Демоны Хазарии и девушка Деби

Меир Узиэль

Особое место в творчестве известного израильского писателя Меира Узиэля занимает роман, написанный в жанре исторической фэнтези, - «Демоны Хазарии и девушка Деби» («Маком катан им Деби»). Действие романа происходит в таинственной Хазарии, огромной еврейской империи, существовавшей сотни лет в восточной Европе. Писатель воссоздает мифологию, географию, историю, быт мифической Империи иудеев. При этом населяет страницы романа живыми, узнаваемыми героями, насыщает повествование их страстями, любовью и ненавистью, пороками и благородными побуждениями. Роман держит в напряжении и не оставляет равнодушными сотни тысяч читателей, ознакомившихся с ним на иврите. Теперь одна из любимейших книг израильтян приходит к русскоязычным читателям.

Глава двадцать пятая

«Что ты пишешь, Ахав? — спросила его Дебора и зажгла сразу несколько свечей. С воском никто не считался. — Почему ты пишешь в темноте?»

«Я записываю сон», — сказал Ахав и рассказал ей его.

Деби слушала, широко раскрыв глаза. Попросила еще раз описать овцу в глубине вод. Ахав запутался в описании. Слова не подходили к виденному, исчез ритм и певучесть видения во сне. Но он сказал несколько обрывочных предложений: «У женщины было несколько привлекательное, нежное, заостренное в чертах лицо, тоже черное. Ноги тонкие, как черные палочки книзу. И она смотрела на меня, она была целиком как один взгляд».

«И она что-то просила, ты думаешь?» — спросила Дебора.

«Да, это так выглядело. Это был, вероятно, просительный взгляд или, быть может, удивленный. А честно, я не верю в сны».

«Не надо слишком верить, и тут ничего нет, что можно расшифровать. Ясно, что исчезнувшие дети не дают тебе покоя, это отчетливо выступает во сне. Овца в глубине вод».

«Нет, — протянул Ахав, — н-е-е-т. Какое это имеет к отношение увиденному. Обычный сон».

Дебора замолкла, несколько уязвленная, приблизилась к нему, поцеловала его в щеку, уткнулась в нее лицом. И так они замерли, он — на стуле, она, прижавшись к нему, даже, когда вошла Малка со свечой из соседней комнаты, увидела их и вышла.

Так или иначе, они разжали объятия, и Дебора взяла лист с записанным на нем сном, прочла. Ахав усмехался про себя, ожидая, когда она дойдет фрагмента, где она упоминается. Улыбка появилась у нее на лице, когда она дошла до этих строк, посмотрела на него, хлопнула по плечу:

«Что ты обо мне написал?» — в голосе ее были нотки ликования и счастья.

Она вернулась к тексту, спрашивая: «Еще что-нибудь обо мне написано?»

«Нет».

Она дочитала до конца, отложила лист и сказала: «Прекрасно написано».

Снова вошла, и более уверенно, Малка, затем вышла, взяла медный таз из ящика, где хранилась посуда, вернулась. Руки ее были в тесте, на ладонях два яйца. Сказала Деборе: «Принеси мне, пожалуйста, маленькую сковородку, но не опрокинь ее».

Дебора открыла крышку сундука, в котором разложена была в аккуратном порядке кухонная посуда — кастрюля в кастрюле, покрытые лоскутами кожи. Маленькая сковородка лежала в большой сковороде, ручки — отдельно, чтобы сэкономить место. Отдельно — формы для пирогов, взбиватель пены, кофеварка.

Она взяла маленькую сковородку, злясь на мать. Какое еще замечание та может сделать, если сковорода наверху? Она привернула к сковороде ручку, закрыла крышку сундука, которая, слава Богу, легла точно, куда надо. Сколько раз она немного застревала, и тогда не проходило секунды, как должна была сказать: «Ты нехорошо уложила вещи внутри».

Дебора понесла матери то, что та просила.

«Ты должна видеть, как он прекрасно написал», — сказала матери в кухне, где все раскалилось от плиты, — он описал приснившийся ему сон и обо мне там тоже написал».

Дебора вернулась к Ахаву, и они начали говорить о чем-то незначительном, но тут вошла любопытствующая Малка и спросила: «Можно прочесть то, что ты написал, Ахав. Дебора говорит, что это очень красиво».

«Мама!» — сердито сверкнула глазами Дебора в стороны матери.

Но Ахав сказал: «Да, все в порядке, вы можете это прочесть, мама Дебори».

«Дебори? — подумали одновременно Дебора и Малка. — Он решил звать меня Дебори. Что вдруг?»

Малка прочла и сказала: «Да, прекрасно написано». Замолкла. Потом добавила: «Когда ты собираешься поехать, чтобы вернуть похищенных детей? Мы должны это знать до свадьбы».

«Детей? — изумленно спросил Ахав. — Я не знаю».

«Разберись поскорее, — сказала Малка, взъерошила ему волосы и добавила, — я сегодня делаю пирог со сливами и персиками, это последний пирог перед Пейсахом. Знайте это».

«Прекрасно!» — крикнул ей вдогонку Ахав, а когда та исчезла за дверью, тихо спросил Дебору:

«Что она хочет от меня?»

Дебора накручивала на палец волосы и смотрела на пламя свечей. Была определенная опасность в этом вопросе, словно он спрашивал ее, кто друг и кто враг, и надо было выбрать между матерью и ним. Она не ожидала такой ситуации, вкусив в этот миг вкус неизвестности и непонятности. Снаружи снова подул сильный ветер, дом из кожи и дерева заскрипел всеми частями. Деби не ответила на вопрос. Во всяком случае, не прямо.

«Я надеюсь, что ты быстро вернешься», — сказала она и посмотрела на него сквозь волосы, поблескивающие в слабом пламени свечей.

Ахав не был уверен, что понял сказанное матерью и дочерью. Что они имеют в виду. Чтобы они с Давидом поехали возвратить детей? Никогда так не думал и ничего такого не говорил. Я лишь жду, чтобы четверо добрались до Лопатина, рассказал графу, и тогда пошлют воинское подразделение бойцов под командой офицеров, и они сделают всю работу. Если попросят, чтобы я присоединился к ним, естественно, возражать не буду, но в одиночку против дьявола Самбатиона?

«Четыре ветра есть в мире, — размышлял про себя Ахав, — ветер с восточного угла, ветер с северного, южного и западного углов. С восточной стороны возникает свет, и приходят кони. С юга приходят благословения из Иерусалима. С севера приходит снег и рабы. Западный угол Всевышний не достроил до конца, сказав: каждый, кто считает себя существом Божественным, пусть явится туда на запад, где всяческая бесовская нечисть, облачившаяся в облики культурных и красивых людей. Там — место привидений, демоны, крестов, и оттуда все дурное выходит в мир».

Ответила ему Дебора, знакомая с этим определением, родившимся из страха перед Западом и связанным с ним запустением, и все же удивившаяся тому, с каким изяществом и даже вдохновением выразил Ахав, причем спонтанно:

«Если ты уедешь, я буду в тревоге, и если останешься, буду тоже в тревоге. Другими словами, нет у тебя другого пути, кроме дороги на Запад».

«Не тревожься», — сказал Ахав. Но в воздухе, несмотря на шум ветра, можно было услышать его словно надтреснутый голос, который бывает, когда словами пытаются скрыть истинное ощущение, некую фальшь в любящей душе, и в первый раз отдаляют ее и строят, в общем-то, из ничего — стену.

Деби снимала ногтем натеки воска с подсвечников и бросала их специально предназначенную для этого посуду, про себя повторяя к каком-то сонном парении: да, да. Да, да.