Королева Аттолии

Меган Уэйлин Тернер, 2000

Когда Эвгенидес, вор Эддиса, украл Дар Гамиатеса, королева Аттолии лишилась не только драгоценной реликвии – она лишилась собственного достоинства. Теперь все знают, что Эвгенидес перехитрил ее. Так что королева ждет, уверенная, что вор оступится, что заглянет в ее твердыню еще один раз. Чтобы восстановить репутацию и вернуть власть, королева Аттолии пойдет на все и ради отмщения будет готова рискнуть даже собственной страной.

Глава Четвертая

Королева Эддиса вышла во двор встречать своего вора. Рядом с ней стояли те из придворных, кого она не смогла никуда отослать. Ей вспомнилось, как однажды Эвгенидес поинтересовался, почему события с ее участием обычно превращаются в цирк и почему ему отводится роль танцующего медведя. Наконец показался паланкин, больше похожий на клетку, хотя окна были закрыты занавесками, а не решетками.

Несли паланкин эддисские солдаты. Они приняли его от аттолийцев у подножия горы и осторожно подняли по извилистой дороге, петлявшей вдоль старого русла реки Арактус. Аттолийцы шагали рядом, замыкали шествие эддисский посланник и его свита. Встретившись глазами с королевой, он еле заметно покачал головой, предупреждая: готовьтесь к худшему. Он уже передал ей донесение о том, что́ происходило в Аттолии.

Получив с гонцом вести от посланника, Эддис велела всем выйти и в одиночестве долго сидела на троне. Когда свет в потолочных окнах сменился сумерками, пришел слуга со свечами для ламп, но Эддис отослала его. В тот вечер парадного обеда не было. Придворные поужинали в своих покоях, и наконец самая пожилая из служанок пришла уговорить королеву лечь в постель.

— Сидя здесь, в темноте, ты ничего не сможешь сделать, дорогая моя. Ложись спать, — уговаривала Ксанта.

— Я могу думать, Ксанта. И мне надо подумать еще немного. Скоро я поднимусь к себе, честное слово.

Ксанта удалилась в королевские покои и стала терпеливо ждать. Так прошла ночь.

Утром королева переговорила наедине со своими министрами и настроилась на долгое ожидание. Она понимала, что Аттолия отправит Эвгенидеса домой, только когда закончит с ним, и ни минутой раньше.

Паланкин был красивый. В нем, вероятно, носили кого-нибудь из аттолийской знати по узким улочкам старых городов. Раздвижные двери запирались снаружи, чтобы сохранить внутреннее убранство и ткани, когда паланкин простаивает. А еще они позволяли держать вора под замком, пока его не доставят в Эддис. Эта предосторожность была излишней, но аттолийские гвардейцы, посланные с паланкином, получили приказ торопиться и не рисковать.

Они передали свою ношу эддисийцам и проследовали с ними в горы, чтобы убедиться, что пленник доставлен по адресу. Как только паланкин опустили на землю, старший аттолийский офицер вышел вперед и отдернул занавеску, прикрывавшую окно.

— Дайте ему руку, а то не сможет выйти, — сказал он, и остальные аттолийцы подавили смешки. Офицер схватил Эвгенидеса за шиворот, стащил бесчувственное тело с подушек и швырнул на прогретые солнцем камни двора.

— Наша королева велела передать: вот так мы в Аттолии поступаем с ворами. И она ждет возвращения воды в Арактус, — заявил аттолиец, но под бесстрастным взглядом королевы его дерзкая ухмылка потускнела. Издалека ей не было видно, жив ее вор или мертв, и, похоже, ее это не интересовало. У аттолийца волосы встали дыбом, и он потер затылок, начиная понимать, что его послали с этим поручением просто потому, что гвардейскому капитану было безразлично, сохранит он голову на плечах или нет.

— Гален, — позвала королева, но дворцовый лекарь со своими помощниками уже спешил к несчастному.

— Еще жив, — сказал Гален, проверив, бьется ли сердце. Хотел поднять юношу, но военный министр похлопал его по плечу, сам взял сына на руки и отнес во дворец. Толпа разделилась надвое, пропуская его; случайные зрители, бросив короткий взгляд на лицо Эвгенидеса, тотчас же поднимали глаза на аттолийцев.

Аттолийцы сбились в кучку, переминаясь с ноги на ногу. Эддис позвала дворецкого.

— Эти люди проголодались. Накормите их перед обратной дорогой в Аттолию. Проследите, чтобы им заплатили за труды по возвращению нашего вора.

Аттолийцы встревоженно переглянулись, опасаясь, что расплата будет гибельной, но нет. Отрубать посланцам головы — так поступила бы Аттолия. Но Эддис не такова. Здесь им выдадут по серебряному грифону, по полной тарелке еды и проводят к границе.

Обращаясь к старшему из аттолийцев, королева сказала:

— Передайте Аттолии, я освобожу воды Арактуса. К закату они потекут.

Это была чистая формальность. Новость о том, что вода пошла, достигнет Аттолии задолго до гонцов. Эддис обернулась, и толпа, еще не успевшая сомкнуться после прохода военного министра, снова разделилась перед ней и молча потянулась во дворец.

Эддис села на трон.

— Где наш вестовой? — спросила она, и вперед шагнул солдат, на которого в тот день была возложена обязанность доставлять королевские послания.

Она обратила внимание, что это был один из ее ближайших родственников. Это к лучшему.

— Кродес, — сказала она. — Отнеси инженеру на плотине приказ открыть шлюзы и выпустить воды Арактуса нынче вечером, как мы и договаривались. Потом отправляйся к дежурному офицеру на мосту возле ущелья.

Государство Эддис лежало в горах между двумя другими странами — Саунисом и Аттолией. Вся торговля между двумя прибрежными странами шла через одно-единственное ущелье в Гефестийских горах. Оно было прорезано в мягких известняках рекой Сеперкией, текущей из Аттолии к Саунису и впадающей в Срединное море. Все торговые пути между Аттолией и Саунисом поднимались к этому горному ущелью, пересекая по дороге несколько мостов, самым важным из которых был Главный мост, перекинутый через пропасть, образованную Сеперкией у верхнего конца ущелья. По одному берегу не было проходимого пути в Аттолию, по другому берегу не было пути в Саунис. Весь транспорт сходился, как в бутылочном горлышке, на этом мосту, а его контролировал Эддис.

— Передай офицеру на мосту вот что, — продолжала королева. — Я благодарю его за успешное выполнение своих обязанностей и повелеваю задержать следующих десять аттолийских купцов и их караваны. Пусть конфискует всё, кроме одежды у них на плечах, и отпустит на свободу. Если будут протестовать, пусть велит им обращаться за возмещением убытков к своей королеве.

— Слушаюсь, ваше величество.

— Ваше величество, — заговорил аттолийский посланник, и все в зале обернулись к нему. — Я обязан сообщить вам, что эта новость не будет благосклонно воспринята моей королевой.

— Я так и думаю. — Королева снова обратилась к вестовому: — Кродес, передай уточнение: следующие десять больших караванов.

С политической точки зрения утрата Эвгенидеса была жестоким ударом. Саунис не оставлял надежд расширить свои границы, и удерживал его только страх перед тайным убийством. Но Аттолия стремилась не только к политической победе. Если бы она хотела оставить Эддис без королевского вора, то могла бы просто казнить его. Но она старалась как можно сильнее уязвить Эддис, и это ей удалось. Такой урон не загладит даже сотня торговых караванов. Мысленно вздохнув, королева откланялась и пошла наверх навестить своего вора.

* * *

В библиотеке никого не оказалось, но соседняя дверь в кабинет и спальню Эвгенидеса была открыта. Эвгенидес лежал на кровати, над ним склонился Гален, дворцовый лекарь. Увидев королеву, он выпрямился.

— Он без сознания? — спросила Эддис.

— Я напоил его лекарством, — ответил Гален. — Дал несколько капель летиума. — Хорошо, что она не пришла раньше. Эвгенидес был в лихорадке и, очнувшись, никого не узнавал. Пришлось его держать и насильно вливать летиум в рот. И трудно сказать, много ли лекарства попало в желудок и сколько он выплюнул.

— Как его рука? — спросила королева.

Лекарь покачал головой и указал на грязные повязки.

— Рукой я еще не занимался. Думаю, рану хорошо прижгли, иначе запах был бы сильнее. — Он откинул волосы со лба Эвгенидеса. — Голова не разбита, в этом ему повезло. Видите, какие синяки? Если бы череп треснул, он бы не дожил до сегодняшнего дня. Меня больше волнует его правый глаз, туда попала инфекция. Посмотрите, сколько гноя на ресницах. — Лекарь осторожно провел пальцем по веку, стараясь не задевать ресницы. — Если это тюремная зараза, — объяснил врач, — то он потеряет зрение на этом глазу, а если инфекция распространится дальше, ослепнет на оба. — Он беспомощно пожал плечами.

В комнату вошли двое слуг с кувшинами теплой воды.

— Вы можете это вылечить?

— Я не окулист. В городе есть глазной врач, я уже послал за ним, но, насколько мне известно, лечения не существует. Один человек в Аттолии говорит, что у него есть мазь, не дающая инфекции распространяться, но правда ли это и приедет ли он сюда… — Гален развел руками.

— Если я велю, он приедет, — сказала королева.

— Он аттолиец, ваше величество.

— Все равно приедет, — отрезала она.

Лекарь поднял глаза. Королева ответила короткой жесткой улыбкой. Она не шутила. Если надо, она силой увезет этого аттолийца и притащит в горы.

— Ваше величество, может, это и не тюремная зараза. Скоро придет глазной врач из города.

— Как скоро?

— Через час или два. А до тех пор, ваше величество, мне надо поработать.

Эддис кивнула:

— Тогда я вас оставлю. Сообщите мне, что скажет глазной врач.

* * *

Когда Эддис ушла, лекарь посмотрел на Эвгенидеса и увидел, как блеснули сквозь ресницы его глаза. Присмотрелся получше.

— Тебе надо выпить еще летиума.

— Не буду, — прошептал Эвгенидес.

Лекарь посмотрел на повязки. Пора их менять.

— Будешь. — Он вышел, влил несколько капель лекарства в роговую чашку с водой. А когда вернулся, Эвгенидес внимательно смотрел на него широко раскрытыми глазами. Врач приподнял чашку, и Эвгенидес отвернулся. — Молодой человек, хватит меня злить.

— Гален, — прошептал он. — Как ты думаешь, если человек покалечен в этой жизни, в загробном мире он тоже останется калекой?

Врач опустил чашку:

— Тебе лучше знать.

— Нет, — ответил Эвгенидес. — Я не знаю.

Гален опять поднял чашку, но Эвгенидес упрямо отворачивался.

— Гален, я не хочу быть слепым, когда умру.

Гален молча сел с чашкой в руках. Помощники удалились.

— Ты еще не скоро умрешь.

— Я не хочу быть слепым, когда умру, даже если доживу до ста лет.

— Думаешь, я хочу влить тебе в горло чашку летиума и отпустить с богами? — спросил наконец Гален.

— Я был бы благодарен, — ответил Эвгенидес.

— Я дал клятву лечить людей.

Эвгенидес не стал спорить. Лишь повернулся и посмотрел на врача. Его глаза, обведенные черными кругами, лихорадочно горели. На желтоватой щеке отчетливо выделялся шрам.

Гален вздохнул:

— Может, это никакая не тюремная зараза, и нечего тут толковать о клятвопреступлении. — Он поднял чашку. — Выпей наконец.

Когда Эвгенидес проснулся, уже стемнело. Пришел глазной врач. Комната была залита светом свечей, отражавшихся от бесчисленных стеклышек в створчатых окнах. Возле кровати сидели двое. Гален разбудил его, осторожно тронув за руку, но даже такое легкое прикосновение отозвалось болью во всем теле — такой сильной, что трудно было понять, откуда она исходит. Голова раскалывалась, в оба глаза словно насыпали раскаленного песка.

Глазной врач осмотрел его с предельной осторожностью, то поднося к лицу горящую свечу, то снова отодвигая.

— Когда ты заметил воспаление?

Эвгенидес покачал головой и сразу пожалел об этом. Он не знал, какой тогда был день и долго ли он сидел в королевской тюрьме. Попробовал вдуматься, но мысли покачивались на краю черной бездны, наполненной воспоминаниями, грозившими захлестнуть с головой и утянуть на дно.

— Еще до того, как мне отрубили руку, — вымолвил он наконец.

Окулист переглянулся с лекарем.

— Примерно неделю назад. Может, дней десять.

Глазной врач снова поднял свечу. Эвгенидес поморщился, но не издал ни звука.

— Простое воспаление, — сказал наконец окулист. — Будь это тюремная зараза, глаз был бы более красным и гораздо чувствительнее к свету. Держите глаза в чистоте, постарайтесь получше накормить больного. — Он посмотрел на Эвгенидеса и твердо произнес: — Каждый год этим хворают сотни маленьких детишек, и у всех зрение остается в порядке. На этот счет тебе не о чем беспокоиться.

«На этот счет», — подумал Эвгенидес. Когда Гален предложил ему еще одну дозу летиума, выпил и уснул.

* * *

В Аттолии королева сидела за обеденным столом. Зал освещался лучшими свечами, еда была превосходная. Но королева почти ничего не ела.

— Ваши мысли сегодня где-то витают, ваше величество, — сказал мужчина, сидевший на почетном месте по правую руку от нее.

— Ничего подобного, Нахусереш, — заверила Аттолия медийского посла. — Ничего подобного.

* * *

Лихорадка становилась все сильнее. Эвгенидес провалился в бездну воспоминаний, и Гален снова и снова поил его летиумом, чтобы дать немного отдохнуть. Он уже не узнавал ни Галена, ни его помощников, отказывался от лекарства и кричал. Его приходилось держать силой, и Гален, налегая всем весом на грудь, вливал лекарство в рот, а чтобы не выплюнул, закрывал рот ладонью и зажимал нос. Эвгенидес не мог вздохнуть, пока не проглотит летиум, и боролся изо всех сил, отворачивая голову. Гален чувствовал, как изгибается дугой тело юноши, когда тот пытается сбросить тяжесть с груди. Но все равно он глотал лекарство, лишь когда доходил до полного изнеможения и почти терял сознание.

Эддис, белая как полотно, сидела в библиотеке.

— Ему не понравится, что вы это слышите, — сказал военный министр, усаживаясь рядом. Он тоже пришел в библиотеку проведать сына.

— Вы когда-нибудь?..

— Слышал ли я, как он вот так кричит? Нет.

Эддис потеряла счет времени. Крики звучали так, словно их вытягивали из Эвгенидеса клещами.

— Ему стало хуже?

Отец Эвгенидеса покачал головой:

— По-моему, без изменений. — Он сел в кресло. — Если он так борется, когда в него вливают летиум, значит, силы еще остались.

— И вот так каждый раз?

Военный министр кивнул. Королева внезапно вскочила с кресла и встала в дверях спальни.

— Эвгенидес! — рявкнула она.

Гален поднял голову, думая отослать ее, но корчащаяся фигура на кровати внезапно застыла. Эвгенидес открыл глаза и растерянно заморгал. Все вокруг расслабились.

— Прекрати валять дурака и выпей летиум! — приказала королева.

Эвгенидес сглотнул и вздрогнул. Горькая жидкость просочилась в желудок. Гален убрал руку.

— Моя королева? — смущенно прошептал Эвгенидес.

— Спи, — велела Эддис. Эвгенидес, покоряясь королеве и действию летиума, закрыл глаза.

Она вернулась в библиотеку и снова села.

— Подействовало, — заметил военный министр.

— Еще посмотрим, что скажет Гален, — угрюмо отозвалась Эддис и осталась ждать, словно позабыв, что у нее назначена встреча с министром торговли. Появился лекарь. К ее удивлению, он остался доволен результатом королевского вмешательства.

— Он вас узнал. А до сих пор никого не узнавал. Возвращайтесь, когда сможете.

* * *

В то утро Эддис сидела у постели Эвгенидеса и ждала, когда он проснется. Спросила Галена о синяках под глазами. Он сказал: это остатки старой крови, застоявшейся под кожей. Это она знала и без него, но не понимала, почему не сломан нос, раз круги под глазами такие темные. Гален объяснил: это кровь, которая просочилась в глазницы после удара по лбу. По его словам, круги исчезнут через несколько недель, не раньше. А тем временем лицо с синяками казалось еще худее и бледнее.

Она сидела и смотрела, как он спит. Ей и раньше нередко доводилось видеть его с синяками. Обычно он получал их в драках с многочисленными родственниками. Они дразнили его из-за имени и стали дразнить еще сильнее, когда заметили, что дед все больше и больше интересуется внуком. Язык у Эвгенидеса часто бежал впереди мыслей, и в ответ на насмешки у него всегда находилось острое словцо. Иногда оно настолько метко попадало в цель, что обидчики переключали внимание на того, кто стал мишенью, и оставляли Эвгенидеса в покое. Но чаще стычки заканчивались драками и синяками.

После смерти матери Эвгенидес не откладывая сообщил отцу, что хочет стать следующим эддисским вором. Отец, еще не оправившись от потери жены, пришел в бешенство. Эвгенидес с отцом подрались на виду у всего двора. В душе у каждого горе выплескивалось в гнев. Родственники, боготворившие военного министра, удвоили нападки на Эвгенидеса, и драки продолжались до тех пор, пока Эддис не переселила его из общей мальчишеской спальни в единственную свободную комнату — переднюю редко посещаемой дворцовой библиотеки.

Эвгенидес вытер пыль с книжных полок и отточил до блеска свое зачаточное умение читать. В нем проснулась тяга к наукам, нередкая среди эддисских воров, и время от времени, после драк с родичами, в которых он бывал жестоко бит, он удалялся в библиотеку и свою спальню-кабинет зализывать раны. В такие периоды затворничества Эддис часто навещала его. Она не заступалась за него. Было ясно, что он сам напросился на свои беды и что его никак нельзя назвать безвинной жертвой. Его родные то и дело вдруг теряли дорогие им вещицы и находили их на храмовом алтаре, навеки посвященном богу воров. На сторону родичей, приходивших жаловаться, Эддис тоже не вставала. Они приходились родней не только ему, но и ей, и она тоже частенько дралась с ними. Драки прекратились лишь тогда, когда один за другим в считаные дни скончались от лихорадки двое ее старших братьев и она стала наследной принцессой Эддиса. Через несколько месяцев она взошла на трон, и после этого никто уже не дрался с ней в открытую, разве что вежливо, формально, назойливо. Никто, кроме Эвгенидеса — тот продолжал насмехаться над ее вкусом в одежде и попрекать родственниками, как будто они существовали лишь по ее вине.

— Прогони их всех, — предлагал он.

— Ты же знаешь, не могу. Когда-нибудь они станут офицерами в моей армии, займут посты министра торговли и казначея.

— Можешь сделать офицером меня.

— В последней стычке с отцом ты порвал приказ о зачислении в армию.

— Я стану твоим министром…

— Казначеем? Ограбишь меня подчистую.

— У тебя я никогда ничего не украду, — с жаром пообещал он.

— Неужели? А где мое турмалиновое ожерелье? Где мои пропавшие сережки?

— То ожерелье ужасно. Это был единственный способ помешать тебе носить его.

— А сережки?

— Какие сережки?

— Эвгенидес! — рассмеялась она. — Если Клеон тебя отлупит, поделом тебе.

Она никогда не тревожилась из-за его жалоб. Тревожилась, лишь когда он затихал. Либо замышляет что-то настолько возмутительное, что весь двор стянется к ее трону, требуя его крови, либо ссорится с отцом, либо — что случалось очень редко — серьезно ранен. Однажды один из родичей в драке сломал ему несколько ребер; в другой раз он поскользнулся, перелезая через обледенелую стену, и упал на подвернутую ногу. Падение с высоты — главная опасность для всех воров, часто смертельная. Именно так закончила свои дни его мать.

Когда ему было очень плохо, он лежал, побледневший и тихий, не выходил из комнаты, пока не становилось лучше, а потом, когда начинал поправляться, беспрерывно ныл. Однако он не рассказал ей, кто сломал ему ребра и как он растянул колено. Бесчисленные рьяные доносчики наябедничали, что это сделал Титус, а подробности другого случая она вытянула из дворцового лекаря, который, в свою очередь, вытянул их из Эвгенидеса, пока лечил ему ногу. Гален тоже привык видеть Эвгенидеса в синяках и слушал его жалобы без видимого сочувствия.

* * *

Эддис склонилась над Эвгенидесом и откинула волосы с его влажного лба. Гален коротко остриг длинные волосы вора, и без них он выглядел совсем иначе. Раньше ей и в голову не приходило, что его волосы, став короче, будут завиваться мелкими кудряшками на висках и за ушами. Она поправила один из таких локонов.

Он открыл глаза и еле слышно произнес:

— Моя королева.

— Мой вор, — грустно ответила она.

— Она знала, что я был во дворце, — сказал он тихим, очень усталым голосом. — Знала, где я прячусь, знала, каким путем буду уходить из города. Всё знала. Прости.

— Напрасно я тебя послала.

Он покачал головой:

— Нет. Это я наделал ошибок. Только еще не знаю каких. Пытаюсь понять. Не знаю. Я подвел тебя, моя королева. — Его голос стал слабее. — Прости, — повторил он. — Прости.

— Простить… — протянула Эддис. — Рано или поздно она будет висеть вниз головой на собственной дворцовой стене. — Она смяла в кулаках тонкую ткань своего платья. Расправила, встала и принялась расхаживать по комнате. — Если я тебя огорчу, Гален меня вышвырнет, — сказала она, усаживаясь обратно.

— Ты меня не огорчаешь. Приятно видеть, как ты ходишь и бушуешь. Она не бушует, — сказал он, глядя в пространство. — Когда она сердится, то просто сидит, и когда печалится, тоже сидит. И даже когда счастлива, тоже, наверное, сидит. — Это была его самая длинная речь за много дней. Умолкнув, он закрыл глаза. Эддис решила, что он уснул. Встала и отошла к окну. Оно было высоко — подоконник на уровне ее глаз, стеклянные створки доходили почти до потолка. Встав на цыпочки, она выглянула во двор. Никого. — Она была в своем праве, — раздался за спиной голос Эвгенидеса.

Эддис резко обернулась.

— Ничего подобного!

— Это обычное наказание для воров.

— Не говори глупостей, — выпалила Эддис. — В Аттолии уже сто лет не отрубают руки ворам. И вообще ты не обычный вор. Ты мой вор. Ты из королевской семьи. В твоем лице она напала на весь Эддис, и ты это понимаешь.

— Эддису нечего было являться к ней во дворец, — прошептал Эвгенидес. Королева поняла, что он устал.

— А Аттолии нечего заигрывать с медийцами, — повысила голос она.

Гален открыл дверь и бросил на нее предостерегающий взгляд.

— Уйди! — бросила она.

Он покачал головой, но отступил, оставив дверь открытой.

— Это поступок, достойный варвара! — обернулась Эддис к Эвгенидесу. Его глаза были закрыты. — И она за него поплатится, — добавила королева, уходя.

* * *

Она вышла в библиотеку. Гален отвесил ей очень официальный поклон, принес извинения и прошел в спальню. Осмотрев Эвгенидеса и напоив его снотворным, вернулся в библиотеку. Эддис ждала его там. Сидела в одном из кресел, поджав ноги.

— Ну вот, теперь вы оба плачете, — сказал лекарь.

Эддис всхлипнула:

— Я злюсь.

— А у него не хватает сил выносить ваш гнев. — Лекарь взглянул беспомощно.

— Понимаю, — вздохнула королева. — У него не хватает сил слушать, как я кричу, и, если он умрет, виновата буду только я, и я уже виновата в том, что он потерял руку, и надо благодарить богов за то, что он не ослеп. — Она чуть приподняла подол и краем нижней юбки вытерла глаза. Всхлипнула и встала.

Гален смотрел на нее с иронией. Она улыбнулась ему:

— Ну же, продолжайте свою лекцию.

— Которую? — осведомился Гален.

Эддис прижала руку к груди и с выражением заговорила:

— Если после долгих лет службы вашей семье вы придете к выводу, что к моим советам не следует прислушиваться и я должен оставить свой пост, то это в вашей власти, но покуда я являюсь дворцовым лекарем, то буду настаивать, чтобы ради благополучия пациента мои предписания неукоснительно выполнялись… Я верно излагаю?

— Да.

— И остальное я тоже могу угадать.

— Спасибо, ваше величество, — поклонился Гален. — Я рад, что мне не пришлось говорить этого самому.

* * *

С тех пор королева Эддиса стала навещать Эвгенидеса, пока он спал. Лихорадка миновала, но он страшно похудел и обессилел, только спал дни и ночи напролет. Гален сказал, силы вернутся к нему, нужно только время.

В те редкие моменты, когда Эвгенидес просыпался, Эддис толковала с ним об урожае, который обещал быть хорошим, о погоде, которая тоже была хорошей, и никогда не упоминала о своих встречах с министрами, с управляющими рудников, с начальником королевской кузницы, с командирами своей небольшой армии, о бесчисленных дипломатических письмах, прибывающих из Сауниса и Аттолии. Когда его боль стихала и он дольше бодрствовал, она пересказывала ему дворцовые сплетни и извинялась за то, что приходит нечасто.

— Даже будь ты не так занята, Гален все равно бы тебя не пустил.

— Верно, — подтвердила королева. — И он слушает наши разговоры, боится, как бы я тебя не огорчила. Наверняка и сейчас стоит, прижав ухо к двери, — прошептала она, и ответом была нечастая улыбка.

Она откинулась на спинку кресла, сняла с головы тонкий золотой обруч и провела пальцами по коротким волосам.

— Как мне все надоело, — пожаловалась она. — С рассвета и до заката ко мне каждый миг кто-нибудь подходит и о чем-нибудь спрашивает. Ксанта, когда будит меня по утрам, спрашивает, хочу ли я позавтракать. Лучше бы просто поставила тарелку передо мной. Одной проблемой было бы меньше.

Он не стал спрашивать, какими проблемами она так занята. А она не стала рассказывать.

— Загляну через несколько дней, если смогу. — Она склонилась над кроватью и поцеловала его в лоб. — Поешь чего-нибудь. — И ушла.

* * *

Королева Аттолии внимательно выслушала доклад, присланный ее послом из Эддиса.

— Значит, лихорадка его не убила, — заметила она.

— Кажется, нет, ваше величество.

— Очень хорошо, — ответила королева.