Госпожа отеля «Ритц»

Мелани Бенджамин, 2019

Легендарный «Ритц» – место, в котором властвуют шик и роскошь. В его стенах любая женщина чувствует себя красивой и элегантной, а каждый мужчина становится неотразимым. Хемингуэй, Фицджеральд, Коко Шанель и чета Виндзор – знаменитые гости, которых принимают блистательные супруги Бланш и Клод Аузелло. Кажется, что жизнь этой пары – праздник, который никогда не закончится, но июнь 1940 года приносит страшные перемены и новых постояльцев… «Ритц» – бессменный символ парижского лоска – становится штаб-квартирой нацистов. Оккупированная столица задыхается, теряет былой блеск, но Бланш и Клод должны сохранять лицо даже в такие времена… Для того чтобы выжить и нанести удар своим нацистским «гостям», им придется сплести сеть обмана, которая может разрушить не только отель, но и их судьбы…

Глава 9

Бланш

Весна 1941 года

Вот что больше всего поражает Бланш, когда она выглядывает из сияющих чистотой окон отеля «Ритц»: нацисты и парижане одеваются, пьют и сплетничают, как в старые добрые времена. Вечерами они спокойно ложатся спать в постели, застеленные свежими простынями — может быть, уже немного потертыми, хотя швеи «Ритца» штопают их такими тонкими стежками, что это едва заметно. А еще они становятся свидетелями переселения некоторых семей. Потому что теперь появились новые законы, декреты из Виши, а точнее, из Берлина: все евреи в Париже должны зарегистрироваться. Им запрещено заниматься юриспруденцией и медициной, преподавать и даже владеть магазинами. Их дома реквизировали, выкинув целые семьи на улицу. Скульптуры, картины, ковры и другие произведения искусства тщательно переписали, аккуратно упаковали и складировали в пустых хранилищах.

Многие из этих семей были завсегдатаями бара или ресторана «Ритца», хотя в отеле и раньше существовали негласные и, как выразился Клод, выборочные квоты на евреев. («Мы должны заботиться о том, чтобы наши клиенты чувствовали себя комфортно, Бланш. Ротшильды очень приветствуются; фактически они инвестируют в „Ритц“. Есть евреи и есть евреи. И ты это прекрасно понимаешь, потому что вы, американцы, не так уж сильно отличаетесь от нас». Он, конечно, прав. То же самое происходит в Нью-Йорке, где Гуггенхаймы гораздо более приемлемы, чем Гольдберги.)

Направляясь на чай к герцогине или просто на прогулку — даже в разреженной атмосфере «Ритца» теперь становится душно из-за сгущенного немецкого акцента, — Бланш все чаще проходит мимо них. Может быть, она сознательно ищет их… Папа в прекрасной фетровой шляпе и пальто беспомощно сидит на обочине, а мама в меховой шубе, с отважным мазком красной помады (всегда с отважным мазком красной помады!) и идеально завязанным шелковым шарфом, таким французским, собирает своих детей, как цыплят, и начинает стучать в двери или звонить родственникам из телефонных будок. Именно мама сохраняет способность двигаться и думать. И строить планы.

Почему Бланш их так называет? Мама и папа? Мысленно она всегда так делает, когда сталкивается с этими несчастными семьями, когда проходит мимо них или останавливается, чтобы вложить им в руки деньги. А когда Бланш идет дальше, идет по своим делам — ведь она может свободно передвигаться, может вернуться в свой дом, — то в их лицах ей чудятся знакомые черты. Может, это просто кошмар? Или запавшая в память старая фотография? Или смутное детское воспоминание?

А еще лица евреев — особенно тех, кто в последнее десятилетие бежал в Париж из Германии и Австрии, — напоминают ей о Лили.

Прошло почти четыре года с тех пор, как она встретила Лили. Это случилось, когда Бланш снова убежала от Клода.

Это стало их привычкой, их игрой. Он настаивал на том, чтобы ночевать в другом месте по четвергам; они спорили об этом; она не могла объяснить ему, как сильно это ее унижает, он не мог понять, почему это ее волнует. Ненадолго Бланш убегала. Потом она возвращалась, или Клод приезжал за ней, чтобы испытать романтический трепет от того, что сам ее вернул. В течение нескольких месяцев они жили и любили в хрупком согласии, ночь четверга проходила спокойно. А потом все начиналось сначала. Всегда начиналось сначала.

Во время одного из таких побегов Бланш встретила Лили.

— Куда ты теперь, Бланш?

— Домой, в Париж.

— Париж… — Маленькая женщина (она была похожа на девочку, но говорила как пьяный моряк и к тому же плохо понимала по-английски) рядом с Бланш кивнула. Они стояли у перил корабля, наблюдая, как он рассекает Средиземное море.

— Я тоже поеду, — решительно заявила она. — Я поеду с тобой. Мне всегда хотелось увидеть Париж.

Она сказала, что ее зовут Лили. Лили Харманьгоф. Бланш спросила, не русская ли она, но она только пожала плечами. Бланш спросила, не румынка ли она, но она только пожала плечами. Бланш спросила, из какой она страны. Но она только пожала плечами.

— Париж тебе подойдет, — заметила Бланш с саркастическим смешком.

— Почему, Бланш?

В ответ Бланш только пожала плечами. Лили радостно засмеялась и захлопала в ладоши. Люди глазели на них, но Бланш уже привыкла к этому. Люди часто пялились на Лили.

Не только потому, что Лили была крошечной, впечатлительной и склонной стучать незнакомцев по плечу, чтобы задать им личные вопросы (так она познакомилась с Бланш). Не только потому, что она одевалась как сирота, нашедшая мешок со старыми цирковыми костюмами: сегодня на ней был красный берет поверх стрижки под мальчика, изумрудно-зеленый свитер, усыпанный стразами, но с заплатами на рукаве, узкая черная юбка, желтые перчатки и плоские фиолетовые туфли, подошва которых отставала на правом каблуке. Ее черные чулки были чистыми, но слишком большими; они собирались на коленях. Она не пользовалась косметикой; на щеках и носу Лили красовались очаровательные веснушки, что придавало ей сходство с эльфом.

Но это еще не все. В Лили было что-то, что заставляло задуматься, где она была и куда направлялась. Что она видела и о чем забыла. Ее глаза всегда тревожно бегали, ища и оценивая. У Бланш возникло неприятное ощущение, что Лили точно знает, где находятся все выходы из комнаты и все окна, где она может спрятаться, если понадобится.

— Почему тебе так грустно возвращаться, Бланш? — Лили толкнула ее локтем. — Разве ты не хочешь домой?

Бланш пристально посмотрела на нее. За двое суток, которые прошли с того момента, как Лили села рядом с Бланш в корабельном баре и спросила, зачем она надела это платье (ведь этот цвет совсем не идет Бланш, но идеально подходит ей, Лили!), они провели целый час с двумя льстивыми солдатами Иностранного легиона и напоили их до беспамятства; играли в шаффлборд ногами, а не руками; придумали соревнование, в котором тот, кто зашел дальше всех в разговоре с незнакомым человеком о его сексуальных предпочтениях, получал бутылку шампанского (Лили стала победительницей); выиграли Кубок любви в конкурсе румбы (Бланш вела) и устроили вечеринку в спасательной шлюпке, пригласив только мужчин, которые носили монокли (их было удивительно много).

За эти сорок восемь часов Бланш смеялась больше, чем за долгие годы, проведенные с Клодом. Она смеялась так только с Перл, в те старые добрые времена… Так почему же Лили Харманьгоф говорит, что ей грустно?

— Я не грущу.

— Ну конечно! Каждый раз, когда ты смотришь на море, твое лицо меняется. Уголки губ опускаются. Вот так! — Лили сделала печальное лицо. — Ты не годишься в шпионы, Бланш. И играть в покер у тебя не получится.

— Мне уже говорили об этом.

— Так. Рассказывай!

Они стояли у борта корабля; морские брызги обдавали их волосы и лица. Бланш поняла, что у нее уже очень давно не было близкой подруги. Когда-то у нее была Перл. Но сейчас Перл умирала, не в силах ни думать, ни говорить связно. Перл умирала, несмотря на все попытки Бланш спасти ее. Возможно, умирала как раз из-за этих попыток, чтобы избавить Бланш от затянувшегося отчаяния. Бланш никогда не была близка со своими сестрами; впрочем, сейчас их все равно разделял океан.

Ее самым близким другом был Клод. По грустной иронии судьбы именно из-за него у Бланш не осталось подруг. Встречая любую женщину, Бланш невольно задавалась вопросом: а вдруг это она? Неужели эта милая дама, которая сидит рядом с ней в чайной «Ритца», болтая о дороговизне перчаток и интересуясь, какими духами пользуется Бланш, на самом деле любовница Клода? Каждая женщина со своими зубами и моложе пятидесяти лет становилась подозреваемой. Клод сделал так, что Бланш перестала доверять женщинам.

Что касается ее приятелей из «Ритца»… Ну да. У Бланш было много знакомых и собутыльников. Знаменитости, которых все боготворили: Хемингуэй, Фицджеральд, Портер, Пикассо, кинозвезды. Но они не были ее друзьями. Она не могла делиться с ними любовными переживаниями, потому что не ждала сочувствия. Ведь они были мужчинами. Они наверняка встанут на сторону Клода. И они, скорее всего, вспоминали о Бланш только тогда, когда находились в сказочных стенах «Ритца», где она превратилась в такой же декоративный элемент, как огромная фреска с изображением сцены охоты за баром. Вне этого заколдованного мира Бланш для них не существовала. Иногда Бланш задавалась вопросом, существует ли она вообще за пределами «Ритца».

Сейчас, повернувшись к незнакомке с большими, жадными глазами (почти голодными, подумала Бланш), она поняла, что скучает по женской дружбе. По кому-то, с кем можно примерять одежду; кто будет самозабвенно лгать о твоей внешности и твоей способности противостоять разрушительному воздействию времени. По тому, на кого можно положиться в любой ситуации, кто выслушает и посочувствует, не пытаясь рассуждать. С кем так же отвратительно обошлись мужчины.

И Бланш рассказала Лили Харманьгоф, почему ей так грустно.

— Просто… мой муж и я… наш брак… Все так сложно. Во-первых, мы бездетны. — Бланш затаила дыхание, ожидая ответа Лили; она оказывала этой незнакомке невероятное доверие. Рассказывала то, о чем ни с кем не могла говорить, особенно с Клодом. О, это всегда витало в воздухе, читалось между строк в каждом диалоге Бланш и Клода, даже если они болтали за завтраком об обыденных вещах: «У нас достаточно молока?» или «Думаю, нужно купить новые полотенца».

То, что отсутствие кого-то, особенно крошечных, беспомощных созданий, могло придавать ужасный вес всему, что она делала или говорила, сильно беспокоило Бланш.

— А, — сказала Лили, глубокомысленно кивая. Как будто ей рассказывали такое каждый день.

— Кроме того, этот ублюдок изменяет мне. И я слишком много пью, особенно в последнее время. И мы, кажется, разочаровываем друг друга. Слишком легко. Слишком часто. Мы не те, за кого себя выдавали, когда… ну, ты знаешь, как это бывает. Мы просто не те, кем себя считали. У тебя есть дети? — Накануне вечером Бланш спросила, была ли Лили замужем, но Лили ничего не рассказала о своей личной жизни, как будто привыкла не сообщать слишком много подробностей, когда ее о чем-то расспрашивали. Как будто ее слишком часто о чем-то расспрашивали. Бланш просто решила, что она тоже замужем и сейчас преподает мужу какой-то «урок».

Как и сама Бланш.

— О, нет-нет! — Лили энергично замотала головой. — Жизнь, которую я веду, не для детей.

— Какую жизнь ты ведешь?

— Я расскажу тебе, Бланш; все расскажу. Но сначала поговорим о тебе.

Бланш усмехнулась. Почти сработало; они чуть не поменялись ролями. С другими ее знакомыми: светскими львицами, художниками и пьяницами, одинаково склонными к лести и обману, — фокус неизменно удавался.

— Ладно. Похоже, мы не можем иметь детей. Я ходила к врачам — у меня что-то с маточными трубами. Клод об этом не знает.

— Клод — твой мужчина?

— Да. Мой муж… Я же говорила тебе вчера вечером. Может, у него тоже какие-то проблемы со здоровьем. Я понятия не имею, есть ли у него дети от других женщин. Не могу заставить себя спросить. — Именно этот страх мешал Бланш обсуждать с Клодом их бездетность. Если бы у него был ребенок от одной из любовниц, Бланш бы этого не вынесла; она не смогла бы снова и снова возвращаться к нему, надеясь, что рано или поздно он изменится… Господи, какой же наивной дурой она была! — Я не знаю, хочет ли он детей. И, по правде говоря, не уверена, что сама хочу их. Но мне все время кажется, что в наших отношениях чего-то не хватает. Как будто я не смогла дать ему то, чего он ждал — семью, которая напоминала бы ему, что он настоящий мужчина. Хотя я никогда, ни разу не давала ему понять, что я хочу именно этого. Да я и сама не знала, чего хочу. О, у нас прекрасная жизнь — ты должна навестить нас в «Ритце»! Но это совсем не та жизнь, что у большинства супружеских пар. Постепенно мы начали верить, что мы…

Конец ознакомительного фрагмента.