Яша видел безумную женщину за окном. И тогда он выходил и молча давал ей деньги. Она швыряла их ему в лицо. Она падала в снег и грызла Яшины ботинки. Пожимая плечами, Яша уходил.

Про джинсы я вспомнил, когда заканчивал школу. Удивительным образом они оказались мне впору: словно, лежа в шкафу, тоже росли. На заднике Яша скроил модную наклейку-лейбл — «Lee». Она выглядела как настоящая, только лучше. Моя задница в джинсах Яши была как орех: в выпускном классе мне казалось, что это важно.

Яша разобрался с конкурентами и купил белый «Мерседес». Моя мама увидела его на улице и разулыбалась. С ее инженером было покончено. Однажды он вышел за дверь и не вернулся. Я подозревал, что мама съела его. Выпила его силу и распылила его оболочку. В нашей квартире ходили духи мужчин — всех, кто не смог выпутаться из ее льняной косы.

Мама думала: оружие работает безотказно. Она не замечала, что коса начинает делаться серебристой. Яша проехал мимо, и глаза его, полные южной печали, потемнели от гнева. У Яши хватало женщин, молодых и дерзких. «Мерседес» делал его завидным женихом в нашем городе.

Машину взорвали морозным утром января, на Крещение. Яша должен был сидеть внутри. Но он не сидел — стоял рядом. Взрывной волной его унесло на соседнюю улицу: одна нога отвалилась, ее пришили врачи. В больнице он вздыхал: «Белый бог не любит меня. Белый бог мстит мне». Белым богом он называл Иисуса, нашу мордовскую землю, наши болота и наши энергии. Север хочет изжить его из себя: чужеродный, южный фрукт с печалью в глазах. «Ой-Вей, что я забыл в этих краях? Как меня сюда занесло?» — жаловался Яша, пока прирастала нога.

Он вышел из больницы и стал строить синагогу. Он хотел иметь союзника на чужой земле. Он хотел, чтобы синагога выросла выше православного храма. Лучше — чтобы она выросла до небес и оберегала Яшу в суетных делах его своим теплым лучом.

Мама вышла замуж за человека, в теле которого плескалась болотная муть. Он сидел у нас дома, жабьи глаза его не моргали. Меня он не замечал. «Что ты нашла в нем?» — спрашивал я. Мама смеялась: «Это любовь, мой милый». Ее коса стала цвета серого снега. Морщины покрыли пальцы и шею. Мне казалось, этот человек пьет ее жизненный сок — так же, как раньше пила мужские соки она. Дом наш стал похож на аквариум. Повсюду тянулись к потолку водоросли. В моей кровати завелся ил.

Синагога Яши росла медленно. Как чу´дное растение, она требовала ухода и мягких почв. Север сопротивлялся. Яша рвал остатки волос и взывал к небу. Теперь он ездил в сопровождении охраны. Его магазин шуб стал сетью магазинов бытовой техники.

Он больше не прятал звезду Давида под костюмом «Адидас». Она стала ярче, еще больше бриллиантов расцвело на ней. Теперь Яша носил ее поверх остальной одежды. Наши шушукались: «Видели? Миллионер! Заработал миллионы на крови рабочего народа!» В душах городских жителей при виде Яшиной звезды закипали злость и зависть. Яшу обсуждали тем сильнее, чем выше становилась его синагога. А она росла — проходили годы, прежде чем она становилась выше хотя бы на один ряд кирпичиков, но Яша вкладывал в нее все свое сердце, мольбы и средства. И она оттаивала, подставляла солнцу свое тельце гусеницы, готовящейся стать бабочкой.

Конец ознакомительного фрагмента.