Страх и стыд. Дура. Быть, или Казаться?

Метиска, 2023

Основано на реальных событиях. В жизни каждого человека есть тайна. А когда это скелет в шкафу, вытащив который, можно разрушить то зыбкое, что еще осталось в семейных отношениях, невольно задумаешься, стоит ли это делать? Говорят, что учатся через дела, а исцеляются через чувства. Пришло время моего исцеления. И выздоровления. Пора идти дальше, поменяв мешок с темным прошлым на чемодан со светлым будущим!

Глава 1. Нападение. Страх.

21 сентября. Говорят, что понедельник — день тяжелый, но я считаю иначе. Мне нравится по-особенному проводить первый день новой недели. И этот понедельник обещал быть ярким, захватывающим, полным новых ощущений, знакомств и впечатлений. Еще бы, на новом месте работы в крупном Медицинском Центре я собиралась впервые самостоятельно провести кодировку.

Выходные были такими насыщенными, веселыми и продуктивными, что я почти забыла поволноваться перед своим дебютом. Все остальное мы с детьми успели. Нашли и купили младшей дочери Карине именно ту розовую пижаму с единорожками, о которой она мечтала, и даже запечатлела в качестве наряда принцессы на рисунке в детском саду. Записались со старшей Лерой на художественную гимнастику, хотя набор в группы был давно закончен и в ее плотном графике дополнительных кружков было только два свободных дня. Нам повезло — лучший тренер, и именно в наши свободные часы! Сходили дружно в кинотеатр на «Рапунцель», нахохотавшись и облопавшись там попкорна и сладкого льда, все равно не смогли пройти мимо любимой нашей семьей Пиццерии «Mamma Mia». Колоритный интерьер и пиццайола — настоящий итальянец никого в нашем небольшом городке, с населением в пятьсот тысяч, не оставляли равнодушными. Обычно походы туда проходили всей семьей во главе с нашим папой, иногда брали с собой и мою родственницу — студентку местного педагогического университета. Но сейчас муж уехал в командировку на две недели, а родственница пошла на свидание. Погода была солнечной, теплой, и еще какой-то особенной, в воздухе будто витала тайна, окутанная летающей паутиной. Бабье лето не хотело уходить, и мы с дочками тоже не торопились домой. Октябрьский бульвар, на котором мы жили, всегда пестрил разношерстной публикой, продавцами сладкой ваты, мороженщиками, художниками с их картинами, на которых почему-то были только пейзажи. Сегодня к ним присоединились две девочки — подростка лет пятнадцати — шестнадцати, рисующие портреты с натуры. Желающих собралась огромная очередь, несмотря на то, что портретное сходство на рисунках приходилось еще поискать. Они замахали нам руками, пропуская вне очереди.

— Валерия, здравствуй! Это твоя мама с сестренкой? — шустро подскочила к нам рыжая, улыбчивая Полина, обнимая Леру, и расцеловывая в обе щеки.

— Конечно! — подлетела к дочери с другой стороны вторая девочка — жгучая брюнетка с изумрудными глазами. — Теперь понятно в кого Лера! А вы знаете, что она у нас в Художке самая красивая? — переключилась на меня Дина.

Как я поняла, мой ответ ей был не нужен — обступив дочку, они уже щебетали без умолку, не обращая внимания на тихий ропот очереди. Лера всегда привлекала к себе внимание хрупкой, даже какой-то хрустально — прозрачной красотой. Белокурые, вьющиеся от природы волосы и огромные бездонно — голубые глаза с искорками солнца и озорства. А ресницы, в ее одиннадцать лет мы расчесывали щеточкой, такие они были длинные и пушистые. Но, кроме внешней красоты, есть у нее еще какая-то внутренняя харизма, что притягивает к себе как магнит.

Мы с Кариной отошли в сторону, чтобы не мешать девочкам общаться, и направились к продавцу сладкой ваты. Карина обожает эти воздушные, разноцветные, сладкие облака, но всегда выбирает только белую вату. Вот и сейчас она сделала тот же выбор для себя, а девочкам купила красную, желтую и голубую.

— Мама, а можно я еще шарики девочкам возьму? — не дожидаясь ответа, она уже всучила мне в руки палочки с ватой, и общалась с продавцом воздушных шаров, — Мне, пожалуйста, розовый с пони, два желтых с ромашками, вот этот с розочкой, и сердечко для самой лучшей мамы.

Сейчас мне кажется, что сама судьба распорядилась отбросить все ненужные хлопоты и исполнить все маленькие желания.

Возвращаясь домой уже поздним вечером, мы купили возле подъезда у нашей бабушки соседки ведро ароматных яблок. Она сама выращивала их на своей даче, и частенько угощала нас своим урожаем. Суббота удалась на славу. Выспавшись в воскресенье, мы с дочками решили испечь для себя шарлотку и приготовить нашему папе пастилу, которая, как раз, подсохнет к его приезду. Нужно же было куда-то пристроить это ведро антоновки, медовый аромат которой гулял по нашей небольшой, но уютной двушке. Родственница — студентка тоже, выспавшись, хоть и вернулась почти под утро, присоединилась к нам. Она прекрасно готовила, не смотря на свой юный возраст. И, когда я не успевала с обедом или ужином, всегда выручала, и даже баловала своими печеными шедеврами. В тот день у нас было два повода отпраздновать наступающий понедельник — мой дебют и ее первую трудовую смену на заводе, куда она устроилась на подработку.

Кстати, почти все дети моих родственников, а их было не мало, будучи студентами жили у нас. Кто-то на время — пока не устроится на квартиру или в общежитие, а кто-то оставался до конца всего срока обучения. Хоть квартира была на тот момент небольшая — всего лишь двухкомнатная, но «в тесноте, да не в обиде». Нам и в голову не приходило, что можно отказать в таком простом для нас и необходимом для них. Такая модель поведения была как в моей кровной семье, так и у мужа. У моих родителей всегда жили родственники — братья, сестры, племянники. У родителей мужа — друзья и подруги, нуждающиеся в помощи. Так что это было нормой для нас обоих, и Кирилл не протестовал даже тогда, когда сестренки умудрялись привести переночевать с собой еще и подругу.

21 сентября — день перевернувший мою жизнь, и ставший точкой отсчета к изменениям, точкой невозврата к себе прошлой.

Раннее утро, на часах что-то около шести, мы с дочками еще спим, а родственница, позавтракав, отправляется в свой первый рабочий день. Она открывает дверь, но не слышно, что бы дверь захлопнулась, хотя, обычно закрывается громко.

Не понимая, что происходит, я лечу на пол с дивана, но успеваю накрыть пледом младшую дочь Карину, которая в этот раз спала со мной. Огромные мужские руки, вцепившись в меня мертвой хваткой, не дают пошевелиться. Второй начинает заматывать лицо скотчем. Обматывает вокруг головы, шеи, вырывая клочья волос, заклеивая рот. Я не понимаю, кричу или шепчу в это время, но умоляю не трогать детей. Третья пара рук в перчатках, перерезав телефонный провод, связывает им мои руки и ноги, туго, очень туго. Теперь мне тяжело дышать и невозможно пошевелиться. По ходу режут мне руку, но боли я не чувствую, она заглушена страхом. Таким мерзким и липким, от которого не убежать и не отмыться. И в первую очередь, страхом за детей.

— Деньги, где деньги? — шипит один.

— Где муж? Когда будет? — это уже голос с другой стороны.

Я что-то мычу в ответ. Господи, в соседней комнате, где спит старшая дочь, орудует еще один ублюдок. Я слышу шум, грохот падающих вещей. Лера! Что с ней?! Почему они, спрашивая о деньгах, не дают показать, где они лежат? Они сами орудуют. За стеной слышно голос дочери и еще кого-то, я ничего не могу разобрать. Что с ней?! Лишь бы ее не тронули…

Карина, проснувшись, забивается в угол дивана и лежит, не шевелясь под одеялом. Ребенок, будто чувствовал, и инстинктивно сохранил себе жизнь. Сейчас я боюсь даже подумать о том, что могло случиться, закричи она в тот момент. Четырехлетний ребенок, растущий в любящей семье, который даже по телевизору не видел сцен насилия…

Лежа на полу, не просто теряю счет времени, но и реальности. Я, будто еще не проснулась, но уже не сплю. Вырубаюсь на какое-то время оттого, что зажимающий мне рот, и без того замотанный скотчем, сидящий на мне подонок, перекрыл дыхание, закрыв и нос. Не знаю, в какой момент он позволил мне дышать носом, возможно тогда, когда почувствовал, что мое тело обмякло. Я и сама уже ничего не чувствовала. Будто физически меня не существовало… В голове пульсировала только одна мысль: «Дети, дети». Говорят, и показывают в фильмах, что человек в это время вспоминает молитвы или кадры своей жизни. Видимо, я не человек. Вернее, не такой человек. Меня перевернули вниз лицом, и сильно прижали голову к ковру, сдирая кожу. Я не знаю, стояли, сидели или упирались мне в спину ногами, но дышать становилось все сложнее. Я пыталась хоть немножко повернуть ее вбок, чтобы вдохнуть носом, но теперь воздух не проходил даже в грудную клетку. Я задыхалась.

Пижама с единорогами, которую с вечера приготовили с дочкой в садик, валялась рядом со мной, растоптанная грязными ботинками этих подонков. Естественно, я ее выкинула, как и те вещи, к которым они прикасались своими грязными руками, выворачивая шкафы, как я позже поняла, в поисках пистолета.

Голова гудела, тело было вдавлено в пол и не хотело слушаться. Голос Лерочки эхом вытащил меня из реальной нереальности. Она стояла рядом. Моя девочка была жива. Ее руки тоже были связаны скотчем. Карина, соскользнув с дивана, помогла старшей сестре освободить руки. Все молчали. И, если бы Карина не заплакала в этот момент, я бы подумала, что она онемела. Наша щебетунья, маленькая и нежная принцесса смотрела на меня глазами взрослого человека и плакала. Наконец то все закончилось. В прихожей, связанная родственница, смогла сама снять с себя скотч. Вместе с Лерой и Кариной они помогли мне срезать провода с рук и ног, которые уже начали синеть. Слава Богу, все живы!

Схватив нож, я бросилась к двери, на ходу сдирая скотч со рта. Распутывать его не было времени, главное — освободить рот, чтобы дышать и позвать на помощь. Лера бросилась за мной, не давая выйти:

— Мама, пожалуйста, не сейчас, подожди пол часа. Они сказали, что, если мы позовем на помощь раньше, они вернутся и убьют моих родителей. — Умоляла она меня.

Поцеловав дочку, в разодранной ночной сорочке, босиком, на ватных ногах и с ножом в руках я слетела на третий этаж и забарабанила в дверь. Руки не слушались, и я не понимала стучу ли на самом деле или у меня не получается. Соседи открыли сразу же, будто ждали у порога.

— Что случилось? — испугано спросила Марта Васильевна. Обычно, разговаривая с кем угодно, она не смотрела в глаза, ее взгляд всегда скользил поверх собеседника. В этот раз она смотрела на меня в упор. Представляю, насколько дико я выглядела — полуголая, обмотанная скотчем, с окровавленной рукой и ножом в ней.

Ничего не объясняя, я попросила ее срочно вызвать полицию. Наш стационарный телефон был обесточен, мой мобильный они унесли с собой. По-другому ни с кем связаться я не могла.

Анализируя сейчас, я не могу ответить себе на вопрос: «Почему я не постучала к соседям по площадке, а спустилась вниз?». Вероятно, хоть я и не питала к Марте Васильевне и ее семье особой симпатии, все же доверяла им больше, чем остальным. Значит, симпатия — не показатель уровня доверия.

Я поднялась обратно в квартиру и закрыла дверь на все замки. Дома больше не было аромата яблок и выпечки, тут стоял жуткий и липкий запах страха. Хотелось просто сгрести детей в охапку и бежать куда глаза глядят. И только тогда я вспомнила молитву. Причем, лишь ее первый строчки: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да прийдет Царствие Твое…», все, дальше стена, я не смогла вытащить больше ни слова из своей памяти.

— Лера, девочка моя, как ты? С тобой все в порядке? У тебя ничего не болит? — одевая не перестававшую плакать Карину, расспрашивала старшую дочку.

— Мама, они угрожали мне ножом, потом наставили на меня пистолет. — ребенок говорил отстраненно, как робот.

Меня вырвало, прям там же, в комнате. Больше контролировать себя я не могла. Ревела, обнимая и прижимая своих девочек. Карина плакала навзрыд, Лера же не проронила ни слезинки…

— Мама, они забрали дедушкин пистолет.

— Какой пистолет? Откуда?

Боже, отец, уезжая с мамой в гости к родной сестренке, оставил у нас свой наградной пистолет. Он спрятал его в антресоли. На самом верху, под потолком. Маленького сейфа — серого металлического ящика похожего на кейс, в котором лежал пистолет, тоже не было, валялась на полу лишь кобура. Шкафы были распахнуты, а вещи разбросаны. Комната была чужой, заваленной каким — то хламом: сорванные с кроватей покрывала, валяющиеся на полу подушки. Нетронутым остался лишь небольшой шкаф у окна. Вчера я обналичила наши с мужем карты, и сегодня планировала обменять деньги. Мы копили на отпуск. Деньги лежали на месте в этом шкафу, под стопкой свежевыстиранных полотенец.

«Лучше бы они нашли их, чем папин пистолет» — пульсировало в голове. Теперь к перенесенному ужасу присоединился еще и страх за отца. Схватив потертую кожаную кобуру, я побежала в ванную и спрятала ее в стиральной машинке с грязным бельем, уложив на самое дно. Сейчас я не могу найти этому объяснение. Тогда, вероятно, мне казалось, что кобура — это часть оружия, и мои действия были последовательны.

Мои родители жили в соседнем городке, в ста километрах от нас, и неделю назад отправились в гости к младшей дочери, моей любимой сестренке. Она родила долгожданную малышку. Нашему счастью не было предела. Если бы сестренка жила в России, мы бы дружно отправились к ним, но она с мужем переехала к его отцу в ближнее зарубежье. Родители поехали помочь с внучкой на первых порах. Естественно, они уезжали от нас, закупившись гостинцами и подарками. А так как приходилось пересекать границу, папе пришлось оставить тут свой наградной пистолет. Он инспектор охот охраны, егерь большого региона. Естественно, у него было оружие. Были ружья, карабины и сейфы, в которых хранилось все оружие. Но все это у них дома, в другом городе. Он же, вернувшись со службы, не успевал заехать домой перед отъездом, и оставить свой ТТ у себя. О том, что он спрятал пистолет у нас в антресоли, знала только я…Так я думала на тот момент. И очень в этом заблуждалась…

Если отслеживать или устанавливать связь между тем, что произошло и участием моего отца в этом, то, прежде всего — это страх. Страх, который сопровождал меня до самого оглашения приговора. Я очень боялась, что его осудят за халатное отношение к оружию.

21 сентября — день, который был многообещающим, а стал адом наяву. В отделении полиции я пробыла до поздней ночи. Нескончаемая вереница кабинетов, по которым меня водили. Обшарпанные стены, сломанные стулья, вонючие туалеты, решетки на окнах. Разные люди, задающие одни и те же вопросы. И гвоздем сидящая в голове мысль: «лишь бы они не повернули все против отца, лишь бы они не сделали его козлом отпущения». Все дознания сводились к вопросам об оружии, об отце. Опять это липкий страх.

Меня знобило так, что буквально подкидывало на стуле, хотя в кабинете было душно. Лицо распухло от слез и было похоже на шар, губы обсыпало герпесом, который разрастался пузырями прямо на глазах. Понятно, что эта реакция на стресс, но для меня время будто уплотнилось и не шло вперед, а организм жил в другом — ускоренном турбо режиме. Мне казалось, что за сутки я постарела на целую жизнь. Наверное, так и было…

— А когда Ваш отец планирует возвращаться домой? — теперь этот вопрос прозвучал от начальника Угро, куда мы зашли со следователем.

— Я правда не знаю. Они не планировали точную дату. Сказали, позвонят, когда билеты будут на руках.

На столе у начальника лежала внушительных размеров папка, сверху которой было фото, распечатанное на листе А4. Своего отца на нем я узнала сразу, хотя фото лежало вверх тормашками. Его нельзя не узнать. Военная выправка, идеально отглаженная форма. Даже камуфляжный костюм у него всегда был безупречен, и брюки со стрелками. Так строг и требователен он был только по отношению к себе. Нас, своих девочек, он всегда холил, лелеял и баловал. Возвращаясь домой, он обязательно дарил маме шикарный букет, и нас с сестренкой не забывал, привозя шоколадки «от зайчика».

Поймав мой взгляд, подполковник, как я поняла, судя по двум большим звездочкам на погонах, резко убрал фото в папку. Кстати, как я узнала позже, в этой толстенной папке были собраны только за этот день показания соседей, жителей нашего дома, и даже двора, и не знаю кого еще.

— Марина Евгеньевна, а кто вы по национальности? — сверяя фото из моего паспорта со мной реальной, и находя мало схожестей, спросил он.

Наверное, моя улыбка была больше похожа на гримасу, но впервые за день мне стало равнодушно спокойно. В горле пересохло, и он, налив и подав мне стакан воды, погладил по плечу. Плакать я больше не могла.

— По паспорту или по факту?

— По паспорту, я вижу, что русская. У тебя, наверное, мама татарка?

Отличительными признаками, говорящими о том, что во мне намешаны славянские и азиатские корни, можно назвать не только карие глаза с лисьим разрезом, нос картошкой и светло русые волосы, но и то, что наряду с открытостью и веселостью души, во мне неизменно не дремлет восточная покорность, уважение к мужчинам и старшим. Эти настройки и в моих детях присутствуют по умолчанию.

Сейчас мне вовсе не хотелось не только шутить по этому поводу или что-то объяснять, мне резко захотелось спать. Будто выдернули шнур из розетки. Наверное, в тот момент я снова отключилась, уже второй раз за день.

И после, уже не понимая, что время течет в совершенном ином своем темпе и ритме, очухалась только глубоко за полночь, когда «крыша просто съезжала» от всех событий, и чувства или их полное атрофирование, превратило тело в непослушный мешок. Лицо, распухшее от слез, герпес, моментально обметавший губы. Дикое состояние беспомощности наряду с опустошением и надломленностью. Я просто перестала чувствовать себя прежней. Да что там прежней, просто перестала чувствовать…злость, гнев, волнение за детей, оставшихся с родственницей. Все переплелось в какую — то нелепую, но липкую паутину, из которой выбраться не было ни сил, ни возможности.

Забравшись, не без помощи следователя, в салон полицейской машины, взглянула на панель: 02.02. Потеряв счет времени, только теперь осознаю, что на улице глубокая ночь, а я пробыла в отделении весь день с семи утра. Как там мои девочки? У меня не было возможности хоть раз позвонить им. А сейчас в этом уже не было смысла. Ребята опера привезли меня домой, и даже помогли подняться на четвертый этаж. Они не уходили, пока я не закрыла за собой дверь.

Конец ознакомительного фрагмента.