Сказка со счастливым началом

Галина Маркус, 2015

Что, если героиня, рассудительная максималистка, которая старалась всегда всё делать правильно, становится вдруг – «пропащей»? Собирается замуж за «приличного человека», а оказывается в постели с бандитским наследником, ещё и возмутительно младше себя? Стоит ли бороться с судьбой, и как не перепутать судьбу с чужой волей? В романе Галины Маркус «Сказка со счастливым началом» много непростых «если». Эта книга – о самом главном родстве, которого одинаково жаждут богатые и бедные, счастливые и несчастные, все-все-все – о родстве душ. И о сказке, вера в которую это родство являет. Какой же конец должен быть у «Сказки со счастливым началом»? Не спешите ответить…

Борис умоляет

Соня молча разлила чай по чашкам. Сестры весь вечер молчали, и никто не знал, как начать разговор. Наконец, Анька не выдержала.

— Он сразу твой телефон потребовал или наш адрес. И вчера утром звонил мне. Я ему ничего не дала, даже не говорила, что ты в садике работаешь! Только про Женьку, что ты почти замужем.

— Откуда же он узнал — так быстро?

— Понятия не имею!

— А мне почему не рассказала?

Анька замялась и промолчала.

— Вот ведь… зараза какая! — разозлилась Соня, заметила, как вскинулась сестра, и поспешно добавила:

— Это я не про тебя, дурочка… Нет, пора ему вправить мозги, тебе не кажется? Ну, чего ему надо?! Какой-то самолюбивый болван. Ань, а может, он маньяк? Я его уже боюсь, честно.

— Так он всё-таки был у тебя, наверху, да? — исподлобья посмотрела Анька.

— Да был, был! Приставал, я его прогнала.

— Вот я так и знала! Так и знала… — сквозь зубы прошипела сестра и неожиданно взвилась:

— Нет, ну что он в тебе нашёл?! Ну что, скажи, что, я не понимаю! Ты же старая для него! У тебя — и глаза небольшие… и губы тонкие… Катька — и то красивее! А ты…

— Ань, что с тобой, Аня?! — Соня замерла с чашкой в руках. — С ума, что ль, сошла? Ань, ты ревнуешь ко мне этого недоростка?

Она поставила чашку и, подойдя к Аньке, прижала её к себе.

— Зайка, маленькая моя, ну забудь ты об этом уроде — он ведь ничего из себя не представляет, — Соня ласково и жалостливо гладила сестру по голове. — Костя — такой хороший парень, да и этот… Лёша — тоже… ничего. Ну, нельзя же поддаваться стадному чувству, ты же всегда избегала таких вот самовлюблённых красавчиков! Неужели ты будешь из-за него страдать, да ещё мы станем ссориться — из-за кого? Да я быстренько поставлю его на место, пусть только попробует подойти… Пусть валит к своим Катькам! Да и вообще, может, он, и правда, на Танечку глаз положил, с чего ты взяла про меня, он и забыл давно…

— Сонь… Мне так плохо, Сонь… Я сама не знаю, как это получилось… я так старалась на него внимания не обращать, не думать про него… К Катьке ревновала… Думала, на дачу съездим, может, он на меня иначе посмотрит. Вот и съездили! Нет, ну почему, почему тогда ты, а не я?!

— Да ты лучше этой своей крашеной Катьки в сто раз! У неё глаза глупые и бесцветные. Ты посмотри на себя, ты такая высокая, статная, волосы густые, такой красивый оттенок — медный, а глаза! Кожа белая, вся в отца, нос — идеальный! Если у человека вкуса нет, то и на фиг он нужен, Ань?!

— Сонька, прости меня, ты тоже… красивая… — виновато подняв на неё чуть выпуклые, чёрные, как у Мары, глаза, соврала Анька. — Просто ты намного старше, и не в его вкусе, и… не понимаю…

— Да просто засвербило ему что-то, и понимать нечего. Отказали ему, ясно? А никто не отказывал. Это же обычная мужская психология.

— И ты пошлёшь его, да?

— Спрашиваешь! — возмутилась Соня.

— А я бы… я бы — не смогла…

Анька всхлипнула и, закрыв лицо, убежала к себе в комнату. Соня медленно села на табуретку, придвинулась к столу и подперла голову рукой. Она сама не понимала, что сейчас испытывает. Да нет, с Димой всё ясно, надо будет отшить его как можно грубее, и Анечка успокоится. Но если его закозлило… Интересно, почему он, с его-то нахрапом, второй день торчит под забором? Неужели не может решиться? И почему эта мысль так прочно засела в его голове? Тогда выпивши был, это понятно, но потом-то…

Соня разделяла недоумение сестры. Нет, конечно, она иногда нравилась мужчинам, но не с первого взгляда, а если у кого и возникал интерес, то быстро пропадал, как только человек натыкался на её холодность. Жене она, конечно, приятна, но ведь она и вела себя с ним не так, как с другими, впервые в жизни не оттолкнула и сама на себя удивилась. К тому же у Жени были свои причины с ней познакомиться. Но что могло зацепить такого, как Дима? Самолюбие самолюбием, ну, а мало ли кто ему откажет — он что, так и будет под окнами торчать всякий раз? Да и с чего вообще всё началось?

Соня попыталась восстановить подробности того вечера на даче, которые всё это время старалась стереть из памяти.

Кажется, ничего из её поведения не могло вызвать Димин интерес. Под рукой было около дюжины сверстниц, а он попёрся к ней наверх. Значит, заинтересовать его могло как раз то, что она старше других. Возможно, он хотел почувствовать свою значимость — за её счет. Но ведь он не сразу поверил в её возраст, а приставать начал ещё до этого. Чем же она его привлекла?

Ладно, не важно. Нельзя столько думать о нём. Главное, чтобы всё закончилось, и Анька об этом забыла. С ней и так нелегко, а потеряешь совсем контакт — что тогда делать? Не потому ли она и в Москву-то намылилась? Можно представить, что возомнил о себе этот парень, если все теряют из-за него голову! Ну да, внешне он привлекателен, что-то такое в нём есть, что-то притягивает…

Стоп. Ещё не хватало уподобиться этим нимфеткам! Завтра же она с этим покончит. Только надо поступить мудрее. Не хамить и не унижать — это его только больше заводит. А просто поговорить при свете дня, вежливо, спокойно, даже занудливо и скучно, как взрослый человек с юнцом. Тогда ему самому станет неинтересно, и он поймёт, какая между ними пропасть.

Приняв решение, Соня отправилась к себе. Как обычно, по вечерам, усадила на колени Бориса, задумчиво и немного нервно погладила его потёртую шкурку. Получается, он не соврал — Дима, действительно, не исчез и приносит всё новые неприятности. Только бы Нина Степановна не догадалась, к кому он приходил. А бедная Танечка? Она же просто искрилась от счастья! Ох, как это всё отвратительно выглядит… И Жене тоже нельзя рассказать. Хотя, возможно, ещё и придётся, смотря как повернётся дело. Она опомнилась: кстати, а почему Женя не позвонил сегодня — он ведь не на дежурстве?

— Сейчас позвонит, — усмехнулся Борис, решив, что вопрос адресован ему.

Соня несколько секунд глядела на него с недоумением. А потом раздался звонок. В дверь.

* * *

Анька выползла в коридор, лицо у неё было заплаканным. Увидела Женю, поздоровалась и снова скрылась у себя. А через пятнадцать минут вышла, сообщила, что идёт гулять с Костиком, и была такова.

Соня позвала Женю ужинать. Тот с удовольствием согласился, и она быстро накрыла на стол.

Женя даже ел как-то приятно, по-мужски, по-военному, строго отмеренными порциями, с аппетитом, думая о чём-то своём, но не забывая благодарить и хвалить приготовленное. Правда, в конце ужина поднял на неё глаза и произнёс с недоумением:

— А что ты так на меня смотришь?

Соня, действительно, задумалась и не успела отвести от него изучающий взгляд.

— Что-то случилось? — проницательно спросил Женя.

— Всё в порядке, — соврала она.

Он прищурился, но ничего не сказал. Они пошли в комнату и уселись перед телевизором. Соня заволновалась, лихорадочно соображая, как ей быть, чтобы… Женя наверняка очень устал, у него полно собственных забот и проблем. Но ведь эти заботы должны теперь стать их общими.

— Расскажи мне про свою работу, — внезапно попросила она.

— Про работу? — пожал плечами он. — Про работу не могу, детка, прости, ты же знаешь.

— Ну, я же не про это. А просто — какие там люди, какие у тебя с ними отношения…

— Разные люди, Сонь. Всякие встречаются.

— Устал, наверное, да?

— Немножко… но… я соскучился… — и он притянул её к себе, решив, что пора.

У Сони задрожали коленки от ожидания и беспокойства. Она очень хотела почувствовать что-то такое… и со страхом ждала — сможет, не сможет? Женя уже раздевал её — опытными, отработанными движениями. Нет, это слишком быстро, ей надо понять…

— Подожди… — попросила она. — Или… можно?

Женя был приятно удивлен — Соня сама принялась расстёгивать ему рубашку, потом взялась за брюки… Она разглядывала его, в первый раз так откровенно, решив, что нельзя стесняться, стеснение всё испортит. У него была прекрасная, мощная, очень крепкая фигура. И мышцы, и бедра… Не то, что у этого сопляка! Тьфу ты, к чему вообще эти сравнения? Таким мужчиной, как Женя, можно только гордиться. И она будет гордиться.

Но что делать дальше, она не знала. Процесс как-то остановился. Видимо, Женя ждал от неё чего-то определённого, но, поняв, что продолжения не последует, спокойно начал сам. Аккуратно переместил её на диван, методично, можно сказать, профессионально, как он делал всё в своей жизни, отработал прелюдию и, невзирая на отсутствие какой-либо реакции, приступил к основному процессу.

На сердце упала тяжесть — Соня уже поняла, что ничего не получится. Тело, едва начав испытывать притяжение, снова отказывалось чего-то желать. Всё шло от головы — это она создавала препятствие, мешала, переключала внимание. Соня пыталась вызвать у себя тот самый приступ чувственности, ей хотелось, чтобы Женя разбудил в ней те же ощущения, что родились у неё под напором злосчастного Димы. Ей очень нравился Женя, она хотела, старалась, но… Чего-то не произошло, чего-то не доставало.

Раньше она думала, что им с Женей не хватает родства тел, рождённого душевной близостью — спустя несколько месяцев знакомства они всё ещё оставались чужими. Но какая душевная близость могла возникнуть у неё с каким-то паршивым Димой, которого она видела первый раз в жизни?

Как вообще случается у людей переход к физическому желанию? Должен он быть резким, неожиданным, вопреки всякой логике, или всё происходит постепенно, вырастая из глубокого чувства? Может, у всех по-разному? А что же у них с Женей? Откуда взялась эта обыденность, словно они женаты лет двадцать и привычно выполняют супружеский долг?

И почему это совсем не заботит его, почему он молчит, почему не возмутится? Он же всё видит — не может не видеть!

— Женя, подожди, — резко произнесла она.

Сегодня или никогда, но она должна пробить эту стену молчания. Соня уставилась на него. Возможно, она сейчас всё погубит. Но если она ничего не сделает… Тогда то, что не успело родиться, можно считать уже умершим.

— Что, детка?

— Подожди. — Соня высвободилась и села. — Нам надо узнать друг друга, лучше, иначе… по-другому, понимаешь?

— Конечно, — спокойно согласился Женя, послушно останавливаясь. — Давай по-другому. Ты как хочешь? Так?

Он перевернулся на спину и потянул её на себя. Но она перекатилась через него и встала, потянув за собой простыню.

— Нет. Ты не понял. Давай сначала поговорим.

— Давай, — чуть удивлённо, но всё так же спокойно ответил он.

— Сколько тебе лет?

— Ты разве не знаешь?

— Нет. Ты не говорил.

— Тридцать восемь. А что?

— От чего умерла твоя мама? Как это было, когда?

— Почему ты спрашиваешь? — чуть приподнял брови он.

Она несла бред, но Женя сохранял железное спокойствие. Соня почувствовала к нему настоящее уважение, а себя ощутила полной дурой. Ну и пусть, дура так дура.

— Это очень важно. Почему ты мне про неё не рассказывал?

— Наверное, не было повода. А ещё что ты хочешь узнать?

— Ещё? — она выискивала тему из числа запрещённых, даже не заметив, что он так и не ответил. — Ещё про твою жену… Я ничего не знаю про твою жену.

— Сонь… Не порть мне вечер, пожалуйста, детка.

— Ты мне не доверяешь? Не хочешь пускать в свою жизнь, держишь на расстоянии, да?

— Глупости, — он качнул головой. — Я всё тебе расскажу, но не сейчас же?

— А я хочу поговорить с тобой, прямо сейчас.

— О’кей. Тогда давай лучше про тебя, это куда приятней.

— И ты будешь честным со мной?

— Разумеется.

— Хорошо. Тогда скажи… ты меня любишь?

Вопрос был идиотским. Ещё несколько дней назад она всё прекрасно понимала и принимала ситуацию такой, как есть. Но если Соня решалась и вылезала из своей раковины, она уже не могла оставаться в рамках приличий, ей требовалось добраться до сути, любой ценой. Она даже готова была сейчас на полный разрыв.

Женя приподнялся на локте, внимательно изучая её. Забавно, что он так долго не отвечает, словно его застигли врасплох. Правду сказать боится, а соврать не готов.

— Люблю, — наконец, произнёс он.

— Это тебя на работе научили? Всегда говорить то, что положено, а не то, что думаешь.

— А почему ты считаешь, что я так не думаю? — снова прищурился Женя. — И что же я думаю, по-твоему?

— Ты думаешь — глупая женщина, чушь городит, какая может быть любовь — с бухты-барахты, нас ведь познакомили в целях брака. Она не красавица, но меня устраивает, всё-таки вторая жена, один раз обжёгся, а эта — сразу видно, не убежит. Надо наладить быт, родить детей. А если… если приспичит, заведу интрижку на стороне.

— Я вот это должен сказать? — вместо обиды в глазах у Жени заплясали лукавые искорки, но она видела — профи есть профи, он напряжённо размышляет, что бы всё это значило.

— Да.

— Но я думаю совсем не так, — усмехнулся он, встал, не прикрываясь, как был, обнажённый, подошёл к ней и дотронулся до плеча, словно успокаивая истеричку. — Я думаю, какая ты милая, тонкая, умная, хрупкая девушка, как хорошо, что нас познакомили, нам будет очень хорошо вместе…

— Тогда почему ты никогда этого не говорил?

Упрёк был нечестным — Соня сама никогда ни о чём таком с ним не говорила, более того — делала всё, чтобы не допустить подобных бесед.

— Мне казалось, между нами всё ясно.

— С чего бы вдруг?

— Да ты ведь как ёжик — сама выставила иголки, а теперь просишь погладить? — проницательно заметил он. — Ты пойми, я ведь не любитель разводить лирику, мне казалось, ты тоже ценишь не слова, а отношение. Но если тебе это надо… Я постараюсь.

— Не в этом дело. Когда есть отношения, слова не нужны. Но я не знаю твоего отношения, я его не чувствую…

— Не чувствуешь? — помрачнел Женя. — Жаль… По-моему, я делаю всё, чтобы ты поняла…

— Да, да, — нетерпеливо отмахнулась Соня, — ты делаешь всё, что надо… Но вот тебе — тебе самому… Тебе хорошо со мной?

Это был почти научный интерес, без всяких эмоций с её стороны. Ей надо было не обидеться или обрадоваться, а — понять.

— Вполне.

Это «вполне» покоробило её, лучше бы он сказал «плохо», чем это «вполне». Впрочем, что он может сказать, видя её холодность? Разве только обидеть. Но зачем, зачем тогда терпит? Почему притворяется, что всё в порядке?

— А ты… считаешь меня красивой? — продолжала эксперимент Соня.

— Я считаю тебя интересной. И ты мне очень нравишься.

— Спасибо… — с облегчением выдохнула Соня.

— За что? Это правда, а не комплимент.

— Я знаю! Не за это. А что не соврал.

В лице его что-то изменилось. Из-под маски выдержанного мужчины, не обращающего внимания на женские капризы, мелькнуло и пропало странное выражение — то ли тревога, то ли неуверенность. Казалось, он хотел что-то сказать, но сдержался. Соня молчала, внимательно вглядываясь в него, но взгляд у него снова стал лукавым, а тон шутливым.

— Значит, у меня есть шанс? Что ты мне поверишь? — он прижал её к себе, явно считая вопрос решённым и намереваясь продолжить прерванное.

Но Соня едва заметным движением отодвинулась. Тогда на его гладком, обычно неподвижном лбу появилась чуть заметная морщинка.

— А… — он помедлил, — тебе со мной… как?

— Пока никак… — выпалила Соня и осеклась, увидев его оскорблённый взгляд.

— Нет, я не про это, — тут же поправилась она, откровенно кивнув на диван. — Тут не твоя вина. Просто между нами ничего не происходит. Мы как были чужими, так и остались.

— Это неправда, — Женя снова привлек её. — К тебе трудно пробиться, да и некогда мне было, работа такая… Но я уверен, мы станем ближе. Просто у тебя случилось горе. Ты отойдёшь, и всё будет иначе. Я ведь всё понимаю, почему ты как замороженная… Кончится траур, поженимся, съездим в Египет. Только ты и я… И моя Снегурочка сразу растает, да?

Соня почувствовала угрызение совести. Оказывается, он просто щадит её чувства, не желает мучить упрёками, хотя сам мог бы обвинить в равнодушии, причем справедливо. Ведь это она, она первая отгородилась от него, спряталась за своё горе, демонстрирует, что ни в ком не нуждается. Она виновато ткнулась ему в плечо. Женя тут же прижал её и стал ласково, утешающе гладить по спине. Какой он всё-таки хороший… Всё понимает. Не поддается на её провокации.

Он уже целовал её — вкрадчиво, очень сладко.

— Ты просто говори мне, что хочешь и как — ладно? — прошептал он ей на ухо. — Я ведь боялся тебя кантовать, пока ты… Ты сама, ладно? Если тебе чего хочется, скажи — не стесняйся, о’кей?

«Откуда я могу знать, что хочу?» — подумала Соня. Разговор принёс и облегченье, и раздражение одновременно. Женя не против сближения, это она сама виновата в их отчуждённости. Теперь, когда оба хотят всё изменить, у них обязательно получится. Правда, Соня осталась уверенной, что он о чём-то умалчивает, и это нечто, касающееся её самой. Но в этом нет ничего странного. Он просто интроверт, а разве она — другая? Разве она пустила его в свою душу, разоткровенничалась? Это не бывает вот так — с полуслова, это ещё надо заслужить, тут главное, что их стремленье — взаимно.

Да и вообще — разве могут люди всё понимать и принимать друг в друге? Каждый человек одинок во вселенной. Соня обречённо подалась к нему, стараясь, если не испытать, то хотя бы продемонстрировать ответную нежность. Как ни странно, это оказалось совсем не трудно — Соня действительно была сейчас ему благодарна и с удивлением поняла, что и её тело оказалось готово благодарить.

Женя потянул её обратно на диван. Что-то переменилось — причем в них обоих. Сломав стену молчания, Соня могла теперь, повинуясь искреннему порыву, идти Жене навстречу. Он тоже стал действовать иначе — не столь механически, как вначале. Он двигался медленно, продуманно, словно намеренно останавливая себя, подбираясь к чему-то тайному, хрупкому, нащупывая, пробуя её реакцию. И вдруг перестал сдерживаться, стал резок, необуздан, впервые на Сониной памяти потеряв над собой контроль. Он даже сделал ей больно, придавив руку, и не заметил этого. И Соня почувствовала — кажется, вот оно, наконец-то, то самое, чего она так ждала! Голова отключилась сама, и Соня, не осознавая, что делает, отвечала ему на каждое движение.

Поняв, что происходит, Женя ещё больше завёлся, уже не сдерживая эмоций, казалось, он находится на самом пределе. Соня больше ни о чём не думала — только её тело желало, рвалось, билось в унисон с другим, сильнее, быстрее… нестерпимее… и вдруг, в единый момент, неожиданно, завершило своё желание. Её словно выбросило ввысь, она на секунду отключилась, выпала из пространства в иное измерение, замерла, умерла на вдохе и… снова вернулась на землю, ощущая полную тишину в мире и наслаждение от пустоты внутри себя.

На такое она и не надеялась — вот так, сразу. Она была настолько потрясена, что даже не поняла, как среагировал Женя — после кульминации он несколько секунд не шевелился, всё ещё сжимая Соню в объятьях и уткнувшись лицом в подушку. Потом быстро встал, почему-то не поцеловал, как обычно, и, ничего не сказав, даже не взглянув, ушёл в ванную. Его долго не было, но Соня об этом не думала. Она прислушивалась к себе. Что между ними произошло? Наверное, она его всё-таки любит, раз смогла — так… по-настоящему. Или это необязательно — любовь? Как это понять? Получила ли она то, что хотела?

«Да, всё было замечательно», — ответила она себе. Она испытала то, чего так ждала, с той самой ночи на даче, полный спектр желаний, физическое удовольствие, моральное удовлетворение. И будет теперь испытывать это регулярно. Оказывается, люди правы: это действительно придаёт жизни новые краски. Сильные краски. Ненадолго, но придаёт, обещая повториться — ещё и ещё. Барьера больше нет. Женя — идеальный любовник, мечта любой женщины. Наверняка этот парень, Дима, не идёт с ним ни в какое сравнение.

Ну вот, опять! Какой ещё Дима? Снова — та же картинка перед глазами… пьяный мальчишка на полу, в трусах, дрожит от холода… Что-то ёкнуло, оборвалось у неё в душе. И уже от страха — что это было? — сжалось сердце. Нет, чепуха! Бред воображения. Завтра она увидит его в реальности, припомнит, какой он противный и наглый, забудет дурные сны и испытает только злость и презрение.

Вернулся Женя — спокойный, довольный, как будто такой же, как и всегда. Заразительно зевнул — ещё бы, весь день работал, а на часах — половина второго. Он словно и не удивился её открытиям — для него всё было само собой разумеющимся. Наверное, вспомнил, что забыл поблагодарить, особенно нежно поцеловал и произнёс ласково:

— Я же тебе говорил… Теперь у нас всё будет хорошо, да, детка?

Он лёг поверх одеяла, раскинулся — жарко, и сразу закрыл глаза. Соня в свою очередь ушла в душ, потом посидела на кухне, выпила чашечку кофе. Вернулась, легла рядом, тоже на спину, и уставилась в темноту, продолжая перемалывать в голове происшедшее. Сегодня они с Женей, несомненно, стали намного ближе. И физически, и душевно. Просто преодолели целую пропасть. Дальше будет ещё лучше, он прав.

Соня пыталась убедить себя в том, что теперь-то она счастлива. Но что-то едва уловимое уплывало сквозь пальцы, так и не попавшись в руки. Она тревожно вглядывалась в чёрный квадрат потолка, пытаясь понять, в чём дело. Если что-то опять не в порядке, то только с ней. Женя заботится о ней, доставляет такую радость, а она… Она только принимает, только берёт, только требует. Она повернула голову и посмотрела на него. Что значит любить? Хочет ли она поцеловать его, пожалеть, хочет, чтобы он навсегда остался рядом? Ответ так и не пришёл. Женя по-прежнему ей очень приятен, как он там выразился — «вполне». И она по-прежнему знает, что может быть и одна, и не будет страдать у окна в ожидании, как Мара, или плакать, вот как сейчас Анька. Или — будет? Как узнать это заранее?

Говорят, есть люди, которым попросту не дано любить. Атрофированы гены, отвечающие за это чувство. Нет, лучше сказать, имеют иммунитет к этой напасти. Неужели Соня как раз из таких? Анька сегодня назвала её эгоисткой и была права. Она и раньше всегда говорила: «Кроме твоего облезлого лиса, тебе никто не нужен!» Быть с кем-то, любить кого-то — значит жить для него. Сможет ли она это и… хочет ли? Ведь без этого их связь станет хромать на одну ногу. Или, если Женя тоже не любит, инвалид их совсем безногий? Странно, но Соню больше не интересовало, как он к ней относится, даром допрашивала его только что. Ей хотелось разобраться только в себе. Вот если бы она любила, её волновала бы взаимность, мало того — Соня сразу бы всё поняла. Так же, как Анька понимает, что Дима её не любит. Как понимала Мара про Вову…

Да, Мара. Она умела любить. И Анька умеет. И даже Вова — любит же он сейчас, как дурак, свою гениальную художницу с её манией величия! Неужели Соня ущербнее Вовы? Неужели она не сможет отдать себя другому человеку? Не потому отдать, что так надо — так она, видимо, сможет, если постараться. А — испытать то самое, мучительное, болезненное, никогда не удовлетворённое до конца… То, что, придётся признаться, так и не получается пока испытывать к Жене.

Что входит в формулу любви? Душевная близость, физическое притяжение — всё это главные составляющие, без них ничего не получится, но и эти слагаемые не являются, как говорят математики, единственными и достаточными. Должно быть что-то ещё — на каком-то другом, иррациональном уровне.

Ну почему, почему, думая об этом, она вновь и вновь вспоминает тёмную тень за бетонным забором? Загадочное чужое желание, тёмная, скрытая сила, смертельная жажда обладания — всё это по-прежнему оставалось ей непонятным, непознанным, недоступным.

Но ведь Соня не виновата, что она такая. Если её и должна мучить совесть, то только в связи с её верой, что настоящий брак должен быть освящён в таинстве венчания. Увы, так уж вышло… не всё в жизни поддаётся программированию, не всё получается так, как правильно. Но и потом у неё почему-то не нашлось ни времени, ни сил объяснить Жене про свои убеждения… хотя эта вина до сих пор камнем лежит у неё на душе. А сейчас — нет и желания. Она видит, как далека от него эта тема, поэтому и не спешит ничего ему навязывать, хотя — чем дальше в лес, тем больше дров. Но ведь они всё равно скоро поженятся, теперь это не подлежит никакому сомнению. Или… подлежит? В какой момент оказалось, что всё решено? Она ведь ничего ещё не решала… и не решила.

Как это — не решила? Соня легла на живот и заворочалась, пытаясь устроиться на подушке. Теперь уже по-любому надо, никуда не денешься. Что сделано, то сделано. Или — можно ещё передумать? Нарушить все правила, пусть будет её виной… Ведь должна же она всё-таки любить… если, конечно, сумеет.

— Не спишь? — сонно проворчал Женя, повернулся на бок и обхватил её одной рукой.

Да нет, что за глупости она тут навыдумывала! Ей даже стало плохо от мысли, что надо что-то ещё решать, когда всё уже определено. Никого лучшего в её жизни не случится, всё будет у них хорошо, надо немедленно забыть все эти выдумки, вспомнить Мару, её завещание. Это всё дурацкая привычка к одиночеству, к отгороженному мирку, к своему кокону. Женя — как раз единственный, кого можно туда пустить без угрозы разрушения. Он не натопчет и займёт ровно столько места, сколько она позволит. Если вообще захочет входить.

И для её веры и убеждений Женя тоже оставит пространство, а большего ей от него и не надо. Кстати, насчет религии он высказался при ней единственный раз — когда впервые пришёл в гости. Окинул взглядом Сонин уголок, обернулся к книжной полке — там рядком стояли книги Александра Меня. Достал одну, пролистал и сказал: «Удивительный фенотип… Еврей, исповедующий христианство. Странный случай, да?» Сказал без ехидства, без какого-либо подтекста, просто мысли вслух. Но Соня сразу же внутренне сжалась и произнесла резко: «Да, очень странный. Взять хотя бы апостола Петра, или Павла… Евреи, исповедующие христианство. Все до сих пор удивляются». Женя только глянул на неё, как обычно, спокойно и приветливо — он никогда не поддавался на её повышенный тон, не заводился в ответ на высказывания, с которыми не соглашался. Поставил книжку на место и перевёл разговор.

…Нет, всё-таки Соня виновна, и дело не только в вере. В сегодняшнем удовольствии было что-то нечестное — по отношению к Жене. То, что происходило между ними раньше, когда она ничего не чувствовала и не желала, а только уступала его потребностям, казалось теперь более оправданным, чем удовольствие ради удовольствия, ублажение своего тела с помощью чужого, полёт вместе с мужчиной, которого ещё не любишь, какой-то обман, кража, бездушное действо сродни чревоугодию.

Но ведь Жене сегодня было лучше, чем когда-либо… кажется. Она даже не придала значения, что он чем-то расстроен. Близкий человек захотел бы понять и спросить. А ей… ей не хочется. Желание выспрашивать прошло, как ни бывало.

Соня приподняла голову, чтобы увидеть на столике Бориса — сегодня она не успела посадить его лицом к окну. Тот жалостливо склонил морду — хотя бы не осуждает…

— Ну, и чего мне, по-твоему, не хватает? Любовь — это ведь не обязательно сходить с ума, правда? — беззвучно спросила его Соня (он умел слышать и так).

— Ну и чего же тебе не хватает, дурочка? — грустно повторил Борис.

Дурацкая привычка — притворяться, что не понимает, отвечать вопросом на вопрос.

— Наверное… страсти? Я не испытываю к нему страстного чувства… но любовь ведь бывает разная, правда?

Лис покачал головой.

— Страсти? Нет, не страсти… Страха. Ты не боишься потерять Женю, можешь быть с ним, а можешь и без него.

— Да, могу. Но с ним ведь лучше… Я же признаю, что лучше! Раньше я вообще ни с кем не могла, а с ним… И вообще, может, я никогда не смогу любить, так что ж теперь? — затараторила, если так можно выразиться, когда говоришь мысленно, Соня. — Или… я не знаю… не знаю! Что же теперь делать, что же?.. Нельзя же его обманывать!

— Не психуй, — твёрдо сказал Борис, — пойми: это хорошо, а не плохо. Можно сказать, тебе повезло. Вспомни Мару, как она страдала. Этот смертный страх, эта страшная болезнь — кому они нужны? Чудненько ты без всего этого обойдешься! Многие, многие обходятся. Не надо, не надо… не зови, не накликай… ну, пожалуйста…

Соня даже испугалась его молящего взгляда. Борис чаще отшучивался или спорил, но никогда так не умолял. Она резко повернулась на бок. Женя крепким, надёжным захватом обнял её, полностью вписав в свою позу, прижал к себе. Ты прав, Борис. Всё и так в порядке. Не надо накликать беду, не надо, не надо…

* * *

Утром они с Женей собирались на работу вместе. Анька, разумеется, ещё спала — она заявилась домой далеко за полночь — впрочем, как и обычно в последнее время. Соня услышала, как хлопнула дверь, и лишь тогда позволила себе заснуть. А сейчас она только заглянула к сестре в комнату и постояла с минуту, вглядываясь в её такое наивное, совсем детское во сне лицо, словно проверяла на глаз температуру у больного ребёнка — полегчало, не полегчало, и можно ли спокойно уйти.

Разговор с Женей с утра не заладился. То ли каждый думал о своём, то ли оба испытывали неловкость от того, что произошло. Странное дело — до этого целый месяц выхолощенной любви не вызывал между ними никакого смущения. Соня твёрдо решила вчера, что всё у них идёт так, как надо. Что станет теперь вести себя с ним так, как положено с любимым мужчиной: ласково, по-женски мягко, тепло и искренне. И вот — уже снова готова спрятаться в свою раковину. Незаметно поглядывая на Женю, на его спину, плечи, движения рук, Соня вспоминала эту ночь. Она и хотела бы повторения, и… Как это часто бывает после чего-то слишком яркого и долгожданного, испытывала противоестественное желание запомнить, ощутить в полной мере и… не повторять. Вернуться в будни и не жить каждый день на острие ножа — даже если это острие удовольствия.

В подъезде, в темноте грязной клетушки, Женя почему-то остановился, и Соня вновь почувствовала исходящее от него напряжение или тревогу.

— Сегодня я на смене, — сказал он.

Когда он дежурил допоздна, то частенько ночевал на службе.

— Останешься на работе?

Одной из традиций их отношений стало постоянное перезванивание с вопросами, кто во сколько пришёл домой или когда заканчивает работу — словно это псевдобеспокойство заменяло совместное проживание.

— Не знаю.

Он помолчал. И вдруг произнёс полувопросительно:

— Я приду?

Сердце у неё заколотилось чаще. Она сама не понимала, чего хочет. Жене явно понравилась сегодняшняя ночь, он собирается продолжить в том же духе. И это правильно, так и должно быть. А разве она не желает того же?

— Конечно. Я буду ждать, — торопливо произнесла Соня.

И всё-таки на какую-то долю секунды опоздала, поняла, что дала маху, показав ему, что сомневается.

— Тогда до вечера, — коротко сказал он, наклонился и коснулся губами её губ.

И в этом жесте ей померещилось ожидание или вопрос. Встречное движение, Соня чувствовала, вызвало бы страстный поцелуй. Но она снова растерялась, не сориентировалась, и он отпустил её, вышел из подъезда, махнул на прощанье рукой и скрылся в утренней темноте.

* * *

Соня не знала, в курсе ли кто в детском саду про вчерашнее происшествие. Она избегала всяческих разговоров и очень надеялась, что Танечку вечером на прогулке не встретит — та работала в первую смену.

С утра они ни разу не столкнулись — гулять вторая младшая группа не вышла, было прохладно и сыро. Зато, к ужасу Сони, Танечка заявилась к ней в тихий час: возбуждённая, вся на иголках, она объявила, что поменялась сменами с Людмилой Алексеевной. Соня сделала вид, что занята, и Танечка, поторчав немного, убежала вниз.

К концу дня Соня молилась только о том, чтобы её детей забрали раньше, чем Танечкиных, иначе девушка наверняка её дождётся — она несколько раз повторила, что боится выходить одна и не знает, как быть, если неизвестный ухажер вновь объявится.

Казалось, высшие силы сегодня были за Соню. Вадика утром не привели — его оставляли дома из-за каждого чиха, а Настю мама взяла сразу же после полдника. На прогулку Соня второй раз не пошла, благо полил мелкий, но противный, холодный дождь, и всех детей забрали прямо из группы. Так что без пятнадцати шесть она, почти крадучись, прошла по первому этажу и вышла не через боковую, а через центральную дверь, чтобы не встретить Танечку.

Раскрыла зонтик, и, перешагивая через лужи, ёжась, двинулась к воротам, в надежде, что Димы сегодня не будет.

Но он был здесь.

Стоял почти у самой калитки, без зонта, без головного убора, даже не в куртке, а в тонком плащике. Соня невольно оглянулась на будку охранника — тот прятался от дождя, и, наверное, ничего не видел. Она пыталась вспомнить вчерашний настрой, призывала на помощь мысли о ночи с Женей, искала колкие слова, но…

Головой Соня всё понимала, однако сделать с собой ничего не могла — тело не слушалось. Сердце ухнуло куда-то вниз, ноги отказывались идти дальше, а руки затряслись от волнения. Проклиная свою реакцию, Соня заставила себя двинуться вперёд, уставившись под ноги — якобы, чтобы не наступить в лужу.

Парень сделал неловкий шаг ей навстречу, но она прибавила темп — теперь её подгонял необъяснимый страх. Дима не успел пересечь ей дорогу, как, видимо, собирался, а подошёл, догоняя, сбоку.

— Привет…

Голос его прозвучал глухо — и вызывающе, и почти вопросительно.

Она сделала вид, что не слышит, и не остановилась. Он невольно пошёл рядом. Оба молчали, и это казалось так глупо, так странно. Куда девались его развязность, нахальный тон, напыщенность, гонор? Наглость наверняка была свойственна Диме по жизни, а не только, когда он пьян. Но сейчас он не мог произнести даже слова.

Они вошли в тёмный, неосвещённый проулок, и Соня выдохнула про себя с облегчением: здесь никто из знакомых не увидит.

— Ты меня узнала? — выдавил он, наконец.

И попался. Соня замедлила шаг и глянула на него, словно только заметила.

— Кажется, ты из Анькиной группы? Лёша, да? — она старалась говорить недоумевающе-рассеянным голосом. — Ой, нет, вроде — Дима?

— Я… Я говорил, что найду тебя… вот и…

Парень совсем потерялся — эта неуклюжая фраза явно была заготовкой, но не подходила ни к содержанию, ни к тону разговора. Правда, и Соня ожидала от него другого и не знала, как себя вести. У неё не находилось повода произносить едкие реплики или нравоучительные фразы. Даже послать — не пошлёшь, вроде как он и не пристаёт, и не наглеет, и не делает непристойных предложений. И вообще, он весь вымок, так и хочется поднять зонтик над его головой, хотя она и выше Сониной сантиметров на двадцать.

— Извини, я спешу, — сказала она и сама поморщилась — всё шло не так. — Танечка ещё на работе, ты ведь её ждёшь?

— Танечка? — удивился Дима и вдруг усмехнулся: — А, эта детка с оленьими глазками?

Он сразу же напомнил ей прежнего самоуверенного юнца.

— Угу. Такая же детка, как ты.

— Я ждал тебя. И ты это знаешь… — голос его стал, наконец, решительным. — Нам надо поговорить.

Они уже подошли к переезду, на котором ярко горел фонарь. Сбылись Сонины опасения: семафор только что переключился на красный, и они встали на самом видном месте, возле закрытого шлагбаума. Вдали уже показались огни электрички, послышался длинный гудок.

Дима повернулся и торопливо, но как-то смущённо схватился за Сонин зонтик, чуть повыше её замёрзшей руки.

— Я оставил за почтой джип. Давай поедем куда-нибудь. В ресторан или в клуб.

— Мне некогда, я спешу, — повторила она свою дурацкую фразу.

Да что же это такое… Почему у неё не получается просто отшить его — быстро и метко?

Поезд, громыхая, летел мимо — не электричка, а товарняк, с бесконечными вагонами — круглыми или полыми, разноцветными, как детские формочки; и казалось, конца и края ему не будет.

Рука Димы сползла по рукоятке зонта, накрыв Сонину руку.

— Ты совсем ледяная, — сказал он и слегка сжал ей пальцы.

Несмотря на то, что он сильно промок, ладонь у него оказалась горячей. Кисть его руки, тонкая и сильная одновременно, полностью охватила зажатый кулачок Сони. В ту же секунду она очнулась, выдернула зонт и отчеканила, перекрикивая грохот колёс:

— Так. Давай — раз и навсегда. Никуда я с тобой не поеду. Мне нужно домой. Разговаривать нам не о чём. И не смей больше приходить — не хватало мне проблем на работе!

Она впервые за всё время подняла на него глаза. Лучше бы она этого не делала. Это был и тот Дима, какого она себе рисовала, готовясь к разговору, и совсем, совсем другой…

«Ты совсем ледяная, — сказал он.»

Нервный, взволнованный, он хмурился, глядя на неё исподлобья. У него были тёмные, глубокие и живые глаза человека, который привык напряжённо думать. Сейчас они казались полными страдания и затаённой надежды. Никогда раньше Соня не видела у мужчин таких глаз. Она привыкла к непроницаемому, уверенному взгляду Жени. Дима смотрел откровенно, полностью раскрываясь перед ней, и одновременно без всякого спроса проникая к ней в душу.

— Я отвезу тебя! Пожалуйста, всего пару слов. Пару слов, прошу тебя…

Она скорее догадалась по его губам, чем услышала. Поезд, наконец, проехал, и шлагбаум медленно пополз вверх. Соня поспешно отвела взгляд: она не понимала, как это может быть: тот парень — тогда, на даче, с его нахрапом и пьяным хамством, и этот интеллигентный, рефлексирующий мужчина с умоляющим лицом… Да, мужчина. Она и хотела, и не могла сейчас воспринимать его Анькиным ровесником.

Да нет, это просто темнота и её дурацкие сны — не бывает подобных метаморфоз. Надо взять себя в руки, не сходить с ума.

— Мне тут три минуты ходьбы. И дома ждёт муж. Пропусти… Пропусти немедленно!

Он действительно загородил ей дорогу — теперь у него был вид человека обречённого и готового на всё.

— Он тебе не муж, — жёстко произнёс парень. — И никогда им не будет. Я всё про него узнал. Первая жена от него сбежала — знаешь, к кому?

— Ты как старая бабка! — разозлилась Соня. — Все сплетни собрал?

— Ты его не любишь.

— Люблю. Дима, умоляю — не устраивай мне… Ну, зачем, на кой тебе это надо? Ну что ты, как идиот, торчишь у забора, людей пугаешь? У тебя есть Катя, у тебя есть… всё у тебя есть. Курам на смех — я старше тебя на восемь лет, я живу другой жизнью, ты ничего про меня не знаешь. А я — вообще — ничего — не хочу — про тебя — знать! Оставь ты меня в покое!

Это было ужасно… Устроить такую истерику, вместо того, чтобы спокойно, доброжелательно отшить зарвавшегося сосунка! Это был проигрыш, настоящий проигрыш. Ледяной взгляд, равнодушный голос — вот что заставило бы его отступить. Но теперь, Соня видела, он не уйдёт. Она попыталась оттолкнуть его — но сейчас он не был пьян и крепко стоял на ногах, мало того, схватил её за руку, удерживая.

На той стороне переезда показались две женщины. Соня дёрнулась и уронила зонтик — он упал и покатился по насыпи. Дима невольно перевел туда взгляд и наклонился в попытке его подхватить. Воспользовавшись моментом, Соня рванула вперёд, буквально перебежала через рельсы, и полушагом-полубегом, чтобы не привлекать внимания, рванула в сторону дома — благо что рядом.

Дождь затекал ей за воротник, но Соня шла теперь быстро и ровно, не оглядываясь. Она задыхалась от дикого сердцебиения, но старалась не обращать на это внимания и не снижать скорости. Дима нагнал её на углу, с нераскрытым зонтом в руках. Но не подошёл, а только молча двинулся следом, отставая на пару шагов. Она остановилась у подъезда, понимая, что привела его к самому дому; спряталась под козырёк — от дождя и любопытных соседских окон, и схватилась за холодную ручку двери, пытаясь сделать вдох.

— Ты что? — испугался Дима.

Он наклонился, пытаясь поймать её взгляд. Соня знала, что смотреть нельзя, но не удержалась, повернулась к нему. С головы парня ручьём стекала вода — наверное, теперь промочит дорогущие сиденья в джипе. Соня усмехнулась — из-за кого она так завелась? Какая чепуха, надо срочно поставить его на место!

— Мальчик… говорю тебе в последний раз. Увижу тебя ещё раз — позову мужа. И вообще… он теперь будет меня встречать, — она выхватила у Димы зонтик.

— Пусть. Я его не боюсь!

— Послушай… Езжай-ка себе в ресторан, отдохни, приведи в порядок мозги. А то у тебя что-то крыша поехала… не туда…

— Крыша поехала, — эхом повторил Дима. — Не называй меня мальчиком, слышишь?

— Ну а как же тебя называть? — Соня беспокойно оглядывалась.

Хорошо, что дождь заставил людей попрятаться по домам, а то на скамеечке сидели бы сейчас постоянные зрители — бабульки из всех трёх подъездов. Надо быстрей уходить отсюда! Но что-то её не пускало.

— Ты думаешь, я такой мажор, да? Я работаю… С третьего курса. Сам, между прочим, и в институт поступил, и на работу устроился. Ты же ничего обо мне не знаешь!

— Может, ты и машину сам купил? Пока в школе учился, подрабатывал почтальоном, да? — она не удержалась от презрительной гримасы.

— Машину не сам, — вскинул голову Дима. — Ладно, всё. Машины больше не будет. Завтра верну отцу.

Это заявление отдавало таким ребячеством, что Соне стало и смешно, и жалко его одновременно. Она уже пришла в себя, образ Димы восстановился, парень снова разговаривал на своём прежнем — дачном языке. А смотреть ему в глаза вовсе не обязательно. Она заставила себя представить Женю — его спокойный, такой мужественный взгляд, надёжные руки, серьёзный голос.

— Не валяй дурака. Ты всё понял… Отойди, я не могу открыть… Отойди, слышишь, я очень устала… на работе, теперь ты тут!..

Соня решительно рванула на себя дверь, но открыть её полностью, пока Дима стоял на крыльце, не получалось.

— Дай мне свой телефон, — потребовал он.

— Счас, разбежался, — Соня изо всех сил дёрнула ручку, и ему пришлось сделать шаг назад.

— Тогда я снова приду завтра в садик.

— Даже не думай! Увижу — позову охрану!

— Ага, давай… Нина Степановна — ещё моей воспитательницей была. Мы с ней мило поговорим.

— Только попробуй! Только попробуй ей что-нибудь вякни! — испугалась Соня.

— Дай телефон!

— Нет!

Она вбежала в подъезд, опасаясь, что Дима пойдёт за ней. Но он остался стоять внизу — видно, наглость его всё же имела пределы.

— Значит, найду сам! — крикнул он вслед, придержав дверь.

— Угу… ищи…

Соня уже вбежала на второй этаж и, пытаясь справиться с дыханием, чуть медленнее принялась подниматься на третий. Телефона у неё в доме отродясь не бывало. Ну, а мобильный — не в счёт, его можно попросту отключить.

Не успела она миновать последний пролёт, как на четвёртом этаже распахнулась дверь. На пороге стояла Анька.

* * *

Неужели смотрела в окно? И, наверное, слышала их в подъезде…

Не отвечая на робкое приветствие, Анька молча повернулась к сестре спиной и принялась куда-то собираться. Сначала иезуитски долго, тщательно красилась, потом подбирала косынку на шею и взяла, не спросясь, Сонину. И только когда натянула свои длинные сапоги гармошкой — любимая форма одежды под короткую юбку, Соня не выдержала.

— Ну и далеко намылилась? — спросила она небрежно, стараясь скрыть беспокойство.

— Не твоё дело, — отрезала сестра.

— Ань… Не надо, а? Над матерью измывалась, за меня принялась, да? Будешь шляться всю ночь, а я не спи? — Соня с ужасом слышала в своём голосе истеричные нотки Мары, но понятия не имела, как выйти из положения. — Вчера пришла в половине третьего. А сегодня во сколько?

— А ты мужиков позови. У тебя их теперь два, — Анька обернулась и вытаращила на неё полные ненависти глаза. — А я тоже пойду искать. Чем я хуже? Тебе можно, а мне нельзя?

— Аня… Ань, прекрати, пожалуйста… Послушай меня… Я ему всё сказала. Он больше не придёт. Ань, ты куда идёшь? На дискотеку? С Костиком или с Линкой?

— Всё ему сказала?! — истерично взвизгнула сестра. — Десять минут стояли — я засекла! Интересно, что же можно сказать за десять минут? «Пошёл вон» — триста раз?

— Каких ещё десять? — растерялась Соня. — Да он меня в подъезд не пускал, какие десять?

— Всё! Всё, хватит! Ничего! Не хочу! Знать!

— Аня!

— Двадцать три года «Аня»! А ты для него — старая, старая! Ему будет тридцать, а тебе тридцать восемь! Ему тридцать пять, а тебе… сорок три! Ему сорок два, а тебе — пятьдесят! — Анька как будто наносила хлёсткие удары ей по лицу — справа, слева… — Да он тебя бросит, как папа — маму! Забыла, да? Забыла? И будешь — одна! В морщинах, без зубов, без волос, толстая, никому не нужная! А он найдёт! Молодую! Красивую! Здоровую!

— Аня…

Соня прислонилась к стене и схватилась за голову.

— Аня, что ты несёшь…

— Действительно… Что я несу? Какие пятьдесят? Да он трахнет тебя два раза, и всё! А Женя тебя бросит! Я ему всё расскажу, всё!

Она сорвала с вешалки сумочку и, не оглядываясь, вылетела из квартиры, с силой хлопнув дверью. Соня ещё несколько минут простояла, словно её приковали к стене. Потом с трудом оторвалась и отправилась на кухню. Не замечая, что делает, поставила на газ чайник. В голове творился полный сумбур. Ей хотелось реветь — неизвестно только, от чего… от всего сразу. От страха за Аньку, от обиды за её слова. От того, что спокойная, замкнутая, размеренная жизнь за несколько дней превратилась в сплошной кошмар, состоящий из впечатлений самого разного свойства, от того, что она ничего не понимала — что хочет, чему рада, чего боится. От мыслей про Женю, Диму, Танечку, Мару…

Но Соня не заревела. Она пыталась поймать какое-то равновесие, надежду, выход из положения. Вот самый простой вариант. Если снова появится Дима — она не будет с ним даже разговаривать, отошьёт раз и навсегда. Успокоит Аньку. И позовёт Женю жить с ними. Или уйдёт к нему… Нет, нет, лучше, он сюда… да неважно! Будут готовиться к свадьбе, всё вернётся в свое русло…

Кстати, Женя обещал сегодня прийти. Рука замерла над чайником. Соня не могла заставить себя думать, что хочет этого. Вот-вот раздастся звонок в дверь, и войдёт Женя. А она сейчас не в состоянии с ним говорить. И… не в состоянии снова быть с ним — так, как вчера. Ей придётся притворяться, а он сразу заметит. Или — не придётся? Или наоборот, хорошо, если он придёт — всё сразу встанет на свои места, она вспомнит, какой он замечательный, захочет, чтобы он её приласкал, успокоил… Они вместе решат, что делать с Анькой, только на него Соня и может сейчас положиться! Но ведь Жене нельзя ничего рассказать… Ни в коем случае нельзя.

Она не заметила, сколько просидела вот так на кухне, глядя на круглые, детские часики над столом. Стрелки вместо цифр показывали на смешные рожицы — грустные, сонные или весёлые. На цифре девять — озадаченная мордочка с круглыми от удивления глазками. На десятке — один глаз уже закрыт. На одиннадцати — почему-то снова улыбка. Соня опомнилась. Женя не шёл, и нужно было позвонить и узнать, придёт он или решил остаться на службе. Мобильник лежал прямо перед ней, но она не могла набрать номер.

Соня пошла в комнату, медленно разложила постель. Потом виновато, замирая от страха, перевела взгляд на Бориса. В полумраке комнаты не было видно его глаз. Это раньше, давно-давно, зелёная часть зрачка отливала перламутром.

— Я не собираюсь повторять ошибки матери! — строго сказала она ему. — Да это совсем не такой случай. Я уже с этим разобралась. Он больше не придёт.

— Позвони Жене, — приказал Борис.

— Завтра… — пролепетала Соня. — Я сейчас… я сейчас не смогу быть с ним собой.

— Дура, — рассердился лис, — немедленно звони.

Она схватила его и прижала к себе, не давая говорить. Просто сжимала в руках, и всё. А потом заревела. Всё-таки заревела…