Девушка с голодными глазами

Маша Царева

Современные стандарты красоты воспевают анемичную худобу. Носить 46-й размер считается выходкой на грани фола, я уже не говорю о 48-м. Неужели в этом безумном мире нет места здоровой женственности? Героиня этого романа – это собирательный образ современной горожанки, помешанной на самосовершенствовании. Я посвящаю эту книгу всем, кого ужасает слово «шоколад», и тем, кто едва на ногах стоит от слабости, тем, у кого от бесчисленных диет выпадают волосы и зубы. Надеюсь, прочтя ее, хоть один человек, закусывающий обезжиренный кефир помидорчиком черри, задумается о том, что мода – это условность, а настоящая красота – внутри…

Пролог

— Я всегда блюю после банкетов! — с достоинством сказала Алина. — Не могу себе позволить, чтобы меня разнесло.

Ее низкий гулкий голос имел ту степень прокуренности, которая отзывается в голове слушателей приятной вибрацией и приводит в действие потайные химические реакции, отвечающие за включение эрогенных зон.

Алина была истинной красавицей — аристократично бледная, артистично ломкая, хрупкая, как балерина. Ну да, она весила сорок шесть килограммов, но честное слово, это ее совсем не портило. Два с половиной года назад у Алины прекратились менструации. Она считала, что это ерунда, не стоит обращать внимания.

— Я же не собираюсь иметь детей, — пожимала плечами она, — к чему мне вся эта возня с ПМС и своевременной закупкой тампонов?

Алина была из поколения феминисток третьей волны, очаровательных эгоисток мегаполиса, убежденных childfree.

— Главное, чтобы никто не почуял, что от тебя пахнет блевотинкой, — горячо подхватила Ольга, — я вот всегда ношу с собою мятные подушечки. Очень удобно. Возвращаешься из туалета налегке, источая запах ментола, и никто даже не подозревает, чем ты занималась пять минут назад.

Все рассмеялись.

Нас было восемнадцать — пациенток специального отделения Института питания. Самая массивная, армянка Марианна, весила пятьдесят два килограмма. Она мучительно переживала свою «кобылистость» и все пыталась незаметно от врачей спустить ужин в унитаз. Дольше всех здесь находилась Полечка — четыре года или что-то около того. Ее сто раз собирались выписывать — она поправлялась, розовела и набирала вес, но потом Полечка разглядывала в зеркале свои щеки, ягодицы, живот, свой несуществующий целлюлит, депрессовала по-черному, и все начиналось заново. Самая безнадежная — Женя. Ей всего двадцать три, но она похожа на немощного старца. Ее возили в инвалидном кресле и кормили через капельницу. Она почти не разговаривала, но иногда по безмятежному болотцу ее укрощенного успокоительными пилюлями нрава проносился разрушительный смерч внезапной истерики. Она падала на пол, прижимала костлявые колени к впалой груди и начинала выть — монотонно, громко, как сломанная пожарная сирена. В такие моменты становилось страшно.

В остальном в клинике мне даже, пожалуй, нравилось.

Правда, иногда я смотрела на своих соседок по палате — вечно худеющих, изрыгающих изысканные ужины в унитаз, тайком принимающих слабительные пилюли, — и думала: а что я делаю здесь?

Между тем я находилась в клинике уже третью неделю…

И за это время убедилась, что попасть сюда может любая девушка, которая хотя бы однажды, мечтательно закусив губу, рассматривала пляжную фотографию Анжелины Джоли, а потом нахмуренно изучала в зеркале собственное тело, далекое от совершенства…