Пересечение снов

Марк Котлярский

Жанр книги «Пересечение снов» определен автором как микророман, а если говорить о способе реализации поставленной задачи, то его можно отнести к т. н психоделической литературе, когда повествование строится не на конкретном сюжете, а на зыбких ассоциациях. «Пересечение снов» – это не хронологически выстроенная история, а «пересечение ощущений», история этих ощущений, возникающая в зависимости от настроения героя. Наверное, так и должно строиться повествование о первой любви, которое по ощущениям прерывисто, как пульс, и неровно, как биение сердца.

«Я встретил девушку…»

Прошлого не существует, оно умирает в нас, едва мы начинаем вспоминать о нем. Потому я давно уже забыл о пестром южном городе, существовавшем в конце шестидесятых, где из каждого окна неслась песня «Я встретил девушку…». Написал песню композитор, который умер молодым; он был представителем, той шипучей, шумной, шаловливой, шустрой национальности, что почти через тридцать лет этот город исторгнет из себя, как инородное тело. Впрочем, как ни странно, на самом городе не будет особой вины, город тяжело вздохнет, когда все это будет происходить, но ничего, увы, сделать не сможет, и сие событие станет отправной точкой его угасания.

Но тогда, в конце шестидесятых, шествовало по улицам младое племя; пламя клокотало в его глазах, жизнь казалась свежей и жаркой, пузырящейся, как газированная вода с сиропом: ее разливали в многочисленных киосках, где толпился юркий южный народ. А изо всех окон несся, соловьем соловея, голос известного певца: «Я встретил девушку…»

Ах, эта девушка, которая свела с ума, взяла в полон, разбила сердце, покорила взмахом ресниц, очаровала лукавым движением взгляда.

Девушка из песни, оставшаяся в виртуальном мире шестидесятых.

Когда — позже — об этой девушке напишут правду, она не преминет заметить:

«Я должна признаться, что разочарована Вашими признаниями. Я считаю себя интеллигентным и начитанным человеком, потому могу себе позволить подобную критику.

Я ожидала от Вас чего-то более изящного; что Вы хотели сказать? И кому? Где оптимизм? Я его не почувствовала совсем!»…

Да, племя шестидесятых сплошь шелестело шаловливым оптимизмом, но базировался он исключительно на молодости и ошметках школьных программ, насильно втравленных в сознание.

«Вы — незаурядная девушка, личность! — отвечали девушке из песни. — Как прекрасны Ваши слова об оптимизме!

В самом деле, оптимизмом здесь и не пахнет. Потому что оптимизм — это советская придумка о бодрости духа и вере в завтрашний день. Самые лучшие произведения литературы мрачны по своей сути, очищает только трагедия, комедия забавляет, а оптимизм может, по крайне мере, вызвать улыбку, не более того. Вот почему нет оптимизма и быть не может, да и у Вас самой нет этого оптимизма, есть только желание убедить себя и окружающих, что он есть. А его нет…»

Вот так.

А где, действительно, оптимизм? Где тот оптимальный оптимизм, обтекающий очарованного обнаружившейся перспективой читателя?

Где, собственно, сам читатель?

Да и песня поистрепалась, повыцвела, поизносилась, перелицована на пародийный лад:

«Я встретил девушку, полумесяцем нос…» —

или —

«Я встретил девушку, полумесяцем всё…»…

Всё кончилось, всё ушло, провалилось в тартарары, промоталось, как проматывается наследство; промоталось, как проматывается кинолента в ускоренном режиме; да и сам режим резво поменял вывеску, вернувшись к фривольным феодальным временам с вальяжными феодалами, удалыми управляющими и вострыми вассалами.

А песенка, как уже говорилось выше, позаброшена-позабыта, да и окон, как это было раньше, не отворяют, ибо — по меткому замечанию классика — «открыть окно, что жилы отворить». Сотворить бы отвар, отварить бы зелье, залить бы им глаза по верхнюю риску — риск невелик! — и забыться заветным сном, в котором можно встретить девушку с изогнутыми полумесяцем ресницами — и: не отвернуться от нее в ужасе, не отворотить взгляда…