Треугольное лето

Мария Фомальгаут

Мы облюбовали себе лето.Ну, само собой, что же еще, не суровую же зиму и не промозглую весну, и не темную осень – а бескрайнее светлое лето. Итак: мы облюбовали себе лето.Я и Ингрид.Июнь, июль и август. И снова июнь. И снова июль. И по кругу, по кругу.

Краденая судьба

— Ой, я так испугалась…

Элина входит в холл из прихожей, вся дрожит, ну еще бы ей не дрожать после увиденного. Вспоминаю, что должен провести её к горящему камину и усадить в кресло, — неловко подхватываю девушку под руку, не умею я с женщинами, не умею. Пытаюсь укрыть Элину пледом, плед выскальзывает из рук, ладно, пусть думают, что я сам струхнул…

— Она… она ушла? — спрашивает Элина, — эта… женщина… Эта тень… Этот… это призрак…

Здесь я должен сказать: Не бойтесь, милая барышня, она ушла.

Я не говорю.

Дворецкий делает мне отчаянные знаки, ну давай, давай, говори уже, видишь, на даме лица нет, успокой богатую наследницу… да что наследницу, невесту свою утешай давай, что ты встал, как на параде…

Я не говорю.

Теперь уже не только дворецкий, теперь уже и Элина оторопело смотрит на меня.

Выжидаю еще несколько секунд, наконец, чеканю слова:

— Мисс… вы обвиняетесь в ограблении.

Она оторопело смотрит на меня:

— Мэтт?

— Вы. Обвиняетесь. В. Ог…

–…ты с ума сошел, кого я…

–…Вы ограбили Элину Хэлкетт.

— Но я…

Повторяю:

— Ограбили Элину Хэлкетт. Очень ловко провернули это дело… где вы её встретили? Позвольте догадаться — в поезде, не так ли? Разговорились в купе, потом вы дождались, пока Элина уснет, чтобы потихоньку вытащить из саквояжа попутчицы её имя, её судьбу, её внешность…

— Вы… вы… Мэтт, вы с ума сошли… господин дворецкий, будьте так любезны вызвать врача, мой бедный Мэтт…

— Не верите? В таком случае позвольте позвать сюда призрак этой несчастной леди, и мы сами у неё спросим, как было дело!

Хочу распахнуть дверь, — теперь уже дворецкий перехватывает мою руку. Готовлюсь приводить какие-то доказательства, которых у меня нет, аргументы, которых у меня тоже нет, — не успеваю. Та, которая называла себя Элиной Хэлкетт, роняет голову на руки, трясется в беззвучных рыданиях.

— Я… у меня же… у меня нет ничего… совсем… я же…

— Ну, сударыня, это отнюдь не повод красть чужие судьбы и чужие имена…

— Я… — рыдает в голос, — у ме-ня-ни-че-го-нет!

— Сударыня, — говорю строго, с нажимом, — верните судьбу моей невесте, — чувствую, как сжимается сердце, — я… мы… я обязательно помогу вам… Я… я разберусь…

Элина (Элина?) покорно вытаскивает чужое имя, чужую судьбу, перебирает на ладони, протягивает мне. Делаю знак дворецкому, ну только попробуй не открыть дверь — все понял, распахивает двери, в комнату врывается осенняя морось, холодок октября, пара кроваво-красных листьев падает на ковер.

Сжимается сердце.

Неслышной тенью плывет в прихожую призрак серой леди, пытаюсь узнать в её чертах милую сердцу Элину, — не могу. Не выдерживаю, хватаю её имя, судьбу, неумело прикладываю к серой тени, сейчас отвалится, как пить дать отвалится — нет, что-то происходит, бесплотный призрак преображается, Элина бросается в мои объятия.

— Мэтт! Милый мой, я так волновалась… я уже отчаялась…

Никогда не надо отчаиваться, любовь моя…

Спохватываюсь. Оборачиваюсь, смотрю туда, где минуту назад сидела незнакомка — уже никого нет, пустое кресло, серая бесплотная тень ускользает в прихожую, в дверь, в темноту ночи.

Черт…

Бегу за ней, осень обдает серой сыростью, сырой серостью, еле успеваю заметить тень в свете фонарей, хочу окликнуть её по имени, тут же вспоминаю, что нет у неё никакого имени…

— Постойте! Подождите! Я… я обещал вам…

Останавливается спиной ко мне. Продолжаю:

— Вы… вы что-то помните о себе?

Отрицательно мотает призрачной головой.

— Вы… кем вы были?

Нет ответа.

— Вы… кем вы были?

Уже не может мотать головой, делает мне какой-то знак, знак пустоты, знак ничего — даже толком не могу понять, как я его воспринимаю…

— Так и скитались от человека к человеку?

Знак согласия.

— Долго?

Что-то, похожее на знак вечности. Так и не понимаю, то ли это метафора, то ли он и правда скитался с самого сотворения мира… он? Понимаю, что ничего не знаю об этом существе…

Что-то происходит, нечто неведомое, бесплотное выхватывает из моего кармана что-то… ключи… нет, не ключи, не сразу понимаю, что у меня вытащили имя, и еще бумаж… нет, не бумажник — судьбу, бросаюсь за грабителем — понимаю, что не могу бежать, у меня нет ног, не сразу соображаю, как управлять бесплотной тенью, которая от меня осталась… тенью? Нет, я не вижу себя, меня уже нет, — только воспоминание, только отчаянно бьющаяся мысль…

Еще пытаюсь догнать то, что было мной — не успеваю, он прыгает в кэб, цокот копыт, скрип колес, одинокий фонарь кэба тает в тумане. Чувствую, что тоже начинаю таять в тумане, тихонько проклинаю грабителя, хоть бы сказал, сволочь такая, что он такое, как он живет…

…что-то знакомое вспархивает в темноте ночи, еще не понимаю, что, — устремляюсь к нему, вижу знакомые строки:

— Ой, я так испугалась…

Элина входит в холл из прихожей, вся дрожит, ну еще бы ей не дрожать после увиденного. Вспоминаю, что должен провести её к горящему камину и усадить в кресло, — неловко подхватываю девушку под руку, не умею я с женщинами, не умею. Пытаюсь укрыть Элину пледом, плед выскальзывает из рук, ладно, пусть думают, что я сам струхнул…

…вспоминаю сегодняшнее утро, которое кажется бесконечно далеким, мои ленивые попытки написать что-то стоящее для местного журнала, охватившее меня отчаяние, рукопись, брошенная в окно, в холодный ветер осени…

Хватаю рукопись — нет, не так, рукопись хватает меня, мир снова переворачивается с ног на голову, не сразу понимаю, каково это — быть промокшим листом бумаги. Мир вертится бешеным волчком, стоп, стоп, стоп, держаться, держаться, держаться… за воздух? За пустоту? Неимоверным усилием воли направляю себя к знакомому дому, падаю в приоткрытое окно, на стол. Почему я жду Элину, чего я жду от Элины, он войдет, она возьмет листок, бросит его в стол, не более… или… или…

….что я могу сказать ей…