Книга о моем убийстве

Марк Маффин

Когда твоего брата-близнеца находят мертвым возле психбольницы – это ужасно. Пусть вы и не общались пятнадцать лет. Но что, если в убийстве подозревают тебя? Если у следователя с тобой личные счеты? Если твоя жена ведет себя странно, а по квартире будто бродят призраки? И если все, что брат тебе завещал – пропавшая рукопись романа «Книга о моем убийстве»? Книга содержит нецензурную брань.

© Марк Маффин, 2019

ISBN 978-5-0050-2382-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

1

— Будто себя хороню, — мрачно пошутил Дима, опрокидывая пластиковый стаканчик водки возле могилы брата.

Стоящая поодаль секретарша Женя закашлялась, не оценив шутку, и плотнее закуталась в пальто.

На пожухлую листву стали падать капли дождя.

Дима снова посмотрел на могилу. На фотографию брата-близнеца Егора. Детскую фотографию — Егор почему-то попросил поставить ее. Ему тут лет шесть. Улыбается. Сидит на велосипеде.

Дима понимал, что сейчас они с братом выглядят иначе, но сходств достаточно — угольные волосы, узкие скулы, слегка вытянутое лицо…

Синюшные губы, выпученные глаза… Сегодня они — Дима возле гроба, а Егор внутри — тоже были похожи: у Димы цвет лица определялся выпитым вчера, а у Егора — удавкой, которую тот набросил себе на шею.

Дима сделал еще глоток. Хорошо идет. Два дня квасит, и хорошо. Вчера не помнил, как домой пришел. Сказал Ире, что задержится — и конец фильма. Проснулся в постели один. У головы — тазик.

Ты должен скорбеть, напомнил себе Дима. Поднатужился. Не получилось. Даже Ира выразила что-то вроде соболезнований. На похороны под каким-то предлогом не пошла, но поскорбела. А Дима не смог. Надраться — смог, а скорбеть… Они слишком давно толком не общались. Уже… лет пятнадцать? Где-то так. Поздно скорбеть. Зато надрался он так, что…

Скорбеть не получалось, а от прокручиваний слово приобрело малопонятный смысл. Интересно, а те, что были на похоронах — скорбели?

Возможно. Друзья Егора — с которыми он познакомился уже в психушке — точно скорбели. Их с Димой бывшие одноклассники — не факт. Слишком расстроились, что поминок не будет.

— Воля покойного.

Как множество других вещей, поминки не входили в сложную этическую систему Егора, сформированную алкоголем и психзаболеванием.

Постояли. Выпили. Помолчали. Кто-то сказал, что Егор прожил достойную жизнь.

Всем стало неловко, и скорбящие стали расходиться.

— Думаю, Егору понравились бы похороны, — сказала Женя.

Наверно, хотела утешить. Дима хрюкнул. Дима знал, что ничего подобного.

Устроить похороны как хотел Егор не позволял уголовный кодекс. Брат был зороастрийцем — то есть он много кем был, вербовщики чувствовали в нем легкую добычу, и один раз чуть не затянули в движение «Наши» — но перед смертью Егор был зороастрийцем, а к похоронам те относились специфично.

— У нас, — рассказывал как-то Егор, — нет почитания к трупу. Труп — это не умерший. Это бренная оболочка.

— Окей, и? — Диму разговор тяготил, он приехал, чтоб отмазать Егора, которому подбросили наркотики, а тут…

— Труп оскверняет все, к чему прикасается.

— Значит, зарыть его к хренам, и…

— Ага.

— А что такого?

— Земля. Осквернение земли. Это важнейшая стихия. Закапывать труп — нельзя. Топить — нельзя, сжигать…

— Сжигать можно.

— С чего ты взял?

— Фредди Меркьюри, его же вроде…

— Это от безвыходности сделали. Там менты сказали, что по-другому никак, а в идеале…

В идеале Егора нужно было отдать на съедение грифам. В дакхме, или «Башне молчания». Чтобы точно никого не оскорбить — кроме грифов, но они в зороастризме не почитались.

Дима покивал, предполагая, что Егор скоро придумает что-то новое. Не вышло. И разговор этот повторялся раз десять. Когда брат окончательно достал, Дима спросил, можно ли совокупиться с настолько неуважаемыми останками.

Егор задумался.

— Не знаю. Я бы не советовал.

— Почему?

— Насколько я могу судить, ничего аморального в этом нет. Но — прикосновение к покойнику работает так же, как и с другими стихиями.

— В смысле?

— В коромысле. Прикасаясь к трупу, ты оскверняешь себя. Того, кто прикоснется к телу усопшего, ждут самые страшные муки на свете.

Когда Егора нашли повешенным в лесу, Дима честно уточнил в ЗАГСе, кому можно отдать тело на съедение. Ответили, что никому.

— Мы правовое государство, — сказали.

И добавили, что посадят. В смысле — если он попытается осуществить свой план. Несмотря на абсурдность ситуации, Дима не понимал, какое кому дело, как он похоронит брата. То есть это бред, конечно, но если человек хотел…

Дима усмехнулся, вспомнив, как из чувства противоречия собирался звонить в зоопарк. Потом передумал — у него уже были проблемы с законом, и новых не хотелось.

И в тюрьму не хотел. И просыпался раз в месяц при воспоминаниях о том, что случилось пятнадцать лет назад. И…

Не важно.

***

— Как-то так, — завершил рассказ Дима. — В итоге решил похоронить.

— Но…

— Сжигать не вариант. Там потом либо закапывать, либо развеивать. И вместо одной стихии две оскорбишь.

— Ясно, — сказала Женя. — А другие пожелания у вашего брата были?

Дима задумался. Посмотрел на небо. Дождь усиливался. Дима открыл рот, чтобы как в детстве ухватить пару капелек воды, но холодный осенний ветер перехватил горло.

— Даже не знаю, — сказал он. — Честно говоря…

Дима замолчал. Женя вопросительно посмотрела на начальника.

— Егор мечтал стать великим писателем, и однажды попросил, чтоб на могиле была первая строчка из его романа.

— Какого романа?

— Откуда мне знать. Какая-то очередная макулатура.

— Ну хоть название?

Дима напрягся. Егор написал много бездарных неопубликованных романов и вспомнить конкретный опус было сложно. Но сама идея показалась интересной…

— Не помню, но по дороге вспомню, — наконец сказал он.

— По дороге куда?

— К нему домой. По логике, там этих романов должно быть завались…

Дима пошел к машине. Женя двинулась следом. Дима уже год не садился за руль. После автокатастрофы, в которой погибли родители. Гаишники установили все обстоятельства. Рассказали родным. Дима хорошо помнил этот рассказ. Вспоминал, когда садился за руль. И начинали дрожать руки.

По дороге к машине Дима вспомнил название романа, о котором говорил Егор. «Книга о моем убийстве». Уже что-то…

Дима порадовался. Рассказал Жене. Та тоже порадовалась. Они оба не заметили, как следом за ними с кладбища выехала неприметная серая легковушка.

2

Ибрагиму Берзиньшу, следующему за Диминой иномаркой, не нравилось.

Не нравилось все. И всегда.

Не нравилось собственное имя, которое он — латыш по национальности — получил в честь погибшего друга отца. По словам бати, тот самый Ибрагим был хорошим человеком, прикрывшим отцовскую спину в Афгане, но носить имя покойника, вызывающее у потенциальных подруг гомерический хохот, было и неприятно, и жутковато.

Собственная работа нравилась Ибрагиму еще меньше. Он уже пытался соскочить — безуспешно — и теперь в кругу «друзей-не-с-работы» Ибрагим говорил, что работает в «крупной корпорации», что, в принципе, было недалеко от истины. На уточняющие вопросы Ибрагим не отвечал — не любил косые взгляды — да и круг «несрабочих» друзей постоянно уменьшался, сжимаясь как удавка на шее.

Благодаря невзрачной внешности Ибрагим замечательно выслеживал людей — и не любил этого. По определенным причинам.

Еще ему не нравились снимки «объекта», которые он сделал. В тайне от сослуживцев, которые за такое могли окрестить педиком, Ибрагим вел Инстаграм и понимал, что снимки с кладбища не спасут никакие фильтры. Раздражение было абсурдным — их все равно не станут публиковать — но оно было, и это раздражение раздражало еще больше.

Морось за окном тоже была не к месту — приходилось сокращать дистанцию, и шанс попасться жертве на глаза увеличивался.

И, наконец, мужик, которого он пас уже пару дней, Ибрагиму тоже не нравился. То есть, в отличие от прочих объектов, нравился — и это вызывало проблемы нравственного характера.

Ибрагим знал, как контора использует полученную им информацию, и не желал мужику таких проблем.

3

Сев сзади, Дима уютно вытянул ноги. Машина была большая. Позволяла. Машина была большая — обязывал статус.

По окну дребезжал дождь и шебуршали дворники. В салоне приятно пахло кожей. Было хорошо. Сейчас. Пока пьяный, пока не начался отходняк…

Дима отогнал тяжелые мысли. Посмотрел на сидящую за рулем Женю. Решил подумать о ней.

Вспомнил, как брал ее на работу. Его прошлая секретарша уходила на пенсию. Нянчиться с внуками. Высаживать помидоры. Напоследок порекомендовала себе неплохую замену.

И не рекомендовала брать на работу молодух.

Но Дима взял Женю. Почему — и сам не знал. Чем-то она его зацепила. Не в сексуальном смысле. Хотя и в сексуальном — невысокая, стройная брюнетка — Дима любил брюнеток — Женя вполне была хороша собой. Но… у него есть Ира…

Не важно. Женя была явно не в его вкусе — но почему-то он ее взял. Почувствовал родственную душу? Почувствовал, что она свой человек?

Не важно. Взял — и пожалел об этом сразу же. Ира — это жена — устроила сцену ревности. В первый же день. И потом еще месяц мозги долбила. Аккуратно, правда, но…

Подчиненные за спиной шушукались, что у начальника намечаются шуры-муры, и в компании начался дисциплинарный раздрай. Упали показатели…

И все бы ничего, но Женю пришлось учить практически с нуля. Даже Экселем пользоваться.

А еще волосы у нее оказались светлые — просто случайно покрасилась перед собеседованием.

Не важно. Инвестиции в Женю вернулись сторицей — теперь Дима не представлял, что на месте девушки раньше мог быть кто-то еще. Она прекрасно разбиралась во всех рабочих процессах, была вежлива и обходительна, никогда ничего не забывала…

Не подавала виду, когда он садился на заднее сиденье машины. Садился потому, что боялся ездить на переднем.

Никогда не подавала виду. Даже бровью не вела.

Но ответа на вопрос, почему он тогда взял Женю, так и не было.

— Ты просто нарцисс, — сказал как-то Егор.

Он обожал говорить о том, о чем его не спрашивали.

— Ты нарцисс, — повторил Егор. — Ты ее взял как породистую кобылу. Ты на ее фоне смотришься хорошо — весь такой богатый. Тебе важно не быть, а казаться.

Дима тогда сказал, что если Егор хочет сыпать банальностями, пусть заведет Твиттер, и повесил трубку. Было три часа ночи. Егор, как всегда, напился и хотел поделиться своими взглядами на мироздание.

Стало грустно. Три часа ночи. Егор прав. В чем-то. Дима любил дорогие костюмы — больше, чем они того заслуживали. Разбирался в дорогом вине — хоть и любил темное пиво. И боялся, что в глубине души ему плевать на Иру, и он с ней лишь потому, что она наилучшим образом подходит на роль жены бизнесмена. Стройная. Высокая. Со всеми округлостями — это сейчас в моде. Хорошо смотрится в строгом платье. С декольте.

Умеет поддержать светскую беседу. В отличие от Жени, Ира закончила вуз с красным дипломом. В отличие от Жени, Ира закончила вуз.

Снова стало тошно. Это «отходняк». Это точно он. Или укачало.

Дима вынырнул на поверхность. Они уже подъезжали. Двор Егора. Их двор — они все детство лазили по этим разукрашенным в казенную радугу железякам. Бегали по крышам сараев. По весне выбивали резиновыми сапогами глыбы льда из водосточных труб у подъезда.

Начало щипать глаза…

Это «отходняк». Это точно он.

Вышли из машины. Дима первый. Приоткрыл дверь перед Женей.

— Прошу вас, — с чего-то вдруг захотелось почувствовать себя джентльменом.

Женя улыбнулась. Подала руку. Вышла.

Подъезд. Лестница. Пятый этаж. Лифта — разумеется — нет. «Хрущоба». Их специально строили пятиэтажными — по ГОСТу это была максимальная этажность, которая не требовала установки лифта. Женя уверенно двинулась вверх по лестнице. Дима, проклиная «совок», потащил себя следом.

Квартира Егора. Запечатана — обклеена желтыми лентами. «Проникать в помещение до окончания следствия запрещено».

Женя в нерешительности остановилась.

— И что дальше?

Дима хмыкнул и сорвал ленты. Женя ойкнула.

Дима позвенел у замка ключами и распахнул дверь.

— Прошу вас.

Снова джентльменство — он обычно к ней на «ты»

Женя, не обращая внимания на заигрывание начальства, зашла внутрь и остановилась, как вкопанная.

Зашедший следом Дима понял, в чем дело — у него тоже сложилось впечатление, что в квартире кто-то побывал.

4

— Ибрагим? — пробурчал в трубку Гладышев.

— Здравствуйте, Петр Ефимович, это может быть интересно…

— Ближе к сути.

— Объект с секретаршей только что зашел в дом Егора Кузнецова.

— Отлично. Продолжай наблюдение. И вот еще что…

— Да?

— Проверь, когда выйдут, одну штуку…

Отдав Ибрагиму указания, следователь по особо важным делам Петр Ефимович Гладышев сладко потянулся в кресле. Сейчас подследственный совершает ошибку, серьезную ошибку.

Ошибку, которая может стоить свободы.

Приятно…

Когда с неделю назад Гладышеву передали дело о самоубийстве Егора Кузнецова, он лишь поморщился от звука неприятной фамилии. Распространенной фамилии. Которая за последние пятнадцать лет встречалась Гладышеву не раз. И даже на секунду не задумался, что речь может идти о том самом Кузнецове.

Узнать Егора по фотографии было нельзя. Выпученный язык, синюшное лицо — он совершенно не походил на того шестнадцатилетнего подростка. Но у него был брат. Дима. Два брата-близнеца — Егор и Дима. Кузнецовы.

Таких совпадений не бывает.

У Кузнецова есть мотив — наследство родителей. Они завещали Егору. Все. Двухкомнатную квартиру в центре. Дачу. Машину — она, правда, сгорела вместе с ними.

Диме — вообще ничего. Зависть — мотив для убийства?

Мотив.

А если учесть, что Кузнецов — наследник первой очереди и в случае убийства получит все имущество Егора…

Оставалась проблема — самоубийство Егора могло оказаться самоубийством. В других ситуациях Гладышев бы порадовался и закрыл дело за отсутствием состава. Но такие удачи случаются раз в жизни — если сейчас он не получит сатисфакцию, то не получит ее никогда.

Гладышев внимательно изучил материалы. Егора нашли повешенным. В лесу. Возле психушки, где он лечился последние несколько лет. Персонал заявил, что ничего не видел. Что все было спокойно.

Понятно.

На шее — две борозды веревок. Такое бывает — передумаешь, начнешь вырываться — вот тебе и две борозды. Но чаще свидетельствует о том, что покойный во время повешения уже был задушен.

К тому же — в палате под кроватью покойного нашли целый схрон антипсихотиков. По словам экспертов, их бы хватило на десяток самоубийств. Почему тогда петля? То, что она болезненнее таблеток, понятно даже сумасшедшему.

Оставалась одна проблема. Записка. Предсмертная. Которую нашли в кармане Егора. «В моей смерти прошу никого не винить. Это все равно было неизбежно».

Гладышев крякнул. Если записка настоящая, то…

Если записка настоящая, то будем думать, сказал себе Гладышев. И назначил графологическую экспертизу. А вот если она подтвердит, что записка написана не Егором, Кузнецову точно не поздоровится.

5

Женя замерла на пороге:

— Такое ощущение, что здесь кто-то был…

— С чего ты решила? — спросил Дима.

Женя замялась.

— Даже не знаю. Просто… Коврик неаккуратно лежит, — указала она на пол, — и вообще тут все такое…

— Какое?

— Бардак. Будто кто-то что-то искал.

Дима усмехнулся. Женская интуиция. Делающая правильные выводы из ошибочных посылок.

В прихожей был бардак. Совершенно нормальный. Совершенно нормальный для квартиры Егора.

Половая тряпка — «коврик» — лежала в метре от входа, возле стенки, будто в квартиру заходили не люди через дверь, а призраки через кирпичную кладку. По полу разбросаны листовки, которые «молодые развивающиеся кампании» подбрасывают в почтовые ящики. Обувная ложка торчала из цветочной вазы, а изношенные кроссовки валялись на новеньком пуфике, который будто сам не понимал, как оказался в таком запустении.

Это Дима видел сто раз — с годами Егор приобрел отвращение ко всему материальному, и в первую очередь к правилам культуры быта. Странность была в другом — напротив входа была дверь в ванную. Старорежимная, с проржавевшей защелкой. Абсолютно ненужной — большинство людей не закрывают ванную снаружи.

Кроме Егора — который с детства боялся, что из ванной могут вылезти призраки. Или монстры. И всегда запирал дверь. Всегда.

А сейчас ванная была открыта.

Дима помедлил, думая, стоит ли рассказывать все это Жене.

— По поводу коврика можешь не беспокоиться — у Егора всегда был страшный бардак, — решил он не пугать девушку.

Женя кивнула, но, видимо, не поверила.

Дима вдохнул воздух. Затхлый. Не так, как в детстве. Или кажется — ситуация навевает?

Может быть. Их квартира. Квартира их детства. Родители завещали Егору. Дима был не против — у него и так все есть. И дача ему родительская не нужна — ее, в отличие от квартиры, он никогда не любил…

Дима прошел в зал. Щелкнул выключателем. Зажег свет на кухне. Вспомнил, что в хрущевках выключатели всегда расположены странно. Наконец, нашел нужный. Зажег свет в большой комнате.

Огляделся.

Ковер. Комод. Стул. Стол. Письменный, наверное. Тахта.

Книжные полки. В большом количестве. Забитые доверху.

Потолок оклеен обоями. Часы на стене. Старые. Остановились. Или давно уже не ходили. Пока родители были живы, Дима так и не удосужился сделать ремонт. Не хотели. Говорили, что на их век хватит. Не старые еще были. Может, что-то чувствовали.

После их смерти Егор не стал ничего менять. И окна мыть не стал. И пол. И пылесосить.

Повесил на стену фаравахр. Символ зороастризма. Человек в крылатом круге.

Дима потоптался на месте. Заскрипели полы. Глядя на это запустение, он понял, почему так зациклен на внешних элементах успеха. Чтобы максимально дистанцироваться от Егора.

В женских журналах, которые до сих пор покупала Ира, писали, что близнецы бывают двух типов. Первые полностью копируют друг друга. Одежду. Повадки. Привычки.

Обожают, когда их путают.

Вторые — с пеленок требуют, чтоб их одевали по-разному. Сепарируются. Выбирают разные фильмы. Разных женщин.

«Кто-то голосует за Жириновского, кто-то за Зюганова» — шутила автор статьи.

Или не шутила.

Сейчас Дима понял, что до шестнадцати они с Егором были братьями первого типа. А потом в одночасье перешли во вторую категорию.

— Ну что? — вывела Женя Диму из задумчивости. — Вы представляете, где Егор мог хранить рукописи?

Дима помотал головой.

— Не знаю. Но лучше начать с комода.

— Комода?

— Хранить рукописи на полках — это для моего брата слишком очевидно, — усмехнулся Дима.

Женя подошла к комоду. Попыталась открыть дверцу ключом. Снова попыталась

— Заклинило, — сказала она.

— Давай я, — Дима аккуратно отодвинул Женю в сторону и попытался открыть дверь сам. Безуспешно.

— Ну как? — усмехнулась Женя.

— Секунду…

Дима просунул ногти под нижний угол дверцы, приподнял ее, и та, наконец, открылась.

— Белье, — пробормотал Дима.

— Я кажется, начала понимать логику вашего брата.

Женя вывалила белье на пол. За ним стояла широкая картонная коробка. Женя вытянула коробку наружу.

— Уберите, пожалуйста, — кивнула она на пол.

Дима, немного удивившись внезапной сатурналии, сгреб белье в комод.

— Что там?

— Фотографии какие-то, рисунки.

Женя достала один из рисунков. Дима заглянул ей через плечо. Там были разноцветные квадраты, которые, по замыслу автора, должны были изображать обнаженную женщину.

— Баба его, — прокомментировал Дима. — Или фантазия на тему бабы.

Женя поморщилась, но промолчала.

Пока Женя рассматривала геометрическую бабу, Дима, порывшись в коробке, нашел копию фотографии. Той самой. Которую Егор зачем-то попросил поставить себе на могилу.

Закончив с коробкой, Женя все-таки направилась к книжным полкам. Зачем-то повертела в руках «Приключения ослика Маффина» — первую книжку, которую они с Егором прочитали в детстве. Дима решил осмотреть сервант. Там не было ничего — кроме таракана, почившего на дне хрустальной супницы.

Когда Дима попытался «взломать» шкаф для одежды, Женя легонько дернула его за руку.

— Что еще?

— Слышите? — Женя указала пальцем вверх.

Дима остановился. Прислушался. Сверху раздавался какой-то скрежет.

— Крысы, — сказал он. — Или кошки.

Женю ответ не успокоил.

— Да точно кошки. Они постоянно там сидят. Мы, когда в детстве по чердаку лазили, кого там только не видели.

Женя кивнула, но волноваться не перестала. Снова направилась к полкам.

Дима доломал шкаф, но внутри не оказалось ничего интересного. Женя закончила с полками — или поняла, что пытаться там что-то найти — пустое дело.

Они перешли спальню. Пыль. Страшная. Дима закашлялся и, переборов раму, сумел открыть окно.

— Странно, — пробормотала Женя.

— Что странно?

— В той комнате такой пыли не было.

— И что с того?

— Просто вдруг…

Дима, кажется, понял, к чему она клонит.

— Ты опять про то, что после смерти Егора тут кто-то мог побывать?

— Ну, а вдруг…

— И зачем он устроил уборку большой комнаты? Чтобы Егору легче в могиле лежалось?

— Нет. Чтобы на мебели в той комнате не осталось таких следов.

Женя провела пальцем по журнальному столику, оставляя на нем заметный отпечаток.

Дима задумался. В словах Жени что-то было. И еще задвижка на двери в ванную… Отвлекшись на поиск рукописи, Дима и думать о ней забыл. За то время, что они не виделись, привычки Егора вполне могли поменяться… Но на самом деле — почему задвижка была не закрыта? Это, конечно, мелочь…

Из окна начал дуть ветер. Занавески заколыхались. Неприятно заколыхались. Сквозняк? Но откуда он в герметично закрытой квартире…

Закрытой?

Послышались шаги. Из прихожей.

— Кто… — начала Женя, но Дима закрыл ей рот ладонью.

Они замерли. Послышалось?

Может быть…

Нет. Скрипнула половица. Кто-то — кто? — идет в сторону спальни…

Женя мелко задрожала. Дима вспомнил детство. Когда они оставались с Егором одни. Сидели здесь и боялись барабашку.

Но кто-то действительно приближается к комнате…

— Мне ж не пять лет, — пробормотал Дима и направился к двери.

Не успел. Дверь открылась сама. Женя завизжала.

Как и уродливая фигура, стоящая на пороге комнаты.

6

После звонка Ибрагима Гладышев решил погрузиться в приятные воспоминания.

За прошедшую неделю он сделал немало.

Сначала — не отказал себе в удовольствии — вызвал на допрос брата покойного. Помариновал в коридоре, а когда разрешил входить, специально уткнулся в бумажки. Видел, как Кузнецов входит в кабинет, твердо идет к столу, как садится — без разрешения — и хочет поскандалить, что следователь отнимает его драгоценное время. Это УЖЕ веселило Гладышева, но еще больше он обрадовался, когда оторвался от бумаг и увидел, как зеленеет подследственный. Кузнецов его узнал, невозможно не узнать человека, который… Не важно.

— Здравствуйте, Кузнецов… э…

— Вы прекрасно знаете, как меня зовут, — бросил тот. Страх сменился яростью. С таким Гладышев сталкивался.

— Все-таки не могли бы вы представиться. Работа у нас сложная, напряженная, всех малолетних уголовников не упомнишь…

Пользы допрос не принес. Кузнецов запирался, отвечал скупо, заявил, что не общался с братом, но самоубийство Егора его совершенно не удивило. Гладышев спросил, почему Кузнецов решил, что речь идет о самоубийстве, но подозреваемый уже собрался и интересной эмоциональной реакции не дал.

Следующим был психиатр Егора Лурц. С ним Гладышев встретился в больнице — если хочешь расположить свидетеля, лучше явиться по месту работы.

Лурц оказался человеком без возраста, но наведший справки Гладышев знал, что тому около сорока. Старый поношенный халат, сухие руки. Очки в роговой оправе — настолько старомодные, что Гладышев предположил, что они без диоптрий и носятся доктором лишь для солидности.

Лурц поначалу запирался, но, осознав, что Гладышев — не проверка из Минздрава, стал отвечать охотнее.

— Как вы можете охарактеризовать отношения Егора Кузнецова с его братом Дмитрием?

— Это сложный вопрос, и…

— И?

— И я не уверен, можно ли на него отвечать. Все, что я знаю про Егора, охраняется врачебной тайной.

— Как врач, вы должны понимать, зачем она нужна.

— И зачем же? — усмехнулся Лурц.

— Чтобы не навредить пациенту.

— Не совсем понимаю, к чему вы клоните.

— Егор мертв, и вы не сможете ему навредить. Зато сможете нанести вред кому-то еще.

— Себе, как я понимаю?

Гладышев решил ослабить хватку.

— Поймите, я не хочу вас запугивать, но сейчас, — Гладышев решил приукрасить реальность, — есть неоспоримые доказательства, что в ту ночь произошло именно убийство.

Лурц задумался.

— Ладно. Что именно вы хотите узнать?

— Какие отношения были у Егора с братом?

— А полегче у вас вопросов нет?

Лурц замолчал. Гладышев понял, что сейчас лучше не давить.

— Сложно сказать, — заговорил наконец врач. — В целом — напряженные, но между больными и родственниками взаимопонимания нет почти никогда.

Гладышев понимающе кивнул.

— Правда, — продолжил Лурц, — с Егором была некоторая странность.

— Странность?

— Да. Причина психического заболевания часто кроется в условиях социализации. Взросления. Практически у каждого больного есть опыт телесных наказаний, родительского алкоголизма, а в случае с сиблингами…

— Сиблингами?

— Братьями и сестрами, — пояснил Лурц. — Наблюдается целый букет деструктивных отношений.

— А в случае Егора?

— Егор вырос в любящей семье. У обоих родителей высшее образование. И с братом они были не разлей вода. Долгое время.

— А потом?

— А потом поссорились.

— Вы установили причину?

— Когда мы подбирались к этому вопросу, Егор уходил в себя, а потом вел себя деструктивно. Один раз подрался с соседом по палате. Потом вылил на себя кипяток в столовой. И я оказался перед дилеммой.

— Дилеммой?

— Я понимал, что здесь кроется корень к его излечению. Но боялся нанести ему непоправимый вред. Как видите, Егор в итоге справился без меня.

Лурц грустно усмехнулся. Замолчал. Надолго. Гладышев решил это молчание прервать:

— Вы будто чувствуете какую-то вину…

— Я порой думаю, что бы было, вытяни из него я ту самую занозу. Хотя это и непрофессионально — так погружаться в пациента. Хотите посмотреть картинки?

— В смысле? — удивился Гладышев. Переход произошел слишком резко.

— Картинки.

Лурц подошел к шкафу, вытянул оттуда совершенно советскую папку и аккуратно положил ее на стол.

— Сообразив, что Егор не хочет разговаривать о проблеме с братом, я попросил его эту проблему нарисовать.

Врач достал из папки лист А4 и протянул Гладышеву.

На рисунке были изображены две фигуры. Человеческие. Мужские. Наверное.

Сказать было сложно — рисунок был грубым, будто рисовал его пятилетний ребенок, у которого из игрушек только краски и пивные бутылки. Но общая мысль угадывалась. Левая фигура была белая, почти нетронутая краской. Правая — впитала в себя все оттенки темных и неприятных цветов.

— Кто это? — спросил Гладышев.

— Ахура Мазда и Ангра Майнью.

— Кто?

— Зороастрийские боги. Демиурги. Создатели вселенной. Они определяют соотношение в мире добра и зла. Ахура Мазда отвечает за все хорошее, а Ангра Майнью…

— За все плохое, — догадался Гладышев. — Но какое отношение эти боги имеют к Егору?

— По легенде Ахура Мазда и Ангра Майнью — близнецы. И мне кажется, вы тоже догадываетесь, кого Егор мог считать злым богом своей жизни.

7

— Тамара Михайловна, вы бы хоть предупредили…

— Будто я твой теперешний телефон знаю.

«Уродливой фигурой» оказалась соседка снизу. Тамара Михайловна. Дима хорошо помнил эту старушку. С нее в далеком детстве началась их с Егором братская дружба. Папа улетел в командировку. Маму положили в больницу. Посидеть с детьми попросили Тамару Михайловну.

Та оказалась женщиной доброй, но со своими представлениями о воспитании. Когда однажды Тамара Михайловна ушла на рынок за продуктами, Дима с Егором начали кидаться подушками и разбили вазу. Роковой бросок сделал Егор.

Когда Тамара Михайловна вернулась и стала выяснять, кто виноват, Дима взял всю вину на себя. По привычке — они с Егором часто так делали. Обычно за этим следовали нотации. В крайнем случае — угол. Тамара Михайловна поступила иначе.

Схватив Диму за ухо, она переложила его через колено и отодрала отцовским ремнем. Как сидорову козу. Было больно, но за всю экзекуцию Диме даже в голову не пришло сказать правду. А Егор, наблюдавший за всем этим со слезами страха, был по-настоящему восхищен мужеством брата.

С тех пор они вписывались друг за друга всегда, какие бы последствия их не ожидали. А с Тамарой Михайловной, у них, на удивление, отношения ни капельки не испортились.

— Я только в комнату захожу, а тут вы. Я и заорала, — рассмеялась Тамара Михайловна.

Они сидели на кухне и пили чай. Вернее, чай пила только Женя. Тамаре Михайловне в кофе плеснули коньяку, чему она была несказанно рада. Дима тоже решил пригубить, и «губил» давно, по-новому напиваясь после пережитого стресса.

— А мы уж подумали, что это призрак, — рассмеялась Женя.

Тамара Михайловна напряглась.

— Призрак, говорите?

— А что такое?

— Да просто я ж не зря в вашу квартиру пошла.

Женя с Димой переглянулись. Тамара Михайловна продолжила:

— Ты меня, Димка, конечно, извини, но нехорошая у вас квартира стала после смерти родителей.

— Это вы про пьянки Егора?

— Пьянки твоего брата непутевого — это понятно. Но когда человек живет и шум сверху слышен — это одно. А когда человек умер и продолжается все то же самое…

— Что продолжается?

— Тут долго рассказывать, — застеснялась почему-то Тамара Михайловна.

— Мы никуда не спешим, — быстро сказала Женя.

— Ну ладно. Только вы меня совсем уж за дуру не держите…

— Не будем, — улыбнулась девушка.

— Дим, а она, — указала Тамара Михайловна на Женю, — знает, что брат твой был…

— Ненормальный? Знает.

— Тогда слушайте. Ты, меня, Дима, конечно, прости, но Егорка твой всегда набекрень был.

Дима усмехнулся.

— Когда еще родители ваши были живы — в узде его держали. А как померли — так все. И самое интересное — месяц шум, месяц — затишье. И опять. Я только потом узнала, что это он в больничке время проводит — когда жаловаться на него ходила. Так вот.

Тамара Михайловна еще немного помолчала.

— Где-то с месяц назад снова было затишье, а потом — не крики, не пьяный базар — а скрип, скрежет, будто ходит кто-то. Ходит и ходит — мне-то какое дело. Но времени — два часа ночи. Я значит, пошла разбираться.

Постучала в дверь — никто не открывает. Снова стучу — чувствую, затаился там кто-то. Тут соседка из квартиры напротив вылазит. Спрашивает, чего стучу. Я отвечаю, что Егорка снова приехал. А она мне такая — а он умер.

Я к себе пошла, думала, послышалось. И действительно — тишина. На следующий день как-то забыла, закрутилась. А вечером ложусь — сон вообще не идет. Лежу, думаю о всяком. И вдруг слышу — снова скрежет, только на этой раз тихий-тихий… и на следующую ночь было.

А сегодня — снова звуки. В непривычное время. И снова сильные такие, громкие. Ну и пошла — еще только вечер, не так страшно. И дверь открытая, а тут — вы…

Тамара Михайловна замолчала. Рассказ пожилой женщины пробрал даже Диму, на Жене не было лица. Тамара Михайловна это заметила.

— Да ладно тебе, — по-свойски толкнула она девушку в плечо, — мало ли, что мне, старой, могло послышаться. Я сама буду скоро как Егор — не понимать, что происходит. А что это тут у вас?

Тамара Михайловна, решила сменить тему и указала на фотографию Егора, которую Дима с Женей нашли в коробке.

— Фотография, — ответил Дима. — Копия той, что он на могилу просил поставить.

Тамара Михайловна закашлялась.

— Странно… — помрачнела она.

— Что странно?

— Странно, — ответила Тамара Михайловна хриплым голосом, — что на свою могилу он попросил поставить твою фотографию.

8

Несмотря на дождь за окном, Гладышев был в хорошем расположении духа. Позвонил Ибрагим, сказал, что Кузнецов сорвал охранную пломбу. Гладышев и так не сомневался, что Кузнецов это сделает, но все же…

Когда Гладышев потребовал у Кузнецова ключи от квартиры Егора (ключи самого Егора куда-то подевались), тот заявил, что пустит Гладышева в квартиру только с санкции прокурора. Гладышев сказал, что санкция будет, и велел опечатать дверь. Теперь Кузнецов проник в квартиру сам. Проник незаконно, до проведения следственных действий. Это уже было нарушением уголовно-процессуального кодекса и позволяло привлечь того к ответственности, но при хорошем адвокате…

Кузнецов отделается штрафом. Максимум — арест. А вот если повернуть дело так, что Кузнецов специально отказал предоставлять доступ, чтобы уничтожить улики…

Прокурору должно понравиться.

Гладышев подошел к сейфу, извлек оттуда бутылку коньяка и налил содержимое сосуда в бокал.

Раздался стук в дверь. На пороге стоял Ибрагим. Запыхавшийся.

— Выпить хочешь? — спросил Гладышев.

— Что? — он удивленно посмотрел на следователя. — Нет. То есть… Не сейчас. Вот.

Ибрагим отдышался и вынул из-за пазухи какой-то конверт.

— Что это? — спросил Гладышев.

— Это, — сказал Ибрагим, — только что нашли у дверей отделения.

Гладышев взял конверт. Легкий. Влажный от воды. На лицевой стороне, как в шпионских сериалах, газетными вырезками выложена фраза: «Следователю, ведущему дело об убийстве Егора Кузнецова»

— Судя по камерам наблюдения, — продолжал Ибрагим, — оставивший конверт был в лыжной маске. Установить что-то еще из-за непогоды не представляется возможным.

Гладышев вынул из конверта небольшую записку. Вгляделся в почерк… Вчитался — и от удивления на мгновение выпал из реальности.

— Петр Ефимович, — напомнил о себе Ибрагим. — Что-то случилось?

— Случилось, — улыбнулся Гладышев Ибрагиму. — Еще как случилось.

9

Дима брел по улице. Сверху лил дождь. Незаасфальтированные участки дорог превратились в грязь. Холодный воздух перехватывал дыхание.

Он так и не понял, зачем отпустил Женю. Хотел протрезветь? Вряд ли. Скорее, надо было обдумать.

Всё.

И конкретно то, что сказала Тамара Михайловна.

Соседка была уверена, что на фотографии именно Дима — она сама ее делала.

После того раза родители часто оставляли ребят с ней. Как-то раз они втроем решили сходить в парк. Но ночью Егора просковозило, к утру температура была тридцать восемь, и в парк он идти не мог. Егор расстроился и заявил, что тогда в парк не должен идти никто. Тамара Михайловна заявила, что Егор — эгоист, и она пойдет с Димой в парк просто из принципа. А Дима смалодушничал и не поддержал брата. Там и была сделана эта фотография.

— Я тебе никогда этого не забуду, — обиженно сказал тогда Егор.

Потом ситуация забылась. Или нет?

Почему Егор выбрал именно эту фотографию? Хотел отомстить? Или в глубине души мечтал, чтоб это была его фотография?

С ходом болезни Егор менялся — на место тонкого ранимого мальчика приходил жестокий и саркастичный циник.

— Трикстер, — говорил сам о себе Егор.

Это типа шута, Джокера, прочитал Дима в Википедии.

Похоже на правду — шутки, которые Егор считал по-настоящему смешными, казались таковыми только ему самому.

Однажды он позвонил среди ночи, заявил, что у него большое горе, и если он будет оставаться один, то наложит на себя руки. Дима тут же примчался к брату. Посреди квартиры стоял затянутый атласом дубовый гроб. Наверху — Димина фотография. С траурной лентой и годами жизни, которая обрывалась в этот день.

Когда Дима спросил, что здесь происходит, Егор рыдающим голосом ответил:

— У меня больше нет брата.

Потом помолчал и добавил:

— Для меня это такая трагедия, что я готов разделить ее даже с таким говнюком, как ты.

И заржал.

Дима посмотрел на него. Покрутил пальцем у виска. Ушел.

Зарекся больше не приходить к нему по первому зову.

Зарекся, понимая, что обещания не сдержит.

Ублюдок.

В другой раз Дима не смог прийти на новогодний корпоратив собственной компании. Егор — как только узнал, скотина — заявился сам, устроил пьяный дебош и уволил бухгалтера Клару Семеновну за то, что та отказалась ему отсосать. Положение спасла явившаяся чуть позже Женя. Она знала Димину ситуацию, она все разрулила. Но осадочек остался.

Как и у заказчика из мэрии, которому нужна была система типа московского «Активного гражданина». Которому Егор сказал:

— Ну как тебе?

— В смысле? — удивленно спросил заказчик.

Дело было на деловом ужине, рядом с заказчиком сидела его жена.

— Та стервочка, — пояснил Егор. — Рыжая. Которую мы с тобой в баньке…

Егор выразительно ударил ладонью в кулак.

Повезло, что Дима встретил их буквально через минуту. На выходе из ресторана. Все объяснил.

И то, что заказчик был геем и при помощи жены лишь маскировался.

Когда Дима спросил брата, зачем он все это делает, тот ответил:

— Хочу вывести тебя из зоны комфорта.

Придурок.

За раздумьями Дима подобрался к дому. Промок до нитки. В ботинках хлюпало. В не-копеечных, между прочим, ботинках.

Высотка. Улучшенная планировка. Стены — кирпич. Для их города — элитное жилье. В окне мелькнула Ира.

С которой Диму тоже познакомил Егор.

***

Несмотря на свои особенности, Егор притягивал женщин как магнит. С Ирой — она тогда праздновала то ли медиум, то ли выпускной — он познакомился в баре. Сказал, что занятой бизнесмен. Что пусть звонит сама.

И продиктовал ей Димин номер.

Когда Дима с ходящей туда-сюда от гнева челюстью явился к брату, чтобы спросить, какого лешего тот лезет в его личную жизнь, Егор ответил:

— Тебе нужнее.

Потом выхватил у Димы телефон, набрал Иру, и, снова прикинувшись Димой, сказал, что несмотря на «неловкую ситуацию», ему было бы интересно встретиться с девушкой и пообщаться.

Дима попытался забрать у Егора мобильник, но тот повесил трубку, а затем, с хохотом убегая от брата по квартире, вытянул сим-карту и торжественно разломал ее.

На свидание пришлось идти просто для того, чтобы объяснить Ире сложившуюся ситуацию, но встреча прошла хорошо, а спустя месяца три они подали заявление в ЗАГС.

На свадьбе Дима спросил:

— Вот объясни мне, каким ты, сука, образом, умудряешься постоянно всех убеждать, что ты — это я?

Брат решил отшутиться:

— Я Егор, я умею объегоривать.

— А серьезно?

Егор задумался.

— Даже не знаю. В эти мгновения я просто верю, что я — это ты.

Дима нахмурился.

— Ладно, не ты. Худшая часть тебя. Поэтому мне все и верят. В каждом человеке живут свои демоны, а я, по сути, твой демон и есть.

…Дима докурил сигарету. Потушил о лавочку.

Давно не курил.

Начал дня три назад.

Зашел в подъезд. Лифт — элитное, мать его, жилье — не работал.

Поднялся на свой этаж. Пешком. Как в хрущевке.

— Как прошло? — спросила вежливо Ира, хотя, судя по ее наряду, этот вопрос интересовал ее в последнюю очередь.

На супруге был коротенький плюшевый халат, открывающий безупречно красивые ноги. В квартире было тепло — уже вовсю топили — и Дима знал, что под халатиком ничего нет, вообще ничего, только покрытое тонкой пленкой испарины восхитительное Ирино тело.

Он пробормотал что-то неразборчивое, притянул девушку к себе…

— Мне, наверно, помыться надо, — пробормотал он после долгого поцелуя.

— Не помешало бы, — улыбнулась Ира, уткнувшись носом в его подмышку и выпуская из кулачка Димины причиндалы.

Дима отправился в душ, подставил окоченевшее на промозглой улице тело под горячие струи воды… Начал трезветь.

Что происходит? У него похороны брата. Ну ладно он, он пьяный, но Ира?

(Ну он тоже, конечно, но Ира?)

Их медовый месяц после свадьбы длился год. Они с неутомимостью средневекового алхимика исследовали свои тела. Искали ключи друг к другу. Находили. Радовались. Пускались в новые поиски.

Когда все пошло на спад, Дима так и не понял. Ира стала жаловаться на головную боль. Все чаще — хотя Дима прочитал в интернете, что «головняком» после секса обычно страдают мужчины. Да и сам он стал понимать — мнение глянцевых журналов о том, что мужчина хочет всегда, не соответствует реальности.

Это было обидно и неудобно. Как мужикам в бане скажешь? Никак. Дима даже думал разжечь огонь собственной страсти, заведя женщину на стороне, но… У него все-таки есть совесть. А еще брачный контракт.

Все изменилось полгода назад. Где-то так. Ира стала хотеть секса как школьница, у которой все подруги уже, а она всё еще никак. Потребность была сильной, малонасыщаемой, вызывала у Димы уже забытое ответное желание исследовать каждый сантиметр ее молодого тела…

Ты сегодня похоронил брата, напомнил себе Дима.

Егор был бы только рад за тебя, сказал себе Дима…

Второй Дима победил. Он вышел из ванной в хорошем настроении. Обернув вокруг бедер небольшое полотенце.

Но, услышав мелодию звонка, интуитивно понял, что планам на интим сбыться не суждено.

— Алло. Это Дмитрий…

— Кузнецов, — сказал Дима. — Да. Это я.

— Гладышев. Петр Ефимович. Вы меня узнали?

Дима промолчал. Дима не хотел играть в эти игры.

— Узнали, — сказали в трубке. — У меня для вас хорошие новости. Появились новые улики в деле об убийстве вашего брата.

— Серьезно? — хмыкнул Дима.

— Сам в шоке. Буду ждать вас завтра в десять в своем кабинете. Прошу не опаздывать.

Дима повесил трубку. Со стороны выглядело глупо и «не по-мужски», но желание пропало. Любое. Он слишком хорошо знал Гладышева. Он знал, что тот может разрушить ему жизнь. Как разрушил тогда — пятнадцать лет назад.

А еще Дима нутром почувствовал, что со смертью Егора «братские шутки» не прекратятся.

Он вспомнил, как сегодня, на похоронах, поцеловал Егора в лоб. На автомате. Потерял бдительность. А сейчас будто наяву услышал:

— Того, кто прикоснется к телу усопшего, ждут самые страшные муки на свете.