Вечеринка для нечисти

Мария Некрасова, 2008

Глава III

Сумасшедший город

Я понимаю, когда баба Нюра, торопясь по утрам в сельпо, рассекает на своем мотоцикле, не разбирая дорог и огородов. Я понимаю, когда она объезжает лужи старательнее, чем прохожих, — прохожие давно плюнули и не ругаются, а из лужи — и обрызгаться можно. Бабу Нюру можно понять: у нее внук вечно тащит в рот всякую гадость, и если не приехать в сельпо пораньше за активированным углем, то его тебе и не достанется. Все расхватают для домашней скотины, потому что у коров и кроликов тоже иногда болит живот. Баба Нюра и заводит мотоцикл с утра пораньше и летит, сшибая заборы, я ее понимаю.

Но когда десятки, сотни огромных машин (по сравнению с мотоциклом — огромных) летят, не разбирая дороги, замечая прохожих не больше, чем мух на лобовом стекле, — этого я не понимаю. Они еще и ругаются, если ты рискнешь пройтись по тротуару, где им вздумалось припарковаться. И как! Это песня. Я таких слов не слышал даже в тот раз, когда отдавил физруку ногу, на которую он до этого штангу уронил. Мне тогда пришлось обратиться за разъяснениями к словарю, благо у соседки нашелся подходящий. Я читал его до утра: никогда не думал, что на свете бывают такие слова. Но от московских водителей я узнал гораздо больше.

А уж милиция! Вот у нас, когда бабнюриной козе вздумалось погулять без хозяйского ведома, участковый дядя Коля заподозрил кражу и стал обходить все дворы, искать, кто спер козу. К нам в сарай заглянул, увидел только вилы да лопаты, козырнул и ушел. Зашел к одним соседям, к другим… У нас деревня — три улицы, дядя Коля обошел все за полчаса и сказал теть Нюре: «Ищи в лесу». Но это же нетрудно, когда в деревне три улицы! А в многомиллионном городе каждого останавливать и обыскивать — это что ж такое пропало, позвольте спросить?! И кто же так хорошо учил математику, чтобы не понимать элементарную вещь: пока всех обыщешь, украденное тысячу раз перепрячут?!

Вам вот смешно, а мы пока от вокзала в метро спустились, нас обыскали раза три. Один раз даже чуть не задержали: сержанту показалась подозрительной коллекция бабушкиных панталон. То ли он решил, что бабуля их украла, то ли что она собирается торговать ими в метро, а может, то и другое. Бабушке пришлось доставать и показывать, что панталоны неновые, следовательно, продать их невозможно, да и для кражи она бы выбрала что поновее, а не эту рвань (дырки на панталонах ей тоже пришлось предъявить). Но отпустили нас только после того, как заорал Мишка. Он умеет орать и, за что ценю, умеет орать вовремя. Сержант оказался то ли бездетный, то ли впечатлительный, в общем, отпустил нас на первых же нотах.

Думаете — все? А метро?! Нет, вообще-то там красиво, очень даже. Но только если смотреть вверх: светильники, мозаика на потолке — здорово! А вот вниз, вбок, вперед и куда там еще — лучше не смотреть. Да и необходимости нет: нас в метро занесла толпа, спустил эскалатор (жуть, вряд ли я когда — нибудь привыкну!), толпа же занесла в вагон, а потом вынесла на нужной станции. Нам осталось только выйти в город, но это можно сделать и глядя на потолок.

А потом был дом. Кирпичная махина, со всех сторон обставленная гаражами и помойками, обсиженная бабульками и обгаженная собаками. Мишка как увидел — сразу запросился домой (не понял еще, дурак, что попал). Ольгуха пробурчала что-то вроде: «Надеюсь, у меня будет своя комната»; бабушка молча перекрестилась. Я не знал, что сказать, на всякий случай уточнил: так ли должен выглядеть настоящий «каменный мешок» или нужны еще какие-то детали? Получил подзатыльник и оказался дома.

Дома были родители, которых бабушка не предупредила о нашем приезде, и они уставились на нас в изумлении, как Мишка на унитаз.

— Слава богу, а то я думал, еще год потратим на уговоры!

— Мам, ты бы хоть позвонила!

— Некогда было звонить! — объясняла бабушка, выкладывая из моего рюкзака банки с огурцами (уф, гора с плеч!). — Сразу поехали, как решились, я боялась передумать. Порядки-то тут у вас недеревенские, как я погляжу.

— Привыкнешь.

— Поздно мне привыкать. Вот они пускай привыкают. Чего встали?! Руки мыть, здороваться!

Мы, как воспитанные, выстроились в очередь перед родителями (черт с ними, с руками, потом). Мать я не видел все шесть лет, что они жили в Москве, и ревниво отметил, что она классно выглядит. Короткая стрижка вместо косы, узкие джинсы, как у Ольгухи… Стоя рядом, они тянули на разновозрастных подруг, на тетю и племянницу, но никак не на мать и дочь. Отец к нам приезжал год назад на какой-то праздник, и я успел перезапомнить его таким: похудевшим, без бороды, поэтому не сильно удивился переменам. Родители тискали по очереди каждого, приговаривая «Как ты вырос!» и прочую ерунду, которую говорят детям, когда их давно не видели. Мать особенно старалась, даже чуть не ляпнула: «Как ты выросла» бабушке, попавшей под горячую руку.

Не то чтобы я был не рад, просто отвык. Совсем другие, обновленные, что ли, родители, в незнакомом городе, в новом доме… Я чувствовал себя не в своей тарелке (тарелки, кстати, тоже были непривычные: черные и квадратные, — как не сойти с ума?!).

Потом отец повел показывать наши комнаты, и я немного успокоился: нас тут долго ждали, это было видно. Нам с Мишкой досталась небольшая комнатень со шведской стенкой (всегда такую хотел) и кроватями-чердаками. Это такие койко-цапли, на высоких ножках, под каждой помещался письменный стол. Ольгуху с бабушкой поселили в комнату побольше, разделив ее зачем-то разрисованной бумажной перегородкой. Я видел такие в книжках про Китай — красиво. Ольгуха визжала, как первоклассница: ее половина комнаты была оклеена розовыми обоями (она обожает этот цвет). Миха сразу забрался на свою кровать и нацелился потренироваться в прыжках с высоты, за что получил по шее и надувной матрас (матрас пристроили у кровати, на случай, если Мишка все-таки свалится).

Потом отец устроил нам экскурсию по микрорайону, показал школу (совсем рядом с домом), компьютерный клуб (надо заглянуть). В общем, к вечеру я уже почти смирился с мыслью, что это теперь наш дом. Найденные на чердаке деревенского дома лапотки повесил на ночник над кроватью — прикольно. Только что-то не давало мне уснуть: то ли телевизор в родительской комнате, то ли машины за окном, то ли проступившая перед самым носом надпись на потолке: «Здравствуй».