Летящие в сны

Мария Фомальгаут

Книга содержит подробную инструкцию о том, как нужно правильно посещать сны, чтобы не потеряться. И почему нельзя играть с фрисби. И как делать открытия.

Для всех

На склоне лет я наконец-то разобрался со всеми своими делами, наконец-то решился на то, о чем всегда мечтал — пожить для себя. Я купил землю — не самую дорогую, не самую дешевую, поселился подальше от шумных мегаполисов, написал детям и внукам, что у меня все хорошо.

Вначале у меня не было ничего — только кто-то создал до меня землю и небо. Тогда я сотворил свет, и назвал свет днем, а тьму ночью. Потом я отделил земную воду от воды небесной, и сотворил сушу на земном шаре, и населил ее растениями. Растения долго не приживались, ютились на дне океана, потом начали нехотя вылезать на берега, ползать по камням, неумело, неловко поднимать свои стебельки к солнцу.

Я подумал — и сотворил зверей земных и птиц небесных, и выпустил птиц в небо, пестрыми стаями, и выпустил зверей в зеленые заросли цветущего сада. Потому что к тому времени мой мир превратился в цветущий сад, как раз такой, о котором я мечтал всю жизнь, еще с тех пор, когда носил весточки из одной вселенной в другую, зажигал и гасил звезды, разворачивал пространство и время, чтобы они текли куда надо, а не куда им хочется.

Теперь у меня был цветущий сад — я ходил по нему денно и нощно, я не мог налюбоваться на крохотные цветы, усеявшие поляны, на роскошные пальмы в южных широтах и мохнатый ягель, зябко жмущийся к земле в холодной тундре. Я смотрел, как колибри целуется с цветком, как серая цапля хватает из воды серебристую рыбу, как леопард подкарауливает крольчонка, затаился в зарослях, вот хорошо спрятался, не сыщешь, только подергивается черный кончик хвоста…

Так было — пока не появились они.

Кто они? Не знаю. Бестелесные души, настолько расплывчатые и туманные, что я даже толком не понимал, есть они или нет. Но они были, они окружили меня, двое, они просили — пустить их в цветущий сад…

Я пустил их — я дал им оболочки из глины, я открыл им врата моего мира, они вошли, они жили в моем саду, они ходили по тенистым рощам и солнечным лужайкам, они собирали с ветвей сочные плоды и ловили серебристых рыб в кристально чистой воде.

Так было… потом появились еще двое, две души — тонкие, расплывчатые, как будто сами сомневающиеся в том, что они есть. Они пришли — из ниоткуда, из небытия, из каких-то закоулков каких-то миров, о которых я ничего не знал, они приблизились ко мне, и просили меня пустить их на землю.

Я пустил их в цветущий сад. Они были очень благодарны мне, эти люди, они каждый день приносили мне богатые дары из моего же сада, как будто мне было что-то нужно, и пели мне хвалы, как будто было мне дело до их похвал. Так продолжалось долго, какие-то годы, десятки лет, а потом один из них убил другого — как будто двоим не было место на моей земле.

Это было больно — когда убивают, боль убиенного отдалась в моем сердце. Я зарекся пускать чужие души на мою землю, тем более — я даже толком не знал, что за души приходят ко мне. Но они приходили, они окружали меня — со всех сторон, они просили пустить их — хотя бы на год, на два, на три, выйти из холодного небытия, побродить по цветущим садам, побыть — побыть, почувствовать себя живыми…

Я пускал их — я был слишком радушный хозяин, я открывал перед ними врата, я давал им тела из глины, и они расселялись по земле, строили себе хижины и дворцы, деревеньки и города, они пахали землю, растили хлеб, гнали скот на сочные пастбища. Мало-помалу я начал привыкать к ним, они стали для меня частью моего сада, моей земли, такой же, как птицы в зарослях и цветы на тонких стебельках.

Но чем дальше, тем больше я начал замечать за ними что-то… странное что-то. То видел я, как один продает другого в рабство, то видел я, как хозяин хлещет плеткой своего раба, то видел я, как вор забирается в чужой дом, кинжалом убивает хозяина…

Я молчал. Я верил, что так и должно быть, в конце концов, у них была своя жизнь — у меня своя, и не мне было менять их. Так думал я, пока не появился он. кто он? Я не знаю, я никогда не знал их по именам, я даже не запоминал лиц, все они были для меня одного рода… Он стал властелином какой-то страны, какой-то державы, люди боготворили его и прославляли до небес, и денно и нощно несли к его золотому дворцу драгоценные подарки.

Но этого ему показалось мало. Он собрал огромное войско, он пошел с войском своим за тридевять земель, он повелел солдатам своим жечь города, и убивать людей, и солдаты мешками несли золото из награбленных городов, приводили повелителю своему прекрасных женщин, и в честь властелина своего складывали среди опустошенных руин пирамиды из черепов.

Тогда я понял, что пустил в свой мир кого-то не того, не стоило мне пускать их. Я смешал воду небесную и воду земную, и отворил небесные окна, и сорок дней и сорок ночей шел дождь, и когда тучи рассеялись, ни одно из них не осталось на голой земле. Мало-помалу вода схлынула, из океана снова стали выползать на сушу цепкие водоросли, вылезать рыбы, ползать нежным брюхом по песку, неуклюже подниматься на ласты…

И снова зацвел мой сад.

А годы спустя снова появились они — какие-то души из какого-то небытия, они окружали меня, они вились вокруг, они просили пустить их в мой цветущий сад — хотя бы на день, на два… И я не выдержал, я отворил перед ними врата, я дал им тела из глины, я пустил их в тенистые рощи и на солнечные луга. Я даже придумал для них историю, как я утопил всех, кто вел себя плохо, и оставил в цветущем саду только тех, кто не делал зла.

Я думал, все будет иначе… Напрасно я так думал, они остались такими же, как и были, они пришли на землю, чтобы отбирать друг у друга землю, которая им не принадлежала, и один человек продавал другого человека, и хозяин хлестал плеткой своего раба, и вор забирался в дом, и убивал хозяина кинжалом.

Я понял, что так продолжаться не может, я спустился к ним — в цветущий сад, я взял себе оболочку из глины. Я ходил среди них, я помогал им, чем мог, я учил их чему-то — чему когда-то учили меня самого. Что нельзя делать другим больно, что нельзя отбирать то, что принадлежит не тебе, нельзя вымещать на ком-то свою злобу, нельзя владеть тем, кто умеет мыслить и чувствовать, как ты сам…

Меня слушали. За мной ходили. Меня оберегали. Но мне было мало всего этого, больше всего я хотел поговорить с царем…

В один прекрасный день моя мечта сбылась, я приехал в столицу, и люди с восторгом встречали меня, и я был в столице, и говорил с людьми, и ел с ними их хлеб, а на третью ночь ко мне пришли стражники, и повели меня к человеку, который правил людьми. Я говорил с ним, я учил его любить других и не делать другим больно. Он слушал меня — кивал, соглашался, а к вечеру повел меня на высокую гору. Я шел за ним, счастливый, что достучался до чужих сердец, и теперь они перестанут делать друг другу больно…

…потом было больно мне. Очень больно. Я бросил свою глиняную оболочку, но боль не уходила, она была так велика, что я покинул свой цветущий сад, свою землю, ушел в большие мегаполисы, погостить у детей, у внуков, повидать своих бывших начальников, у которых я гасил и зажигал звезды… ужасы понемногу забылись, и странное дело — ни сном ни духом я не обмолвился о том, что творится в моем цветущем саду…

А там творилось. Я приучил себя не замечать войны и грабежи, но чем дальше, тем больше зла творили они, пришедшие в мой сад. Несколько раз я зарекался пускать в мой мир темные души, клялся себе сдержать обещание. Но как только я обещал — у врат моего сада обязательно появлялась чья-нибудь черная душа, порхала вокруг да около, вилась подле меня, умоляла пустить ее из небытия — хотя бы на год, на два… Я смотрел на них, я видел их, вот этот, чья аура светится лиловым, заколет ножом свою жену, а вот этот, с темно-багровой аурой, будет инквизитором, а этот, аура которого светится черным, — завоюет четыре страны, сожжет их дотла и зальет кровью.

Я видел их, я не хотел их пускать в мой мир — но души вились вокруг меня, и умоляли дать им жизнь, хотя бы ненадолго, и я отворял врата. И все случалось так, как я предвидел, и кто-то убивал ножом свою жену, и кто-то пытал людей в темных подвалах, и кто-то завоевал четыре страны, и сжег их дотла, и затопил их кровью.

Я научил себя не замечать их, они стали частью моего сада — не более. Но чем дальше, тем больше я чувствовал, что от моего сада остается все меньше и меньше. Они, случайные гости в моем мире, вырубали мои цветущие деревья, топтали мою траву, высасывали из земли ее соки, а потом выливали эти соки в когда-то кристально чистые реки. И я чувствовал, что больше не могу пускать кого попало, вот этот — он придет на землю, чтобы построить серый дом, ощеренный трубами, и из этих труб будет валить удушливый дым, из-за которого будет не видно солнце. И я не хотел пускать его в свой мир, я отгонял назойливую душу. Но душа не уходила, душа вилась вокруг меня, просила пустить ее — посмотреть на солнце, на небо, походить по земле, и я пускал…

Чем дальше, тем страшнее становилось на моей земле. Нет, души не стали хуже, они были такими же темными, как раньше, но если на заре веков темная душа собирала войско и с огнем и мечом гнала солдат на чужие города, то теперь темные гости сажали своих солдат в боевые машины, под гусеницами которых трещали тонкие деревца, и под выстрелами которых горела земля, и где были шумящие леса, оставались выжженные земли…

Что поделаешь, я был очень добрый…

Время шло, я все ждал, когда все души вдоволь наживутся в моем мире, и уйдут — но души не кончались, они шли и шли из какого-то небытия, из какого-то темного мира, в котором ничего не было, были только холод и тьма… Кто-то, уже поживший в моем саду, рвался туда снова, истосковавшись по цветущим лугам и голубому небу. Я пускал их, они приходили, вспоминая свои старые жизни, и шарлатаны на каждом углу обещали предсказать вновь прибывшим, как они жили сколько-то веков назад…

И если в прошлой жизни кто-то убивал себе подобных, то и в этой жизни он становился убийцей, и если кто-то в прошлой жизни нес страдания и боль, то и в этой жизни заставлял он всех проливать горькие слезы, и если человек в прошлой жизни гнал армии на восток и на юг, на север и на запад — то и в этой жизни его солдаты жгли города…

Я не хотел пускать темные души, которые теперь уже не только губили друг друга, но и жгли мой цветущий сад. Я закрывал врата, как только видел души, чьи руки были обагрены кровью, или посыпаны пеплом. Души плакали и просили пустить их в мир. Я представлял себе, каково им в их темной холодной вселенной, где нет никого и ничего, где только пустота и небытие, и чьи-то умы изнемогают от бездействия. Я открывал врата. Потом спохватывался, то и дело забирал грешные души назад. В темноте ночи являлся их матерям, просил вернуть грешные души в небытие, ведь сколько зла они натворят, если останутся здесь… Женщины соглашались, поутру не могли вспомнить разговор со мной, помнили только обещание, данное мне… Власти и социологи сокрушались, что растет число абортов и бездетных женщин, а я как мог, отгонял от своего сада темные души.

А темные души не убывали… Откуда их столько вообще, их темный мирок небытия кажется совсем крохотным, а оттуда летят и летят духи, темные, светлые, золотые, нежно-голубоватые, прозрачно-розовые, пурпурные, загадочно-синие, мрачно-лиловые, светящиеся черным — я и не думал, что черный может светиться. Они приходили — стучались в мое сознание, бились в ворота, сквозь щелки в ограде смотрели, как цветут деревья, как светит солнце, как порхают птицы. Кажется, я сам был виноват, не надо мне было пускать всех и каждого, и правых и виноватых, и хороших, и не очень, и тех, кто пришел создавать, и тех, кто пришел разрушать. Но что поделаешь, души они и есть души, и душа тирана точно так же страдает в небытие, как и душа художника…

А что мне делать… вот они опять идут ко мне, полчища, полчища, вон тот, крайний, вроде ничего, правда, будет гулять по кабакам, но при этом напишет много красивых стихов… Этот тоже сгодится, хороший человек, примерный семьянин, будет любить жену и детей… Ах да, он же развяжет четыре войны на востоке, и снова в песках будут лежать горы черепов…

А дальше еще страшнее… этот будет качать нефть со дна морского, отравит нефтью весь океан, а этот начнет расщеплять ядро земли, и что тогда будет с планетой, я не знаю…

Гнать их… И так уже молятся мне по всем храмам, ругают меня, проклинают меня, зачем ты пускаешь в мир злодеев, убийц, воров, насильников, тиранов, зачем плач, зачем глад, зачем кровь, зачем смерть… А как я могу им объяснить, зачем пускаю на землю всех, да как не пускать, что, написано, что ли, на земле этой, кому жить на ней, а кому не жить…

Конец ознакомительного фрагмента.