Звезда Волошина

Михаил Александров

Книга рассказов о человеке на войне. Что на войне самое трудное? Победить? Выжить? Самое трудное на войне – остаться человеком.

Придурки

Взрыв в ПВД (пункте временной дислокации) произошёл поздно вечером, почти ночью, примерно через пару недель с начала командировки. Мне показалось, что грохнуло прямо подо мной, на втором этаже, что на самом деле так и было, как выяснилось впоследствии. Любимый гранёный стакан, который я всегда возил с собой и считал своего рода амулетом, подпрыгнув на столе, хряснулся об пол и разлетелся на мелкие кусочки, разлив только что заваренный чай. Автомат, висевший на стене над кроватью, сорвался с гвоздя, ударив по затылку, а этажерка, приспособленная под всякого рода бумаги в папках и без, упав, загородила дверь. По коридору уже слышался топот, кто-то бежал к лестнице. Когда через полминуты, справившись с этажеркой и схватив автомат с разгрузкой, я выскочил из своего кабинета, в коридоре уже никого не было. Перескакивая через несколько ступенек, отметив, что второй этаж заволокло то ли дымом, то ли пылью, выбежал во двор. Бойцы уже заняли места согласно боевому расписанию, ни взрывов, ни выстрелов больше не было. Передо мной возник дежурный-капитан

— Что это было? — больше на всякий случай, чем узнать, спросил я.

— Шайтан-труба? — неуверенно то ли спросил, то ли ответил капитан.

— Пошли в дежурку.

Личного состава на момент взрыва в ПВД было немного, человек двадцать, не больше. Три взвода из четырёх находились на блокпостах, оставшийся, и то не в полном составе, на охране ПВД, занимал большое помещение-кубрик на первом этаже. На третьем этаже размещалось руководство отряда, доктор, а также хозобоз в составе трёх водителей, двух поваров и банщика, по совместительству помощника зампотыла. На втором этаже быть никого не должно. Но на всякий случай уточнил у дежурного.

— Так четверо там, с третьего взвода, вернулись с Левобережной.

Про Левобережную напрочь вылетело из головы, три дня назад там начали выставлять дневной пост, а на ночь бойцы возвращались домой.

— Видел?

— Нет, по-моему… — начал неуверенно дежурный.

— За мной, — я рванул на второй этаж.

Три лампочки тускло освещали коридор, в котором плотно стояла пыль от штукатурки. Дёрнув дверь крайнего кубрика, мы увидели всех четверых, живых и, похоже, здоровых, но находящихся в оцепенении.

— Быстро вниз, — рявкнул я, оцепенение как рукой сняло, бойцы пулей вылетели к лестнице. Бегло осмотрев кубрик, никаких значительных повреждений я не увидел. Все четверо уже стояли внизу, вместе с дежурным.

— Рассказывайте, — начиная догадываться, что произошло, предложил бойцам.

— Так у нас это… граната… товарищ старший лейтенант… случайно…

— Понятно, давай отбой, — я обернулся к дежурному, — и командира срочно, а вы — со мной, — уже бойцам.

Командир ещё до ужина ушёл к соседям, стоящим на станции Терек новосибирским омоновцам-линейщикам. Называлось это «согласовать план совместных мероприятий», а заключалось в совместном ужине и приятной беседе. Кроме того, у линейщиков была связь через железнодорожный коммутатор. При благоприятном стечении обстоятельств и доброте девушек-дежурных на линии можно было позвонить домой. Непьющий замполит попёрся с командиром на всякий случай и чтобы, если что, удержать того от излишеств.

Мы поднялись в штаб, в мой кабинет и жильё одновременно. Бойцы услужливо помогли поставить на место этажерку и разложить бумаги, а один схватился за веник…

— Не надо, — остановил я бойца, — что, в рулетку сыграли? — все стояли, понурив головы.

Игра в рулетку, или, как её называли ещё, омоновская рулетка, была проста. Брали гранату и несколько запалов. Один вкручивал запал, снимал с предохранителя, выдернув чеку, и кидал товарищу, тот быстро запал выкручивал и откидывал, происходил несильный хлопок. Дальше действие повторялось, поймавший вкручивал свой запал, и так по кругу, пока не надоест или не закончатся запалы. Весело и интересно, но в этот раз что-то не срослось.

— Сыграли, — выдавил из себя один.

— Ну-ну, — во мне проснулся следователь, — не стесняйтесь, рассказывайте.

— Так это… Васька сильно завернул, — кивнул молодой сержант Бородин на прапорщика Котельникова, — не успел я, товарищ старший лейтенант… пришлось в коридор.

— Понятно. Идея чья, твоя, Котельников?

Котельников выдающимся умом не отличался, но, в отличие от остальных троих первоходков, в командировке был второй раз, на основании чего считал себя бойцом опытным, всё знающим, этаким спецназовцем Рэмбо. Меня на основании того же самого побаивался и иногда искал поддержки: «Скажите им, товарищ старший лейтенант, ничего не понимают, пороха не нюхали». Это выглядело смешно, и нюхал ли порох сам Котельников, я не спрашивал, ладно, всё-таки постарше, может, чему и научит. Вот и научил.

— Ну… мы вместе… пристали… салабоны, товарищ старший лейтенант, — начал оправдываться прапорщик, — я не сильно затянул, показалось ему, играть не умеет, одно слово — салага.

В штаб влетел командир:

— Ну, что тут, все целы? — дежурный в двух словах уже объяснил. — Давай ко мне, а вы идите, придурки, разберёмся с вами.

Замполит уже был у командира, я сел напротив.

— Что делать-то, Иван Ильич, — в отличие от командира, который из командировок не вылезал, а начал свой боевой путь ещё в Афгане и имел прозвище Человек-война, замполит в командировке впервые, — докладывать надо.

— Ты чего, Вова, с дуба рухнул? — округлил глаза Ильич. — По проверкам соскучился? Или майорские пагоны жмут? Ты как с личным составом работал, доктор твой где, психолог хренов? Это ваш с ним косяк, тесты он, видите ли, свои бестолковые раздаёт, — неожиданно переключился Ильич на доктора, который по совместительству был психологом, или наоборот. — Ты что, сам никогда в рулетку не играл?

— Я — нет, — испуганно захлопал глазами замполит.

Командир, поняв, что спросил глупость, посмотрел на меня:

— Что скажешь, штаб?

— Что тут скажешь, наказывать надо конкретно, хорошо, в коридоре никого не было, а то сидеть бы нам завтра всем в другом месте.

— Это точно, предлагай, воспитатель.

— Отправить домой и точка, эти же придурки могли и сами погибнуть, и невинных погубить.

— Ну, Вова, ты меня всё больше удивляешь. Где вас таких воспитателей лепят? Ага, домой отправить, и в сопроводиловке напиши, мол, ввиду недостаточной воспитательной работы, пока я звонил домой любимой девушке, бойцы играли гранатой. А ввиду того, что вы там, в УВД, боевой подготовкой личного состава не занимались, как играть гранатой бойцам не объяснили, они чуть не подорвались. И по возвращении из командировки, если раньше не отзовут, наградят тебя, Вова, заслуженным направлением в народное хозяйство.

«Ну, Ильич, юморист», — я с трудом сдержал смех.

— А наказать надо, хорошо наказать, действительно, из ряда вон, — попытался я направить разговор в нужное русло.

— Надо, — согласился командир, — выясни, Володя, кто там у них массовик-затейник, подумаем о наказании.

— Что тут выяснять, Котельников придумал, — доложил я.

— Вот придурок, на ворота его, вечным вратарём, до конца командировки. И что б никаких увольнений, никакого Моздока вообще, ни разу. А остальных на неделю на кухню, нет, на две, и банщику помогать, вода, дрова. Все хозработы на них, на две недели, — командир перевёл дух. — Вот так, Вова, а ты работай, работай, и этому… доктору-психологу своему скажи… Воспитатели, блин.

Прапорщик Котельников до конца командировки, все три месяца, простоял на воротах при въезде на территорию. Пост у бойцов весьма непопулярный: всё время на виду, и тоска зелёная, посему многие были рады, что появился постоянный вратарь, а особо острые на язык поддевали Котельникова.

— Вася, тебя как самого опытного сюда воткнули? — спрашивал кто-то.

— А то, — находился другой, — как ни крути, пост №1.

— Котельников, шевелись там с воротами, ну, опытный же воин, — кричали из машины вернувшиеся с блокпоста бойцы, — ужин стынет, а ты такой нерасторопный.

А в омоновскую рулетку больше не играли.