Легчайший воздух

Минка Кент, 2018

Как получается, что порой хорошие люди (или нам кажется, что они такие) совершают жуткие поступки? Что происходит, когда обычного человека втягивают в опасные, захватывающие, несовместимые с нормами морали испытания? В психологических триллерах Минки Кент досконально исследуются эти вопросы. Настолько реалистично, что стынет кровь в жилах. · Бестселлер № 1 Kindle и Amazon Charts. · Бестселлер по версии The Wall Street Journal. Мередит и Грир – сводные сестры. Грир на восемь лет старше Мередит. Мередит вышла замуж за миллионера Эндрю Прайса, разведенного обаятельного красавца, отца двух детей-подростков от первого брака, который вдвое старше своей новой жены. Грир решительно не доверяет Эндрю. Проходит два с половиной года, и Мередит бесследно исчезает – на стоянке возле супермаркета остается ее пустая машина с документами и кошельком. Полиция начинает поиски, но нигде не может найти ее. Узнав об исчезновении сестры, Грир также приступает к поискам. Эндрю оказывается ее главным подозреваемым.

Глава 9

Мередит

Двадцать девять месяцев назад

На двери кафе «Горячий кофе и чай» в Челси звякают колокольчики. Харрис сидит за кассовым аппаратом и, как только замечает меня, выражение его лица становится жестким. Я прикладываю палец к губам, мол, ничего не говори. Он понимающе кивает в сторону заднего офиса, где, сгорбившись над ноутбуком, рядом с горой документов сидит моя сестра.

— Тук-тук! — говорю я, постучав в дверь.

Она поворачивается ко мне, прищуривается и только тогда узнает меня. Я не видела ее несколько месяцев, но знаю точно, что за это время я не изменилась.

— О боже! — Она встает, все еще удивленная моим появлением. — Мередит, что ты здесь делаешь?

— У Эндрю в городе дела. Я поехала вместе с ним. Думала сделать тебе сюрприз.

Грир никогда не была щедра на телячьи нежности, но ее лицо говорит само за себя. Она ошарашена. И ужасно рада видеть меня.

— Давай проветримся, — говорю я. — В моем распоряжении целый день, а завтра мы уезжаем.

Закусив губу, моя сестра смотрит на компьютер. Знаю, я для нее важнее работы, но я почти вижу, как в эти мгновения она мысленно подсчитывает, в котором часу она сегодня вечером ляжет спать, чтобы закончить учет товаров или свести дебет с кредитом, или что там, черт возьми, она делает.

Она всегда такая рациональная и деловитая. Неудивительно, что они с Харрисом являют собой идеальных деловых партнеров. Он креативный и дальновидный, превосходно варит кофе, она же тянет на себе бухгалтерию, виртуозно сводит дебет с кредитом, подает налоговые отчеты, проводит собеседования с потенциальным персоналом и исправно платит зарплату.

— Я украду ее у тебя, — говорю я Харрису, возвращаясь в зал. Грир идет следом за мной, на ходу натягивая легкий жакет.

Он сдвигает очки в черепаховой оправе к переносице и смотрит на меня. Он знает: права голоса у него нет. Наши узы нерушимы — даже для парня, чье имя вытатуировано на сердце моей сестры.

— Желаю вам хорошо провести время, — говорит он, но я понимаю, о чем он думает. Ему чертовски обидно, что, пока мы будем резвиться и болтаться с друзьями по городу, он будет торчать за кассовым аппаратом. С другой стороны, мы не делаем этого постоянно. Они же оба только и делают, что вкалывают. Моей сестре не повредит небольшой перерыв. Он никому из них не повредит.

В общем, пусть привыкает играть вторую скрипку, когда я здесь. Их бизнес… Харрис… все это подождет, когда я дома.

Грир не прощается. В этом нет необходимости. Они с Харрисом вместе около десяти лет — однажды даже почти поженились. Они давно научились обходиться без формальностей, не расшаркиваться друг перед другом и не принимать ничего обидного на свой счет.

— Я подумала, а не позавтракать ли нам в «Ла Дольче», — начинаю я, протягивая ей руку, как только мы выходим из кофейни. — Как в старые добрые времена.

Грир пытается скрыть волнение, однако ускоряет шаг.

— Тебе не помешало бы чуть больше улыбаться. — Я подталкиваю ее в бок. — Ты всегда такая серьезная, такая… сдержанная.

— Ты это к чему?

— Ни к чему. Просто наблюдение.

Отпустив ее руку, я шагаю к бордюру и взмахом руки останавливаю встречное такси.

— Можно доехать и на метро, — говорит она, указывая в конец квартала. Там виднеется знак, указывающий, что под оживленной улицей есть станция метрополитена.

— На такси будет быстрее. И меньше идти. Эти каблуки меня просто убивают.

Ее взгляд задерживается на моих ногах, точнее, на красной коже туфель. Когда-то мы смеялись над женщинами, которые стонали по таким туфлям. Теперь я одна из них. «Маноло Бланик», лабутены, «Валентино» всех цветов и разной высоты каблука. Они все у меня есть, и я не могу сказать почему. Этот вопрос ставит в тупик даже меня саму.

Мне становится немного стыдно.

Останавливается такси, и я, увидев хмурого мужчину с портфелем, претендента на поездку, предлагаю Грир поторопиться. Мужчина бежит в нашем направлении и бесцеремонно пытается перехватить нашу машину. Я скучаю по многим вещам в большом городе, но только не по таким нахалам.

В такси мы обе молчим, что значит, что моя сестра погружена в свои мысли.

— Что будешь заказывать? — спрашиваю я, неловко пытаясь начать разговор и вернуть ее в действительность.

— Пока не знаю.

— Ты всегда заказывала яйца Бенедикт, — говорю я. — А я — французский тост. Думаю, на всякий случай нам лучше не изменять традиции.

Я дразню ее, изо всех сил стараюсь создать легкую, непринужденную обстановку, но она не реагирует.

— Почему ты такая притихшая? — спрашиваю я. — О чем ты думаешь?

Грир вздыхает, качает головой и смотрит в окно.

— Ни о чем.

— Неправда, я ведь вижу. Ты была другой, пока не увидела мои туфли. Дело в них? — Я повышаю голос, и водитель смотрит на меня в зеркало заднего вида. — Грир?

— Не только в них.

— Значит, в такси? — спрашиваю я.

Водитель снова смотрит на нас.

— Просто всякий раз, когда я вижу тебя, ты все меньше бываешь собой и все больше кем-то другим, кого я едва узнаю, — выпаливает она, словно автоматную очередь. — Вот и пытаюсь понять, почему это так, вот и все.

Я смеюсь над нелепостью ее слов.

— Я все еще та, прежняя. И всегда ею останусь.

Такси резко тормозит, водитель выключает счетчик. Я провожу кредиткой Эндрю по терминалу, чтобы оплатить поездку, и Грир выходит на тротуар. Спустя мгновение я присоединяюсь к ней у входа в ресторан.

— Просто ты делаешь то, что когда-то делала мама, — говорит она, сложив на груди руки.

Я отказываюсь поверить своим ушам.

— Пожалуйста, скажи мне, что не сравниваешь меня с ней.

— Ты ведь знаешь, что я права.

Мы в упор смотрим друг на друга. Похоже, мы зашли в тупик. Я не знаю, что сказать моей сестре. У нашей матери имелась привычка превращаться в самых разных людей, иногда на миг, иногда на день, иногда на несколько недель или месяцев. Нет, у нее не было никакого расстройства личности. Она просто относилась к своей жизни, как к старой паре обуви, меняя туфли с каждым сезоном или с каждым новым мужчиной, который в вихре вальса влетал в ее жизнь.

Однажды она меньше чем за день из мятежной и раскованной хиппи, любительницы цветастых цыганских нарядов и заплетенных в косички волос, превратилась в строгую, одержимую органической едой мамочку, активистку школьного родительского комитета. Обычно мы предчувствовали грядущие перемены и пытались подготовиться к ним, но только не в тот раз. Никогда не забуду, как однажды утром она отправила меня в школу в своем балахоне и с косичками до плеч, а когда в тот же день открыла мне дверь, то была в узкой юбке, с короткой модной стрижкой, а на столе лежали с полдюжины коричневых бумажных пакетов из магазина здоровой еды.

Грир говорит, когда наша мать встретила моего отца, она была домработницей в частном многоэтажном доме, где жили состоятельные квартиросъемщики. Как-то раз в парке она подслушала разговор двух женщин о том, как сестра двоюродной сестры их подруги из домработницы стала женой бизнесмена-мультимиллионера. Моя мама никогда не встречала никаких миллионеров, по крайней мере, таких, кого она знала бы лично. Чистка туалетов — таков был ее путь в их мир. Она была мышью, а уборка — трещиной в стене, в которую она проскользнула.

Моего отца звали Йосси Натан. Владелец строительной компании в Израиле, он жил в Нью-Йорке всего пару лет. Грир не знает, как начался их роман. Дома, в Кфар-Сабе, у него жена и несколько детей, и то, что на свет появилась я, лишь прибавило ему головной боли. Но перед тем как уехать, он зарегистрировал на мое имя трастовый фонд, к которому я могла получить доступ в свой двадцать шестой день рождения, а моей матери в обмен на молчание обеспечил скромное ежемесячное содержание.

Я лишь однажды видела его фото в Интернете, но так и не смогла прочесть подпись, потому что она на иврите.

О Йосси я знаю лишь то, что у нас с ним одинаковые песочного цвета волосы, смуглая кожа, а наши черты — экзотическое сочетание европейских и ближневосточных. У меня прямой нос, полные губы и большие глаза, но кроме этого у меня от него больше ничего нет… даже его фамилии.

Равно как и надежды встретить его в этой жизни, что до сих пор остается горькой пилюлей, независимо от того, сколько лет прошло. Мне словно недостает огромной части меня, и нет абсолютно никаких шансов, что я когда-нибудь верну ее обратно. Грир говорит, что в пять лет у меня был воображаемый «папа», который, как мне кажется, скорее стал кем-то вроде слитого воедино воображаемого друга и отца. По ее словам, она ночами слышала через стенку, как я разговаривала с ним. А после школы, как я утверждала, он шагал рядом с нами, пока мы шли по оживленным тротуарам Квинса домой.

Я ничего такого не помню, но всякий раз, когда думаю о себе пятилетней, которой так горько недоставало отцовской любви, у меня болит сердце.

— Обещаю, Грир, это не так, — говорю я. — Я — не она. Отнюдь нет. Можешь не переживать. Я — это я. Просто сейчас у меня хороший гардероб.

Я жду, что она улыбнется, но по-прежнему ощущаю ее тревогу.

— Что плохого в красивых туфлях? — говорю я. — Это просто обувь, ради всего святого!

Мы смотрим друг другу в глаза. Она прикусывает нижнюю губу. Все, что выходит из-под ее контроля, выбивает мою сестру из колеи. Но я ее не виню. Она много чего хлебнула в этой жизни. Мало того, что она фактически воспитала меня, но и бо́льшую часть времени была вынуждена воспитывать мою мать. Грир всегда следила за тем, чтобы мы вовремя платили за квартиру. А после того, как мать несколько раз оставила холодильник пустым, взяла на себя покупку продуктов. Сестра каждый год записывала меня в школу и следила за тем, чтобы про мой день рождения никогда не забывали.

Ей всегда приходилось идти на шаг впереди, следя за тем, чтобы с нами не случилось ничего плохого. Вряд ли легко вечно предвидеть худшее и жить в ожидании очередного удара судьбы.

В пятом классе учительница отправила меня к школьной медсестре, потому что я не переставая чесала голову. Медсестра осмотрела меня и, ахнув от ужаса, бросилась через весь кабинет к телефону. Я слышала, как она рассказывала школьной секретарше, что такой завшивленности она не видела за все двадцать восемь лет работы. Она заявила, что, по ее мнению, нужно немедленно позвонить в службу опеки, потому что обо мне явно никто не заботится.

Но вместо этого они позвонили моей матери. Та живо обрила мне вечером голову, положила обрезанные волосы в пластиковый пакет и бросила в мусоропровод.

Я провожу рукой по моим длинным, светлым, волнистым волосам, мягким и пышным. Их объем и блеск — результат обработки бразильским кератином в салонах, куда нужно записываться за несколько месяцев.

— Хорошо, — говорит Грир. — Можешь иметь хорошую обувь. Просто не становись такой, как она.

— Не буду, — обещаю я, осеняю крестом сердце и поднимаю мизинец в знак примирения. Грир скептически кривит губы, но я упорствую, и она сдается. — Пойдем. Наш столик освободится через пять минут.

И вот мы уже сидим, потягивая итальянский чай под звон столовых приборов, фарфора и приглушенные разговоры посетителей кафе. На меня накатывает волна умиротворения, теплое, чуть пьянящее чувство, которое я впитываю, словно сухая губка, всякий раз, когда мы с ней вместе.

— Как там Эндрю? — спрашивает она.

— Замечательно. — Я не могу сдержать улыбки, когда слышу его имя. Это уже рефлекс. Я никогда не думала, что остепенюсь так рано, но когда я смотрю на некоторых моих знакомых, с которыми училась в колледже, на то, как они преодолевают свои «кризисы первой четверти жизни», как вешаются на шею то одному ничтожеству, то другому, это заставляет меня еще больше ценить то, что есть у меня. У меня есть Эндрю. И он настоящий мужчина.

Он не играет в игры. Он не манипулирует мной и не смотрит на других женщин. Для него я — бесценное сокровище, и он любит меня больше, чем кто-либо когда-либо любил меня.

В любом случае все могло быть гораздо хуже, и единственные проблемы, которые у меня есть, — это проблемы всего цивилизованного мира.

Я искренне желаю, чтобы моя сестра тоже однажды узнала, что это такое — быть любимой, быть предметом постоянной заботы и внимания, будь то Харрис… или кто-то еще.

— Так как обстоят дела у тебя и мистера Кольера? — спрашиваю я с нарочитым английским акцентом и, манерно отставив мизинец, делаю глоток чая. Помню, в детстве мы всегда так поступали, считая, что ничего прикольнее просто нет.

Грир ерзает на стуле, выпрямляет спину и смотрит в окно справа от себя. Она не собирается мне подыгрывать.

— Я решила съехать, — говорит она, поднося чашку к губам.

— Но это даже к лучшему, не так ли? Я имею в виду, вы ведь расстались. Странно, что вы до сих пор живете вместе.

— Пожалуй.

— И как ты настроена? — Я не ожидаю от нее откровенности. Она все еще влюблена в Харриса, и что-то подсказывает мне, что так будет и дальше.

Грир пожимает плечами, избегая смотреть мне в глаза.

— Все в порядке. Просто настало время это сделать. Нет смысла идти старой дорогой, если она ведет в никуда.

— Никогда не понимала, что ты в нем нашла. Ни разу не встречала таких претенциозных людей, как он, которые бы вечно делали вид, как будто они не претенциозны. Он смотрит на всех сверху вниз, ведет себя так, будто знает все на свете.

— Умные, самоуверенные мужчины все такие. — Она делает очередной глоток. — Он ничего не может с этим поделать. Он просто привык страстно отстаивать свою точку зрения, и все. И он не претенциозный. Это абсурд. Он самый непретенциозный человек из тех, кого я знаю.

Несколько лет назад я посмеивалась над Харрисом за футболки по сто двадцать долларов, оповещавшие мир о его взглядах феминиста и борца с изменением климата. Он же высмеивал мои сандалии от Тори Бёрч и густо накрашенные помадой губы. У нас на все имелись противоположные мнения, но мы оба любили Грир и потому терпели друг друга, сводя свои разногласия к минимуму.

Разумеется, Грир была склонна верить, что мы просто прикалываемся друг над другом, как пара школьников. Думаю, мы всегда видим то, что хотим видеть. Грир упорно отказывалась поверить, что Харрис далек от совершенства, и я виню в этом любовь. Она любила его. И по-прежнему любит.

Иногда любовь прекрасна.

В других случаях это яд.

— Он хочет видеть других людей? — спрашиваю я. Их разрыв произошел по взаимному согласию и со стороны казался дружеским и недраматичным, но чем больше я пыталась докопаться до истины, тем сильнее убеждалась, насколько паршивой была ситуация. По словам сестры, их отношения утратили остроту и превратились в крепкую дружбу, но, оглядываясь назад, я невольно задаюсь вопросом: а не Харриса ли это слова?

Грир спешит покачать головой:

— Это не так.

— Тогда как?

— Мы больше не пара. Нет смысла жить вместе. Ему хочется личного пространства. Мне тоже. Конец истории.

— Но ведь вы все равно будете работать вместе каждый день, — говорю я. — И где оно, это ваше личное пространство?

— Мы будем работать в разных точках.

— Сегодня я этого не заметила, — говорю я, проводя пальцем по краешку чашки. Грир морщится. Она пытается вести себя так, будто разрыв нисколько ее не огорчает, но меня не проведешь. Это целиком и полностью идея Харриса. Грир не стала спорить лишь потому, что считает, что в конце концов он вернется к ней.

Это проклятие нас, женщин семьи Эмброуз. Когда дело касается мужчин, мы беспомощны. Мне просто повезло найти хорошего мужа. Будь на его месте кто-то другой, кто знает, как сложилась бы моя жизнь?

Однажды я спросила Грир: почему Харрис?

Мне было интересно, что она нашла в нем, почему готова поставить крест на своей личной жизни в надежде, что он в конце концов вернется. Сначала она молчала, обдумывая ответ. А потом заявила, что он — ее первая любовь. И как бы она ни старалась, она не может разлюбить его. Она сказала, что для нее других мужчин просто не существует.

И поспешила сменить тему. В этом вся Грир.

— Ты права, Мер. Сегодня мы работали в одном магазине, — говорит она. — Конец месяца, и нужно было свести цифры. У меня там офис.

— Твой офис — это компьютер, который ты носишь с собой, куда бы ни пошла, — возражаю я.

— Вы готовы сделать заказ? — Официант прерывает наш разговор, причем в самый удачный момент, плеснув тем самым воды на огонь, грозивший разгореться слишком сильно.

Грир заказывает яйца Бенедикт.

Я заказываю французский тост.

Мы говорим о погоде.