Королева Аттолии

Меган Уэйлин Тернер, 2000

Когда Эвгенидес, вор Эддиса, украл Дар Гамиатеса, королева Аттолии лишилась не только драгоценной реликвии – она лишилась собственного достоинства. Теперь все знают, что Эвгенидес перехитрил ее. Так что королева ждет, уверенная, что вор оступится, что заглянет в ее твердыню еще один раз. Чтобы восстановить репутацию и вернуть власть, королева Аттолии пойдет на все и ради отмщения будет готова рискнуть даже собственной страной.

Глава Пятая

Когда в горах уже наступила ранняя осень, Эвгенидесу наконец надоело лежать и глазеть в потолок. Он усилием воли встал с постели и выглянул в окно. Во дворе на земле выпала изморозь. Армейский вестовой гарцевал на горном пони, уже обросшем лохматой зимней шерсткой. Эвгенидес отошел, сел в кресло у камина, давно поджидавшее его. Он был одет в теплый халат и тапочки. На обрубке руки белела чистая повязка. Вообще-то она была уже не нужна, рана зажила, но Эвгенидесу не хотелось на нее смотреть, и повязка казалась наилучшим выходом.

Левая рука, принявшая на себя работу правой, казалась неуклюжей и нескоординированной, хотя дед всегда требовал от Эвгенидеса тренировать обе руки. Эвгенидесу казалось, что с воровскими инструментами обе руки управляются одинаково хорошо, пуговицы тоже не доставляли сложностей, однако застегнуть пряжку на ремне оказалось непросто, и дед никогда не учил его откидывать волосы с лица и заправлять их за правое ухо левой рукой. Так обнаружилась дедова недоработка. Эвгенидес долго смотрел в огонь, потом провел пальцами по отросшим волосам — они уже падали на глаза — и окинул взглядом комнату. Слева от камина стоял книжный шкаф, справа — письменный стол. В задней части стола скопилась неровная стопка бумаг. Видимо, под этими бумагами лежит свиток, который он переписывал перед тем, как отправиться в Аттолию. Если он еще там, сложно будет найти его под мисками, повязками, флаконами бесчисленных снадобий, оставленных Галеном и его помощниками. Стул, стоявший возле стола, исчез. Его перенесли в библиотеку, а взамен поставили между изножьем кровати и камином удобное кресло.

Эвгенидес встал, потянулся к бумагам на столе, но медицинский хлам занимал все свободное пространство, и для нормальной сортировки не осталось места. Кто-то опрокинул чернильницу на текст, который он переписывал, и вся левая сторона длинного абзаца скрылась под большой кляксой. Эвгенидес вздохнул. Вероятно, ему удастся вспомнить почти все слова, но все равно их придется тщательно сравнивать с другой достоверной копией. Он скатал свиток, бросил его в груду бумаг, опять вздохнул. Сохранилось слишком мало достоверных копий первоначальных мыслей Фалеса об основных элементах Вселенной. Вот почему этот свиток был таким ценным, и вот почему его надо переписать. Если документ еще какое-то время поваляется в глубине письменного стола, от него ничего не останется. Надо убрать его в футляр и положить на полку в библиотеке.

Он нехотя побрел искать футляр и нашел почти все свои книги, свитки, другие материалы сваленными в кучу на одном из библиотечных столов. Пошарил в этой груде, выудил футляр с именем Фалеса и названием труда. Убрал туда свиток, поставил на свое место на библиотечную полку. Потом вернулся в кресло у камина. Задремал. Пришел Гален, принес небольшую амфору летиума, осторожно наполнил флакон на столе Эвгенидеса.

— В библиотеке всё вверх дном, — сказал Эвгенидес.

— Я заметил, — отозвался Гален. — На прошлой неделе ходил искать алдменедийские схемы человеческого тела и не смог найти.

— Почему никто не наведет порядок?

— Это твоя библиотека.

— Не моя. Это королевская библиотека. Я тут просто живу.

— Чья бы она ни была, разбираться в ней придется тебе самому. Больше ни у кого нет желания. — Он шагнул к двери.

— Гален, — остановил его Эвгенидес.

— Что?

— Забери свое барахло с моего стола. Он мне нужен.

Гален фыркнул:

— Попробую найти того, кто не очень занят.

* * *

Несмотря на лишенные всякого сочувствия слова, после полудня один из помощников Галена забрал лекарства, миски, неиспользованные бинты. Эвгенидес посмотрел на остатки, но не сделал попытки их разобрать. До самого вечера он сидел и смотрел в огонь. Стол остался нетронутым.

Утром он собрал рассыпанные наконечники перьев. Сложил их один за другим в коробочку, прислушиваясь, как они падают с тихим звяканьем. Когда коробочка наполнилась, перемешал их одним пальцем, закрыл крышкой и снова сел у огня.

Каждое утро, когда солнце пробивалось через оконные занавески, окрашивая их края, он нехотя поднимался с кровати, шел к столу, что-нибудь разбирал на нем и снова садился в кресло. Он не привык просыпаться по утрам. Обычно он бодрствовал до поздней ночи, когда весь дворец уже засыпал. А сейчас сидел у камина, пока время не переваливало за полдень, потом снова ложился до вечера. Каждые несколько часов к нему заходил Гален. По очереди наносили еженедельные визиты Эддис и отец. И больше никто, если не считать слуг, приносивших еду. Он сидел в тишине своего кабинета, и никто его не беспокоил.

* * *

Когда на столе не осталось почти ничего, кроме флакона с летиумом — каждый вечер он принимал несколько капель, чтобы лучше спать, — он переселился в библиотеку. В конце концов порядок был наведен и там, и пришлось придумывать себе новый повод вставать по утрам с кровати. Наконец он взял бумагу, перо и решил посмотреть, получится ли писать левой рукой.

Открывать чернильницу пришлось зубами. Бумага скользила по столу, ее надо было придерживать. Попробовал обрубком руки. Повязки мешали, приходилось нажимать сильнее. Это было больно. Если положить локоть, то запястье закрывало не только почти весь лист, но и его верхнюю часть, то есть он смазывал все, что написал. Вздохнув, он снова встал, пошел в библиотеку, к широкому плоскому сундуку, в котором хранились карты. Там в верхнем ящичке лежали пресс-папье — грузики, прижимавшие уголки карт. Но ящичек был почти пуст, остались только два разрозненных грузика. Пошарив, он нашел в глубине третий. Положил их в карман халата и отнес к столу. Теперь бумага удерживалась на месте. Он обмакнул перо в чернила и стал учиться писать.

* * *

Он понемногу упражнялся в письме каждый день. Однажды днем, когда он был занят этим, кто-то вошел в библиотеку и постучал по косяку открытой двери. Эвгенидес поднял глаза. Перед ним стоял отцовский секретарь, а с ним еще какой-то человек.

— Войдите, — разрешил Эвгенидес.

— Я привел портного, — сказал секретарь. — Ваш отец считает, что вам надо бы перешить парадный костюм или сшить новый, чтобы спускаться к обеду.

— А я должен спускаться к обеду? — удивился Эвгенидес. Ему это и в голову не приходило. Надо бы придумать какой-нибудь постоянный предлог, чтобы навсегда избавиться от торжественных обедов с королевой и ее двором.

Секретарь смотрел на него, не говоря ни слова. Портной терпеливо ждал.

— Да, рано или поздно, наверное, придется, — признал Эвгенидес и ополоснул перо. — А разве старый не годится?

Портной помог ему одеться, застегнул пуговицы нижней рубахи. Эвгенидес сжал в кулаке немалый избыток ткани. А ведь раньше рубаха сидела как влитая.

— Я похудел, — удивился он.

— Потому что ничего не ешь, — буркнул портной, не вынимая булавок изо рта, потом поднял глаза и поймал предостерегающий взгляд секретаря. Снова принялся усердно втыкать булавки в ткань, хотя в голове крутились недавно услышанные сплетни. Увидев королевского вора своими глазами, он подумал, что молва не врет: вор действительно, даже не притронувшись, отсылает еду на дворцовую кухню, сидит в своей комнате, ни с кем не видится, и вообще дни его сочтены, и весь город оплакивает его и винит эту злобную дрянь Аттолию. Портной пожал плечами и углубился в работу. — Рубашку придется перекроить, — сказал он. — На это уйдет несколько дней.

— Торопиться некуда, — сказал Эвгенидес.

* * *

В ясном небе над королевским дворцом Аттолии сиял чуть припухший полумесяц. Летом, когда во дворце распахивали окна, королева любила лежать в темноте своей спальни и слушать, как стучат по улице колеса тяжелых телег, в которых крестьяне везли свой товар на утренний рынок. Но сейчас стояла зима и окна были закрыты. Она проснулась, огляделась: в комнате было очень тихо. Сердито вздохнув, королева скинула одеяло и встала. В дверях появилась служанка, принесла халат и изящно набросила его на протянутые руки госпожи.

— Вашему величеству что-нибудь нужно? — осведомилась она.

— Одиночество, — вздохнула королева Аттолии. — Оставь меня.

Служанка послушно покинула свой пост и осталась стоять в коридоре за дверями королевских покоев. Королева подошла к окну, раздвинула тяжелые шторы и посмотрела на луну. Еще одна бессонная ночь, не первая и не последняя.

* * *

Эвгенидес остановился в дверях малого тронного зала. Те, кто сидел ближе, прервали разговор и в недоумении уставились на странного незнакомца, потом узнали его и вздрогнули от ужаса. Он выглядел старше и после долгого отсутствия стал неузнаваем. Велел цирюльнику коротко подстричь волосы, а правую руку прятал в перевязи. Молчание вязкой волной растекалось по тронному залу, все глаза устремились на него, и он стоял у подножия лестницы, пригвожденный к месту этими взглядами.

— Эвгенидес, — позвала королева.

Он отыскал ее глазами. Она протянула руку, Эвгенидес спустился с лестницы, пересек тронный зал и поклонился.

— Моя королева, — молвил он.

— Мой вор, — откликнулась она.

Он поднял голову. Она стиснула его руку, и он не стал спорить.

— Пора ужинать, — сказала королева, и придворные направились в церемониальный зал, где по повелению королевы накрыли ужин — чуть раньше, чем планировала кухня. Повар, ругаясь про себя, с честью справился с ситуацией.

Эвгенидес сел между баронессой и герцогиней, младшей сестрой королевы. Самыми громкими звуками в зале были шаги слуг, разносящих еду. Каждый из гостей переводил взгляд сначала на Эвгенидеса, потом на королеву, потом в собственную тарелку. Некоторые покашливали или прочищали горло. Кто-то на дальнем конце стола заговорил об урожае, который выдался хорошим, и герцогиня по правую руку подхватила нить беседы. Она завела разговор о погоде, которая выдалась холодной, что неудивительно, поскольку стояла зима. Наконец принесли блюда. Эвгенидес съел овощи, а мясо оставил, потому что не мог нарезать. Съел маленький кусочек хлеба, не намазывая сыром, потому что и этого не мог сделать.

За обедом подавали вино. Когда он выпил первый кубок, его вновь наполнили. Кубок был керамический, с высокой тонкой ножкой и широким верхом. Отпив немного, Эвгенидес залюбовался рисунком по внутреннему ободку. Кентавры гнались друг за другом, натягивая тетиву. Двумя руками, подумал он и выпил до дна.

Обед закончился, королева встала, и Эвгенидес встал вместе с остальными придворными. Чтобы не покачиваться, он незаметно уперся тремя пальцами в стол, да так, что побелели костяшки. Стоял так, пока соседи по столу откланивались и расходились. Подошел отец, взял Эвгенидеса под здоровую руку, и тот с благодарностью повис на нем.

— Разве сегодня не разбавляли вино? — спросил вор.

— Как обычно, две части воды. — Только так пили вино в цивилизованном мире.

Когда зал опустел, отец оторвал Эвгенидеса от стола и проводил наверх.

— Сегодня мне не понадобится никакой летиум, — сказал в дверях Эвгенидес. — Вино прекрасно заменяет его. — Отец напрягся. — Шучу, шучу. — Хотя сам был в этом не уверен.

* * *

Второй обед прошел примерно так же. Эвгенидесу подавали еду уже нарезанной на кусочки, и вместо сыра перед каждым поставили чашечку оливкового масла, чтобы макать туда хлеб. Если не считать того, что ему приходилось тянуться через тарелку, чтобы обмакнуть хлеб, все шло хорошо. Разговоры были примерно такими же — об урожае и о погоде. За дальней частью стола беседа шла вполголоса, трудно было уловить хоть слово. Эвгенидес пил меньше и глядел в тарелку, не желая замечать, что королева старательно избегает смотреть на него.

На третий вечер он не спустился. Его место за столом осталось пустым. Когда обед закончился, отец поднялся проведать его. Эвгенидес в парадном платье сидел на кровати, прислонившись к изголовью, вытянув ноги в сапогах поверх простыней. На коленях лежала пустая перевязь. Он поднял на отца унылый взгляд.

— Я больше не могу это выносить, — сказал он и опустил глаза. — Я уже знаю, что урожай хорош, что погода холодная. Попробую еще раз весной.

— Завтра, — сказал отец и вышел.

Эвгенидес стал клониться набок, пока не уткнулся лицом в подушки.

* * *

Он уснул, и ему приснилась королева Аттолии. Она в зеленом платье с белыми вышитыми цветами танцевала в саду. Пошел снег, собаки гнались за ним сквозь тьму, и сабля, сверкнув красным в отблесках пламени, взметнулась и упала. Королева прекратила танцевать и стала смотреть. Он проснулся, захлебываясь от крика, и обнаружил, что, одетый, так и лежит поверх простыней.

Он проковылял в библиотеку и сел перед потухшим камином. В комнате было холодно. Случись это месяц назад, в библиотеке ночевал бы кто-нибудь из помощников Галена, он сразу дал бы летиума, и Эвгенидес провалился бы в сон, не дожидаясь, пока под закрытыми веками зародятся мучительные кошмары.

Несколько часов он сидел в холодной библиотеке, ни разу не поворошив потухшие угли. И только под утро перешел в теплую комнату, растянулся на кровати, не раздеваясь, и опять уснул.

* * *

— А что вор?

— Вор, ваше величество?

Аттолия побарабанила пальцами по подлокотнику. Она сидела в малом приемном зале и беседовала с человеком, который собирал для нее сведения из разных источников. Официально он занимал должность архивариуса.

— Вор, Релиус. Он поправляется?

— В настоящее время наш посол в Эддисе может оповещать нас лишь ограниченно, но, по его словам, Эвгенидес постепенно выздоравливает. Примерно раз в неделю он посещает торжественные обеды. Проявляет очень мало интереса к политическому положению. В те вечера, когда он выходит к столу, эти вопросы не затрагиваются. Больше ни для чего он не покидает свою комнату.

— Он видится с королевой?

— Нечасто. Она, разумеется, очень занята.

— А еще с кем-нибудь видится?

— Как я понимаю, время от времени его навещает отец, но больше он никого не приглашает. Говорят, его мучают кошмары, — добавил он.

— Еще бы, — деликатно хмыкнула королева.

Релиус внимательно посмотрел через ее плечо. Аттолия обернулась. За спиной стоял посол Медии, вошедший без объявления.

— Нахусереш. — Она обернулась в кресле и протянула ему обе руки. Посол взял их и склонился. Он очень привлекателен, подумалось ей, — точнее, был бы, если б не борода, которую он красил в багровый цвет, обильно умащивал и разделял посередине на два аккуратных острия. Если бы он остался в Аттолии, то, возможно, рано или поздно перестал бы укладывать бороду в медийском стиле, но он находился при ее дворе уже довольно давно и не выказал ни малейшего желания приспособиться. — Я не заметила, когда вы присоединились к нам.

— Приблизившись к вам незаметно, я совершил величайший проступок, — сказал медиец. — Умоляю ваше величество снисходительнейше простить меня. — Он опять склонился и поцеловал ей руки.

— Ну конечно, — улыбнулась королева. — Но отпустите мои пальцы. Неудобно так сидеть.

Медиец рассмеялся и выпустил ее руки.

— Кажется, вы, ваше величество, очень интересуетесь благополучием того эддисийца, — сказал посол. — Уверен, он не представляет никакой угрозы. На что он способен без одной руки?

— Однажды, много лет назад, я встретилась с его дедом. Он говорил, что у вора, как и у королевы, величайшее достояние — ум.

— Он высказывался слишком фамильярно, — с неодобрением заметил Нахусереш.

— Пожалуй, да. Но тогда я еще не была королевой. И даже как принцесса не представляла особой важности.

— Вы могли бы казнить этого вора.

— Могла бы, — согласилась Аттолия. — Но то, что сделала я, столь же действенно и принесло больше… удовлетворения. — Королева лгала. Она уже жалела, что не покончила с Эвгенидесом раз и навсегда. Она обернулась к секретарю. — Королева все еще называет его своим вором?

— Да, она произнесла это несколько раз перед всем своим двором, — ответил Релиус.

— Прошу прощения, ваше величество, — заговорил медиец. — Ваши обычаи загадочны, и со многими из них я пока плохо знаком. Правильно ли я понимаю, что он получил звание королевского вора за то, что выкрал некую фамильную реликвию и вручил ей?

— Да.

— Вашу реликвию? — уточнил медиец.

— Из храма в моей стране.

— Которая затем была брошена в лаву на вершине Священной горы?

— О небо, Нахусереш, вы прекрасно осведомлены. Чего же вы не понимаете? — рассмеялась королева.

— Кем она сможет заменить его? — спросил Нахусереш.

— Этот титул много лет передавался из поколения в поколение, — задумчиво ответила Аттолия. — Возможно, он перейдет к ребенку одной из его сестер. — Она обернулась к секретарю. — Как его называют при дворе?

— Эвгенидес, — ответил тот.

Королева кивнула:

— Ну конечно.

— Не понимаю, — жалобно произнес Нахусереш.

— Воры часто берут имя своего бога-покровителя, поэтому это не только титул, но и имя.

— Ясно, — сказал медиец.

— Релиус, на сегодня хватит. — Она легким взмахом отпустила архивариуса. Когда он дошел до двери, окликнула: — Еще одно.

— Да, ваше величество. — Он уже знал, какая будет просьба.

— Вы позаботитесь об этом?

— Немедленно, ваше величество.

Командир королевских шпионов осторожно поклонился, выскользнул за дверь и со всей своей немалой энергией принялся выяснять, как медийскому послу удалось прервать королеву и почему о его приходе никто не оповестил.

* * *

Вскоре после этого Нахусереш откланялся и вернулся в покои, отведенные ему и всему его посольству. Там его ждал личный секретарь.

— Гонец из Трех городов принес вам письмо от императора, — предупредил секретарь. — Оно лежит среди бумаг.

Нахусереш отыскал его. Хитроумно свернуто и запечатано, но печать сломана. Нахусереш внимательно осмотрел сгибы, чтобы вскрыть письмо, не порвав. Каждая складка была свежей и аккуратной. Бумагу не разворачивали и не складывали заново. Он взглянул на секретаря, и тот улыбнулся.

— Такая схема мне незнакома, — признал секретарь. — Поэтому я не стал трогать.

— Когда-нибудь я тебя научу, Камет, — пообещал Нахусереш, проглядывая письмо. — Император перечисляет все золото, какое мы передали королеве варваров, и спрашивает, удалось ли нам заключить договор и получить возмещение наших расходов.

— Не рановато ли он требует успеха? — поинтересовался секретарь.

— Он не столько требует, сколько поторапливает нас, — поправил Нахусереш, не отрывая глаз от бумаги.

— Его империя выстроена не на спешке, — заметил Камет.

— На него не похоже, — согласился Нахусереш. — Но, без сомнения, у него есть на то свои причины. — Он свернул письмо и положил на свой стол. — Попробуй сам разобраться, как оно сложено. Если нужна помощь, дай мне знать. Вечером мы отправим императору ответное письмо и сообщим, что, пока королева занята эддисским вором, мы работаем. Ты уже поговорил со слугами барона Эрондитеса?

— Поговорил. Не стал втираться в доверие. Они были немного сдержанны, не понимали, какое место я занимаю в их иерархии.

— Понятно.

— У них тут не очень много рабов, — заметил Камет.

Нахусереш покачал головой:

— Да. Население сравнительно небольшое и не очень богатое.

— Я мог бы убежать и стать свободным человеком, — пошутил Камет.

— Я тебя найду, — с улыбкой пообещал Нахусереш. Миндалевидные глаза и красновато-смуглое лицо выделяли раба среди жителей Аттолии. — Что ты думаешь о бароне Эрондитесе?

— Он нам подошел бы. Очень холеный. Много о себе воображает. А что вы думаете о королеве Аттолии?

— Довольно красива, — ответил Нахусереш.

— И? — поторопил Камет.

— И в ней есть самая важная из женских добродетелей, особенно ценная в королеве. Ею легко управлять, — улыбнулся Нахусереш.

— Она уже довольно давно восседает на троне, — осторожно добавил секретарь.

— Она взошла на престол с помощью блестящей тактики, которую, без сомнения, разработал для нее хороший советчик, возможно, барон Оронус или отец Эрондитеса. Кто бы это ни был, обоих уже давно нет в живых. Она была очень проницательна, а может, ей просто везло на советчиков. И если она хочет найти выход из нынешних трудностей, ей потребуется еще один.

— Тот, у кого больше всего золота? — подсказал Камет.

— Будем надеяться.

* * *

Аттолия переоделась ко сну, ей тщательно расчесали и заплели волосы. Она отослала служанок и медленно прошлась по своим покоям. Провела рукой по одеялу с маняще отогнутым уголком, но не легла. Запахнула халат, села в кресло у окна, глядя в ночное небо. Немного расслабившись, побарабанила пальцами по подлокотнику.

— Надо было его повесить, — сказала вслух.

Больше не произнесла ничего, и в комнате воцарилась тишина. Луна медленно проплыла над крышами дворца и бросила свой луч через окно. Он упал на ковер возле ее ног. Измученная, королева наконец легла. Спала крепко, без сновидений.