Приключения английского языка

Мелвин Брэгг, 2003

Английский язык для автора – существо одушевленное, он рассматривает его историю от первых англосаксов в раннем Средневековье, через набеги викингов, норманнское завоевание, произведения Чосера и Шекспира, промышленную революцию. Брэгг отслеживает и кругосветное путешествие, проделанное английским в кильватере британского империализма, повсюду сопровождая своего героя – и в Америку, и в Индию, и в Австралию. Несколько глав посвящено американскому английскому и его развитию под влиянием самых разных факторов – от путевых журналов Льюиса и Кларка до африканских диалектов, завезенных рабами. Заглядывая вперед, Мелвин размышляет о том, как повлияют на литературный нормативный язык «другие инглиши», используемые теми, для кого этот язык – второй.

2. Великое избавление

В рукописи одной из «Англосаксонских хроник» в записи от 793 года сказано:

«В этом году грозные предзнаменования появлялись в Нортумбрии и очень напугали жителей: невообразимо ярко вспыхивали молнии, в небе парили ужасные драконы, а вскоре начался сильный голод, после которого в тот же год, восьмого июня, язычники опустошили и разрушили Божью церковь в Линдисфарне, прибегнув к грабежу и убийству».

Викинги распоясались и на протяжении почти трех столетий опустошали набегами огромные пространства этих островов и часто селились на завоеванных землях, угрожая вытеснить язык, подававший такие большие надежды. На северные и западные берега Шотландии совершали набеги норвежцы, захлестнув на северо-западе Англии Камбрию. Наибольшую угрозу представляли силы датчан, чьи армии разграбили и затем заняли значительную часть центральных графств на востоке Англии. Как отмечалось в «Англосаксонских хрониках», они были язычниками, причем весьма воинственными и удачливыми в сражениях; у них не было причин отказываться от собственного языка, который имел тот же первоисточник, что и английский, но со временем развился в отдельный самостоятельный язык. Подобно кельтским языкам, английский столкнулся с угрозой притеснения и вытеснения.

Важно подчеркнуть, что использовать слово «английский» в таком контексте следует весьма осторожно. Вполне вероятно, кто-то все еще говорил на кельтском, а разрозненные германские диалекты, пусть и взаимопонятные, имели свои различия и никоим образом не были единым целым. При этом отец английской истории Беда назвал свой труд «Церковной историей народа англов», а это само по себе, в сочетании с ранним переводом его труда на древнеанглийский, явно указывает на существование сформировавшейся основы общего, единого языка. В этот процесс вторглись датчане.

Они срывали драгоценные камни с дорогих переплетов рукописей и носили их как украшения. Евангелие из Линдисфарна постигла та же участь, но, к счастью, сама рукопись чудом уцелела. Вернувшись через год после расхищения Линдисфарна, они разграбили Джарроу и сожгли знаменитую библиотеку, где в свое время черпал знания Беда. Кое-что удалось спасти, но создавалось впечатление, что целью набегов было искоренение того, что составляло главный ресурс для выживания английского языка: уничтожались книги. К середине IX века датчане занимали доминирующее положение в регионе. В 865 году они высадились в Восточной Англии с огромной армией и двинулись на юг, чтобы нанести хозяевам окончательное поражение. В 878 году они одержали решающую победу при Чиппенхеме. Уэссексу, последнему из былых королевств, суждено было вот-вот исчезнуть. Король Альфред, командовавший в то время английскими войсками, был вынужден бежать в Сомерсетские болота, называемые Равнинами. Согласно современным записям, он с небольшой группой выживших прошел «с трудом через лес в недосягаемые места». Настало время правления датчан.

Альфред — единственный английский монарх, удостоившийся прозвища Великий. Его называют Спасителем Англии. С этим именем в его точном значении можно поспорить, поскольку единой «Англии» тогда еще не существовало, а было нечто вроде федерации, которой лишь предстояло объединиться в будущем. Однако Альфред по праву может считаться спасителем английского языка: первое упоминание слова «английский» (Englisc) в отношении языка встречается именно в одном из его переводов — в предисловии к «Обязанностям пастыря» папы Григория I. При этом Альфред не только сохранил английский язык, но и закрепил его в сознании народа, используя язык для сплочения и, что более важно, в качестве основы для серьезной программы образования.

Однако это вряд ли казалось возможным в те дни, когда молодой король, скрывавшийся под чужим именем в хижине бедной женщины, задумался, сидя у огня и, как гласит предание, забыл про пшеничные лепешки, за которыми та поручила ему наблюдать; лепешки сгорели, и за это хозяйка хижины строго выбранила гостя.

Потерпев поражение, он развернул активную партизанскую войну: устраивал то тут, то там мелкие и крупные пешие и конные налеты на оккупировавшие его землю силы датского завоевателя Гутрума.

Альфред сознавал, что партизанской войны недостаточно. Чтобы победить датчан, необходимо было спровоцировать их на открытое сражение. Армия Альфреда была рассредоточена и разбита, но не уничтожена до конца. Весной 878 года Альфред собрал своих сторонников, воззвав к воинам фирд — ополчения из жителей графства, послужившего основой для формирования полков. К королю примкнули около 4000 человек, в основном из Уилтшира и Сомерсета. По сохранившимся сведениям, они были вооружены только щитами, боевыми топорами и метательными копьями.

Они собрались на пересечении дорог, у Эгбертова камня. Два дня спустя они выступили против пятитысячной датской армии, выгодно расположившейся на возвышенности в Этандуне (современный Эддингтон, в Уилтшире), на западной окраине равнины Солсбери. Молодой король возглавил войско, и, колотя по щитам, они ринулись на штурм. Как гласят исторические источники, за этим последовал разгром и бегство датчан. Современные историки оспаривают это, однако Альфред и его армия, без сомнения, одержали победу. Альфред вернул себе корону и королевство, а датчане сдались. Гутрум, предводитель датчан, принял христианство, а на церемонии крещения присутствовал сам Альфред, ставший его крестным отцом. В память об этой победе — без сомнения, победе важнейшей для зарождающейся Англии и решающей для ее языка — на скалистом склоне холма в Уилтшире была высечена огромная белая лошадь. Альфред спас английский язык.

Стоит вкратце упомянуть и о том, как могло бы обернуться дело. Датчане отличались свирепостью и стремились к завоеваниям; займи они всю страну, победившим языком наверняка стал бы один из их (а не из «английских») диалектов. Имело бы это значение? Полагаю, что да. Их немногочисленные скудные записи не шли ни в какое сравнение с твердо установленными традициями завоеванных ими земель. Их отношение к письменному языку можно было в общих чертах сформулировать так: сжечь или (в более выигрышном для потомков варианте) отшвырнуть в сторону. И хотя эта разновидность германского диалекта могла со временем вырасти и укрепиться, понадобилось бы не одно столетие, и неизвестно, обладал бы другой язык, окажись он на грани исчезновения, таким же жизнеутверждающим сочетанием неистового упорства, поразительной гибкости и жизненно необходимой способности к поглощению, как английский.

После битвы при Этандуне английский язык не только выдержал испытания, но и расцвел, возмужал. Закаленный в огне, он продолжил свой путь. На то были две основные причины: сам Альфред и страстно стремящаяся к самосохранению природа этого языка, который медленно, но упорно становился английским.

Иногда мне кажется, что викторианцы зря прозвали Альфреда Великим, сделав из него тем самым какого-то детского героя. Он стоил гораздо большего. Рассказывать обо всех его достижениях в рамках этой книги мы не будем, но, повествуя о языке, необходимо подчеркнуть, что вклад Альфреда в его развитие был исключительным.

Датчане потерпели поражение, но оказались упорным противником: они возвращались снова и снова. Альфред одержал победу, но война не была окончена. Он понимал, что его собственное королевство и племена, которые теперь ему подчинялись, все еще не оправились от понесенных потерь. Им необходимо было чувство безопасности и защищенности; они хотели быть на стороне победителя. И английский язык, используемый Альфредом, сплотил их. Этот человек первым (и далеко не последним) понял, что верность и силу можно завоевать, прибегнув к общему языку. Он заметил, что в самом языке, в повседневных словах заложена история и целостность, к которым можно обратиться. Он взялся за обучение народа языку так, чтобы люди гордились своим языком, объединялись вокруг него и были готовы за него сражаться.

Он сознавал, что датчане не покорятся и что численности его армии недостаточно, чтобы принудить их к этому, поэтому он провел границу через всю страну от Темзы до древней римской дороги Уотлинг. Земли к северу и востоку оставались под владычеством датчан и именовались Данелагом, областью датского права. Земли к югу и западу оставались за западными саксами, образовав ядро новой Англии. Граница была отнюдь не условной: пересекать ее было дозволено только торговцам. Этому проявлению коммерческого реализма суждено было принципиально изменить структуру английского языка в большей степени, чем всем остальным факторам до и после него. Торговля отточила язык и придала ему еще большую гибкость.

Нашествие викингов принесло в страну преимущественно датский язык. Однако вместе с ним сюда проник и родственный ему норвежский. Примерно до 1000 года эти диалекты мало различались между собой и были известны как «северная речь», или древнескандинавский язык. В центре Данелага эту речь пытались насадить так же настойчиво, как добивались военного суверенитета. Что интересно, успехи в этом направлении были довольно ограниченными — если не считать грамматики. На более поздних этапах английский язык приобретет грандиозную способность брать на вооружение, поглощать и преобразовывать другие языки, не жертвуя собственным словарным запасом и смысловым содержанием, но сейчас, на раннем этапе, спустя 400 лет после того, как фризские и другие племена «пересадили» корни английского языка в народ, который потом будет тоже именоваться английским, язык продолжал проявлять небывалую строптивость: он принял не больше дюжины кельтских слов, всего около 200 латинских, и даже теперь от превосходящих сил противника в лице датчан в сокровищницу языка, насчитывавшую почти 25 000 слов, попало не больше полутора сотен слов. Это можно частично объяснить тем фактом, что власть была сосредоточена в Винчестере и тексты со всей страны переписывались здесь на западносаксонском диалекте. Кроме того, похоже, на этом этапе английский язык так глубоко пустил корни в местную почву, что сдвинуть его с места не представлялось возможным. Благодаря этой строптивости язык так прочно осел, что позднее, под тяжестью еще более разрушительных последствий Норманнского завоевания, он сохранил способность подпитываться с помощью глубоких и мощных стержневых корней.

Тем не менее норвежские и датские викинги поделились словами, которые заметно обогатили язык. В северных районах Англии слова, доставшиеся от новых завоевателей, преобладают в значительно большей мере, чем в южных, отражая раздел между севером и югом; по наблюдениям лингвистов, диалекты — йоркширский, нортумбрийский, джорди, камберлендский — обязаны своим звучанием прибывшим на галерах викингам, чей богатейший опыт судостроителей и мореходов позволял им совершать потрясающие плавания — в Средиземное море, вокруг всей Европы и даже в Америку.

Память о викингах жива и особенно проявляется в топонимах, широко распространенных по всей территории Данелага. Датские названия уверенно заняли и укрепили позиции на местном уровне. Можно насчитать по крайней мере 1500 таких названий, из которых более 600, например, заканчивались на — би (-by), что на скандинавском означало ферму или город.

Я вырос на северо-западе Англии, в нескольких милях от границы Озерного края, знаменитого горными ландшафтами (а гор в этой местности более 400) и 33 озерами. Озерный край был густо заселен норвежскими викингами, пришедшими сюда в основном через Дублин. Слова, которые они принесли с собой, прижились в местном диалекте и относительно спокойно просуществовали в нем на протяжении тысячи лет. Продолжим пример с — би: в нескольких милях от города Уигтона, в котором я вырос, расположены Айрби, Терсби, Уиггонби, Корби, Лазенби, Торнби, Довенби и Гэмблсби; из более известных названий можно упомянуть Дерби, Нейсби и Регби. Окончание -торп, обозначающее деревню, можно увидеть в таких названиях, как Сканторп, Алторп и Линторп. Окончание — туэйт (участок земли) тоже встречается в названиях по всему северу; в одном только Озерном крае есть Бассентуэйт, Миклтуэйт и Ростуэйт. В названиях Лоустофт, Истофт и Сандтофт прослеживается — тофт — жилище с прилегающим участком. Есть и другие, менее известные, но тем не менее дошедшие до нас названия, данные викингами: Озерный край испещрен долинами, которые на древнескандинавском назывались dale, например Борроудейл (долина с укреплением), Васдейл (долина с озером), Лангдейл, Эскдейл, Паттердейл. Иногда части названий происходят из разных языков и смешиваются, как, например, в случае с деревней Бленнерхассет в Камбрии: blaen означает вершину холма на кельтском, а heysætr — пастбище на древнескандинавском. А Кезвик (Keswick), один из важнейших городов Озерного края, представляет собой застывшую форму древнеанглийского cesewic, что означает сырную ферму; однако без влияния викингов это название сейчас звучало бы как Чезвик (Cheswick) или Чезвич (Cheswich). Словом, датчане разбивали лагеря и давали им свои имена, причем настолько выразительные, что те сохранились и по сей день.

То же можно сказать и про фамилии, доставшиеся от викингов, и опять в основном на севере. Датчане образовывали фамилии, добавляя — son (сын) к имени отца. Загляните на территории бывшего Данелага в местные газеты или документы и обнаружите повсюду этих «сыновей». Со мной в школе учились Джонсоны, Паттисоны, Робсоны, Гаррисоны, Ролинсоны, Ватсоны, Николсоны, Гибсоны, Дикинсоны, Хадсоны, Хьюитсоны, Стивенсоны. И по сей день здесь значительно больше лавок и предприятий с названиями вроде «Гаррисон», «Джонсон» или «Вилкинсон» и прочих сыновей, чем в любой другой части страны, хотя за века люди нередко переезжали с места на место по сравнительно небольшим островам, составляющим Соединенное Королевство.

Итак, они обозначали места прибытия и приносили с собой имена. Количество слов, вошедших в обиход, было гораздо меньшим, чем можно было ожидать при таком масштабном вторжении, однако, словно компенсируя немногочисленность, многие из них стали ключевыми. К примеру, they, their и them (они, их, им) постепенно вытеснили более ранние формы (хотя в Лондоне они вошли в употребление только к XV веку). Ранние заимствования включают score (счет, очко), steersman (штурман, рулевой), образованное по аналогии с древнескандинавским вариантом, и они могли получить распространение в языке вместе с get и both, same и gap, take и want, weak и dirt (получать, оба, тот же, щель, брать, хотеть, слабый, грязь).

Заурядность и повседневность этих заимствований поразительна. Среди других примеров — birth, cake, call, dregs, egg, freckle, guess, happy, law, leg, ransack, scare, sister, skill, smile, thrift и trust (здесь в алфавитном порядке перечислены слова: рождение, пирог, зов, отходы, яйцо, веснушка, угадывать, счастливый, закон, нога, грабить, пугать, сестра, навык, улыбка, бережливость и доверие). Одной из характерных черт древнескандинавского было звукосочетание [ск], вошедшее в английский язык со словами score (счет), skin (кожа), sky (небо) и т. п. Из древнеисландского пришли и такие слова, как knife, hit, husband, root и wrong (нож, удар, муж, корень, неправильный).

Это свидетельствует о том, что такие слова, пусть и немногочисленные, послужили основой английского языка. Возможно, на данном этапе язык принимал только те слова, которые помогали ему в описании своего мира и которые не противоречили его основам. Это особенно заметно на примере лексических пар раннего периода. В следующих примерах сначала приведен древнескандинавский вариант, а за ним следует древнеанглийский. Наряду с hale (крепкий, сильный) использовалось whole (цельный, здоровый); в исландском вы были бы ill, в английском — sick (болен); skill (мастерство) уживалось рядом с craft (ремесло), skin (кожа) примкнуло к hide (шкура); некоторые из этих слов получили широкое распространение уже после завоевания Англии норманнами. Поначалу оба слова в паре, вероятнее всего, обозначали одно и то же понятие или условие, но их значения слегка отличались, что было со временем использовано для дальнейшего их разграничения. Такое дублирование и последующее разделение стало одной из самых продуктивных и стимулирующих развитие особенностей английского языка. Это отчетливо проявляется на примере небольшого, но устойчивого ряда лексических пар в донорманнский период.

А вдоль границы Данелага, на торговых заставах, начинался великий сдвиг в грамматике. Это единственный случай в истории английского языка, когда менялся сам его грамматический строй.

В древнеанглийском языке, как и в латыни, значение передавалось с помощью флексий. Важной особенностью флективности является гораздо более свободный порядок слов, чем в современном английском. В целом в древнеанглийском уже использовался тот порядок слов, который характерен для этого языка в наши дни (самым распространенным является порядок подлежащее — глагол-сказуемое — дополнение), но это не было жестким правилом. Если, к примеру, англ хотел сказать, что собаки убили кошку, он должен был использовать для кошки форму винительного падежа и правильную форму глагола, чтобы донести нужный смысл, то есть чтобы утверждение указывало на смерть кошки, а не собак. Фразы строились не за счет порядка слов, а путем присоединения к словам окончаний — вроде артиклей или местоимений. Вследствие контакта с датским языком, который не так уж и отличался от английского, многие английские окончания постепенно утратили различительный характер. Грамматическое слияние происходило в основном в приграничных торговых поселениях. Слова следовали за торговлей. Основной движущей силой, по-видимому, была ясность для торговых отношений.

Окончания слов отпали. На смену им пришли предлоги, что отдалило язык от остальных германских языков и приблизило к современному английскому. Вместо того чтобы добавлять к словам окончания, теперь можно было использовать предлоги: I gave the dog to my daughter (я подарил дочери — букв. «для дочери» — собаку); I cut the meat with my knife (я режу мясо ножом — букв. «с ножом»). Более значимую роль стал играть порядок слов, и все чаще в предложениях стали встречаться предлоги в качестве указательных знаков.

Такой отход языка в сторону современности не значит, что аналитический язык обязательно проще флективного. Когда так много содержания вложено в порядок слов, изучающему английский язык иностранцу легче изъясняться на этом языке, легче ошибиться словом, но все же быть понятым. Это изменение в грамматике подарило языку еще большую гибкость.

В некоторой степени это началось еще до прихода викингов. Процесс, ставший в итоге сильной стороной нашего языка, проходил постепенно, нерешительно, хотя и был заметно ускорен на границе с Данелагом. Изменения окончательно закрепились только несколько веков спустя.

Полагаю, мой интерес к языку зародился еще в детстве, когда я пользовался по крайней мере двумя его разновидностями, и в обеих смутно ощущались отголоски прошлых веков.

Я до 16 лет говорил на камберлендском диалекте, отличающемся своим произношением и значительным количеством местной лексики. Дальнейшее влияние школы и нормативная речь дикторов Би-би-си постепенно вытравили акцент. Диалектные слова были забракованы, когда я начал выезжать за пределы страны: с ними меня попросту не понимали. Однако много лет спустя я по-прежнему мог воспроизвести свой акцент и помнил эти слова. Друзья в родном городе до сих пор используют некоторые из них и при необходимости легко переключаются с местного диалекта на общепринятый английский. Разные слои лексики накладывались один на другой, часто новое слово вытесняло старое, и эта мелкая путаница вызывала у собеседника усмешку, а у меня — сожаление о том, что старое уступает позиции новому.

Мне подумалось, что мой опыт в местном масштабе мог в некоторой степени отражать положение дел с английской речью в IX веке. Чтобы проверить это предположение, я пролистал словарь камберлендского диалекта в поисках некоторых часто употребляемых мной слов.

Начнем все же с акцента. В 40-х и 50-х годах прошлого века уигтонцы, как и жители множества других городков и поселений тех лет, жили на сравнительно небольшой территории и редко переезжали с места на место, не считая случаев, когда война уводила мужское население или эмиграция переманивала отчаявшиеся или отчаянные семьи. Здесь преобладало сельское хозяйство, и слова из сельскохозяйственной лексики были не менее распространены, чем 100, 200 или даже 300 лет назад. Интеллигентному собеседнику сильный местный акцент мог показаться грубым. Честолюбец, пробивший себе дорогу в другой социальный класс, мог даже притвориться, что понимать этот невнятный акцент — ниже его достоинства. Однако акцент бережно хранил историю языка и пронес сквозь века его звучание и словарный запас.

Местоимение I (я) всегда произносилось не иначе как [аа]. Определенный артикль the часто усекался до 't: 't bike, 't horse. Отдавали должное звуку [r], произнося right как rrreet, и громогласно звучало даже конечное [r] в слове remember.

Люди распознавали различия настолько тонкие, что для постороннего уха это казалось столь же непостижимым, как дарвиновская классификация вьюрков. Говор жителей Уигтона несколько отличался от говора, распространенного в Аспатрии или Карлайле (в 8 и 11 милях от Уигтона), и значительно отличался от ньюкаслского (в 60 милях от него). Они все еще больше походили на скопление взаимопонятных разноплеменных диалектов, чем на единый язык, под сенью которого расположилось несколько подгрупп. Иными словами, диалект процветал с самого начала, полагаю, так же, как в IX веке и на протяжении следующей тысячи лет.

Мы обращались друг к другу thee и thou, будто только что сошли с палубы «Мейфлауэра». Библия короля Якова дала нам не только просодию и ритмику, но и метафоры и цитаты. На слуху было много цыганских слов, потому что на территории Уигтона издавна обосновался цыганский табор и оживленно шла торговля лошадьми. Цыгане называли лошадь grey, и good grey (или baary grey) означало хорошую лошадь. Цыганки плели тростниковые корзины и обходили дома гаджи (местных жителей), предлагая корзины и вешалки для одежды за lure (деньги), и с ними в нашу речь вошли togs (одежда), cady (шляпа), chaver (мальчик), mort (девочка), paggered (запыхавшийся) и т. п.

Слово cower означало любую вещь, а mang nix — «ничего не говори». Были и сотни местных вариантов произношения слов основного словарного запаса: [byeuk] — book, [watter] — water (как в краю Вордсворта), up было [oop], down — [doon], слова play, say и им подобные звучали как [plaay] и [saay]; us стало [uz], face — [feace], finger — [fing-er]. Из seest thou, что сейчас передается как do you see? (видишь?), было образовано siste. Без сомнения, к этой коллекции примешивались и слова из латыни, французского и итальянского, испанского и индийских языков, но написание и заднеязычное произношение «r» было ближе к древнеанглийскому, чем к современному английскому языку. Это было Вавилонское столпотворение на английском фундаменте.

Мы, дети не старше 12 лет, в 1940-е годы обожали говорить по-своему. Речь наша звучала, к примеру, так: Deke's you gadji ower yonder wid't dukal an't baarry mort gaan t'beck

Конец ознакомительного фрагмента.