Между небом и асфальтом

Михаил Бледнов

Будет бесспорно занимательно в качестве экстремального экскурса в эпоху криминального цинизма и смутных представлений о духовных ценностях. Молодое поколение достоверно уткнётся лбом в некрашеный забор криминального общества. На примере одного взятого молодого индивидуума развивается его блицкриг во взрослую суровую реальность. Написано от 1-го лица. Максимальный реализм времени с его менталитетом, жаргоном и криминальной философией. P. S. Роман имеет продолжение.

Глава 3

Общаясь с ребятами, которые ставили кости в этом ДК имени одного из героев революции, я поднабирался уличной грамоте, и даже подтянул в компанию своих: Муху и Санька. Тогда мне было около восемнадцати, и все казалось впереди. И мир у ног твоих. Я жил для жизни… и для нее.

Леночка, я все, что угодно, мог сделать ради нее. Тогда их с матерью бросил отец, но сложно делать семейный анализ, причем чужой. Я знаю одно, без любви жить нельзя, зачахнешь. Ленка вела себя как сомнамбула. В ее душе творился тихий переворот. И надо патологически страдать умственным плоскостопием, чтобы не разглядеть этого.

Я старался все свободное время быть возле нее. Встречал из института. Она пошла по материнским стопам и поступила на финансово-экономический.

Нас собралась довольно отлаженная команда, бригада. Все хотели работы и денег. Мы их кликали «воздух». Типа «воздуха нет, пойдем по барыгам, отработаем». Но не было постоянства.

Уличная конъюнктура каменных джунглей не баловала босоту. Мы были «генералами песчаных карьеров» и «лестничных клеток». Но постепенно приподымались, и впереди маячили кабаки. Среди нас ярко выделялся некто Слива. Он имел бесспорные лидерские задатки. Кстати, впоследствии скурвился. Вот так жизнь прогибает. Так этот Слива произвел фурорчик наших жизней. Он стал лобировать к взрослым дяханам-бандюкам, навел коны, добился для нашей братвы места под солнцем. Началась активная экспансия в мир левого нетрудового дохода. Хотя насчет нетрудового, я бы мог поспорить. Мы стали работать и отбашлять некому Перику, из взрослых, за крышу.

Получали на рынке со зверей, которые торговали фруктами. Брали лаве с тех, кто разгружал черным фуры. И бомбили лохов-спекулянтов. Постперестроечное время. Страна уверенно шагала семимильными шагами в авангарде рыночных реформ и преобразований. Разгул бандитизма и беззакония. Вот тогда я и попал в струю, может не в ту, что надо, но, во всяком случае, в ту, что хотел. Прошли времена честных уличных баталий, где бились стенками на стенку, пуская в ход, как кулаки, так и колы, цепи, нунчаки. Бейсбольных бит в то время еще не было. Но зато был кодекс чести. Редко, кто добивал лежащего. Это было западло. Такие мерзавцы наказывались.

Я почти не застал, но видел, ходил на пустырь за гаражами, наблюдал с восторгом голливудского фаната за сечью взрослых парней. Тогда враждовали районами и даже «филиалами» — трамвайными остановками. К примеру, конфронтавали площадка «А» и площадка «Б». И не дай Бог попасть одному в район оппозиции. Домой в лучшем случае доползешь. Потом как-то это все отошло на задний план, и было предано забвению. Скорее всего, это было неизбежно. Уличные реформы, и такие существуют. Не то чтобы все стали вдруг пацифистами. Тут скорее уже финансовая подоплека.

Вообще все подобные поэтапно-эволюционные ступени городской бытности — явление социальное, нежели маргинальное. Они приходят и уходят, но оставляют шрамы. Правильнее будет сказать, они, эти явления, просто взрослеют, трансформируются, развиваются, переходя на новый более цивилизованный, но не менее жестокий, рубеж. Но все же перипетии уличных разборок цеплялись о мою скромную персону время от времени. Мне было страшно, но я не пасовал. Особенно после одного случая.

Мы лоханулись, я и Санек. На нас наехали двое, ну, чуть старше, чем тогда были мы. А мы офоршмачились. С Шурика сняли шапку, знаете, вязанную такую, а с меня котлы. Эти часы мне бабушка дарила, а я растерялся и не отстоял подарок дорогого мне человека. Прости меня, бабуля. Меня до сих пор, как это вспоминаю, такая жаба душит, так я в эти минуты себя ненавижу. Пасанули мы, а могли вступить в дерби. Ну, получили бы по соплям, а быть может и они. После этого во мне что-то перевернулось, и я стал закалять волю и дух.

Именно слабость сего тандема тогда подвела и меня, и Санька. И мы поклялись не в слух, а каждый про себя. Я точно знаю, Шурик тоже поклялся, что больше не в жизнь не паснем перед трудностями. Звучит несколько высокопарно, и может не совсем так. Я, по крайней мере, клялся, но типа того. В последствии я не разу не проводил параллели между клятвой и ее исполнением, не проведу и сейчас. Но скажу одно. Когда у меня начинается размыв воли, подгибаются колени, и я начинаю садиться на измену, я вспоминаю этот случай, и выхваченное из памяти помогает мне собраться и, распрямив ноги, встретить источник мондрожа, глядя ему в глаза.

Вообще, это верно, что на ошибках учатся. И еще практика выживания в джунглях — вот, что поистине закаляет. «То, что нас не убивает, только закаляет нас», — попытайся думать так, когда страшно, и станет легче. Представляй почаще, если Господь не обделил тебя воображением, как будет относиться к тебе твой сын, когда узнает, что папа-то лох, по большому счету. Это дикая травма маленькой детской души. И как ты будешь накладывать на его чистый лист те духовные катехизисы, которые сам не прошел. Это будет ложь. А она станет когда-нибудь явью. И если все это суметь собрать, осмыслить, победить, будет все о'кей. Хотя я не особо люблю английские словечки и все такое. Честно, клянусь дрожжами.

Однажды я возвращался домой. Шел через парк и был один. Я находился слегка под шафе и заглянул в ларек прихватить пивка. Немного, но бутылочка была бы в самый раз. Я, знаете ли, люблю после обильной пьянки, идя не спеша домой, полирнуть весь этот блевантин внутри себя пивасиком. Даже знаю, кто-то узнал себя. Это многих ипостась, так устроены. И тут на встречу вывалилась толпа, не кислая шара, надо отметить. Было понятно, что вся кодла по мою душу. Народ требовал хлеба и зрелищ.

Ненавижу, когда вот так идешь, тебе так классно, в голове кайф, в руке пиво, а тут эти томагавки беспредельные. Нет, честно, от подобного у меня кишки переворачивает. Я в карман — пера нет. Как назло. Всегда ношу, а тут как на грех, в старых джинсах оставил. Руку в куртку запустил. И соли нет. Знаете, соль — это круто. Зацепишь щепотку или лучше горсть и в рыло. Этот редиска отмороженный, что кот наскипидаренный, вертится и блажит. Котов я не тираню, просто видел. Не финки тебе, не соли. Вот, думаю, засада. Их, наверное, миллион, а я один. Разбить бутылку и сделать розочку? Что ж, мысль толковая.

Я вспомнил наставление одного из старших. Определи из всей ботвы лидера. Потяни для этого время, не лезь в бутылку сразу, поиграй демона самозабвенно. Покривляйся, мол, межуешься. Скажи, что все отдашь, ну, в таком русле. А сам следи, кто больше всех в пикировке словесной участвует, кто мазу держит и решает за всех судьбу твою. Как следует, прицелься, но обязательно как следует, чтобы наверняка. И руби его. Всеки в салазки так, чтобы он в воздухе переобулся, и постарайся тут же выхлестнуть еще кого-нибудь. Пусть не на глушняк даже, но зацепи. Во многом это решает исход всего дерби. Стадо ретируется, столкнувшись с незапрограммированным сопротивлением и лишившись своего вожака. По крайней мере, это действенно на восемьдесят процентов, если взять за эквивалент — сто. Во всяком случае, и они понесут урон. Перманентного подмоложения не выйдет. Не веришь, читатель, попробуй при случае.

Как пел Владимир Семенович: «Ударил первым я тогда, так было надо». Вычислить из всех хануриков лидера, было достаточно просто. Он больше других садил свои говяжьи понты. Но меня-то на понт… держи карман шире. Я поставил все свои фишки на 100 красное. Ну, дал я тогда стране угля, мелкого, но до х…, много. Из эквивалента в сто, я выбил все проценты. Бутылка местного пива оказалась весьма кстати и послужила добрым аргументом.

Я боялся одного, не попаду или попаду, но не с должной силой, и тогда действительно — «попаду», встряну по самые помидоры. Почти без замаха, я обрушил бутылку из темного стекла на отмороженную голову баклана. Я-то видел, что у него и без того флягу рвет, больной во всю голову, раз на беспредел поставил. Короче, без царя в голове, но со своим наместником. Батька Махно затесался в его мозговых магистралях.

Ах! Как замечательно разлетелись коричневые стекла и брызги пива. Ему впору тогда было делать укладку волос, ведь пиво фиксирует и неплохо. Ленка говорила. Только так с подонками, метать бисер перед свиньями занятие, как известно, неблагодарное. Осколки осыпались, как метеориты, или звездный дождь. Почему-то мне тогда так показалось и все в покадровом воспроизведении. Я даже видел, как некоторые стекляшки заскочили ему за шиворот, наверное, левое ощущение. А вот именно так я думал тогда меньше всего.

Второго я зацепить не успел, точнее, протормозил как-то, и лениво стало. Бандерлог рухнул на асфальтовую дорожку, падая, он догнался, ударившись виском о паребрик. Знаете, такой потрепанный временем паребрик с выступающими в неправильной архитектурной композиции во все стороны камнями, львиная часть бетона выкрошилась.

Боже! Я думал, — убил. Его тело было, как мешок, все лицо залито кровью, текло с головы, куртка-ветровка медленно, но стабильно принимала краплаковый тон. Потом он, и это самое жуткое, ненавижу такое, забился в конвульсии. Я чертовски перепугался и, наверное, оттого с розой в руке стал надвигаться на толпу.

— Пошинкую! Черти заповедные, — зашипел я. — Иди сюда, дичь! Я погляжу, какого цвета у вас гнилой ливер. Демонюги, бесы, ну давай, стебанемся, я готов… Слышь, ботва, я «эр» не выговариваю, художник неместный, попишу и уеду, — и все такое понесло из меня, прорвало, у меня бывает, если кто перегнет палку. А эти индейцы шнифты на своего подпеска пилят, а он нижний брейк исполняет. Мышь глумленая, как будто ему в зад всадили паяльник в поисках канифоли, а на грудь нежно положили включенный утюг.

— Ты же замочил его?! — застонал вдруг один из пехоты. — Пацаны, он отмороженный, мы его после вычислим.

И давай к своему «хатхи» подгребать, а сами, гляжу, на измене лютой. И это они мне, пингвины теплотрасные, говорят, что отморозок, во, умора! Правда, у меня мандраж прошел, стало легко. Сам бросил взгляд на это около бордюрное туловище. Смотрю, вроде задышал ровнее, а кровища черными ручьями, что Ниагара, так и поливает. «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца».

— Слышь, — сказал я им. — Опарыши! Вы своему папуасу лепилу покличьте, а то ласты склеит.

После я ушел, а, зайдя за угол дома, даже пробежался, ну его к лешему, контора наедет, встрянешь. Эти пинкертоны исповедь слушать не обучены, упакуют, хоть ты и не при делах. Но тогда я отскочил удачно, а могли просто даже шапками закидать, будь душой покрепче.

Вот когда братва на братву, это да, серьезная сеча. Измену ловишь перед баталией, надо отметить, что куришь одну за одной. Колени трясутся, по спине холодок. Думаешь, сейчас огребусь, и еще думаешь, почему другие чувствуют себя нормально, а ты… да тебя всего колотит, как в лихорадке. Все себя чувствуют почти одинаково и почти все думают, как я. А когда это понимаешь, пытаешься шутить, разряжать обстановку. Это, правда, мало помогает, но выглядишь молодцом, эдакий отважный поцык, не пасующий перед лицом опасности. Подтягиваются враги.

Идешь, стенка на стенку, сердце колотится, словно мощный мотор, приводящий в движение насос, который впрыскивает по венам порции адреналина. Вот-вот выскочит, проломит грудную клетку и выпрыгнет, упадет кусочком алого батиста к ногам, испачкается в пыли, и будет некоторое время поддергиваться.

Начинается бойня, и ты вонзаешься туда, где мелькают кулаки, свистят, разрезая воздух, нунчаки, биты рушатся на голову, плечи, но это уже становится неважно. Тебе попали, как следует всекли и уже не маслает мотор в бешеном ритме, не подкашиваются ноги в коленных суставах, все уже ровно, планка упала, и ты весь в этом проклятом дерби, среди каменных пальм, каменных джунглей. Страх отступил, ты перешел в следующий уровень. Истинно говорил стратег — «Главное ввязаться в бой». А следующий раз все сначала.

Подобные переходящие в битву стрелки возникали по роду моей деятельности части. То отработали по барыгам на чужом месте, то в кабаке кто-то рамсанул, а на стрелу вся братва подтягивается искать справедливости. Нет, другое дело, если вась на вась инцидент. Какой базар, сами стебанулись, сами разошлись краями, а кто не захотел признать поражения и компромисса не искал, того баклана по любому серьезные люди в городе не поддержат. Не один разводящий не полезет в такой замес. Но справедливости ради надо отметить, появляются редкие антиквары, что качают на ровном месте. С таких получать надо и на место ставить.

Как-то мне отзвонил Муха, предложил оттянуться вечером в родном кабаке «Маяк». Он располагался у речного вокзала и своей архитектурой действительно оправдывал название. Тогда наша бригадка работала по колпакам.