Между небом и асфальтом

Михаил Бледнов

Будет бесспорно занимательно в качестве экстремального экскурса в эпоху криминального цинизма и смутных представлений о духовных ценностях. Молодое поколение достоверно уткнётся лбом в некрашеный забор криминального общества. На примере одного взятого молодого индивидуума развивается его блицкриг во взрослую суровую реальность. Написано от 1-го лица. Максимальный реализм времени с его менталитетом, жаргоном и криминальной философией. P. S. Роман имеет продолжение.

Глава 1

«Любой дурак может принять решение, но не каждый сможет нести за него ответственность. Это и отличает настоящего мужчину от дурака». Грамотно сказал Джо Бананл. Был такой дяхан сицилийский. Дон конкретный, разводил краями, недовольных почти не было. Почти, это потому, что недовольные находятся всегда. Для всех хорошим не будешь — это догма, доктрина, если хотите. Поймал себя на мысли, как приятно общаться с тобою, читатель. Мне чертовски повезло. Я будто даже вижу твои внимающие глаза, они искренние. А то ведь как бывает, я и сам так поступаю и все. Галдит кто-нибудь очередную байку, и думается ему, что всех это интересовать должно, как минимум на уровне того, сколько финансов можно сорвать с того или иного предприятия. И ты слушаешь его, точнее, вид делаешь, так из вежливости, а сам в уме, послав его ко всем чертям, ведешь свои подсчеты или строишь планы на ближайшую перспективу.

Мне кажется, не хочу ошибиться, ты, читатель, слушаешь меня, не вступая в пикировку со своими потусторонними мыслями. Я не дворянских кровей. Менталитет у меня босяцкий, может просто откорректированный и облагороженный энным количеством грамоты и интеллекта серого вещества. Я стараюсь.

Сегодня я снова, вот уже седьмой год в один и тот же день поставил свечу к распятию Христа с левой стороны церковного зала. Там всегда за упокой ставят. Ее Лена звали. Сейчас мне будет немного тяжело, мне всегда не уютно, когда я вспоминаю о ней…, о нас. Она была у меня первая, как впрочем, и я у нее. Учились в одном классе. Честно, дрожжами клянусь, я мог убить за нее. А перед глазами, синяя она и холодная на разорванном гобелене дивана с клопами, а вокруг некогда широких голубых глаз-озер, коричневые круги. Губы аж фиолетовые и ногти, ногти и пальцы по фалангу. Они умерли раньше других. Это была не та Ленка, что на выпускном школьном балу. Тогда она была красивее всех, нет, без дураков. Это не только я отметил.

Еще много позже мне об этом трындили зануды одноклассники, добившиеся чего-либо в этой жизни. Засранцы, они не знали ее по настоящему, как я. А я то знал, и был с ней, а они все хотели ее, она была самой центровой в классе. Завидовали, скоты, мне, за глаза чернили, я-то в курсе, не лох. Тогда меня не пускали на выпускной, но я проник через окно в кабинете трудов. Как сейчас помню, сначала пролазил я, за мною следом мой друг, кстати, и по сей день Сашка Рыбаков. Я его Санек обычно кличу. Так вот, мы-то оба нормальной щуплой конституции, прошли в форточку без мыла, а тут слышим — низкий басок за окном с улицы.

— Пацаны, — то ли шепчет, то ли поет фальшиво, — меня протащите, примите сумку. — И протягивает нам пакет с синькой. Ну, там водовка, газява, закусон самостийный, по босяцки, одним словом. А сам стоит за окном, че манекен и шевелит своими варениками, подсвинок из класса параллельного, точно сейчас и не вспомню, но, по-моему, немецкая у него фамилия, а имя — Витек.

Ну, приняли пакет и ждем, пока эта тушенка преодолеет стеклянный барьер. По началу, вроде все шло ништяк, он уже почти прополз, но вот и форс-мажор вмешался в его и нашу судьбу. Он всегда, когда его не ждешь, на то и погоняло у него «Форс-мажор». Короче, зацепил этот кретин своей пятой точкой что-то там на форточке, и все стекло к чертям, приказало долго жить. Эта пятая у него, далеко не точка, как вы, наверное, догадались. Там такой ляп, мама не горюй. Так вот, этот пингвин теплотрасный влетел, нет, влетел это как-то по балетному, сути не отражает, еще бы впорхнул — написал. Вывалился он, как геморрой у толстозадой старухи вместе со стеклом и рамой. Во, дал угля. Я тогда подумал, как сейчас помню, именно так я и подумал, а Санек еле успел отскочить, когда этот пудинг… ну, вы меня понимаете. Шухера навел, а сам успел ретироваться, объемны не по годам, а как-то сквозанул. Грохоту, вилы!

Кипишнулись ответственные за «жульфикс» школьный, пошли с облавой, как те фашисты, только «шмейсеров» им не хватало. А мы под верстаками столярными загасились, все, думаем, засада. Проторчали в позах замысловатых с час, не меньше, гадом буду. Когда стихло, страсти поулеглись, мы покинули свой форпост, навязанный нам кентом Форс-мажором с его поддельничком Витьком — ванильной задницей. Ну, худо-бедно, на грудь приняли белой и на пляски. Меня интересовала только она.

— Зачем выпил, ты же обещал, — так серьезно, как взрослая, сказала она мне тогда и в глаза мне посмотрела.

Как я ее любил! Да! Тут неожиданно решил, как бы оправдаться перед дамами, а то тайную жлобу на меня затаят. Я про вышеописанное мною как-то вспомнил, говоря о девушке. Ну, я об этом нерадивом авторе, поносил его, говоря, что женщин на стрелку брать по любому не по понятиям, в реалии стрелу забобришь и к бабке ходить не надо. Поймите меня, милые леди, я ни в коем разе не хотел оскорбить прекрасную половину в целом, и уж тем более не веду пропаганду патриархата. Меня и сей строй устраивает, конечно, везде есть свои минусы. Здесь случай особый, можно сказать, эксклюзивный. Не все так просто. Дело в том, что все в жизни должно находиться на своих местах. Кто-то когда-то основал кодекс этих самых не писаных истин, и это не просто была затея тронутых умом деградантов. Это как алмаз. Только поймите верно, его берут дикий и делают ему огранку. Смотрят, какая-то грань выше остальных, с ней снова работают, доводя до логического совершенства формы изделия в целом.

Так и в жизни. Постановили люди — быть сему и на практике проверили, не проконало, не пошло, переиграли, пересмотрели и довели до рентабельного варианта, справедливого для всех, ни нам, ни вам. Нет закона, есть анархия, а это кариес общества. К сожалению, отморозков хватает во все времена, но об этом позже. И получается после всех доводок и корректировок из алмаза бриллиант. Думаю, вы понимаете, о чем я.

Так и с историей о барышне на серьезном разговоре авторитетов. Было бы вкуснее иначе, было бы иначе. Значит, в этом раскладе женщина не при делах, да и не может она быть в тот кон при них. Как пацаны не пилят в барыги? Им западло! А баба торговка, это вроде, как и нормально. Баланс! А не хаос. Хотя все уже давно замиксовалось.

Так, на чем я остановился. Ах да, школа.

Мы танцевали с ней весь вечер, и я временами выпивал с друзьями с Саньком и Мухой. Второй впоследствии станет крестным моему сыну. Накидался я тогда по самый поплавок, даже одному кенту шнопак разбил, он как-то уж очень похотливо на мою Леночку поглядывал, а впрочем, может, мне это показалось. Стебанулись мы тогда по матерому, тот енот полиэтиленовый своих индейцев подтянул, а у меня-то опричники, слава Богу, не из робкого десятка, все духовые, да еще под ваксой, хотя и те.… Но бились, чем только можно. Леночка разнимала, один фуцин ей платье порвал в запарке лихой, а она, молодцом, тоже девчонка отчаянная, стулом ему флягу разнесла. Меня выдворили, опять директор на пути оказался. И кричит:

— Я тебя не случайно, Денисов, не взял в девятый. Ты лишний раз подтвердил для меня мою правоту.

А сам ливером потрясывает, как индоутка. Это он, тупая скотина, не пропустил меня учиться дальше, пришлось поступать в технарь (ныне колледж). Можно подумать, что от перемены позывного специалисты станут лучше. В «фазан» (училище) идти мне как-то не хотелось, все же не совсем я.… Вообще, я умный, но лень родилась немного раньше, совсем чуть-чуть. А этот директор, у него была польская фамилия, имя даже не помню. Он просто патологически невзлюбил меня, до сих пор не пойму причины, хотя по большому счету мне ровно. Каждый раз он отпускал неудачные шуточки с конкретизацией на личности, и сам ржал, что тот конь.

Самодур и неврастеник закипал, когда его поддевали, а он не находил, чем крыть. Это было для него равносильно удару ниже пояса, апперкот по самолюбию. Он вечно «смачно» затягивался и вслух глотал сопли, к тому же как-то громко испортил воздух, прямо на уроке. Он вел у нас историю. Историком он был тоже так себе. Честно говорю. Так вот, бабахнул он задним соплом, все замерли, и попытались удержать в себе непроизвольные эмоции. Вы понимаете, какие. А я не смог, да и не захотел, плевать мне было на то, как после этого самодур поляк будет ко мне относиться. Расхохотался я, должен отметить, весьма задорно. Это была по крайней мере первая его «дурацкая шутка», над которой я веселился от всей души.

Наверное, это одна из причин его антипатии ко мне. Подумать дико. Учитель — директор средней школы — самозабвенно бздит на уроке, а в девятый класс не идет по этой «весомой» причине один из учеников. Бред, но факт. Эта скотина с рюкзаком на месте живота, отчасти напоминал мне переростка Карлсона. Штаны не глажены на подтяжках и под самую грудь. Снизу напоминают больше бриджи. Позже, когда мне было, наверное, уже лет 18, мне кто-то сообщил, что он умер. Я понимаю, о покойниках плохого нельзя, а с другой стороны, кто это установил. Вон наши отцы народов руками продажных историков-проституток, хают Сталина, что уши вместе с шубой заворачиваются, а ничего, только полнеют на глазах и в карманах раздаются, да костюмы то от Гуччи, то от Валентино меняют, не в пример тому же «тирану» всю жизнь проходившему в форме военной, пусть и генералиссимуса. Отвлекся ты, читатель, наверное, думаешь, что, и иные преподаватели мне были ненавистны. Не все.

К примеру, завуч. О, это Фимина и отдельная тема. Господи, как я ее хотел, возможно, больше, чем свою первую учительницу Ирину Леонидовну, а желал я вторую до истерики, как только может хотеть человечек в начально-классном возрасте, если, конечно, может. Но я хотел, помню точно, возможно, не зная как, но теоретически догадываясь. Ну, хоть прикоснуться к ее оголенной ноге в любом месте. Видел недавно, она так же хороша. Время над ней не властно, а старше-то она меня всего на каких-то 12—14 лет. Наш класс был у нее, выпускнице педучилища, первый. Я даже в тайне ревновал ее к мужу. А признался в любви совершенно неинтересной для меня девчушке. Целый урок готовился, не мог силами собраться, подарил ей самодельную вазочку. Ну, знаете, облепляешь бутылек от микстуры или аскорбинки пластилином, а после выкладываешь на нем узор горохом, пшеном, перцем-горошком, еще невесть чем. Довольно мило выходит. Если еще от души пофантазировать, а после всю эту канитель лаком покрыть. Я ей в парту подсунул, а когда уже звонок прозвенел, сказал ей:

— В общем, я тебя люблю,… поняла?

На следующий день она спросила:

— Это правда?

— Что? — спрашиваю я, как будто не понимаю.

— Ну,… то, что ты вчера сказал мне.

Я что-то, наверное, ответил, не помню. Странный я, для чего говорил ей этот бред. А хотел другую, не доступную. А вот завуч, она волновала порою, даже больше. Ножки с легкой кривизной, это всегда меня сейчас заводит, может пошло с той поры. Эротическая манера общения, как будто гипнотизирует и глаза, да все лицо у нее восточного типа, огонь — женщина. Никаких денег не пожалел бы, что бы с ней хоть одну ночь. Понимаю, переспишь, и она может, разочарует, как и большинство, но все же думаю, что нет. По крайней мере, не для галочки. Жаль, она не преподавала своего предмета в нашем классе. Я бы посылал ей флюиды.

Крамольные мысли, не правда ли?

Но зато я не думал на уроке, через какую соломину лучше всего надуть в задницу лягушку, или на каком сарае пригвоздить бездомного котенка и с расстояния в компании подобных идейных ублюдков расстреливать беззащитное мохнатое тельце гранитными залпами. Я вообще люблю и кошек, и собак.

Еще, пожалуй, я любил преподавательницу русского и литературы. Она была, впрочем, наверное, и сейчас есть, прекрасная женщина и любила свой предмет к тому же. Жаль мне ее. Она потеряла своего единственного сына. Он учился в этой же школе на год младше меня. Пацан, в общем, ничего, подрос, стал якшаться с пиздадельными, че то мутили, ну так, насколько позволяло время и возрастной ценз.

Как-то он, видно здорово накурился с приятелем и, возвращаясь домой, словил измену. Ехал ментовской уазик, а Стас, так его звали, кипешнулся не по делу. Шалушка доброй была, и ночь на дворе, может, что и чуял за собой. Мусора за ним, он в бега, они, не мудрствуя лукаво, давай шмалять. Вначале в воздух, кричат: «Стоять!». Какой там стоять. Стаса уже несло по бездорожью, ну и пуля дура нашла свою мишень. Завалили, мыши серые, пацаненка, упал, как будто просто споткнулся, да вот только подняться уже не судьба.

Еще и 18-ти не было. А был он у нее единственный сын, веселый такой при жизни, прикольный. Но она, учитель наша, молодцом. Вынесла, не сломалась, злобу лютую, видать, в себе перемолола, а это тяжелее всего. Работала и после, и никак это не отразилось на качестве. Она молодец. Не могу сказать оного о нашей классной руководительнице. Не в смысле, что она мировая чувиха — классная, а просто классуха. Эгоистичная, самовлюбленная ослица с трехметровым радиусом своего целлюлитного туза. С обкомовским менталитетом, ее муж был кулуарным бонзой, дядей с холма, партократ, особо приближенный к скипетру и державе; ум, честь и совесть нашей эпохи и т. д. А она, как здоровая губка, впитывала в себя всю богемную партсивуху, и, проходя, как утка, по коридору, расплескивала ее на ходу, обливая, не нарочно, попадавшихся ей на пути. Просто орошала своим блевантином, продуктом биосинтеза, номенклатурного аппарата и конъюнктуры светской жизни. Без принципов и особых знаний в науке преподавала географию, причисляя себя до сумасшедшего самозабвения к когорте интеллигенции. Это же страшно подумать, честно, такой замечательный, увлекательнейший предмет, как география, преподносился из ее тонких уст, трансформируясь в ее каштановой завитой голове, как нудный доклад по ядерной энергии и роли атома в жизни современного человека.

Она, так же как и директор с польской фамилией, недолюбливала меня и Сашку, впрочем, недолюбливала, это как-то мягко сказано. Ох, как мы ее проводили, мама не горюй! Она, эта говорящая задница даже ставила под сомнение дальнейшую целесообразность моего пребывания в храме науки. Особенно после того, как меня выперли из трудового лагеря, после 7-го класса. У нее было достаточно оснований, и мудило директор, царство ему небесное, обеими руками с пожелтевшими от «беломорского» никотина ногтями поддерживал ее. Но заступила за меня наша «руссичка». Та, которую я, в общем-то, любил. Хоть и она была тоже полноватая женщина, но я бы никогда не написал за нее гадостей, и дородность эта была у нее какая-то добрая.

Спасибо ей, правда! Я всегда любил сочинять и выплескивать все на бумагу, но она развила во мне эту страсть, клянусь дрожжами. Почему-то вспомнил, как классуха, потеряв терпение, дала свой домашний номер телефона одному пацаненку, он тоже учился в нашей школе и жил в одном с нами дворе, а был младше года, наверное, на три. Эта увесистая швабра наивно полагала, что он маленький и запуганный ее непререкаемым авторитетом помчится, что есть сил домой ко мне и Саньку, отдаст телефон нашим родителям, и передаст просьбу, чтобы те, вооружившись терпением, отзвонились классному руководителю своих нерадивых отпрысков на предмет прослушивания острой, но справедливой правды, о нас, разумеется. Держи карман шире, как бы не так. Пацанчик напрямую доставил телефон, в тандеме с устной депешей к нам.

Мы, не долго думая, решили совершить ход конем. Отзвонились сами. Сначала позвонил я и, положив вязаную шапочку на трубку, взял высокую ноту и говорил от имени моей матери. Вышло удачно, пролезло. Ох, и сколько же я нового выслушал в свой же адрес. Моя бы мать этого не вынесла, я просто спас ее тогда, а после мы выцепили девушку с грубым не по детски голосом. И она уже звонила, имитируя Сашкину мать. Словом, выгорело. На следующий день, вы бы видели ее злорадную мину. Что ж, я рад, что смог ее осчастливить. Но и мы лицом в грязь не ударили, подыграли ей, жало в землю, и сидим, как после сурового суда Линча.

— С кем я хотела, с теми я уже пообщалась, — стиснув редкие зубки, бросила она, и самодовольно скользнула, оцарапав нас взглядом. Она-то, наивная, считала, что в это праздничное утро справедливо пребывает в мантии пурпурной. Но мы-то знали, что это галимый понт. Хотя отчего же понт, она-то не догадывалась ни о чем. Не ведала, что творит, и глумилась потому, пустышка. Развели ее в лоховскую, а вообще грамотно вещи исполнили. Я остался доволен собой, Санек, наверное, тоже. До сих пор бывает, вспоминаем, а нам уже по тридцатнику, слава Богу. Как за городом по пятьдесят, понесется!

«Если нельзя изменить обстоятельства, надо изменить точку зрения на них», — однажды с заплаканными глазами, так мне сказала Ленка, точнее процитировала гениального мира сего. Ей корячилась модная джинсовая куртка, родители пообещали. Но были очень уж они строгие у нее, и воспитание понимали, как-то по-своему, разработав концептуальную программу. Одна двойка и нет тебе куртки. А Лена отхватила жирную «пару» за поведение. Я же говорил, она у меня была отчаянная девчонка. Я нашел выход, хоть и немного подлый, отдаю отчет. Пробрался в классный кабинет, когда все дневники в конце недели были на проверке, выкрал их все до одного и сжег в гаражах.

Ах, как славно они горели!

— Ты с ума сошел, — говорила мне тогда Леночка.

А я знал это, и обнимал ее за худенькие плечики, на которых уютно сидела джинсовая куртка. Мне хотелось самому делать ей дорогие подарки. Когда меня не взяли в девятый, я, как уже говорил, пошел в технарь в тот, что ближе к дому. Но на втором курсе был отчислен за академические задолженности. Вот тогда я решил идти работать. Устроила меня, как сейчас помню, Мухина мамаша на завод им. Октябрьской революции. Вот где скука проходная. Утром, как замочил туда рыло, так до вечера хрен откинешься. Что зона. Хотя тогда я сравнивал не знавши, позже я буду рад попахать за шумным и безобразным станком. Но, как говорится, все, что не делается, делается к лучшему, а вообще с подобным высказыванием я согласен только отчасти. Непредсказуемость жизненных сюжетов, перипетии, мать их.