Уля умерла

Мария Рыбакова-Кремлёва

«История Ули – очень жизненная, несмотря на ее смерть. Многое из прочитанного откликалось так: это же я! Удивительно, насколько разной может быть оболочка людей, и похожими – мысли и выводы. Отдельное удовольствие получаешь от формата книги, по которому, как по ступенькам, спускаешься в прошлое героини»«Пройти путь Ули до конца – значит обрести новый взгляд. Финал настолько затянул меня, что я будто уже читала не о ком-то другом, а переосмысляла свое собственное видение мира. До глубины души!» Книга содержит нецензурную брань.

Глава 4

С тех пор как я сделала два моих больших открытия, судьба перестала быть линейной. Наравне с основной дорогой я всё время видела возможные повороты и часто фантазировала, возвращаясь назад или забегая вперед, — а чем могла бы обернуться моя жизнь, если бы что-то пошло иначе? Если я успевала притормозить перед явным поворотом и могла сделать самостоятельный выбор — о-о-о, это было одновременно поводом для гордости и долгих терзаний. Как не ошибиться и сделать всё правильно?

Наверное, поэтому мой последний этап и был таким. Поначалу, когда стало ясно, что со старым образом жизни и работы покончено, это осознание поворота воодушевило меня. Когда я оказалась за бортом стабильности в своей жизни, то включила интуицию на полную мощность, как своеобразный радар, — лишь бы не упустить момент, только бы не прощелкать правильный поворот. Я знала, что почувствую его, распознаю по знакам Вселенной, увижу надежду там, где никто другой не увидит. Тогда всё будет отлично.

Но время шло, а знаки не срабатывали. Я стала видеть эти самые знаки во всем — просто потому что мне так хотелось. Загадывала желания на пролетающие ночью самолеты. Загадывала найти покой и гармонию в жизни всякий раз, когда видела на часах складные комбинации вроде 13:13 или 01:10. Я прислушивалась к голосам уличных певцов, переводила случайные тексты, бралась за незнакомые книги в приглянувшихся обложках. Я продолжала откликаться выборочно, «на авось», на самые разные вакансии, соглашалась на предложения сотрудничества, которые раньше бы проигнорировала. Везде и всюду я искала свой толчок, свое ощущение верного поворота, сигнал, показавший бы, что вот этот неприметный шаг приведет меня скоро к чему-то большему, лучшему. Но все порывы заканчивались ничем, и каждое начинание скатывалось к разочарованию. Всё было не то, и ни в чем я не чувствовала, что так нужно.

Тогда-то я и начала сникать. Меня не так угнетала нехватка денег, как ощущение, что я сошла со своего правильного пути, потеряла связь со своей интуицией, а значит и со своей душой. Я кидалась от надежды к отчаянию, и не проходило ни дня, чтобы я не побывала на обоих полюсах.

Иногда я просыпалась с новыми силами, возрождала в себе энтузиазм, снова бралась за поиски — теперь уже не только внешние, но и внутренние. Но на протяжении дня будто ломилась в неприступную стену, и что бы ни пыталась делать, всё заканчивалось неудачей. К ночи меня обуревало разочарование во всём, горечь которого я ощущала во рту, как вкус слишком крепкого чая. Я вертелась с боку на бок, не могла уснуть, а когда засыпала, то мои проблемы снились мне. Просыпалась во вчерашнем кошмаре, тянула за собой жирный хвост апатии, тяжелый, как бревно. Тогда день начинался с отчаяния и нежелания двигаться вперед. Без ощущения, что я иду правильно, я не видела смысла идти вообще — что если я окажусь еще дальше от нужного поворота?

Я тонула в этом состоянии, как в грязной реке, пахнущей дохлой рыбой. Мои конечности шевелились медленно, будто преодолевали давление воды, босые ступни ощущали дно со сколькими водорослями и острыми камнями. Воздух заканчивался — еще немного, и я вдохну эту мутную воду носом. Тогда мне крышка.

Но природный оптимизм, который на протяжении всей жизни помогал мне воспарять вверх из самой грязи, не был готов сдаваться так быстро. Внутренний голос нашептывал открытые когда-то истины: всё заканчивается и всё меняется. Не может быть вечно плохо, не может быть застой без конца: главное — не опускать руки, продолжать поиски, грести к поверхности. Дорогу осилит идущий — подбадривала я сама себя снова и снова. И к концу дня, начавшегося с уныния, наполнялась надеждой самой высокой пробы. Надеждой, ни на чем не основанной, кроме неизменной веры в лучшее. И всё начиналось сначала. Я отталкивалась от склизкого дня, выныривала из зеленой воды и хватала ртом воздух.

Но с каждым последующим разом уныние становилось всё глубже, а запасенного воздуха в легких — всё меньше. Ноги и руки сводило от бесконечных усилий. Вера в лучшее начала отказывать мне. Кто вообще сказал, что всё должно быть хорошо? Мало ли в мире несчастных, запутавшихся, потонувших в бессилье людей. Тех, кто не просто потерял себя, как я сейчас, а кто, может, никогда себя и не обретал. Я оглядывалась вокруг, и мне начинало казаться, что мои личные запросы сильно завышены.

Люди вокруг пахали на работах с одной целью — не подохнуть с голоду. Они жили с людьми, которые их раздражали, лишь бы по привычке хоть с кем-то делить продавленный диван. Растили детей, не оправдавших их надежд. Не имели никаких увлечений для души, или не имели денег, чтобы заняться ими. Зачем? Сериалы — тоже хобби.

Люди вокруг говорили, что мир несправедлив и жизнь далека от наших желаний, и я начинала им верить. Я начинала думать, что не все повороты в принципе ведут к хорошему. Возможно, именно этот поворот в моей жизни, означает конец былому счастью, которым я не успела толком насладиться в гонке за развитием и закреплением позиций. Постепенно я стала ненавидеть надежду как чувство. Надежда стала моим злейшим врагом, и с каждым разом била всё больнее.

Проще смириться с худшим, чем постоянно надеяться на лучшее без всяких на то оснований. Я нехотя повернулась к менее идеальным вариантам жизни. Можно ведь устроиться и на работу, которая не будет приносить удовольствие. Главное — не подвести семью. У меня растут дети, и им банально нужна зимняя одежда на новый сезон. Ипотеку нам, конечно, не потянуть. Квартиру придется продать или обменять на что-то попроще. Пора взглянуть правде в глаза — у Димы с работой тоже нет ни успеха, ни денег, ни радости. Я вспоминала, как часто доказывала ему, что всё зависит только от нас самих — стоит только захотеть, — и мысленно усмехалась. Ну вот, теперь всё зависит только от меня, и я понимаю, что от меня ничего не зависит.

Новое мышление притупляло боль и разочарование. Оно помогало вынырнуть и зависнуть на грязной дрейфующей коряге, не обращая внимания на вонь и холод. В конце концов, я запретила себе надеяться вообще, и уныние разлилось внутри как яд. Внутренняя энергия, которая раньше помогала мне сворачивать горы и добиваться желаемого, теперь сжигала меня изнутри. Подсознательно я по-прежнему не могла смириться ни с новым образом жизни, ни с мыслями, ни с трусливым отступлением от собственных желаний и принципов. Сознательно же я упорно заталкивала все собственные протесты подальше. На этом этапе я и взялась за мантру: не думать, не думать… На автомате рассылала отклики на вакансии, не вызываашие во мне ничего, кроме приземленных расчетов, и с каждым разом снижала свои личные требования к работе. Но даже это не помогало — я получала отказы, и втайне радовалась им.

Я всё больше запиралась в себе и меньше общалась с близкими. Игнорировала телефонные звонки, отписываясь отговорками, что не могу говорить. С Димой и мальчиками держалась дружелюбно-отстраненно — спрашивала об их делах и новостях, помалкивая о себе и своих переживаниях.

Через некоторое время мое бездействие и отрешенность стали проявлять себя не как избавление от проблем, а как переход на новый проблемный уровень. Уровень такой бездонный, что я сама не понимала его тянущую глубину. Я заметила, что у меня стало болеть сердце — будто покалывало в груди тонкими иглами, от которых я ненамеренно морщилась. Если это случалось, когда рядом кто-то был, то я поспешно отворачивалась и давала себе пару секунд на глубокие вдох и выдох…

Всё это промелькнуло у меня в голове за мгновения, оставив одну мысль — стало болеть сердце. Эта мысль почему-то пересекается с внешним миром — тем, что существует за пределами моей головы. Прислушиваюсь.

— Хм… Даже удивительно для молодой девушки, — доносится до меня мужской озабоченный голос. — Сердечко-то её и подвело, — продолжает голос задумчиво.

Рядом громко звякает что-то железное — видимо, скальпель или другой инструмент. Я старательно блокирую воображение, которое, истосковавшись по ярким картинкам, живо рисует собственную распоротую грудную клетку.

— Говорят же, не принимайте ничего близко к сердцу! — вновь восклицает голос, уже с усмешкой, и добавляет: — Зашиваем!