Основа философии

Маттиас Линдгрен, 2018

В книге впервые в истории философии рассматривается вопрос об основе выделения понятийных элементов. Автор доказывает, что судьба философии и науки зависит от понятийного выделения, и показывает скрытые пружины этой зависимости. «В самой основе философии лежит гносеологическое условие, подталкивающее философскую деятельность к экстравертности, чтобы избежать внутреннего паралича интравертного самоанализа, как в случае данного исследования. Другими словами, философии приходится совершать прогрессивное понятийное развертывание, чтобы не блуждать в поисках однозначного значения собственного выделенного, которое, подобно сокровищу у подножия радуги, все время отклоняется от точной фиксации». Книга адресована всем, кого волнуют вопросы понятийного выделения и оформления предмета своего интереса.

Глава 1

Понятийное тождество

§ 1.1 Основа выделения предмета

Обязательным условием рациональной дискуссии является наличие понятий. А на основе чего возникает понятие? Является ли оно самопроизведением рациональной мысли? Чем отличается понятие от выделенного предмета? Возможны ли предмет без понятия и понятие без предмета? В этом разделе мы будем стремиться к созданию платформы для дальнейшего анализа, в рамках которого эти и сопряженные с ними вопросы будут рассмотрены более подробно в § 4.1.1.

Процитированное выше удивление Витгенштейна, вызванное самим наличием мира, углубляется в вопросе о том, как вообще возможен некий предмет (в широком смысле слова). В отличие от представления Канта о двух фундаментально инородных когнитивных аспектах концептуализации предмета: «Was an der Vorstellung eines Objekt bloß subjektiv ist, d. i. ihre Beziehung auf das Subjekt, nicht auf den Gegenstand, ausmacht, ist die ästhetische Beschaffenheit derselben, was aber an ihr zur Bestimmung des Gegenstands (zum Erkenntnisse) dient, oder gebraucht werden kann, ist ihre logische Gültigkeit. In dem Erkenntnisse eines Gegenstandes der Sinne kommen beide Beziehungen zusammen vor»^[15] (пер. с нем.: «То, что в представлении об объекте чисто субъективно, т. е. составляет отношение представления к субъекту, а не к предмету, есть эстетическое свойство этого представления, но то, что служит или может быть применено в нем для определения предмета (для познания), есть его логическая значимость. В познании предмета [внешних] чувств оба отношения появляются вместе»), так называемое «эстетическое свойство» не только отражает загадочную целесообразность предмета, но отражает, прежде всего, конститутивное начало последнего: «У всякой воли свой разум; одно без другого не бывает: волю можно уподобить пламени, а разум — свету от пламени»^[16].

Корнем предмета является «установка» (термин, обозначающий здесь единство симпатии и антипатии). Конкретным примером первичности установки по отношению ко все более сложным и более информативным представлениям являются те случаи, когда мы, услышав голос знакомого человека, первым делом испытываем некую симпатию или антипатию до того, как мы успели понять, что именно нам сказали. И так же обстоит дело, когда речь идет о письменных выражениях, осмысленных жестах и т. д. Даже если смысл сообщения воспринимающему недоступен, он не остается незатронутым в плане установки в связи с тем, что в вопросе «Что?» уже заложен вопрос «Как?».

Установка является не просто выражением первичной реакции при получении информации, а исконным разделителем мира, стержнем всех дихотомий, вокруг которого вырастают все понятия.

Без установки мы вообще не могли бы различать или выделять отдельные явления мира и тогда весь мир исчез бы с наших глаз и растворился в бесконечном океане безразличия. В таком мраке, который можно называть «философской нирваной», не только не было бы приятного или неприятного, истины или лжи, добра или зла, красивого или дурного, — в нем вообще не было бы понятий о чем-либо, так как все отношения укореняются в установке. Без установки мы вообще не могли бы что-либо воспринимать. Без неё звук — не слышен, поле зрения — не видимо, ощущение — не ощутимо и т. д., так как их просто нет. О каком-то грубом простом материале, о субстрате, первичных качествах и тому подобном речь не может идти в связи с тем, что нет основы даже для самого элементарного выделения. «Высказывание замечания показывает, что ценности не только влияют на применение знания, они являются существенными ингредиентами самого знания», — справедливо отмечал Фейерабенд^[17].

Если рассматривать установку в качестве корня нашего мира, можно согласиться с Шопенгауэром в том, что мир является объективацией воли, и с Ницше в том, что «Schätzen ist Schaffen: hört es, ihr Schaffenden! Schätzen selber ist aller geschätzten Dinge Schatz und Kleinod. Durch das Schätzen erst giebt es Werth: und ohne das Schätzen wäre die Nuss des Daseins hohl» ^[18] (пер. с нем.: «Оценивать — значит созидать: слушайте, вы, созидающие! Оценивать — это драгоценность и сокровище среди всех оцененных вещей. Только благодаря оценке существует ценность, а без оценки — зерно существования было бы пусто»), и с тем, что «Aber alles Leben ist Streit um Geschmack und Schmecken! Geschmack: das ist Gewicht zugleich und Wagschale und Wägender; und wehe allem Lebendigen, das ohne Streit um Gewicht und Wagschale und Wägende leben wollte!»^[19] (пер. с нем.: «Вся жизнь есть не что иное, как спор о вкусе и о том, что вкусно. Вкус является в одно и то же время и гирей и чашей, и весами и весовщиком»). Сходная мысль сформулирована и Витгенштейном: «Bedeutung bekommen die Dinge erst durch ihr Verhältnis zu meinem Willen»^[20] (пер. с нем.: «Вещи получают значение только через отношения к моей воле»). Приятное или неприятное не сопровождают переживание, а являются его корнями, без которых переживание не переживается. Известное гносеологическое кредо Спинозы: «Non ridere, non lugere, neque detestari — sed intelligere (пер. с лат.: «Не смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать») уступает реальному положению дел, которое, аналогичным образом, можно было сформулировать как: «Intelligere, ridens, lugens et detestans» (пер. с лат.: «Понимать — смеясь, плача, проклиная»).

Далее, следующие слова Юма хорошо иллюстрируют наше знание о причинах выражений установки: «The very feel constitutes our praise or admiration. We go no further; nor do we enquire into the cause of the satisfaction»^[21] (пер. с англ.: «В нашем чувстве и заключается наша похвала или восхищение. Дальше мы не идем и о причине не спрашиваем»). Вместо ответа, раскрывающего причину того, почему нам что-то нравится или нет, мы можем только указать на различные обстоятельства, сопровождающие предмет установки. Объяснение, которое будет иметь причинный характер по отношению к установке, является определением post hoc. Иносказательно, мы достигли дна объяснения, констатировав, что что-то нравится или не нравится, и можем только иллюстрировать, в связи с чем дело обстоит именно так, а не от(-)чего. В качестве ответа мы можем еще уточнить область установки, то есть дать ее более точное определение. Причина, почему кто-то, например, водит машину, требует другого объяснения, чем уточнение модели машины, ее технического описания и т. п.

§ 1.2 Определение понятийного элемента

Предметом данного исследования является основа понятийного аппарата, обусловливающего философский дискурс. Корни проблематики коммуникативности рациональных выражений глубоко сращены с вопросом выделения понятийных элементов, лежащих в основе языковых высказываний. Под «понятийным элементом» здесь имеется в виду концептуальное нечто, при выделении которого можно образовать понятийное выражение.

Понятийный элемент можно было бы рассматривать в качестве сущности понятия, его фундаментального ядра. В этом случае понятийный элемент образовывал бы понятие понятия, что ведет мысль к элементарным пропозициям раннего Витгенштейна: «Но коль скоро структура выявлена, анализ, набирая обороты, обязан спросить: что за этой структурой? За спиной одной встает другая, более элементарная, пока исследователь не придет к такой, которая по своей простоте уже не структура, а нераздельное единство»^[22].

Понятия можно делить на словесные и концептуальные. Лишь первые могут являться предметом коммуникативной передаваемо-сти. Поэтому в процессе создания словесной формы и интерпретации сообщенного словесного понятия наше понимание отталкивается от области первых. Дискурс о концептуальном понятии возможен только через использование словесных понятий в качестве формы и инструмента его проведения. Получается, что словесным понятием является внешняя сторона концептуальности.

Можно себе представить, что определенное вербальное высказывание составляет лишь часть определенной мысли и что определенное письменное выражение составляет лишь часть определенного вербального высказывания, при том что уровень понятийной объективности возрастает по мере сужения понятийного поля, начиная с мысли и заканчивая письменным выражением. В качестве иллюстрации такого соотношения приведём следующую схему:

Данное представление является, однако, ошибочным из-за того, что оно пренебрегает неизбежной ролью неповторимой понятийной концептуализации при интерпретации словесных понятии. Дело в том, что вербальное высказывание и письменное выражение не являются раз и навсегда данными понятийными полями, а интерпретируются мыслью, как мыслью о вербальном высказывании мысли, и мыслью о письменном выражении мысли, при том что понятийная определенность, двигаясь от концептуального понятия до письменного выражения концептуального понятия, не возрастает. Все эти три понятийных поля составляют не две части внутри одной всеобъемлющей мысли, а образуют три разные понятийные сферы, номинально объединенные одной мыслью, что иллюстрируется следующей схемой:

Получается, что объект мысли — неотдельное от идеи содержание («ideatum» на языке Спинозы^[23]).

Итак, выражение должно не только отражать отношения между реальными обстоятельствами, а еще и соответствовать более сложной картине актуальных обстоятельств сообщающего субъекта и восприятию изначальных интендированных обстоятельств у того, кому они сообщаются первым субъектом. Вышеизложенная картина гораздо сложнее, чем критерий, предлагаемый традиционной теорией корреспонденции, которая обращает внимание только на отношение между субъектом и объектом. Требуется, таким образом, не фиксированное отношение между предметом истины и представлением о нем, а согласованность между предметом истины с пониманием его языкового выражения и со стороны передающего, и по отношению к воспринимающему. Этому абстрактному треугольнику нужно преодолеть текучесть реки конкретных языковых выражений, чтобы она не унесла его с собой и тем самым не поглотила его рациональную истинность. Неоднозначность языковых выражений связана с их смысловым контекстом, ситуативно определяющим их значение. Значение, иными словами, всегда определяется смыслом конкретного неповторимого контекста. Универсальная, абстрактная однозначность формальных высказываний рациональной философии неизбежно растворяется в потоке индивидуальных, конкретных интенциональных смыслов. Не только красота, как замечено Франком, но и смысл вообще — неанализируемое целое. Лингвистически говоря, значение всех высказываний находится в сфере дейиксисы, в том числе аподиктических высказываний, которое обусловливает то, что «Niemals noch hängte sich die Wahrheit an den Arm eines Unbedingten» (пер. с нем.: «Никогда еще истина не прилеплялась к руке безусловного»)^[24].

Понятие отождествляется по-другому в рамках нового смыслового контекста, в которое понятие входит, но благодаря внешнему постоянству на уровне знаков, изоморфизм обозначенного предмета понятия может восприниматься в качестве совершенного понятийного тождества в рамках различных смысловых контекстов. Так или иначе, в основе понятий (индивидуальных и универсальных) лежит понятийная универсализация индивидуального понимания. Индивидуальное понятие является, таким образом, результатом универсализации отождествления предмета понятия, но из-за неповторимости смысловых контекстов нет тождества, превосходящего изоморфизм. Абсолютное отождествление носит неуловимый характер бесконечности. Можно уподоблять абсолютное тождество точке фиксации бесконечности, где смысловой контекст образует элемент бесконечного ряда, при том что рассмотрение смыслового контекста порождает возникновение нового смыслового контекста. Отождествление создает всегда нечто новое, дотоле неведомое, что затем сопоставляется с предметом отождествления, в результате чего образуется нечто третье и т. д.

Наша неспособность однозначно выделить определенное понятийное поле подобна нашему непреодолимому затруднению четко выделить некое определенное поле зрения. Фиксируя взгляд на некоем предмете в рамках центрального поля зрения, мы не в состоянии определить границы четко выделенного зрительного объекта или даже части объекта, что, впрочем, тоже является определенным объектом, будучи частью более сложного объекта. Пытаясь определить некое минимальное четкое зрительное поле, наш взгляд переходит с одного зрительного элемента на его окружение, которое тут же приобретает новые выделенные контуры, и мы можем лишь констатировать, что мы просто не в состоянии остановиться на чем-то четко определенном. Все, на чем пытается задержаться наш взгляд, ускользает, сливаясь со своим окружением, которое привлекается для неустанного процесса выделения минимального, четко определенного зрительного поля. Это подтверждает следующее высказывание Г. В. Ф. Гегеля: «Etwas mit seiner immanenten Grenze gesetzt als der Wiederspruch seiner selbst, durch den es über sich hinausgewiesen und getrieben wird, ist das Endliche»^[25] (пер. с нем.: «Нечто вместе со своей имманентной границей, полагаемое как противоречие самому себе, в силу которого оно выводится и гонится дальше себя, есть конечное»). Нет четкой грани между частью и целым в связи с тем, что мы не можем точно определить первую на фоне второго, поглощающего первую, обстоятельство, которое лежало в основе онтологии Плотина и гегелевской диалектики: «В здешнем мире одна часть возникает из другой, и каждая есть только часть, там же каждое истекает всегда из целого, и есть одновременно и часть и целое: оно преподносится как часть, но обнаруживается, как целое, острому взору […]»^[26]. «Zunächst ist das Übergehen und Beschaffenheit ineinander das Aufheben ihres Unterschiedes; damit ist das Dasein oder Etwas überhaupt gesetzt, und indem es aus jenem Unterschiede resultiert, der das qualitative Anderssein ebenso in sich befaßt, sind zwei Etwas, aber nicht nur Andere gegeneinander überhaupt so daß diese Negation noch abstrakt wäre und nur in die Vergleichung fiele, sondern sie ist nunmehr als den Etwas immanent. Sie sind als daseiend gleichgültig gegeneinander, aber diese ihre Affirmation ist nicht mehr unmittelbare, jedes bezieht sich auf sich selbst vermittelst des Aufhebens des Andersseins, welches in der Bestimmung in das Ansichsein reflektiert ist»^[27] (пер. с нем. «Переход определения и свойства друг в друга — это прежде всего снятие их различия; тем самым положено наличное бытие или нечто вообще, а так как оно результат указанного различия, заключающего в себе также и качественное инобытие, то имеются два нечто, но не только вообще иные по отношению друг к другу — в таком случае это отрицание оказалось бы еще абстрактным и относилось бы лишь к сравниванию их [между собой] — теперь это отрицание имеется как имманентное этим нечто. Как налично сущие они безразличны друг к другу. Но это утверждение их уже не есть непосредственное, каждое из них соотносится с самим собой через посредство снятия того инобытия, которое в определении рефлектировано во в-себе-бытие»).

В этимологическом плане сходная мысль содержится в следующем выражении Хайдеггера: «Diese „Relationen“ und „Relate“ des Um-zu, des Um-willen, des Womit einer Bewandtnis widerstreben ihrem phänomenalen Gehalt nach jeder mathematischen Funktionalisie-rung; sie sind auch nichts Gedachtes, in einem „Denken“ erst Gesetztes, sondern Bezüge, darin besorgende Umsicht als solche je schon sich aufhält. Dieses „Relationssystem“ als Konstitutivum der Weltlichkeit verflüchtigt das Sein des innerweltlich Zuhandenen so wenig, daß auf dem Grunde von Weltlichkeit der Welt dieses Seinde in sinem „substanziellen“ „An-sich“ allererst entdeckbar ist»^[28] (пер. с нем.: «Эти „релятивности“ и „корреляты“ имения-дела с его для-того-чтобы, ради-чего, с-чем противятся по своему феноменальному содержанию всякой математической функционализации; они и не нечто помысленное, установленное лишь в „мышлении“, но отношения, в каких озаботившееся усмотрение всегда уже держится. Эта «релятивная система» как конститутив мирности настолько не испаряет бытие внутримирно подручного, что только на основе мирности мира это сущее в своем «субстанциальном» «по-себе» и может быть открыто»).

Из-за охарактеризованной выше взаимообусловленности выделенных понятийных элементов невозможно определить некие первичные общности или элементарные пропозиции. Эту фундаментальную понятийную взаимообусловленность можно охарактеризовать при посредстве шопенгауэровского описания эпистемологической основы суждения пространственных положений вещей: «Alle möglichen relativen Räume sind Figuren, weil sie begrenzt sind, und alle diese Figuren haben wegen der gemeinschaftlichen Grenzen ihren Seinsgrund eine in der andern. Die series rationum essendi [Reihe der Gründe des Seins] im Raum geht also wie die series rationum fiendi [ins unendliche], und zwar nicht nur wie jene nach einer, sondern nach allen Richtungen»^[29] (пер. с нем.: «Все возможные относительные пространства суть фигуры, ибо они ограничены, а все эти фигуры имеют из-за общности границ свое основание бытия одна в другой. Series rationum essendi в пространстве, как и series rationum fiendi, идут in infinitum, и не только, как последняя, в одном направлении, но по всем направлениям»). При попытке их выделения мы сталкиваемся с нераздельной целостностью понятийной парадигмы языка, который подобно паутине или поверхности воды претерпевает изменения по всей своей мимолетной структуре подобно знакам, писанным вилами по воде. Все наши понятия, видоизменяясь, неуловимо простираются по всей языковой системе. Иными словами, речь идет не о какой-либо определенной первичности с отчетливыми понятийными контурами, а о динамичной паутинообразной структуре в неустанном движении. В этой связи на ум приходит вопрос, сформулированный Ницше: «Alle Wahrheit ist einfach. — Ist das nicht zwiefach eine Lüge?»^[30] (пер. с нем.: «Всякая истина проста. — Разве это не двойная ложь?»).

Выделение первичности подразумевает наличие вертикальной структуры, претерпевающей лишь иерархические изменения, что можно сравнить с ростом по карьерной лестнице, когда одна должность сменяется другой с более сложными структурными чертами, объемлющими предыдущие в рамках новой должности. Но в данном случае картина больше похожа на научно-эволюционное дерево живых организмов, переходящих в новые формы, которые в своей беспрерывной текучести являются предметами для условного определения биологии, пользующейся родовыми понятиями для размежевания рас, видов, семейств, отрядов, классов, типов, царств и доменов. Аналогичная задача научной классификации проводится лингвистами при определении диалектов, языков, языковых подгрупп и групп, ветвей и семей. Точного начала и конца здесь нет. В эпистемологическом смысле все подобные словесные концепции остаются неопределенными инструментальными выражениями. Несмотря на это, мы все-таки можем обмениваться знанием в форме определенных понятий. Создается впечатление, что мы говорим об одном и том же и что на уровне коммуникации достигается согласие. Спрашивается в связи с этим, как нам вообще удается совершать понятийное отождествление?

$ 1.2.1 Понятийная подлинность и роль коммуникации

До тех пор, пока не осуществлено понятийное выделение, картину мира можно было бы описать следующими словами Николая Кузанского: «Quia igitur maximum absolute est omnia absolute actu, quae esse possunt, taliter absque quacumque oppositione, ut in maximo minimum coincidat, tunc super omnem affirmationem est pariter et negationem. Et omne id, quod concipitur esse, non magis est quam non est; et omne id, quod concipitur non esse, non magis non est quam est. Sed ita est hoc, quod est omnia, et ita omnia, quod est nullum; et ita maxime hoc, quod est minime ipsum»^[31] (пер. с лат.: «Так как абсолютный максимум непременно содержит действительно все вещи, какие только могут быть вне какой бы то ни было противоположности, то минимум совпадает с максимумом; равным образом максимум находится и над всяким утверждением, и над всяким отрицанием. Всё то, что мыслится несуществующим, есть и не есть в одинаковой степени. Но тогда всякий отдельный предмет оказывается бытием всех соединенных вместе вещей, и все собранные воедино вещи оказываются ничем, и то, что есть в максимуме, существует одновременно и в минимуме»).

Понятийное соединение «пата» («имя») и «rupa» («форма») в индийской религиозно-философской традиции может оказаться выражением случайного образования пар из двух мыслительных категорий без прямой логической связи, но именно своим названием предмет оформляется как таковой в общественной среде после того, как предмет выделился как отдельное понятие. Интересно себе представить мир человека, который всю жизнь жил совершенно обособленно от других людей и их произведений культуры в широком смысле, без доступа к общему выделенному миру и, соответственно, не был приобщен к языку, который «[…] ist die allumfassende Vorausgelegtheit der Welt»^[32] (пер. с нем.: «[…] есть всеохватывающая предистолкованность мира»). Такому человеку пришлось бы самому совершать всё понятийное выделение и для себя конституировать весь мир с нуля. Лишь у такого человека результат интерпретации уже интерпретированного другими людьми не является понятийным миром, как у всех коммуницирующих людей, приобщенных к некому социуму, у которых «Die Welt des Daseins ist Mitwelt. Das In-sein ist Mitsein mit Anderen. Das innerwelt-lische Ansichsein dieser ist Mitdasein»^[33] (пер. с нем.: «Мир присутствия есть совместный-мир. Бытие в мире есть со-бытие с другими. Внутримирное по-себе-бытие есть соприсутствие») и у которых «Auch das Alleinsein des Daseins ist Mitsein in der Welt»^[34] (пер. с нем.: «Одиночество присутствия есть тоже событие в мире»). Его понятийный мир стал бы лишь интерпретацией собственных интерпретаций в результате создания понятий на основе понятийных элементов, им самим выделенных.

Само понятие как таковое — попытка останавливать движение бытия, но лишь с помощью этого же движения понятие может образовываться. Русское «понятие», немецкие «Auffassung», «Begriff», английское «conception», французское «comprehension», итальянское «comprensione» и аналогичные индоевропейские варианты со своими соответствующими глагольными ипостасями: «понимать»,

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

15

Kant I. Kritik der Urteilskraft. Leipzig, Felix Meiner Verlag, 1913, S. 26.

16

Сведенборг Э. О небесах, о мире духов и об аде. СПб., Амфора, 2006, с. 33.

17

Фейерабенд П. Прощай, разум, «Заметки о релятивизме», М., ACT, 2010, с. 39.

18

Nietzsche F. Also sprach Zarathustra. Ein Buch für Alle und Keinen. Naumann, Leipzig 1891, S. 48.

19

Ibid, S. 92.

20

Wittgenstein L. «Tagebücher 1914–1916», Werkausgabe Band I. Frankfurt am Main. Suhrkamp. 1995, S. 179.

21

Hume D. Treaties of human nature, Book III. Prometheus Books. New York. 1992, p. 471.

22

Бибихин В. В. Язык философии, СПб., Наука, 2007, с. 27.

23

«Idea vera (habemus enim ideam veram) est diversum quid a suo ideato. Nam aliud est circulus, aliud idea circuli» (пер. с лат.: «Истинная идея (ибо мы обладаем истинной идеей) есть нечто, отличное от своего содержания (объект — ideatum), одно дело — круг — идея круга»), а другая идея об идеях и т. д. У этого круга нет начала, а источник отдельных идей берется из всех других наших взаимоопределяющих идей.

Spinoza В. Tractatus de intellectus emendatione, et de via qua optime in veram rerum cognitionem dirigitur, London, Duckworth & со, 1899, p. 33.

24

Nietzsche F. Also sprach Zarathustra. Ein Buch für Alle und Keinen. Naumann, Leipzig 1891, S. 37.

25

Hegel. G. W. F. Wissenschaft der Logik, Band 1, Philipp Reclam jun. Leipzig, S. 152–153.

26

Плотин. V 8, 4.

27

Hegel. G. W. F. Wissenschaft der Logik, Band 1, Philipp Reclam jun. Leipzig, S. 148.

28

Heidegger М. Sein und Zeit, Tübingen. Max Niemeyer Verlag. 2001, S. 88.

29

Schopenhauer A. Sämtliche Werke, Kleinere Schriften, «Über die vierfache Wurzel des Satzes vom zureichenden Grunde». Stuttgart/Frankfurt am Main, Cotta-Insel Verlag, 1962, S. 160.

30

Nietzsche F. Leipzig, Götzen-Dämmerung oder wie man mit dem Hammer philosophirt. Alfred Kroner Verlag, 1922, S. 3.

31

Cusanus N. Doctae Ignorantiae. Livre I, Capitulum IV, Maximum absolutum incomprehensibiliter intelligitur; cum quo minimum coincidit.

32

Gadamer H. G. Begriftsgeshichte als Philosophie, Kleine Schriften, J. С. B. Mohr, Tübingen, 1972, S. 237.

33

Heidegger М. Sein und Zeit, Tübingen. Max Niemeyer Verlag. 2001, S. 118.

34

Ibid, S. 120.