Создатель миров (гпбо)

Митро Брат, 2021

Научно-фантастическая фантазия о сотворении всего сущего. Для героев созданных миров стремление найти грань между реальным и бестелесным существованием превращается в поиск начала всех начал, в поиск смысла жизни. Первая часть «Без ответа. Прошлое (начало)» рассказывает о времени до и после вспышки сверхновой.

Интерлюдия

Звонок: Машу́ Дивад

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу…

(Данте Алигьери

Божественная комедия)

— Вот эта дверь…

— Спасибо, — Машу́ Дивад хотел было поблагодарить спутника, подсказавшего дорогу, но тот уже показал спину.

Машу́ усмехнулся и глубоко вздохнул, проглотив легкое сожаление. Впрочем, на улице светило солнце, чирикали птицы и дул свежий весенний ветерок. Для грусти не было никакого повода.

Машу́ посмотрел на дверь, за которой ждала его работа. Деревянная, возможно дубовая, с замысловатым искусно вырезанным рисунком: диск звезды с разлетающимися во все стороны лучами был одновременно и лицом старца, а лучи — его волосами и бородой.

Машу́ нажал на кнопку звонка. Смешной джингл чем-то напоминал эхо: Ау-ау-ау…

Было слышно, как по лестнице кубарем сбежали. Тяжелая дверь как-то очень легко широко распахнулась, и вместо патлатого и бородатого старика на Машу́ уже смотрело детское лицо. Озорные голубые глаза и светлые слегка курчавые волосы.

— Ты Гоб?

— Да, — звонким голосом ответил мальчик.

— А где родители?

— Они ушли, кажется, за покупками или в церковь.

— Я — Машу́, твой репетитор. А когда они вернутся?

— Да все нормально. Они сказали, чтобы я вас встретил. Заходите, — мальчик посторонился, продолжая улыбаться.

Машу́ второй раз за сегодня усмехнулся. Какой-то странный и веселый денек сегодня.

— Ты прямо самостоятельный мальчик! Сколько тебе лет? — он протянул руку.

— Не считал, — Гоб с готовностью поздоровался. — Целая вечность!

— Ты еще и умный!

Похоже, они друг другу понравились, отметил Машу́. Хорошее подспорье в учебе.

Гоб перехватил у гостя чемодан и покатил по дощатому полу.

— Родители сказали: сразу покажи воспитателю комнату и дай ему отдохнуть с дороги.

На двери будущего жилища Машу́ был вырезан рисунок огромного дерева. А за дверью — много солнца, света и пространства. За свою работу Машу́ привык жить в тесных чуланах — хозяева не особо жалуют наемную рабсилу. А тут, можно сказать, хоромы. Ох, удачный сегодня день!

— Отдыхайте, — Гоб исчез, но его лучезарная улыбка все еще стояла перед глазами гостя.

Машу́ сбросил туфли, скинул пиджак и, блаженно закинув руки за голову, с наслаждением потянулся.

Большое окно приятно затеняло от яркого солнца разлапистая яблоня. Улица была безлюдна, отсюда из комнаты она больше походила на уютный садик. Машу́ осторожно присел на край кровати. Но она потянула его к себе. Он зазевал и, не выдержав, плюхнулся, не раздеваясь, на подушку. Он не заметил, как заснул.

Лес. Ему снился лес. Из далекого почти забытого детства. Такие давние воспоминания возможны только во сне. Кажется, это был самый первый раз в его жизни, когда он оказался в лесу.

Студеное июньское утро. Мокрая холодная трава. Тишина. Лес просыпался, пригреваемый солнцем. И начинал пахнуть: росой, землей, улитками, прелой листвой. Машу́ с азартом заглядывал своими щенячьими детскими глазками в траву и рассматривал, как краснобокая земляника пытается прятаться в зеленом домике. Только бы он не заметил ее.

— Машу́, ау… — прикрикивала мама.

— Я тут! — пронзительно откликался мальчик и, вскочив, бежал на ее голос.

Но тут загрохотал гром. И он проснулся.

Вот тебе на — уже стояла ночь. Сколько он проспал?

В комнате было тепло и умиротворенно. Но за окном бушевал ветер и надвигалась гроза.

Остатками сна в голове все еще слышалось: Ау-ау-ау…

В сумерках улицы Машу́ разглядел тень фигуры перед дверью дома. Кажется, там был еще кто-то. Или нет. Показалось.

Человек отчаянно прикрывался от порывов ветра и начавшегося ливня. Наконец, его впустили.

Кто это был? К кому он пожаловал посреди ночи? Так как домики на улице стояли стена к стене, было не ясно, чей это был вход. Может даже того самого дома, где поселился Машу́. Хотя, вряд ли. Ведь изнутри стояла тишина и покой. Ни скрипа, ни хлопанья. Здесь, похоже, все мирно спали.

Машу́ вернулся на кровать.

Из головы не уходила картина полуночного человека перед дверью, заслонявшегося от бури и ливня. Бедняжка. Несмотря на ураган за окном в комнате Машу́ было так умиротворенно, словно вчерашний весенний день не уходил из нее, лишь разлапистая яблоня в саду плотнее прикрыла собой лучи солнца. Сон снова одолел Машу́.

О боже, он все проспал!

Машу́ вскочил. Утро уже во всю буйствовало вокруг. Зеркало из приоткрытой двери ванной комнаты слепило глаза солнечными зайчиками. Машу́ пошел туда и обдал лицо прохладной водой из крана. Он явно выглядел отдохнувшим и даже помолодевшим: и седины не заметно в темно-русых волосах, и светло-карие глаза блестят энергией и живостью. Ну, прямо лет тридцать дашь, ну ладно, тридцать три. А ведь еще вчера казалось, что жизнь была кончена. Разве? Машу́ Дивад даже никак не мог вспомнить, что же было до того, как он попал на эту улицу, к этому дому. Словно новая жизнь как по звонку началась вчера, в весенний солнечный день. Он не узнавал себя, разглядывая в зеркало молодое, полное сил лицо: грустные, чуть впалые глаза, большой ровный нос, четко очерченные скулы, аккуратные бородка и усы цвета пшеницы. Хорош!

Он осмотрелся вокруг. Уютная, светлая ванна. Да, здесь, в его комнате была и собственная ванна. И сама комната — такая большая, полная воздуха. Машу́ медленно разглядывал обстановку и не мог поверить своим глазам. Это было похоже на сказку.

Совершив круговой обзор, он вернулся к своему отражению. Машу́ видел себя и не узнавал. Даже знакомый шрам на лбу стал совсем незаметным. Так, ладно. Потом про шрам. Пора приступать к обязанностям воспитателя.

Машу́ схватил пиджак и вышел в коридор.

Наверху слышалась беготня ребенка. И голоса: мужской и женский:

— Гоби, поторопись. Мы с мамой уходим! — похоже, это был отец.

— Будь умницей, — ему вторила мамочка.

Раздался хлопок двери. Неужели родители уже уехали. Машу́ снова с ними не встретился. Какая досада. Он поспешил в гостиную, но увидел, как на входе колыхался от порыва ветра медный колокольчик.

— Ушли, — с досадой выпалил Машу́.

— Определенно, — позади раздался звонкий голос Гоби.

Машу́ обернулся. Его воспитанник стоял прямо за спиной и озорно улыбался. Как ему удавалось появляться и исчезать так мгновенно. Дети — как ветер. Только что здесь, а уже там.

— Ты как комета. Летаешь со скоростью света, — похвалил Машу́ ученика.

— Кометы не летают со скоростью света, — парировал Гоби.

— Вон оно как! Я же говорил: ты умник!

Учитель примирительно развел руками.

— Даже не знаю, с чего начать наше обучение. Может подскажешь? — Машу́ подмигнул.

— Легко, — мальчик с готовностью присел на диван, чтоб слушать. — Расскажите о себе.

— Это так скучно: родился, учился, работал, — Машу́ сел рядом. — Для такого смышленого мальчика — скучная игра.

— Я хочу узнать себя через вас, а вы, может, узнаете себя через меня, — снова сумничал Гоб. — Хорошая игра?

Эти слова, как удар током, вонзились в сознание Машу́. Они пронимали насквозь. И почему-то в голове снова всплыло утро на поляне и послышался голос мамы.

Гоб внимательно смотрел на чуть повлажневшие глаза учителя. Голубые зрачки мальчика были совсем недетскими.

Но тут же он по-ребячьи улыбнулся и показал пальчиком на улицу.

— Там такое солнце! Я слышал, оно очень горячее. Но под ним так тепло играть. Скорей заниматься — а потом гулять!

Машу́ не заметил, как оказался на улице. Первый урок принес чувство удовлетворения и, что интересно, умиротворения. Довольный, он шел по улице и вспоминал их разговор про звезды, планеты, мир животных и растений, законы появления жизни во вселенной. И через весь урок в ушах Машу́ звучал голос мамы.

Он был с ним и сейчас на прогулке: «Машу́, ау…» Как-будто мама была где-то рядом.

И тут он услышал то ли какой-то сигнал или звонок, то ли далекий вой или лай и через мгновение заметил, как фигура выплыла из-за угла. Хромой человек скрывал лицо под капюшоном. Впереди прохожего на поводке ковылял черный пес. Они надвигались на учителя и, казалось, от их приближения, от каждого шага в сторону Машу́ портилась погода. Лучи солнца пожирались невесть откуда набежавшими тучами, кроны деревьев застонали от порывов ветра. Все сразу стало напоминать предгрозовую прошлую ночь, когда в дверь стучался бедный путник.

Хромая фигура с черным псом на поводке почти поравнялись с Машу́. И тут он увидел еще одного персонажа. Он был сзади грозной парочки и не бросался в глаза. Это был кот, облезлый, драный. Он то семенил за хозяином, то застывал, подняв лапу, и не добро глазел на учителя.

Машу́ обдало холодком, может, потому что стало зябко на улице, а может и от жутких случайных встречных.

Он попытался отвести взгляд, но, бог ты мой, увидел еще одного персонажа. По деревьям, растущим вдоль дороги, за троицей скакала белка. Она ловко перебиралась с одной ветки на другую, точно следуя по пятам компании.

Вся эта процессия вконец озадачила Машу́, и он ничего не придумал лучшего, как глупо улыбнуться и громко поздороваться.

В ответ раздалось угрожающее полурычание-полузавывание черного пса, чем-то похожее на сигнал тревоги.

Машу́ в страхе отшатнулся и вдруг как будто на мгновение потерял сознание. В глазах потемнело. И тут вой собаки превратился в электронный писк, а сознание Машу́, словно пробиваясь сквозь завесу, озарили несколько вспышек: над ним склонились несколько человек: чернокожий, бородатый старик и молодой очкарик. Бах. Бах. Бах. А потом еще человек с пронизывающим взглядом. Но он не смог разглядеть его лицо. Бах!

Так же неожиданно Машу́ очнулся. Он стоял на солнечной улице. Обернувшись, он, кажется, сумел поймать кусок плаща зловещей фигуры, завернувшей за угол.

Учителя все еще колотил жуткий озноб. Но теплые лучи брали свое — холодок в крови улетучивался.

Когда Машу́ подходил к дому Гоби, тот безмятежно сидел на крыльце, словно ждал.

— Там… Я встретил. Хромой человек.

— Сосед? Ты про Люци и его свиту? Испугал? Это он на первый взгляд немного страшный. Много повидал. Так-то он хороший. Я его знаю. Считай, брат мне, — как ни в чем не бывало выдал Гоб.

— Брат? — Машу́ усмехнулся.

— Страшные у меня братья? — засмеялся мальчуган.

— То ли еще у тебя там в твоей маленькой жизненной истории, — с опаской, но по-доброму поинтересовался Машу́.

— Только у меня ключ от шкатулки с моими историями. Если кто попробует вставить туда свой ключ — то раздастся звонок, сработает сигнализация. А когда я сам открываю тот ларец, я чувствую — там все свое, родное. А как родное может пугать?

Мальчик снова обдал Машу́ током мудрости. Защемило сердце. Мама, мамочка… Маленький Машу́ сорвал землянику, закинул ее в рот и закричал: «Я тут, мама!»

— Где я? — учитель стоял перед Гоби в растерянности, выбитый из колеи.

— А ты не догадываешься? — спросил мальчик серьезно, будто он был совсем не ребенок.

И снова мальчуган стал мальчуганом.

— Пойдемте же в дом. Нужно уже доесть эту клубнику, — он взял учителя за руку и открыл тяжелую дверь с изображением седого старца.

Веселый колокольчик, как всегда, возвестил, что они переступили порог.

На столе в столовой виднелась тарелка с земляникой. Машу́ инстинктивно пошел туда. А Гоби вприпрыжку побежал куда-то в другую сторону.

Учитель заметил на столе письмо. Оно было распечатано и открыто. И Машу́ сразу узнал форму рекомендации, которую родители запрашивают, когда ищут репетитора для своего ребенка. Он машинально стал читать. Там все было очень похоже на него. Но это была не его история.

В поле отправителя стояло имя Машу́ Дивад.

— Но это не я… — пробормотал Машу́.

— Точно. Не вы, — Гоби снова появился откуда не возьмись и забрал письмо. — Выбросим его в огонь? Вы готовы?

Оказывается, в столовой горел камин.

— Это тот самый человек, который стучался ночью?

— К нам много кто стучится, но мы сами решаем, кого впустить.

— Но имя…

— А разве мы не бываем чужими самим же себе? — Гоби протянул письмо Машу́.

— Ты хочешь, чтоб я попрощался с прошлой жизнью? — у Дивада дрожали руки, пока он держал бумагу.

— Не я… Ключ от ларца только у вас. И вы в ответе за то, что там хранится.

Машу́ Дивад смотрел на огонь.

— Ну вот и все. Прости, приятель, — сказал он письму, как самому себе, и бросил его в огонь.