Следы следов

Мария Фомальгаут

Может ли кошмару сниться кошмар?Зачем сажать дом на цепь?Почему года идут на циферках?Зачем тангенсы танцуют танго?А если танго танцевать некому, может ли оно станцевать само себя?Зачем дождику зонтик, а зонтику дождик?Кто быстрее – мельница или самолет?Зачем восстал июль?Вы можете прочитать в книге… или нет, постойте, это не вы читаете, это книга читает вас. И никуда вы от неё не денетесь, она уже заметила вас и вышла за вами на охоту…

Пустой музей

…прятать, прятать мысли, даже не мысли — мимолетные проявления мыслей, потому что он (они) чувствует их мельчайшие искорки, ничтожнейшие проблески, ловит даже не идеи — обрывки образов, которые могли бы сложиться в идеи, если бы я им позволил. Прятать — а лучше сразу перебрасывать в тогда, я не говорю «завтра» или «в каком-то там году», я говорю — «тогда», в этом «тогда» я прячу парусники, которые умеют плавать не по воде, а по воздуху, в этом «тогда» я прячу повозки, которые ездят не из отсюда туда, а из тогда в тогда. Перебрасывать нужно как можно скорее, чтобы он (они) ни о чем не догадался, только это не помогает, он все равно догадывается, он не оставляет меня, преследует, вызывает на откровенный разговор где-нибудь нигде где все помпезное, роско…

–…почему вы не хотите?

— Я не собираюсь вам ничего объяснять.

— Вы хоть понимаете, что вы в роскоши жить будете?

— Вы хоть знаете, сколько разработчики получают?

— Да я не…

— Ой, не надо, вы просто человек слабый, в себе неуверенный, вам в себя поверить надо, в люди выходить…

Еле сдерживаюсь, чтобы не дать ему (им) в морду, что ты вообще про меня знаешь, что ты вообще понимаешь, каким ты меня видишь, нарисовал себе в голове образ слабенького человечишки, развеять бы сейчас твои иллюзии, показать бы, кто я… а кто я, я такой и есть, можно подумать, я могу что-то сделать против тебя, только отправлять в тогда зеркало, которое видит звезды и чашу, которая ловит голоса звезд.

Он (они) злится, рвет и мечет, давай, давай, рви, мечи, все, чем я могу отомстить тебе — смотреть, как ты рвешь и мечешь и ничего не можешь со мной сделать, ни-че-го.

Иногда я вижу других таких же, как я, — нет, конечно же, не здесь, вернее, не сейчас, а в потом — их творения стоят на постаментах рядом с моими, и кто-то невдимый и неведомый из тогда рассказывает кому-то никому, показывая на пустые подставки — вот здесь могла бы быть машина, которая преобразует пространство во время, а здесь могла бы стоять машина, которая преобразует время в пространство, а тут вы могли бы увидеть прибор, раскрывающий другие измерения… Нет, увы, вы никогда их не увидите, их нет, им так и не суждено было появиться. Нет-нет, с их создателями все хорошо, они благополучно прожили свой век, до глубокой старости, да… Нет, они ничего не сделали, только могли бы… почему? Этого никто не знает, почему они делали так…

Этого никто не знает, скажут там.

Этого никто не знает, скажут здесь.

И даже сам я себе скажу, почему, чтобы он (они?) не слышал, хотя он (они?) и так знает, почему, — он тоже прячет свои мысли глубоко-глубоко, так глубоко, что даже сам порой не может до них добраться, мысли о тогда, но не о таком далеком тогда, где музей с пустыми постаментами, а более близком тогда, — таком тогда, в котором мир срывается с цепи, шагают воины по дорогам, лязгают клинки, грохают копыта по мощеным улицам, взмахивают палицы, льется кровь. Безумие утихает через сколько-то лет, а потом будет потом, а потом будет еще какое-нибудь потом, а потом будет еще потом, а потом будет то потом, в котором будет музей с пустыми витринами.

Я перебрасываю в музей машину, которая прокладывает рельсы от звезды до звезды, для неё уже готов постамент, завтра откроется выставка, экскурсовод будет показывать на пустоту, а здесь вы могли бы увидеть…