Принц и нищий

Марк Твен, 1881

Молодой принц, наследник английского престола, желая «немного поразвлечься», меняется местами с похожим на него как две капли воды нищим. Очень скоро принц понимает, что жизнь бедного мальчика из трущоб совсем не так беззаботна, как он себе представлял, однако совершить обратное «превращение» оказывается не так-то просто. Принцу предстоит взглянуть изнутри на свое королевство и заново заслужить уважение своих подданных, на этот раз поступками, а не происхождением.

Глава Х

Принц в беде

Мы расстались с Джоном Канти в ту минуту, когда он тащил по улице отбивавшегося принца при громких, восторженных криках оффаль-кордских зевак. В толпе нашелся только один человек, решившийся замолвить словечко за бедного пленника. Но никто не обратил на него внимания; навряд ли даже кто-нибудь его слышал — так оглушителен был шум. Возмущенный грубым обращением, которому он подвергался, принц продолжал отчаянно бороться, отстаивая свою свободу. Тогда Джон Канти потерял весь свой скудный запас терпения и свирепо замахнулся на него своей здоровенной дубиной. Единственный защитник бедного мальчика бросился вперед и успел схватить за руку рассвирепевшего Канти, так что удар пришелся по собственному кулаку негодяя.

— А, так ты соваться не в свое дело? — яростно заревел Канти. — Вот же тебе, получай!

Тяжелая дубина опустилась на голову заступника. Раздался глухой стон, и какая-то темная масса рухнула на землю к ногам толпы. Через минуту она лежала одиноко, распростертая среди густого мрака. Веселая толпа поспешно разбрелась, нимало не смущаясь такой непредвиденной развязкой.

Принц очутился в лачуге Джона Канти, и дверь за ним захлопнулась. При тусклом, мерцающем свете сальной свечи, вставленной в бутылку, он мог рассмотреть жалкую конуру, куда он попал, и ее обитателей. Забившись в угол, две грязные, оборванные девушки и пожилая женщина сидели, прижавшись друг к другу, с видом животных, привыкших к жестокому обращению и ожидающих удара. Из другого угла выглядывала отвратительная старая ведьма с растрепанными седыми космами и злыми глазами. Джон Канти обратился к старухе:

— На-ка, полюбуйся на эту комедию! Позабавься, коли понравится, да выколоти из него хорошенько эту дурь… Пойди сюда, дуралей! Повтори свои дурацкие сказки, если еще помнишь. Как тебя зовут? Кто ты такой?

Краска обиды и гнева залила лицо принца; он с презрением взглянул в лицо своему оскорбителю и твердо отвечал:

— Ты невежа и не смеешь так со мной обращаться. Я тебе уже сказал и опять повторяю: я — Эдуард, принц Валлийский, — и никто другой.

Этот ответ так поразил старую ведьму, что ноги ее точно приросли к полу. Вытаращив глаза, она замерла на месте с таким уморительным видом, что ее сын покатился от хохота. Совершенно иначе подействовали слова мальчика на трех остальных женщин. Позабыв свой недавний страх, они бросились к нему со страшным криком:

— Что с тобой, милый Том? Что с тобой, наш бедный мальчик?

Мать опустилась на колени перед принцем и, положив ему руки на плечи, долго и тревожно вглядывалась сквозь слезы в его лицо.

— Бедный мой мальчик, — сказала она наконец, — бедное мое дитятко! Эти дурацкие книги сделали свое дело — доконали-таки тебя. Так я и знала! Недаром я тебя просила не зачитываться книгами… За что же ты разбил мое бедное сердце?

Принц посмотрел ей в лицо и кротко ответил:

— Успокойся, бедная женщина, твой сын здоров и в здравом уме. Отведи меня к нему во дворец, и король, мой отец, сейчас же вернет тебе твоего Тома.

— Король — твой отец! Бедный мой мальчик! Не повторяй этого, а то мы все пропали! Забудь, что ты сказал! Опомнись, взгляни на меня, мой милый! Разве ты не узнаешь свою мать, которая тебя так нежно любит?

Принц покачал головой и вымолвил с грустью:

— Бог свидетель, как мне жалко тебя огорчать, но, право, я в первый раз тебя вижу.

Мистрис Канти в изнеможении опустилась на пол и, закрыв лицо руками, разразилась отчаянными рыданиями.

— Вот так комедия! — заревел Канти. — Эй, вы, Бет и Нан! Что же вы стоите в присутствии принца, невежи! На колени, нищие! Кланяйтесь ему в ноги!

И он опять закатился лошадиным хохотом. Девушки сделали робкую попытку заступиться за брата.

— Отпусти его спать, отец, — сказала Нани, — пожалуйста, отпусти! Вот увидишь, что после сна у него все пройдет; он выспится и завтра будет здоров.

— Отпусти его, отец, — добавила Бетти. — Посмотри, как он измучен. Он проспится, опомнится, пойдет завтра собирать милостыню и никогда больше не придет с пустыми руками.

Это последнее замечание отрезвило Джона Канти от припадка дикой веселости и дало деловое направление его мыслям. Он злобно обратился к принцу:

— Завтра мы должны платить за квартиру; нужно два пенса, слышишь? Этакая уйма денег за эту нору, и всего-то за полгода! Надо заплатить, не то нас выгонят. Ну-ка, чем ты порадуешь нас сегодня, лентяй?

— Не смей мне говорить о твоих скаредных делах! — отвечал принц. — Ты оскорбляешь меня. Сказано тебе, что я королевский сын!

Тяжелый кулак Джона Канти, опустившийся на плечо бедного мальчика, заставил его пошатнуться и сбил бы с ног, если бы мистрис Канти не подхватила его в объятия и не прикрыла бы своим телом от града посыпавшихся на него ударов. Девочки в страхе забились в угол; бабушка поспешила на помощь своему сыну. Принц вырвался из рук мистрис Канти.

— Я не допущу, чтобы ты страдала за меня, — сказал он. — Пусть эти скоты потешаются надо мной, если им нравится.

Эти слова привели «скотов» в такую ярость, что они набросились на свою жертву с удвоенным рвением. Натешившись вволю над бедным мальчиком, они не дали спуску и его непрошенным заступницам — матери и сестрам.

— Ну, а теперь живо по местам! — сказал Канти. — Я устал как собака.

Свечу сейчас же погасили, и семья разошлась на покой. Как только громкий храп главы дома и его маменьки возвестил, что они спят, девочки тихонько прокрались к тому месту, где лежал принц, и заботливо прикрыли его кое-каким тряпьем; следом за ними пробралась к нему мать; она нежно гладила его волосы, плакала над ним, нашептывала ему ласковые слова, утешала его. Она приберегла для него кое-какие объедки, но усталость и боль от побоев отняли у мальчика всякий аппетит — по крайней мере, к черствому черному хлебу. Он был тронут состраданием и самоотверженным заступничеством доброй женщины и благодарил ее с чисто царственным достоинством. Потом он стал просить ее успокоиться и идти спать, пообещав, что король, его отец, по-царски наградит ее за ее доброту. Это новое доказательство «безумия» сына так взволновало бедную мистрис Канти, что она долго не могла с ним расстаться; снова и снова прижимала она к себе своего бедного мальчика и наконец, заливаясь горькими слезами, отправилась на свое место.

В то время как бедная женщина лежала на своей постели без сна, в мучительном раздумье, в душу ее стало прокрадываться сомнение, завладевшее понемногу всеми ее помыслами, — сомнение в том, действительно ли этот мальчик был ее сыном? Она не могла дать себе ясного отчета, почему ей казалось, что это не Том, но чуткий материнский инстинкт подсказывал ей, что ее подозрения верны. Неужели это не ее сын? Какой вздор! Она чуть не улыбнулась при этой мысли, несмотря на все свое горе. Но как она ни старалась отогнать от себя этот вздор, запавшее ей в душу подозрение продолжало упорно преследовать ее и терзать. Наконец она убедилась, что ей все равно не успокоиться, пока она так или иначе не развеет своих сомнений и не удостоверится, что этот мальчик ее сын. Да, конечно, удостовериться необходимо. Но как это сделать? Ей нужно точное, неоспоримое доказательство; только тогда уляжется ее мучительная тревога. А где его взять? Задумать легче, чем исполнить. Мистрис Канти думала и передумывала, перебирая всевозможные способы испытаний, но ни один из них ее не удовлетворял. Видно, она напрасно ломала себе голову, и придется это оставить. Когда она пришла к этому печальному заключению, до слуха ее донеслось ровное дыхание спящего мальчика. Она невольно стала прислушиваться. Вдруг мальчик дико вскрикнул, как это часто бывает в тревожном сне. Это случайное обстоятельство навело ее на счастливую мысль. Она мигом вскочила с постели и с лихорадочной поспешностью, беззвучно принялась за дело. Она потихоньку зажгла свечу, бормоча про себя: «И как это я раньше не догадалась! Как не подумала об этом! С того самого дня, как ему опалило порохом лицо (он был тогда еще крошкой), он каждый раз при испуге или спросонья, если его неожиданно разбудить, делает, как и в тот день, одно и то же движение: закрывает себе глаза рукой, но не так, как все, — ладонью внутрь, а как-то вывернув ее наружу. Я это видела сотни раз, и у него этот жест всегда один и тот же. Да, да, теперь наконец я могу убедиться!»

Осторожно прикрыв свечу рукой, она подкралась к спящему принцу и, затаив дыхание, нагнулась над ним. Вся дрожа от волнения, она резко отняла руку, так что свет упал ему прямо в глаза, и громко постучала пальцами об пол у самого его уха. Мальчик широко открыл глаза, испуганно осмотрелся, — но не сделал характерного движения рукой.

Бедная мистрис Канти страшно растерялась, но подавила свое волнение и постаралась успокоить разбуженного мальчугана. Когда он уснул, она потихоньку пробралась к себе на постель и горестно задумалась над печальным результатом своего опыта. Она старалась убедить себя, что сумасшествие заставило Тома забыть привычный жест, но она сама этому не верила. «Пусть он безумный, — думала она, — но ведь руки-то у него здоровые; не могли же они в такой маленький срок отвыкнуть от такой старой привычки. Боже мой, Боже мой, что за несчастный сегодня день!»

И несмотря на это, надежда в душе бедной женщины держалась теперь так же упорно, как упорно одолевали ее недавно сомнения. Она не решалась принять приговор за окончательный: разве у нее были неоспоримые доказательства? Разве ее опыт не мог быть простой случайностью? Она разбудила мальчика во второй и в третий раз, но получила те же результаты. Наконец, совершенно измученная, она дотащилась до своей постели. Забываясь тяжелым сном, она прошептала: «А все-таки я его не покину — я не могу, не могу его покинуть, — это должен быть мой сын!»

Как только мистрис Канти прекратила свои опыты и перестала будить бедного принца, он стал забываться; ноющая боль во всем теле понемногу утихла, и он уснул спокойным, освежающим сном. Время бежало; прошло часов пять. Мало-помалу мальчик стал выходить из своего оцепенения и наконец пробормотал сквозь сон:

— Сэр Вильям!

Потом опять, уже громче:

— Сэр Вильям Герберт! Подите сюда; послушайте, какой мне приснился страшный сон… Сэр Вильям, где же вы? Представьте, мне снилось, что я нищий и… Эй, кто тут есть? Стража! Сэр Вильям! Где же вы? Где дежурный лакей? Куда он запропастился? Нет, это им даром не сойдет…

— Что с тобой? — прошептал кто-то над самым ухом. — Кого ты зовешь?

— Сэра Вильяма Герберта. А ты кто такая?

— Я? Сестра твоя Нани. Кем же мне еще быть? Ах, Том, ведь я и забыла! Ты — сумасшедший, бедняжка! Лучше бы мне никогда не просыпаться, чтобы не вспоминать об этом! Смотри же, милый, пожалуйста, не болтай пустяков, а то он всех нас до смерти заколотит.

Принц в испуге вскочил на ноги, но острая боль от вчерашних побоев — он чувствовал ее во всем теле — заставила его с громким стоном упасть на солому.

— Боже мой, так это не сон! — воскликнул он горестно.

В тот же миг ужас и отчаяние воскресли в нем с новой силой, и он разом понял, что он уже не прежний избалованный, обожаемый принц, на которого с любовью устремлялись взоры целого народа, а презренный бедняк, нищий-оборвыш, пленник в этой клетке диких зверей, в этом притоне воров и бродяг.

Пока принц горевал таким образом, до слуха его долетел громкий шум и крики, раздававшиеся где-то неподалеку. Минуту спустя послышался стук в дверь. Джон Канти перестал храпеть и спросил:

— Кто там? Что надо?

— Знаешь ли, кого ты вчера угостил своей дубинкой? — крикнул голос снаружи.

— Не знаю, да и знать не хочу.

— Напрасно, брат; если бы ты знал, так запел бы другое. Ну да что уж там: спасай свою голову, беги, пока не поздно. Этот человек отдает Богу душу, — это отец Эндрю!

— Господи, спаси и помилуй! — воскликнул Канти. В один миг он был на ногах и поднял всю семью.

— Живо спасайся, кто может, — скомандовал он хриплым голосом, — а не хотите — околевайте здесь одни!

Не прошло и пяти минут, как вся семья была на улице, спасаясь бегством. Джон Канти крепко держал за руку принца и тащил его за собой, грозным шепотом отдавая ему приказания:

— Смотри у меня, дуралей, держать язык за зубами! Не проболтайся, как наша фамилия. Я придумаю себе другую, чтобы сбить со следа этих негодяев. Смотри же, хорошенько заруби себе это на носу!

И, обернувшись к остальным членам семьи, он добавил:

— Если случится, что мы разбредемся, — сборный пункт будет на Лондонском мосту. Ожидать друг друга у последней суконной лавки и уж оттуда всем двигаться в Соутворк.

В эту минуту вся компания, вынырнув из полного мрака, неожиданно очутилась среди яркого освещения и несметной толпы, теснившейся на берегу реки с песнями, плясками и криками. Вдоль Темзы, насколько можно было видеть простым глазом, тянулся бесконечный ряд ярких потешных огней. Лондонский и Соутворкский мосты были иллюминированы; река пылала от горящих ракет. Ослепительные фейерверки то и дело прорезывали небо яркими молниями и падали вниз целым дождем сверкающих искр, превращая ночь в день. На каждом шагу попадались кучки подгулявшего народа; казалось, весь Лондон повысыпал из домов.

Конец ознакомительного фрагмента.