Эпос о бессмертном Ивановиче

Марк Доджо, 2020

Не споткнись Иванович, догоняя торопливо шагавшую мать, с чемоданом в одной руке и сестрой Каплей в другой с тревогой озиравшуюся по сторонам, и проклиная на чем свет путавшуюся в ногах котомку, получив подзатыльник от болтавшегося за спиной медного чайника, не скатись он кубарем с железнодорожной насыпи за мгновение до того, как похожий на дракона с разинутой пастью “Мессершмитт” сбросил на Ивановича бомбу, он точно превратился бы в мотылька, чтобы улететь на небеса, и единственным напоминанием о нем служил бы поросший травой безымянный холмик недалеко от железнодорожной насыпи.

Пейзаж

обворожительной улыбкой, за которую она не раз получала призы на конкурсах красоты, и с тем же таинственным блеском в глазах отвечая пристававшей с бесконечными вопросами Офелии, без умолку щебетавшей, при этом успевая поковыряться в носу, попрыгать на одной ноге, держась за руку Марии, подавиться булочкой, откашливаясь размазать по лицу сопли, сощурив по очереди сперва правый, затем левый глаз выглянувшему из-за облаков солнцу, почесаться, пошевелив бровями так, что они уехали по самые корни заплетенных в две косички с бантиками волос, размахивая розовой сумочкой, пропеть разученную к утреннику в детском саду песню, не забывая постоянно корчить рожи, высовывать язык и издавать обезьяньи звуки, стреляя, как из пистолета, плюшевым зайцем и целясь в перебегавшего дорогу кота, Мария уже представляла себя счастливой матерью собственных детей, похожих на ангелов, ухоженных и одетых во все самое модное милых крошек, о которых так приятно заботиться-заплетать им косички, покупать игрушки, кормить с ложки и, глядя, как они год за годом растут, беспокоиться об их будущем, как вдруг, не дойдя нескольких шагов до ступенек дома, она забыла обо всем, увидев Нуну с раскрасневшимся от натуги лицом, согнув спину, волочившую по дорожке мешок с дырявой надувной лодкой, которую Мария давно собиралась подарить Ивановичу да постоянно забывала о своем обещании, и скомандовав Офелии, чтобы та шла к бабушке и под ее присмотром до ужина во что-нибудь поиграла, поспешив на помощь сестре, со словами:

— Я с тобой, —

Мария схватилась за мешок, и, дотащив его вместе с Нуну до рыцарского замка, толкнув калитку, лязгнувшим замком напугавшую двух котов, выскочив из кустов, с задранными хвостами промчавших мимо Ивановича, мастерившего в саду скворечник, но, заметив гостей, махнувшего рукой:

— Оставьте там, где лежит, —

Мария выдохнула с облегчением:

— Фууууууух, —

но, только она дала себе слово, что с завтрашнего дня займется фитнесом и начнет наращивать мускулы, как, с легким укором высказав сестрам, что не надо было им так надрываться, а стоило лишь предупредить его и он бы сам справился, порывшись в мешке, Иванович обнаружил два старых автомобильных аккумулятора, завернутых в резиновую лодку, и, не ответив Марии, с удивлением признавшейся:

— Так вот почему было так тяжело, —

предложив сестрам выпить кофе в саду, не прошло пяти минут, как Иванович вернулся с дымящимися чашечками на подносе, и пока кофе остывал, Нуну разглядывала шрамы на загоревшем лице Ивановича, а Мария, размешивая ложечкой сахар в полупрозрачной ажурной чашечке из бело-голубого фарфора, болтала с Ивановичем, как со старым приятелем, и непринужденно щебеча, поинтересовавшись вдруг у Ивановича, правду ли говорят, что у него есть сын, вздрогнув от болезненного тычка в бок, сменив тему, Мария, стала делиться впечатлениями об открывшейся недавно церкви, где внутри все красиво и поет хор, но, только она замолчала, с милой улыбкой глядя на Ивановича, устремив взор на плывущие в небе облака, он о чем-то задумался, затем посмотрел себе под ноги, потом в сторону и, встретившись с Марией взглядом, признавшись:

— Я не знаю, где мой сын, —

после затянувшейся паузы добавил:

— Даже бог не вернет человеку молодость, —

но на этом полный впечатлений день для Марии не закончился — по возвращении домой Нуну с присущей ей резкостью бросила сестре:

— Дура, —

хотя, будь она сама умной, могла бы заглянуть в мешок, прежде чем тащиться с ним к Ивановичу, голос которого напомнил Марии одного таинственного человека, которого она видела позапрошлой ночью, когда, задержавшись в караоке и приехав на такси, споткнувшись на высоких каблуках, она высыпала на тротуар у калитки содержимое пакета с продуктами под ноги незнакомому мужчине, вынырнув из темноты, произнесшему тихо и спокойно:

— Девушка, вы упали, —

и так же внезапно исчезнувшему, и размышляя об этих странных совпадениях, решив навести порядок в вещах, пересматривая шубы и куртки, плащи и свитера, платья и юбки, кофточки и блузки, маечки и лифчики, она не заметила, как пролетел час или два, ведь ничто так не крадет время, как разглядывание вещей, особенно если они модные и красивые, и надев плотно обтягивавшие ноги ботфорты, гармонично сочетаясь с деловым костюмом подчеркивавшие все богатство и индивидуальность внутреннего мира, энергичность, креативность, очарование, занятость и организованность хозяйки, жизнь которой была расписана по минутам, изучая себя в зеркале, Мария едва успела опустить взгляд, увидев в проеме двери силуэт Нуну, отрывисто приказавшей:

— Делом займись, —

а после ужина, поднявшись в комнату Офелии, в ожидании, пока ее уложат спать, брыкавшейся, корчившей рожи и угрожавшей плюшевому бегемоту, что если он будет себя плохо вести, то не видать ему перед сном никакой сказки, Мария велела не в меру разыгравшейся племяннице успокоиться и, присев на край кровати, стала рассказывать с выражением в голосе про лето с солнышком, море с дельфинами, озеро с рыбами и лягушками, магазин, где продается молоко, кефир и сметана любой жирности, кусачих собак, хитрых котов и поющую песенки птичку, растопырив хвост веером и то приподнимая, то опуская хохолок на голове, прижав крылышки, расхаживавшую приплясывая вокруг своей невесты, точно как недавно познакомившийся с Марией на улице молодой мужчина, представившийся художником и сразу предложивший написать ее в обнаженном виде, на последовавший отказ ответив с нескрываемым разочарованием:

— Вы неправы, женщина, это я вам говорю как художник, —

и метнув взгляд на собственное отражение в стекле стоявшей рядом машины, он быстрым движением рук взрыхлил копну набриолиненных волос на голове и, изобразив белоснежную улыбку, назвался:

— Вольдемар, —

и став вдруг серьезным, с вдохновением заговорив о том, что только художники могут почувствовать настоящую красоту и раскрыть ее в творческом порыве, он с пафосом изрек:

— В этом состоит смысл искусства, —

и, сделав брови домиком, вздохнув, Вольдемар тотчас просиял улыбкой счастливого человека, у которого в жизни нет проблем, и согласившись заглянуть к художнику в мастерскую и посмотреть на готовящиеся к выставке его новые работы, тем более идти было недалеко, едва переступив порог, от вони ацетона Мария брезгливо сморщила нос —

— Фу, —

и удивляясь царящему в мастерской бардаку — на полу, стульях, диване и даже на сером от пыли подоконнике валялись альбомы с репродукциями, черно-белые фотографии, мятые листы бумаги, карандаши, кроссовки, грязные носки, нестиранные футболки, пустые бутылки из-под вина, испачканная ветошь, остатки бутербродов, и только почетный караул стеклянных емкостей с растворителями и банками с отмокавшими кистями возле наполненного доверху тюбиками с масляной краской ящика соблюдал видимость порядка, да гордо застывший посреди мастерской мольберт взирал со всей строгостью на собранный возле него в кучу мусор, Мария не удержалась, чтобы не съязвить:

— Больше напоминает свинарник, —

и пока она изучала сиявшие свежими красками выстроившиеся вдоль стены холсты с морскими пейзажами, натюрмортами и обнаженными женщинами с узкими талиями и широкими бедрами, раскинувшимися на кроватях в позах богинь, небрежно махнув по полу веником, Вольдемар швырнул в ящик с красками грязные носки, кеды и трусы, отодвинул ногой стул и, посчитав, что в мастерской прибрано, взъерошив послушно вставшие дыбом волосы, задумавшись, ни с того ни с сего вдруг произнес голосом входящего в роль актера: ”да”, и заверив Марию, что настоящему художнику в мастерской нужна особенная, творческая атмосфера, которая служит источником вдохновения, устремив оценивающий взгляд в зеркало, после недолгой паузы с уверенностью добавив:

— Именно так, —

он умолк, и проводив до калитки Марию, вспомнив о делах, заторопившуюся и пообещавшую сообщить ему позже о своем решении насчет позирования для картины, Вольдемар надел спортивные штаны, набросил на загоревший торс вымазанный красками фартук и, всматриваясь в законченные полотна с закатами над пустынным морем и вызывавшими не меньшее ощущение прекрасного восходами солнца над уютными лазурными бухтами с безлюдными песчаными пляжами и перевернутыми шлюпками на берегу, с головой погрузившись в работу, спустя всего несколько минут он уже не видел ничего, кроме рождавшегося на холсте морского пейзажа с позолоченным рассветом берегом, утонувшим в мареве горизонтом и белевшим среди лазури парусом, одиноким, как человеческое чувство в поиске неуловимого мгновения ускользающей вечности, схваченное интуицией и переданное уверенными мазками еще не высохших на холсте красок, и не заметив, как пролетел день, когда стрелки на часах приближались к пяти, добавив в одном месте колорита, в другом — легких штрихов, Вольдемар еще немного поработал над плиссировкой, и вытирая тряпкой руки, сделав несколько шагов назад, окинув придирчивым взглядом задышавшую воздухом и светом картину, он повторил:

— Да, именно так, —

и было неясно, относились эти слова к картине или он всего лишь хотел еще раз убедиться в правильности принятого им в прошлом месяце решения одному, без жены, которую звали Вероника, уехать в Афродитовку, что осуществить было не так просто, ведь стоило Вольдемару впервые озвучить эту мысль в разговоре с Вероникой, как та, двумя неделями раньше обнаружившая на переднем сиденье машины прилипшие к велюровому ворсу длинные волосы какой-то блондинки, устроила ему сцену, переросшую в жуткий скандал, и с того дня вынужденный запастись терпением, не собираясь отказываться от принятого им решения, Вольдемар все свободное от работы время внушал жене, что его дальнейшая карьера художника, да что там карьера — вся его жизнь, и в том числе материальное благополучие семьи, а значит, и личное благополучие Вероники, зависит от этой выставки, на которой, с учетом площади галерейного зала, необходимо было представить на обозрение взыскательной публики, художественных критиков и телевидения, с которым все уже было заранее оговорено, не менее тридцати новых авторских работ, и, чтобы воплотить в жизнь этот честолюбивый замысел, у него просто нет иного выхода, кроме как, уехав в Крым и сосредоточившись на работе, ни на что не отвлекаясь, написать хотя бы десять новых полотен, но, несмотря на все приведенные Вольдемаром аргументы, которые могли бы убедить даже младенца, продолжая закатывать сцены и настойчиво пытаясь доказать мужу, что в Приазовье, где проживали ее родители, морские пейзажи ничуть не хуже, с той несущественной разницей, что гор нет, но ничего в итоге не добившись от Вольдемара, в ответ с холодной расчетливостью заявившего, что кроме моря ему необходим покой, который она гарантировать ему не может, доведенная до слез Вероника закричала, что в таком случае она не собирается сидеть дома одна и уезжает на отдых к родителям, а Вольдемар, если он хочет разрушить семью, пусть не удивляется обнаружив по возвращении пустую квартиру, и хоть звон от истерических воплей жены еще долго отзывался эхом в ушах Вольдемара, он мог поклясться, что к разводу Вероника морально не готова, и все ее претензии, слезы и громкие фразы — блеф и обычная хитрость, к которой прибегают женщины, и отвезя супругу на вокзал, на следующее утро Вольдемар машиной выехал в направлении Крыма, по дороге не забывая набирать номер Вероники, цедя слова нехотя отвечавшей в трубку чужим голосом, но, так как для себя он уже давно сделал вывод, что искусство требует жертв в прямом смысле, а не в переносном, даже утомительные семейные разборки, отнюдь не добавлявшие вдохновения, не заставили Вольдемара свернуть с избранного им пути, тем более, что иного выхода из создавшегося положения он не видел, и за три недели написав девять картин с оригинальными морскими пейзажами, ни один из которых не повторялся, а это было именно то, к чему он стремился и ради чего пришлось пойти на жесткий конфликт с женой, начав работу над десятой, к вечеру утомившись и сделав перерыв, чтобы дать глазам и спине отдохнуть, Вольдемар прогулялся в супермаркет, и вернувшись с полной сумкой, набитой сыром, ветчиной, колбасой, свежими фруктами, зефиром, халвой и несколькими бутылками сухого красного вина, усевшись в кресло и прикладываясь время от времени к стакану, всматриваясь в готовые к выставке работы, он провел весь оставшийся вечер в глубоких размышлениях, и лишь ближе к ночи, с трудом оторвавшись от кресла, на заплетающихся ногах он добрался до спальни и, не раздеваясь, рухнув на кровать и что-то промычав, через минуту заснул, и проснувшись в девять утра с тяжелой от похмелья головой, до обеда он не подходил к мольберту — выпитые вчера три бутылки вина давали о себе знать, и лишь во второй половине дня почувствовав облегчение, вспомнив о давнем желании поработать на натуре, быстро собравшись, он сел в машину, и не прошло получаса, как он устанавливал этюдник на безлюдной галечной косе, и взявшись за дело — первые же мазки удачно легли на холст, бросая полный вдохновения и поиска взгляд то на заходящее в позолоченном воздухе солнце, то на пустынный берег, Вольдемар уже заканчивал пейзаж, в котором оставалось устранить незначительные погрешности, как вдруг, услышав звук подъехавшей машины, оглянувшись на припарковавшийся неподалеку желтый «Мерседес», он увидел одетого в брюки и футболку высокого роста жгучего брюнета лет сорока, местного жителя, во внешности которого угадывалось что-то восточное, вежливо поздоровавшись с художником, представившегося:

— Дмитрий Бермудский, —

и пока, касаясь холста кончиком кисти, осторожными движениями Вольдемар добавлял к изображенному на картине пейзажу белевший среди голубой лазури одинокий парус, деликатно откашлявшись, нарушив молчание, Бермудский заявил:

— В жизни не видел более прекрасной картины, —

и выкатив глаза, пошевелив ноздрями и выразительно фыркнув, он встретился восхищенным взглядом с вытиравшим тряпкой кисточку Вольдемаром, всматриваясь в холст, охотно согласившимся, что таких морей нигде больше нет и такой красоты нигде больше не найти, и разговорившись с художником, Бермудский предложил Вольдемару продать картину, и хотя Вольдемар попытался объяснить столь экспрессивному ценителю прекрасного, что работа еще не завершена — не прописаны облака, небо и особенно море, и нет на полотне ни насыщенного солнечными лучами воздуха, ни играющей всеми оттенками палитры света в морских волнах, Бермудский был уверен, что на картине есть и свет, и облака, и воздуха уже так много, что просто самому хочется подойти к холсту и дышать, и произнеся эти слова, громко втянув в себя морской соленый воздух, с выражением лица человека, пережившего мгновение немыслимого наслаждения, Бермудский плавно выдохнул, и заявив Вольдемару, что до этой минуты он жил как слепой, не замечая красоты неба, моря, берега и волн, пока не увидел написанную Вольдемаром картину:

— Потому что я все время чем-то занят, —

будто оправдываясь, Бермудский поджал губы, смерил Вольдемара пылающим взглядом, от которого губы художника так же точно в ответ сжались, заверив Вольдемара, что он будет смотреть на эту картину каждый день, чтобы учиться восприятию прекрасного, и завещает делать то же самое детям:

— Когда они у меня появятся, —

Бермудский протянул деньги и, схватив холст, поспешил к машине, в тот же миг умчав со скоростью ветра, отражая в стеклах быстро удалявшегося “Мерседеса” багровые блики заходящего солнца, которые лишь на мгновение отвлекли Ефросинью Ивановну, сидя у окна в своей комнате на втором этаже прильнувшую к морскому биноклю, наблюдая за Харчуком, что-то мастерившим во дворе, а затем скрывшимся с длинным шлангом в сарае, как вдруг занавески колыхнулись, за забором что-то блеснуло и раздался такой силы взрыв, что от толчка в грудь Ефросинья Ивановна едва не выронила бинокль, и хотя она была потрясена апокалиптическим зрелищем поднимавшегося в небо огромного столба черного дыма, и взметнувшиеся над забором языки пламени вместе со снопами искр отражались в широко раскрывшихся зрачках Ефросиньи Ивановны, вцепившись в бинокль, она увидела, как примчавший не раздумывая на помощь Иванович бросился вытаскивать Харчука из дымящихся руин сарая, и как лежавшего у себя в саду на траве в позе покойника Харчука долго не могла привести в чувство бригада “Скорой помощи”, но если кому и не посчастливилось в тот день стать свидетелем события, встряхнувшего мерно текущий ритм жизни в Афродитовке, так это Вольдемару — вернувшись домой ближе к ночи, он немного выпил и лег спать, а на другой день, ломая голову в поисках оригинального сюжета для десятой по счету картины, решив, что нужно просто повторить ту, получившуюся довольно удачной, которую он накануне продал Бермудскому, Вольдемар вспомнил об одной неприятной для него закономерности, продиктованной рынком живописи, не делавшим никакого различия между повторявшимися полотнами, выполненными им на заказ за каких-нибудь два или три часа, и оригинальными картинами, в которых он всеми силами пытался выразить собственную индивидуальность, и взявшись за работу, в ожидании прилива вдохновения расслабив затекшую поясницу, пытаясь удержать в памяти ощущение бездны неба над кронами побронзовевших на закате деревьев, Вольдемар достал из кармана фартука замусоленную записную книжку и, перелистывая исписанные корявым почерком странички, вдруг подумал про Элен, с которой он случайно познакомился прошлой зимой в центре города у подземного перехода, когда, возвращаясь из книжного магазина, он едва не столкнулся с молодой женщиной лет тридцати очень яркой внешности, производящей с первого взгляда такое впечатление, что, мгновенно оценив ситуацию, Вольдемар сделал брови домиком и многообещающе произнес:

Конец ознакомительного фрагмента.