Сны

Микаэль Лейдон, 2017

До сих пор не раскрыта тайна сокровищ Лимы – самого большого и самого загадочного клада в мировой истории, стоимость которого близка к миллиарду долларов. Действие романа происходит в разных временных эпохах. Первая эпоха – 1820 год, целиком и полностью основана на реальных исторических событиях, повествует о том, кто и каким образом похитил сокровища, спрятал их и сохранил свою тайну. Вторая эпоха – 2010 год, которая, во-первых, рассказывает кто, как и зачем раскрыл тайну сокровищ Лимы, и, во-вторых, объясняет, почему именно сны.

Сон восьмой

Прыжок. Почти что не успел.

Погода испортилась окончательно.

Причем удручало совсем не это, он философски пожал плечами и в сердцах плюнул за борт. Философски — потому что ситуация эта повторялась уже не регулярно, она повторялась постоянно — тупая и всепоглощающая вера в прогноз погоды, а точнее — в местную разновидность Гидрометеоцентра, и во всемирную паутину.

В сердцах — потому что капитан человек неглупый, но доказывать ему, что появление высококучевых облаков, а особенно если они сопровождаются «барашками» и юго-западным ветром — есть не что иное, как предвещение ухудшения погоды, в то самое время, когда прогноз и Internet говорят обратное — дохлый номер.

Поэтому выход в море отложен не был — более того, в течение этого дня только ленивый человек ехидно не интересовался, эй, Major, ну и где твой шторм? Насмешки вслух прекратились после лязга передернутой затворной рамы одного из ТТ — команда молчаливо посчитала, что имя «Major» безусловно отражает внутреннюю суть моториста, но по своему влиянию явно уступает имени «Crazy».

Работы у него не было никакой — оба дизеля весело стучали, позволяя кораблю довольно-таки резво преодолевать милю за милей, приближаясь тем самым к конечной точке их маршрута. Команда упоенно валяла дурака, из всего экипажа занят был только Нуэртес — обязанности рулевого никто не отменял.

Расслабленным состоянием команды тут же воспользовалась настырная журналистка, а обвинить людей в чрезмерной болтливости язык ни у капитана, ни у его помощника не повернулся — все знали друг о друге абсолютно все, темы для разговоров были уже многократно обсуждены — разговаривать друг с другом было просто не интересно.

А тут — новый человек, да еще и внимательно тебя слушающий. Подсознательно все понимали, что у нее работа такая — слушать и вопросы задавать, но поделать ничего не могли, ну как откажешь в общении молодой девушке, да к тому же еще и весьма симпатичной?

Он усмехнулся — насколько же зачастую просто сблизиться с человеком — и не важно, какого пола он и какого пола ты.

— Чему улыбаешься?

— У тебя поразительное умение задавать верные вопросы, — ответил он, не повернув головы. — Откуда ты знаешь, что я улыбаюсь?

— А ты всегда улыбаешься, — она беспечно развела руками и устроилась на понтоне рядом.

— Да ладно.

— Да, — подтвердила она. — Ты просто когда-то перестал это замечать. Кстати, у тебя очень своеобразная манера улыбаться.

— Да ладно, — повторил он.

— Ты никогда не улыбаешься полной улыбкой, — она повернулась к нему. — Правым углом рта — если тебе что-то не нравится. И левым — если ситуация кажется тебе забавной и веселой.

— Человек должен уметь иногда посмеяться над собой, — он улыбнулся «левой» улыбкой, — иначе он сойдет с ума. Об этом, к сожалению, знают очень немногие…

–…и поэтому в мире так много сумасшедших, — закончила она цитату. — Знаю, «Одиссея капитана Блада». Хотя нет, — она церемонно поклонилась в его сторону, — майора Блада.

— Чего тебе надобно, старче? — правый угол его рта едва заметно дернулся.

— В смысле? — она тряхнула огненной копной волос, в которую превратил ее прическу заметно посвежевший ветер.

— Чего ты хочешь?

— Тебе какое желание — ежесекундное или долгосрочное?

— Кроме мира во всем мире и windows без глюков.

— Поняла, — она сделала вид, что задумалась. — Порази меня.

— Что?

— Выражаясь твоим языком — мне скучно. Порази меня. Я понимаю, что это не просто…

— Не льсти себе. Ничего в этом сложного нет, — он снял очки и с силой провел ладонью по лицу сверху вниз. — Смотри.

— Куда? — она с готовностью завертела головой по сторонам.

— Да куда тебе удобно. Хочешь — налево, хочешь — направо. Лично мне, — он положил открытую ладонь с растопыренными пальцами на свою грудь, — удобнее смотреть прямо. А иначе шея затечет.

— А на что смотреть? На океан? — разочарованно протянула она.

— На секунду мне показалось, что я слышу в твоем голосе нотку совершенно неуместного пренебрежения, — тон его был серьезен и в то же самое время насмешлив. — Ты не права. Попробуй посмотреть на океан не как обыватель, а как философ. Что ты видишь?

— Ну… — она запнулась, честно пытаясь выйти из своего образа, — очень…много воды. Темно…серо-синего цвета. Высокие волны и сильный ветер. Все как всегда… Так пойдет?

Журналистка выжидающе заглянула ему в глаза, и он вежливо подождал секунд тридцать, но добавить к сказанному ей было нечего, а взгляд ее вдобавок ко всему стал колючим — она явно ждала насмешки с его стороны.

— Нет, — он покачал головой. — Но ты старайся. А пока давай по порядку… Океан — это не «очень много воды». Это — одна вода. Чувствуешь разницу?

— Нет.

— Вокруг тебя одна вода, только вода и ничего кроме воды. И тебе не понятно — где ты. В центре? А может, на окраине — и там, за горизонтом, ее конец? Ты не можешь этого понять, потому что вокруг тебя только Океан. И как это не банально звучит — он живой, он дышит, он постоянно в движении во всех направлениях сразу и одновременно в никуда. Прислушайся, он с тобой разговаривает — и не его вина в том, что ты его не понимаешь. Его цвет — стальной и иссиня черный — цвет силы, мощи и удивительного спокойствия, потому что он жил миллионы лет до тебя, и проживет еще столько же после тебя, потому что у него позади целая вечность и впереди она же, потому что глубина его — это не метры, это спрессованное чудовищным давлением время — время, которое для него остановилось и потеряло всякий смысл. Он автономен, и ни в ком не нуждается, он есть боевая единица сама в себе, способная справиться с любой мыслимой и не мыслимой неожиданностью. Он везде — в свете, в воздухе — ты видишь и осязаешь только его, ты в прямом смысле им дышишь. И ты чувствуешь этот вкус — горький и солоноватый — вкус своего абсолютного одиночества, собственной ничтожности и полного бессилия. Твоя жизнь для него лишь мгновение, потому что он — Вселенная, а ты — никто, и звать тебя никак.

— Поразил, — призналась она после непродолжительного молчания и добавила: — И очень романтично…

— Нет.

— Что «нет»?

— Не романтично.

— Почему?

— Потому что страшно.

На этот раз молчание длилось минуты две, девушка явно переварила услышанное, взгляд ее при этом изменился — стал настороженным, внешне она подобралась — со стороны это выглядело так, как будто она пытается втиснуться в стену рубки, стать с ней единым целым. Как будто так безопаснее, усмехнулся он.

— Наверное, ты прав, — она смахнула с ресниц капельки влаги и чуть заметно кивнула головой, — волны-то действительно большие.

— Где? — он даже повернул голову в ее сторону.

— Ну… Везде, — она сделала неопределенный жест. — Вокруг.

— Господь с тобой, золотая рыбка… Это, — он ткнул пальцем за борт, — не волны.

— Как так?

— Ты со шкалой Бофорта знакома?

— Нет. А что это? — заинтересовалась она.

— Это классическая система измерения, — вздохнув, начал он, при этом голос его приобрел менторский оттенок, совсем чуть-чуть, но приобрел, — с помощью которой характеризуют стихийные бедствия, как на море, так и на суше. Представляет собой некую шкалу в 12 баллов. Была разработана в 1805 году английским адмиралом, сэром Френсисом Бофортом, и исправно действует по сей день.

— И…?

— Согласно ей сейчас волнение океана можно оценить… — он привстал для лучшего обзора, — …в четыре балла. Данный раздел называется «Умеренный» — ветер от 5,5 до 7,9 метров в секунду.

— По-моему, — возразила она, — это достаточно сильный…

— Не говори ерундой. На суше такой ветер всего лишь поднимает пыль и мусор, а также приводит в действие тонкие, я подчеркиваю — тонкие, ветви деревьев. И максимальная высота волн — полтора метра. Только и всего.

— А выглядит пугающе… — она поежилась.

— Интересно будет послушать, — он попытался, но не смог подавить зевок, — что ты скажешь завтра утром.

— А в чем проблема?

— Смотри.

— Прямо? — улыбнулась она.

— Нет. Наверх, — показал он глазами. — Видишь эти тонкие и многослойные облака? Оцени, как они словно закрывают небо и заходящее Солнце пеленой — этакая закатная дымка.

— Ну да, — она озадаченно потерла щеку, — вижу. Красиво. И что?

— Сегодня красиво, не спорю. Да только у таких облаков есть имя собственное — называются они перисто-слоистые. И появление их во все времена считалось верным признаком наступающего шторма.

— А чем это чревато? — она чуть сдвинула брови, эта мимика была ему уже знакома, таким образом она выражала свою обеспокоенность.

— У Бофорта шторма, они же бури, делятся на три класса, — пояснил он. — В шкале им отводятся позиции с девятой по одиннадцатую. Позиция номер девять — «Шторм», сила ветра… — он прищурил правый глаз, одновременно подняв левый к перисто-слоистым облакам, — …от 20,8 до 24,4 метров в секунду. На море в этот момент обычно наблюдаются волны высотой в среднем 7 метров, отдельные — 10 метров, с пенистыми шапками. Разрушаясь, волны часто образуют множество брызг, которые заметно ухудшают обзор. А на суше, чтобы ты понимала, ветер начинает разрушать крыши зданий.

— Откуда ты это все знаешь?.. — хрипло и тихо спросила она.

— Книги читаю, — пояснил он. — Идем дальше. Позиция номер десять — «Сильный шторм», сила ветра от 24,5 до 28,4 метров в секунду. Во время такого стихийного бедствия море покрывается большими и тяжелыми волнами высотой около 9 метров, самые большие из них — до 12,5 метров, которые имеют изогнутые длинные гребни. Поверхность воды местами буквально белая от пены, которая выдувается ветром большими хлопьями в виде густых белых полос. Красиво, наверное… — он придал своему голосу мечтательную интонацию. — Сами же волны, сталкиваясь и разрушаясь, создают оглушительный грохот. Кстати, никогда не видел и не слышал — интересно было бы посмотреть и оценить сей момент… Суша интересует?

Она кивнула головой — выглядело до крайности забавно, судно в этот момент кивнуло носом, соскользнув с очередной волны — получилось синхронно.

— На твердой земле наблюдаются значительные разрушения строений, ветер вырывает деревья с корнем, я один раз подобное видел у себя в… — он сделал небольшую паузу, — …не важно. На Урале, в общем. Там ветер полосами лес валил — метров пятнадцать шириной и метров семьдесят длиной. А сосны были неслабыми — диаметром до полуметра и высотой метров под двадцать-двадцать пять. Внушает?

Журналистка опять кивнула головой — брови сдвинулись сильнее.

— То-то! — он в шутку снисходительно потрепал ее по плечу. — И, наконец, позиция номер одиннадцать — «Жестокий шторм», сила ветра от 28,5 до 32,6 метров в секунду. Средняя высота волн составляет 11-12 метров, а самые крупные из них могут достигать 16 метров. Как правило, этого вполне достаточно, чтобы на время, или навсегда, полностью покрыть водой небольшое или среднее судно, — он оценивающе огляделся по сторонам, — такое, как наше, например. Видимость на море очень плохая, края волн повсюду сдуваются в пену.

— Это как? — брови девушки, казалось, слились в единое целое.

— А я знаю? — пожал он плечами. — Так гласит официальный источник, я лично при этом еще не присутствовал. Что же касается суши, то я за нее очень рад, поскольку данная разновидность шторма на ней наблюдается чрезвычайно редко. Поэтому описание его последствий крайне расплывчато — «большие разрушения на значительном пространстве». Как конкретно выглядят эти самые «большие» и «значительное» — источник без понятия, а я тем более.

— А наш капитан в курсе всего этого?

— О классификации штормов по шкале Бофорта? — прищурился он.

— Нет, о том, что шторм приближается?

— Если в Internet информация была, то да, в курсе. Но я сомневаюсь — ты же видела отношение его и команды к моим, — он сделал руками несколько пассов на манер фокусника или колдуна, — пророчествам?

— Но ведь по рации береговая охрана или служба спасения должны передать штормовое предупреждение?

— Должны. Может, и передали уже. Но у нашей рации аккумулятор сдох два дня назад. Разряжается быстро — его на пять-шесть часов хватает, а аварийного питания от генератора или движков моих, увы, не предусмотрено.

— А…если ты прав, в какой шторм попадем мы?

— Не знаю, — разведя руками, признался он. — Но если я прав, ночью ветер должен усилиться. В лучшем случае будет шесть баллов — волны по три-четыре метра с брызгами. Ты когда-нибудь слышала, как провода электрические гудят?

— Да.

— Когда зонтики наизнанку выворачивает?

— Конечно.

— Вот это шесть баллов и есть.

— Поняла. А в худшем случае?

— Семь-восемь баллов. Волны от пяти до семи метров. И ветер метров 17-20 в секунду. У вас в Штатах, кстати, такое бывает — это когда против ветра идти трудно. Так что, если ночью спать не будешь — можешь на палубу выйти и посмотреть. Но лучше не надо.

— Почему?

— Смоет к чертям.

— К каким? — у нее был крайне растерянный вид и взгляд потерявшегося ребенка.

— Ну… К морским конечно.

На этом их разговор прервался, появившийся Нуэртес недвусмысленным жестом дал ему понять, что капитан ждет его в рубке. Вопрос на самом деле был пустяковый — тот хотел знать о расходе дизеля и том, хватит ли его на обратный путь, если погода и дальше начнет ухудшаться и придется идти против ветра. Уже сейчас в час они делали не больше двадцати миль, что и вызвало озабоченность сеньора Марьентеса.

Хватит, успокоил он его, до Ада, говорят, через океан быстрее добираться — плотность воды меньше, чем земли и скальных пород.

И что, раздраженно бросил капитан, прикажешь теперь назад поворачивать? Неплохо было бы, отреагировал моторист, да только не я тут приказы отдаю. А как же деньги за фрахт, удивился помощник капитана, тебе что, деньги не нужны? Александр Македонский завещал поместить себя в гроб таким образом, чтобы руки его были снаружи, совершенно не к месту поведал майор, знаете почему? Нет, ответили оба.

Он хотел в назидание потомкам показать, что все свои заслуги и богатства в загробную жизнь не возьмешь, «дабы каждый мог узреть, что руки мои пусты, ибо жизнь — это тлен, а богатство — дым, и не взять ничего из жизни этой, кроме двух монет, да те не себе», процитировал он.

Достал ты уже, Crazy, со своим черным юмором, тебе что, никто не говорил? О чем не говорил, капитан? Что шутки рано или поздно могут стать реальностью?

А не шутка это, пожал плечами Crazy, это факт исторический. Так и я не шучу, без тени улыбки поведал Марьентес, могу тебе путевку в Ад хоть сейчас организовать — за борт сам шагнешь или помочь? Ага, попробуй, майор демонстративно расстегнул обе кобуры — мне акулы только спасибо скажут — говорят, опять же, что они только на движущуюся добычу реагируют, но доподлинно сие не известно. В любом случае, когда в Аду лет через сорок встретимся, вы мне и расскажете, так ли это.

Капитан переглянулся со своим помощником, и оба захохотали во весь голос. Нет, хорош, а на самом деле, без дураков, дизеля-то хватит?

Да хватит, хватит, и туда, и обратно и еще раз туда. Ну и распрекрасно, Марьентес хлопнул его по плечу.

И до Ада хватит, упрямо повторил моторист, глядя капитану прямо в глаза.

________________________________________________

Он лежал на лежаке и наблюдал за полетом летучей мыши.

Лежак сохранял неподвижность относительно судна благодаря четырем болтам, которыми был накрепко вмурован в переборку, а в качестве летучей мыши выступала мышь обыкновенная, которую каким-то чудом занесло на борт пару недель назад. Поймана она была при помощи старинной советской мышеловки «Пять копеек», состоявшей из литровой банки, кусочка сыра на скотче и монеты в 50 чешских крон, после чего он поместил ее в клетку, подвешенную к потолку.

Вестибулярный аппарат у грызуна оказался на уровне — волнение в пять-шесть баллов он переносил «на ура». Клетка сама по себе была тяжелой, но при таком волнении раскачивалась хорошо — в этом случае мышь гордо именовалась летучей. С трудом проглотив очередной комок в горле, он, глядя на спокойную мышь, сделал вывод, что на самом деле клетка висит строго вертикально — это судно раскачивается относительно нее.

Света в моторном отсеке было чуть — тусклый плафон был запитан от генератора напрямую, но лампочку он ввернул туда на 20 ватт, основное же освещение он включал только во время регламентных или ремонтных работ. Полумрак позволял лучше сосредотачиваться, да и во время качки здорово помогал — глазу не за что было зацепиться, и тошнота одолевала не всегда и не слишком. Ему вообще казалось, что он парит в темноте, не один конечно, с летучей мышью — вдвоем, то есть — а плафон выступает в роли далекого и тусклого Солнца.

…И что весь мир — бардак, я чувствую и знаю.

И люди все почти на этом свете — твари.

Дерутся из-за места, под Солнцем место дай,

А Солнце светит тускло, как прóклятый фонарь…

Он улыбнулся, улыбка получилась не очень-то веселой, а как ты хотел, в переводе с греческого «ностальгия» — это боль. А воспоминания о прошлом редко когда бывают другими. По крайней мере, у тебя. Да, согласился он, по крайней мере, у меня.

И дело вовсе не в том, что все было плохо — наоборот, все было хорошо, а иногда, правда, очень редко — слишком хорошо. А иначе ностальгия не накатывала бы настолько отчетливо, что становилось не понятно — где шторм реальней? — за бортом или у тебя в душе? Обычно это происходило перед каким-либо важным событием, своего рода предчувствие, что скоро произойдет нечто глобальное — и все, чем ты живешь в настоящем, в одно мгновение станет прошлым.

Закроется очередная дверь, отрезав тебя от прожитого, или прожитое отрезав от тебя, какая разница, ведь от перестановки слагаемых сумма не изменится — а была ли эта дверь той самой Дверью В Лето, ты узнаешь потом — а может, и вообще не узнаешь.

Но ведь ты к этому готов? Готов, подтвердил он, засыпая, скорее бы — неизвестность пугает больше, чем ощущение уже свершившего факта. И тебя не волнует, что там, по другую сторону двери? Абсолютно, он равнодушно пожал плечами, я ведь не могу изменить еще не наступившее будущее — а какой смысл тогда волноваться? Вот когда оно наступит, тогда и посмотрим — в чем сила, брат. В деньгах? В правде? А может и в том, и в другом — и истина, как, впрочем, и всегда, окажется где-то рядом и посередине.

В двух искрящихся тяжелой и благородной чернотой пистолетах ТТ.

________________________________________________

Он проснулся от резкого толчка, правильнее было сказать, от удара в плечо. Скосив глаза на виновницу внезапного пробуждения, он поморщился:

— Бить-то зачем?

Тут до него дошла вся нелогичность ситуации — стандартной конструкцией их судна была предусмотрена сквозная связь всех кают и помещений — как на подводной лодке. Однако помешанный на живучести корабля капитан Марьентес мириться с этим не стал.

В трюм с палубы можно было попасть тремя способами: первым — самым простым, через рубку, вторым — через фор-люк и третьим — через ахтерлюк¹⁸. Таким образом, корабль был поделен на три герметичные и изолированные друг от друга части — моторный отсек был одной из них, люк в грот-трюм¹⁹ был заварен наглухо. Надо сказать, что в следующем же рейсе это себя оправдало — во время шторма фор-люк был сорван и передний грузовой отсек был затоплен на треть — на общей устойчивости судна это почти не отразилось, зато основной груз удалось спасти.

— Ты как сюда попала?! — вопрос сам по себе был риторическим, попасть в моторный отсек можно было только через палубу и, судя по амплитуде клетки, через семь баллов Тихого океана.

— Чудом, — ответила она, убирая со лба мокрые волосы.

— На теплом месте не сидится? — он встал и протянул ей одеяло. — Или у тебя утренние процедуры? Как там, кстати?

— Ужасно, — она закуталась по самые глаза. — Я такого никогда не видела, все куда-то летит, кувыркается, грохочет, вода со всех сторон. Капитан думал, что к утру все успокоится, а на самом деле все только хуже становится.

— Который час?

— Почти семь.

— У тебя часы с собой?

Одеяло пришло в движение, и из его складок торжествующе появилась ее левая рука с часами на запястье.

— Это хорошо, — он сел на снятый вчера кожух генератора. — Когда я скажу «давай», засекаешь время, а когда «стоп» — говоришь, сколько прошло секунд. Поняла?

— Ага.

— Готова?

— Да.

Он замолчал, сосредоточенно уставившись куда-то в угол, ожидая только ему одному известного события. Шли секунды, и ничего не происходило — если не считать хаотичной качки. Ей даже показалось, что он задумался о чем-то совершенно постороннем, настолько отрешенным был у него вид.

— Давай!

Журналистка чуть было не пропустила команду — помогло то, что именно в этот миг она бросила взгляд на циферблат. Секундная стрелка методично отщелкивала секунды, он смотрел, как девушка старательно повторяет каждую цифру, беззвучно шевеля губами, при этом сгибая, а затем последовательно разгибая пальцы на правой руке.

— Стоп!

— Двадцать две секунды.

Он кивнул головой, задумчиво уставившись на летучую мышь. Та начала проявлять первые признаки беспокойства — вяло попискивала время от времени, крепко вцепившись всеми четырьмя лапками в подстилку. Все ж-таки укачало, не менее вяло отметил он.

— Это плохо? — напряженно спросила она.

— У нас в стране была такая рок-группа — «Кино». Может, слышала?

— Нет.

— Ну, еще бы… Так вот, в 1986 году была написана песня «Фильмы»…

— При чем здесь…?

— «Ты смотришь мне в глаза, а я смотрю вперед,

Ты говоришь, что я похож на киноактера,

И ты меня зовешь, а я иду домой,

Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро», — процитировал он.

— Поясни, — внезапно охрипшим голосом попросила она.

— У меня есть знакомый серфер — это я к тому, что информацию я получил от него, а не через академические издания, — пояснил он. — Так вот, человек он отмороженный, как и другие представители древней профессии катания на доске по волнам, и, с целью найти волну побольше, постоянно мониторит Internet — есть какой-то сайт, который позволяет смотреть характеристики, фиксируемые автоматическими буями в океане. Все характеристики ему не нужны, он смотрит только интервал между волнами — по ней он определяет высоту волн.

— Это как?

— Это просто. Например, интервал между волнами в пятнадцать секунд соответствует пятиметровым волнам.

— Понятно… — протянула она. — А двадцать две секунды?

— Семь-восемь метров. Так что, если ты никогда раньше не видела шторма, то это он и есть. Обычный, стандартный девятибалльный шторм.

— А что ты подразумевал, когда цитировал песню? «Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро», — повторила она. — Что тебя напрягает?

— Скорость, — он попытался откинуться назад, но корабль качнуло навстречу, и он получил достаточно болезненный встречный удар бортом по спине. — Скорость, с которой четыре вечерних балла превратились в девять утренних.

— Какой цифры нам следует бояться?

— Я тебе так скажу, — поморщившись, он осторожно потянулся, опасливо покосившись назад. — В середине января пару-тройку лет назад один буй в Атлантике показал интервал между волнами в сорок секунд. Волны были за десять метров, доходили до пятнадцати — это одиннадцать баллов. Приятель мой тогда славно повеселился у побережья Португалии, чего нельзя сказать о других серферах, их тогда трое утонуло.

— И что теперь делать?

— Не знаю, — он искренне пожал плечами. — Молиться, наверное. Только, во-первых, это вряд ли поможет, а во-вторых, это без меня.

— Почему? Ты атеист — не веришь в бога?

— Не совсем. Я не верю в вашего бога.

— А-а… — она недоуменно посмотрела на него. — Что значит «вашего бога»? Разве есть другие?

— Вот что мне нравится в вас, американцах, так это ваша незамутненность. Вы ведь на полном серьезе считаете, что есть только два мнения — ваше и неправильное. В очередной раз тебя разочарую — у меня есть свой бог — Цебуги-Дзен, бог мщения.

— Да ты что?! — она образцово-показательно всплеснула руками.

— Ага. Строго говоря, в миру он известен как Цакуга-Дзен — самурайский дух. Но поскольку японскую грамматику я в совершенстве так и не освоил, то произошло банальное замещение имен. Мне мой вариант, кстати, больше нравится.

— И молитвы к нему есть?

— Есть. Только в единственном числе, — поправил он ее.

— А прочитай.

— Вообще-то, — тон его неожиданно стал серьезным, — эта молитва к тебе отношения не имеет, поскольку она за врагов.

— Откуда знаешь? — она хитро прищурилась. — Может, я твой враг. Тайный.

— С другой стороны, — он прищурился не менее хитро, — нигде не сказано, что ее нельзя читать авансом…

— И…?

— Ладно, бог твой да прибудет с тобой. Слушай, — он сделал пару глубоких вдохов, закрыл глаза и начал:

— Благослови врагов моих, Цебуги-Дзен. И я их благословляю и не кляну.

Они бичевали меня, когда я сам жалел бить себя.

Они мучили меня, когда я от мук бегал.

Они поносили меня, когда я льстил себе.

Они плевали в меня, когда я был горд собой.

Когда я считал себя мудрым, они называли меня безумцем.

Благослови врагов моих, Цебуги-Дзен. И я их благословляю и не кляну.

Когда я считал себя сильным, они смеялись надо мной, как над карликом.

Когда я стремился быть первым, они теснили меня к последним.

Когда я стремился к богатству, они били меня по рукам наотмашь.

Когда я собирался спать мирно, они будили меня ото сна.

Когда я строил дом для долгой и тихой жизни, они разрушали его и изгоняли меня.

Воистину, трудно сказать, кто сделал мне больше добра, и кто причинил больше зла — враги или друзья.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

18

Фор-люк — передний грузовой люк, ахтерлюк — кормовой люк.

19

Грот-трюм — средний судовой трюм.