Сов Семь

Мария Фомальгаут

Меня зовут Город.Просто Город.Вернее, я так думал.Когда я узнал всю правду… ну нет, не всю, ну, кусочек правды – я назвал себя Городом номер Один или Первым Городом.Потом я узнал еще один кусочек правды – и назвал себя Последним Городом.И мне стало страшно.И я назвал себя Городом, Последним на Сегодня.

Несыгранный инструмент

…это не каждому дано — играть на инструменте, это талант нужен. То есть, играют-то все, у каждого инструмент есть, куда без инструмента-то, только один так играет, что лучше бы никак не брался за это дело, а другой на своем инструменте такую историю загнет, что еще века и века помнить будут. Вот, например… этот… который…

…распахнутое окно…

…холодный мартовский ветер…

…город внизу…

— Успокойтесь, пожалуйста. Их не существует.

— Они есть. Я вам клянусь…. Они есть.

— Мы… мы не можем на нем играть.

Это было уже потом.

— Оне не можем на нем играть.

— Дайте другого, просим мы.

Оне смеются в ответ. Оне все. И главный.

Потому что не было большего позора, чем сменить инструмент.

А совсем потом было вот что:

— Оне… оне хоть понимают сами, что сделали?

Оне в таком гневе, что даже называют нас — оне, никогда не обращались к нам — оне, всегда — вы да вы…

А тут вот — оне.

— Оне хоть сами понимают, что сделали?

Смотрим на главного, говорим:

— Понимают оне.

— Оне… зачем оне это сделали?

Отвечаем:

— Все будет хорошо, вот увидят оне.

Он бы так не сказал. Он. Мы уже по привычке говорим про него — он.

Он скажет так:

— Вы хоть понимаете, что сделали?

— Он в гневе и говорит мне — Вы.

Смотрю на главного, отвечаю:

— Понимаю.

— Вы… зачем вы это сделали?

— Все будет хорошо. Вот увидите.

Так он говорит со своим главным. А мы с нашим главным — так:

— Оне… оне хоть понимают сами, что сделали?

Оне в таком гневе, что даже называют нас — оне, никогда не обращались к нам — оне, всегда — вы да вы…

А тут вот — оне.

— Оне хоть сами понимают, что сделали?

Смотрим на главного, говорим:

— Понимают оне.

Проводить социальные опросы населения на тему, не чувствуют ли люди какого-то постороннего воздействия.

Финансировать разработки технологий, способных исследовать человеческий мозг на предмет поиска посторонних воздействий.

Третий пункт… какой, к черту, третий пункт, много будет этих пунктов, ой, много, мысли путаются, или это он их путает, кто он, ну этот, который там, внутри, который…

Он…

Наш инструмент.

Нам сразу сказали говорить про инструмент не оне, а он.

Сказали:

Так положено.

И вручили инструмент.

Инструмент оказался плохонький, хиленький, нам сразу не понравился, еще не хватало, заведутся в нем какие-нибудь микробы, съедят его дочиста.

Так что это наша вина.

В том, что случилось.

Он нам не понравился — напрасно оне уверяли нас, что бывает и хуже, и вообще, раз на раз не приходится, бывает, здоровяк-здоровяком, и умрет в два счета, а бывает вот такой хиленький, и прослужит долго-долго…

Но это еще ничего, что инструмент нам не понравился, да вообще по пальцам можно перечесть тех, кому инструмент сразу нравится, каждому что-нибудь да и не так, или сильно простой, или сильно сложный, вообще не знаешь, с какого боку подступиться, или хочешь на нем играть одно, а получается что-то совсем другое…

Но у нас все было хуже.

Намного хуже.

Мы испугались.

Потом оне говорили — первый раз такое, чтобы испугались….

А мы испугались, мы покинули оне (не оне! Полагается говорить — его!) как только оседлали его, это было настолько…

…нет, даже не непривычно. И вдвойне обидно, ведь готовились, учились, сколько муляжей инструментов перепробовали, отточили навыки, и нате вам…

…что самое страшное, я сам точно не могу сказать, правда ли они существуют или это только плод моего больного воображения…

(зачеркнуто)

Нет, нет, никаких сомнений быть не может, я сделаю все, чтобы избавить от них человечество…

— Ну что оне хотят, все инструментов поначалу пугаются. То муляжи, то настоящий инструмент…

Это главный.

— Только первый раз, чтобы с инструмента соскочили…

Это тоже главный.

— А… а можно еще раз?

Это мы.

— Нужно.

Мы вошли в него снова, снова ощутили дикое, непонятное, грохот пульсирующей влаги внутри, что-то влажное, животрепещущее, и все навыки разом вылетают прочь из памяти, как играть, какие там арии, какие там оперы, вы о чем, тут бы не испугаться, не вырваться от него снова…

Мы испугались.

Это да.

Мы испугались.

Может, поэтому все и случилось.

Он нас почувствовал.

Мы это сразу поняли — что он чувствует нас, оглядывается, озирается, прислушивается, откуда-откуда-откуда-почему-почему-почему…

Так что не зря он нам не понравился.

Он.

Нет, конечно, к каждому инструменту нужно приноровиться, что есть, то есть, никто тебе сию минуту удивительную историю не сотворит, никто в одночасье не станет великим ученым или завоевателем. Только здесь было совсем другое, совсем…

…он отличался не просто фанатизмом, а настоящим безумием, он мог заставить своих работников трудиться по нескольку суток подряд, до полного изнеможения. Ему повсюду мерещились некие тайные силы, которые управляют людьми. Однажды он уволил свою секретаршу только потому, что у неё были зеленые глаза — видите ли, по его мнению на зеленоглазых людей больше влияют загадочные «они». В другой раз он приказал заключить под стражу собственную жену, потому что…

— Можно сменить инструмент?

Спрашиваем. С надеждой.

Оне отвечают:

— Нет.

— А оне на своем сыграли музыкальную арию, — говорят оне, — настоящую.

— Композитором, что ли, сделали? — спрашивают другие оне.

— Ага, настоящим.

Мы завидуем. Мы не сыграли на своем инструменте арию.

— А оне на своем построили храм, — говорят третьи оне.

Одним инструментом? — спрашивают четвертые оне.

Нет, там много было. Но и наш тоже, — говорят оне.

Оне молчат, смотрят на оне, которые на своем инструменте завоевали полмира.

На нас никто не смотрит.

Мы сами на себя не смотрим.

— Пусть оне поймут…

Это главный.

–…то, что оне видят, как недостаток, можно использовать, как плюс.

Это тоже главный.

— В смысле?

— В прямом. Сыграйте на нем историю… как он вас чувствует… как он пытается избавиться от вас…

…пациент внешне спокоен, на вопросы отвечает охотно, однако, когда речь заходит о существах, с трудом сдерживает нервное напряжение. Уверяет, что они проникают в мозг — но не знает, как…

(из медицинского протокола)

А потом:

— Оне… оне хоть понимают сами, что сделали?

Оне в таком гневе, что даже называют нас — оне, никогда не обращались к нам — оне, всегда — вы да вы…

А тут вот — оне.

— Оне хоть сами понимают, что сделали?

Смотрим на главного, говорим:

— Понимают оне.

— Оне… зачем оне это сделали?

Отвечаем:

— Все будет хорошо, вот увидят оне.

И снова главный:

— Зачем оне это сделали? Зачем оне внушили ему, что он тоже оне?

— Ну, оне понимают… если он просто подозревает, и непонятно, правда это или неправда… это, конечно, оне хорошую историю сыграют, но как-то все равно слабовато… А вот если внушить ему, что он сам…

…нет, я не верю, что сам порожден тайными правителями нашего мира, нет, это не может быть правдой, я человек, я упорно заставляю себя не слышать их, когда они надиктовывают мне, как управлять людьми…

…нет, я знаю, как сделать, чтобы одним чудовищем стало меньше…

…распахнутое окно…

…холодный мартовский ветер…

…город внизу…

И мы снова испугались — что греха таить, мы испугались, когда все случилось, мы покинули его за мгновение до того, как…