Счастливая жизнь Веры Тапкиной

Мария Метлицкая, 2021

Впервые в стильном, но при этом демокрократичном издании сборник рассказов Марии Метлицкой разных лет. О счастье, о том, кто и как его понимает, о жизни, которая часто расставляет все по своим местам без нашего участия. Героини Метлицкой очень хотят быть счастливыми. Но что такое счастье, каждая из них понимает по-своему. Для кого-то это любовь, одна и на всю жизнь. Для других дом – полная чаша или любимая работа. Но есть такие, для кого счастье – стать настоящей хозяйкой своей судьбы. Не плыть по течению, полагаясь на милость фортуны, а жить так, как считаешь нужным. Самой отвечать за все, что с тобой происходит. Но как же это непросто! Жизнь то и дело норовит спутать карты и подкинуть очередное препятствие. Общий тираж книг Марии Метлицкой сегодня приближается к 3 млн, и каждую новинку с нетерпением ждут десятки тысяч читательниц. И это объяснимо – ведь прочитать ее книгу – все равно что поговорить за чашкой чая с близкой подругой, которой можно все-все рассказать и в ответ выслушать искренние слова утешения и поддержки.

Здравствуй, Париж!

Он позвонил ей по дороге из офиса. Как всегда: «Привет, как дела?»

«Нормально», — ответила она.

— Любимое слово — «нормально», — усмехнулся он и осторожно спросил: — Я заеду?

Вопрос человека, не уверенного в том, что его хотят видеть.

Она ответила, вздохнув, через пару секунд:

— Заезжай. Только у меня из съестного — предпенсионного возраста рокфор и остатки кофе.

По дороге он заехал в магазин, купил продукты и через час уже стоял на пороге ее квартиры. Она открыла дверь, и он увидел, какое у нее бледное и замученное лицо.

— Опять не спала? — спросил он, вешая на вешалку пальто.

— Спала, — ответила она. — Я теперь все время сплю.

— Это хорошо, — кивнул он.

Она посмотрела на пакеты из супермаркета.

— Ты сумасшедший, — сказала она.

— Тебе надо есть.

— Ну, тебе виднее. — Она усмехнулась. — Ты всегда точно знаешь, что мне необходимо. Даже если я в этом сильно сомневаюсь.

Он предпочел не ответить. По бесконечно длинному коридору они прошли на кухню.

«Какая все-таки идиотская квартира, — в который раз подумал он. — Комнаты крошечные, кухня с гулькин нос, а ванная и туалет — огромные. Проектировал, определенно, маньяк. Или кретин».

Они вошли на кухню, и он сел на табуретку. Она достала из шкафа турку.

— Ты голодный? — спросила она.

Он мотнул головой.

— Нет, на работе обедал. Спасибо.

Она разлила кофе по чашкам и села напротив него.

— Какая за день? — он кивнул на чашку.

Она махнула рукой — мол, какая разница.

— Счастье, что этот бред наконец закончился. Девять дней, сорок дней. Кому это надо? Никому это не надо, — упрямо сказала она. — Ни мне, ни всем остальным. Ни тем более ему. Ты же знаешь, как все эти примочки ему были до фонаря. А мне выслушивать все эти «милые» речи? Эти соболезнования, сожаления и сочувствие? Полный бред. Все лгут, его никто не любил. Ни его маман, ни его сестрички полоумные. Ни эта Эмма, мать его ребенка. Никто. Все только пользовались. Впрочем, я их понимаю. И даже не осуждаю. Любить его было сложно. Вот ты, например. Лучший, так сказать, друг. — Она прикурила сигарету и посмотрела ему в глаза.

— Ну, ты же знаешь, — ответил он. — У нас были сложные отношения.

Она встала и подошла к окну.

— Знаю, Лень. У сложных людей всегда сложные отношения.

— Ну я-то прост, как пятак, — улыбнулся он.

Она обернулась и посмотрела на него.

— Ага, простачок. Всю жизнь прикидываешься.

— Я не прикидываюсь, Ань, — почти обиделся он. — Просто в силу обстоятельств я многое не мог обнародовать.

Он встал и кивнул на пакеты:

— Разбери, не забудь.

В коридоре он долго надевал пальто, шнуровал ботинки и смотрел на себя в зеркало.

— Давай уже, — улыбнулась она. — Твоя Пенелопа уже небось заждалась.

— Подождет, — ответил он. — На то она и Пенелопа. Завтра позвоню, — добавил он.

— Кто же сомневается? — усмехнулась она.

Она закрыла за ним дверь. Потом зашла в комнату и, не зажигая света, села в кресло. Она сидела так долго, час или два. Просто смотрела в одну точку, перед собой. «Путь к безумию», — подумала она.

Встала, зажгла торшер и подошла к комоду. На комоде в траурной черной рамке стояла фотография ее мужа. Рядом стояла стопка водки, накрытая уже подсохшей горбушкой черного хлеба. Она провела рукой по фотографии — брови, нос, губы — и сказала:

— Привет. Ну, как ты там? — Потом усмехнулась: — Думаю, ты не в раю. Туда тебе пропуск не получить. А ты ведь привык, что за все можно заплатить. Но тут точно не выйдет. Черти, наверное, готовят сковородки и длинный перечень твоих деяний. Но ты и там разберешься, — опять усмехнулась она. — Тебе и там все сойдет с рук, если включишь личное обаяние. Кто ж устоит? И там пристроишься. Тебе повезло, ты еще красиво ушел — в офисе, за рабочим столом, за разборкой ценных бумаг. Хорошо, что не в постели очередной подружки, а то было бы совсем неловко. Мне бы досталось еще больше порции «сочувствия». Просто бы захлебнулась в нем. Но ничего, я бы и это пережила. Кто говорит обо мне?

Она замолчала, подошла к окну и уткнулась лбом в прохладное стекло. В коридоре зазвонил телефон.

— А пошли бы вы все! — громко сказала она и не тронулась с места.

«Все эти сопли, охи и вздохи. Посмотрю на вас через полгода — когда вскроется завещание. Когда будете дербанить фирму, квартиру и дачу. Сразу увидим, кто из вас чего стоит, дорогие партнеры и родственники. — Она села в кресло и опять посмотрела на фотографию мужа. — А как ты любил жизнь! Немного я встречала людей с таким аппетитом. Как жадно хватал — сколько мог ухватить. Рвал кусками. Боялся что-то пропустить, не успеть. Боялся, что вдруг, не дай бог, что-то пронесут мимо. Или что ты чего-то не успеешь. Был уверен, что проживешь до ста лет — здоровье богатырское, денег полно, планов громадье. А тут вон как получилось, никто не ожидал. Никто. Даже я думала, что ты бессмертен и уж наверняка переживешь меня. Ну, это-то сто процентов. С моей апатией, безразличием и, как ты говорил, «неумением получать от жизни удовольствия».

Не раздеваясь, она легла на диван и укрылась шалью.

«Только бы уснуть, — подумала она. — Единственное спасение — сон». И, конечно, поняла, что без снотворного ей не справиться.

Проснулась от звонка мобильного. Глянула на часы — без четверти одиннадцать. «Ничего себе!» — подумала она и взяла трубку.

Это был, конечно же, он. Общий разговор: как спала, как дела. Она промямлила:

— Слушай, а это и вправду тебе так интересно?

— Не сомневайся, — ответил он. А потом строго спросил: — Ты что-нибудь ела?

— Отстань, — отмахнулась она.

Потом она долго стояла под душем, варила кофе, долго его пила и смотрела в окно, размышляя о том, что пришла весна и скоро станет совсем тепло.

Она набрала его номер.

— Знаешь, я решила съездить на дачу.

— Я тебя отвезу? — предложил он.

— Не лишай меня удовольствия побыть одной, — взмолилась она.

Он вздохнул:

— Звони, если что.

— Если что, — усмехнулась она.

Она бросила в сумку пачку сыра, хлеб и банку с кофе. Достала из шкафа старые джинсы и кроссовки, накинула легкую куртку и вышла из квартиры.

Во дворе подошла к машине мужа — большой, черной и грозной, — обошла ее со всех сторон, вздохнула и завела свою «букашку». Маленькая красная «Тойота» легко взяла с места. Машин было немного — полдень и будний день, и она довольно быстро выехала на Можайку. Открыла окно, и в салон влетел свежий и теплый, уже пахнущий весной ветерок.

Через полчаса она уже подъезжала к поселку. Ей вежливо поклонился охранник, и она въехала под шлагбаум.

«Райское место», — подумала она. Сосны, елки, березы. Ровный, без единого бугорка, асфальт. Высокие, добротные заборы. Черепичные крыши домов, стоящих в глубине участков. Тишина и покой. Чистый воздух. Приличные, солидные соседи. Было бы жалко со всем этим расстаться.

Дачу она любила, всю стройку, все три года, ездила сюда через день, говорила, что теперь может получать диплом строителя. В доме сделала все так, как хотела: никакой современности, все — и мебель, и светильники, и ковры — покупала в комиссионках или по объявлению. Хотелось создать атмосферу «старой дачи», такой, какая была у деда в Хотькове. Получилось все именно так, как она мечтала. Буфеты, комоды, абажуры. Перевезла туда старые, любимые книги, старые, еще дедовские, чашки и тарелки, повесила на стены фотографии — черно-белые, уже слегка пожелтевшие — молодая мама, отец, любимые дед и бабуля. На столы постелила скатерти с бахромой. В доме было уютно, уютней, чем в московской квартире, где дизайном и ремонтом распоряжался муж, который любил помпезность — завитки на мебели, позолоту, лепнину на потолке. Ее это ужасно раздражало, а он радовался, как ребенок, компенсировал свое нищее и голодное детство. А вот дачу не полюбил, называл ее уголком старой девственницы. Да он туда практически и не ездил — построил охотничий домик где-то под Рузой и отдыхал там. Разумеется, со своей компанией.

Она достала пульт, нажала кнопку — ворота медленно, со скрипом открылись, и она въехала на участок и вышла из машины.

На земле еще лежали темные проплешины снега, но перед домом, на лужайке, уже пробивалась еле-еле светло-зеленая первая свежая травка. Она глубоко вздохнула, сняла очки, закрыла глаза и запрокинула лицо к солнцу.

В доме было тепло. Она раскрыла окна, разделась и принялась растапливать камин. Вкусно запахло деревом и смолой. Она включила музыку (Первый концерт Брамса), сняла куртку и кроссовки и принялась за уборку. Потом налила себе большую кружку чая, села у камина, укуталась в плед и стала смотреть на огонь.

К вечеру он, конечно, позвонил.

— Как ты там, не скучаешь?

Она хмыкнула: человек, привыкший к одиночеству, не очень понимает этот вопрос.

— Я приеду? — осторожно спросил он.

— Не сегодня, ладно? Не обижайся, о’кей? — попросила она.

Он не обиделся: ему ли привыкать?

Вечером она оделась и пошла гулять. Долго ходила по поселку и удивлялась тишине, вспоминая, как шумно и суетливо было на даче у деда. Днем дети гоняли по просеке на велосипедах, вечером ходили друг к другу в гости, пили чай, играли в лото или в карты. Поселок замирал только к самой ночи. А здесь на улице ни детей, ни собак, будто все вымерло, но почти в каждом доме горит свет, каждый в своей норе. Каждый ребенок на своем участке. Не с бабушкой — с няней. Родители отдыхают после тяжелого рабочего дня. Никому ни до кого нет дела. Будешь звать на помощь — оборешься. Что случись — только звонить на охрану. Частное, тщательно охраняемое пространство.

«И что мы от этого выиграли?» — загрустила она.

И подумала, что ей, в принципе, тоже никто не нужен. Никого у нее нет. Подруг растеряла, родные давно ушли. Остался один Леня. Верный паж и верный друг. На все времена. Только что ей до этого?

Она часто думала, как бы сложилась ее жизнь, выйди она замуж за Леню. Если бы тогда, в девятнадцать лет, она бы не влюбилась в своего будущего мужа. Хотя все это смешно. Конечно, она предпочла его — сильного, умного, красивого, самого успешного на всем курсе. Лучший баскетболист, черный пояс по модному тогда карате. А как он пел и играл на гитаре! Как замирали и обрывались неискушенные девичьи сердца! Синеглазый красавец под два метра ростом. Ему все давалось легко — спорт, учеба. Счастливчик, везунчик. На втором курсе подкатил к институту на новеньких «Жигулях». Все обомлели — ну, ты, Андрюшка, даешь! А он так легко, между прочим, сказал, что на тачку заработал летом на шабашке. Врал, конечно. Машину ему купили родители, но так было романтичней, и он по-прежнему оставался героем.

А Леня — что, собственно, Леня? Обычный тихий мальчик. Ничего примечательного. Только смотрит неотрывно глазами, полными любви и тоски. Конечно, она досталась не ему. Лучшая девочка курса, умница-красавица, комсомолка, спортсменка — что еще там из старого фильма? Конечно, она стала встречаться с Андреем. А как можно было устоять? Однажды, чуть припоздав (лекция уже началась), он вошел в аудиторию и на глазах у всех положил к ее ногам огромный букет ромашек. Девчонки от зависти побелели. А в другой раз привел пьяненького баяниста, прихватив его у метро. Тот вошел в аудиторию, раздувая мехи старого баяна, подошел к ней и запел чуть осипшим, но довольно сильным голосом «Бе са мэ мучо». Все, конечно, рухнули, даже преподаватель. Потом его вызвали в деканат, дали по шапке — так, слегка. А он, делая наивные глаза, объяснял замдекана, что завоевывал сердце любимой девушки. Его, конечно, простили.

Она сопротивлялась недолго, месяца три. Потом закружилось, завертелось. Они словно сошли с ума — не могли прожить друг без друга и полдня. На третьем курсе она залетела. Сказала ему. Он благородно ответил, что примет любое ее решение. Свадьба — значит, свадьба. Она оценила, но сделала аборт. Ей тогда казалось, что они все еще успеют. Впереди целая жизнь.

Но жизнь оказалась короче, чем она предполагала. Забеременеть больше не получилось, как ни старалась. Лет через восемь она ему предложила: уходи, ты молодой и здоровый мужик, у тебя все еще сложится.

Он отмахнулся: какая разница? Ему тогда было все равно, он начал создавать свою империю. Был так увлечен, что всех остальных проблем, кажется, не замечал. Предпочитал не замечать и ее слез и тоски, предлагал заняться чем-нибудь полезным — например, открыть свой магазин или турбюро. Она попробовала. Сначала вроде увлеклась, но очень быстро надоело. Он ее свободу не ограничивал. Хочешь — сиди дома, хочешь — работай, хочешь — путешествуй. Весь мир как на ладони. В деньгах проблем нет. Загородный дом, квартира в центре, машина, прислуга. Спа-салоны, маникюр, педикюр. Тренеры, массажисты. Тысячи женщин, бьющихся за кусок хлеба, позавидовали бы ей. Она это понимала, но все равно казалось, что проживает не свою жизнь. И ведь даже пожаловаться было стыдно. Да и кому? Кто бы ее понял и не осудил? От тоски и отчаяния позвонила своей школьной подружке. Встретились. Посидели в кафе. Та торопилась и смотрела на часы. Объяснила: муж, дети, ужин, уроки. Посетовала, что совсем нет времени. На прощанье положила свою руку на ее и, вздохнув, сказала: «Мне бы твои заботы!» С осуждением сказала, не по-доброму. Но она ее поняла и не осудила. Понимала, что все ее проблемы обычной работающей семейной женщине кажутся незначительными и надуманными. Вспомнила, как подруга мечтала: «Мне бы полгодика пожить твоей жизнью!» Что после этого скажешь? Что ни скажи, будешь выглядеть наглой и зажравшейся дурой. В общем, с подругой этой она больше не встречалась — оно и понятно.

Иногда она созванивалась с Леней. Встречались где-нибудь в центре, обедали, гуляли. Она его тревожно спрашивала:

— Ты думаешь, это у меня с жиру?

Он качал головой и грустно улыбался:

— Нет, просто ты не очень счастлива.

Она начинала кипятиться:

— А где ты видел счастливых людей? Абсолютно счастливых? У всех проблемы, да почище моих!

— Я не о том, — отвечал он. — Ты же все понимаешь!

Дела у мужа шли прекрасно. Лучше не бывает. Он оказался на своем месте и жил в свое время. Да, это точно было его время — время жестких, деловых людей, без всяких сантиментов. Только так можно было состояться и не сгинуть. Андрей оказался талантливым бизнесменом — за что ни брался, все у него получалось. В общем, деньги к деньгам, царь Мидас.

Леня тогда почти бедствовал — его небольшой бизнес практически загибался. Она попросила Андрея взять Леню к себе. Тот ответил жестко: по протекции не беру, пройдет собеседование — тогда пожалуйста. Леня прошел. Стал сначала ведущим специалистом, потом топ-менеджером, потом дорос до директора одного из питерских филиалов. Когда Леня уехал в Питер, ей стало совсем грустно и одиноко. Но, конечно, она была за него искренне рада.

А через два года Андрей его уволил. Грубо и некрасиво — без выходного пособия. Ей объяснил, что тот завалил шикарный контракт. В общем, не справился, не оправдал, так сказать, высокого доверия. Она тогда ругалась с ним до хрипоты. Говорила, что нужно простить и дать человеку шанс. Но муж твердо стоял на своем: если бы я вел дела так, как ты мне предлагаешь, то меня как бизнесмена давно бы уже не было.

— Лучше бы не было! — бросила она тогда в сердцах.

А он спокойненько так ответил:

— Не лезь не в свои дела.

И тему прикрыл.

Отношения с Андреем у нее тогда совсем разладились. Каждый жил своей жизнью, теперь почти официально. Отдыхать ездили порознь. Она, конечно, понимала, что баб у него вагон и маленькая тележка, но ей было почти все равно. Почти. Так, иногда скребло по самолюбию. Но с этим она научилась справляться.

Тогда она и узнала, что какая-то девица родила ему ребенка. Позвонили доброжелатели — такие анонимы всегда находятся. Она восприняла это почти спокойно, а он и не думал отрицать. Хозяин жизни. Сказал, что ребенка признал, но это никак не отразится на их совместной жизни. Она тогда спросила:

— А у нас есть эта самая «совместная жизнь»?

— Считай как хочешь, — бросил он. — Как тебе больше нравится.

Она тогда уехала на дачу. Жила там безвылазно полгода. Они почти не созванивались — если только по делу. Муж каждую неделю присылал водителя с продуктами, а Леня приезжал к ней часто, почти каждые выходные. Они ходили в лес за грибами, разводили костер и пекли в золе картошку. Вечером сидели у камина и трепались обо всем на свете.

— Почему ты от него не уйдешь? — спросил он однажды.

— А что изменится? — пожала она плечами.

— Все, — сказал он. — Ты проживешь вторую жизнь.

Она усмехнулась:

— Ну, знаешь, что-то я не заметила очереди под своим окном.

— А меня ты совершенно в расчет не берешь? — спросил он серьезно.

Она улыбнулась:

— Я против инцеста, Леня. Ты мне почти что брат.

— В этом-то весь и ужас, — усмехнулся он.

Она погладила его по руке и чмокнула в нос.

Как-то зимой она свалилась с радикулитом. Леня был в командировке. Срочно было нужно обезболивающее и растирка для спины. Она позвонила Андрею. Была уверена, что он пришлет водителя, но муж приехал сам. Был сама любезность — заварил свежего чаю, сделал бутерброды. Почему-то сильно смущаясь, она попросила его натереть спину вольтареном. Он кивнул: ну, разумеется. Растер мазью, сделал легкий массаж и укутал спину теплым шарфом.

Она сразу вспомнила его руки, сильные и надежные, и от заботы и почти ласки вдруг разревелась. Он удивился, сел рядом на диван и погладил ее по голове. Господи! Как ей хотелось обнять его, уткнуться ему в грудь, выплакаться ему до донышка. Еще минута — и не сдержалась бы. Потом, конечно, проклинала бы себя до конца дней. Но он пересел в кресло и включил телевизор. Обоим почему-то стало неловко.

— Зачем ты живешь со мной? — почти выкрикнула она.

Он медленно повернул голову и усмехнулся.

— Не преувеличивай!

— Вот именно! — Ее била сильная дрожь. — Вот именно, — повторила она. — Зачем тогда все это? Может, честнее было бы развестись? Или ты остерегаешься, что я буду претендовать на твое имущество?

— Ты моя охранная грамота. Пока я женат, ко мне нет никаких вопросов. И потом, я доверяю тебе, я абсолютно в тебе уверен. А это самое главное.

— Господи, какой же ты циник! И самое страшное, что ты даже не понимаешь, как ужасно все то, о чем ты так спокойно говоришь.

— Не преувеличивай! — откликнулся он, не поворачивая головы от телевизора. — Просто ты не умеешь жить и списываешь всю вину на меня. Ты ни от чего не получаешь радости — ни от тряпок, ни от вкусной еды, ни от путешествий. Ты не хочешь заниматься делом — тебя все раздражает и ничего не интересно. Ты определила себя в страдалицы и самозабвенно упиваешься этим. У тебя абсолютно потерян вкус и интерес к жизни, и ты не можешь мне простить, что я живу с точностью до наоборот. Тебя терзает то, что мне вкусно и интересно жить. И дружка ты себе нашла под стать — вместе страдаете и жуете сопли. У тебя даже подруг нет, потому что ни одна нормальная баба тебя бы не поняла и не пожалела. — Он встал, закурил и подошел к окну.

Она тяжело, опираясь на руки, присела на кровати.

— Я разведусь с тобой, — тихо сказала она.

— Бога ради, — раздраженно бросил он. Подошел к бару, налил полный стакан коньяка и залпом его выпил.

— Какой же ты жестокий! — качая головой, сказала она.

— Называй как хочешь. Просто ты никогда не умела выслушать и принять правду. В этом твоя главная ошибка.

Он поднялся наверх, в кабинет, и громко хлопнул дверью.

Ночью она не спала ни минуты — бил сильный озноб и болела спина. Она думала о нем, о своем все еще муже, человеке, которого она отказывалась понимать и принимать таким, каким он стал. А может, он таким и был всегда — жестким, даже жестоким, бескомпромиссным, циничным. Готовым перейти через всех и через вся. Этого человека она все еще не переставала любить, и это было страшнее всего. Нет, она понимала, что он, безусловно, во многом прав — в том, что касается ее. Ее и саму такая жизнь не устраивала. Конечно, надо было идти работать, например, преподавать в школе французский — она обожала Францию и язык знала почти в совершенстве. Или давать уроки музыки — у нее был диплом об окончании музыкального училища. Или закончить курсы ландшафтных дизайнеров — у нее хороший вкус. Но для этого надо изменить свою жизнь. Всю — от корки до корки. И попытаться начать все заново, с чистого листа. Чтобы доказать прежде всего себе, и ему, между прочим, тоже. И все же ей до дрожи, до зубовного скрежета захотелось подняться, доползти по лестнице вверх, открыть дверь его кабинета, подойти к кровати, откинуть одеяло, лечь с краю, рядом с ним, прижаться к его спине и обнять его за шею. Но она тут же представила его лицо и передернулась.

«Души прекрасные порывы!» — горько усмехнулась она.

Заснула она под утро, когда совсем рассвело. И сквозь сон услышала звук мотора и скрип раздвигающихся ворот.

«Решено, — мелькнуло у нее в голове. — Все, хватит. Ничего к лучшему не изменится. Дальше — больше. И страшнее. Разведусь».

Она вздохнула, и ей стало легче. Или так показалось. Но, по крайней мере, стало ясно одно: жизнь наверняка не кончается. И она, измученная, наконец крепко уснула.

А через пять дней он умер.

Леня поднимался после той истории тяжело. Денег совсем не было. Все, что когда-то было, весь капитал, прогорел в том бизнесе, у Андрея — по крайней мере, так объяснил ему бывший друг. Он, конечно, сначала не сдавался, пытался что-то оспорить, но силы были явно неравны — у Андрея имелся целый штат высококлассных юристов и аналитиков, Лене быстро и доходчиво все объяснили. В общем, бороться было глупо и бессмысленно.

Год он «бомбил» на машине. Начал поддавать — было очень тошно. Противнее всего оказалось то, как легко бывший друг переступил через него. Хотя понятно — в бизнесе выживает только тот, у кого волчья хватка. Не нужен человек — за борт. Дело важнее. Все ясно, но жить с этим омерзительно.

Через полтора года он окончательно пришел в себя — понял, что дальше так, по наклонной, катиться его жизнь не может. Продал свою хорошую машину, пересел на старенькую «реношку», обменял «трешку» на Фрунзенской на «однушку» в Беляеве и начал новое дело. Занялся торговлей медтехникой — оснащением стоматологических клиник. Дело пошло довольно бойко — частные стоматологии росли как грибы. Через три года снова переехал в хорошую квартиру ближе к центру и сел за руль новенькой «Вольво». Миллионером, конечно, не стал, но превратился во вполне состоятельного человека.

Тогда он сошелся с молодой женщиной, бухгалтером своей фирмы. Жила она с мамой и двумя детьми — двойняшками Кешей и Стешей. Он смеялся и называл их «попугаичья семья». Общим домом они не жили — она приезжала к нему на выходные, да и то не на каждые. Когда он ей звонил, она брала трубку сразу, с первого звонка. Было такое ощущение, что она днями сидит у телефона.

— Ждешь? — удивлялся он.

— Жду, — вздыхала она.

Тогда Леня и прозвал ее Пенелопой. Впрочем, был предельно честен, сразу расставил все точки над «i»: жениться не собирался. Она слушала его молча, наклоня голову, глядя в пол, и кивала.

Он позвонил Ане к вечеру, под конец рабочего дня.

— Ну как ты там, небось совсем одичала? — попробовал пошутить он.

Она засмеялась.

— Ну, к одиночеству мне не привыкать, ты же знаешь. А вообще, конечно, тоскливо: дождь целый день, на улицу выйти противно.

Он тут же поймал мяч:

— Ну, может быть, я заеду. Пустишь? — Гулко забухало сердце — он всегда боялся ее твердого «нет».

— А заезжай! — Ему показалась, что она даже обрадовалась. — Слушай, привези шашлыка! Так хочется жареного мяса!

Он вздохнул и засмеялся.

— Ну вот, слава богу, ты проголодалась!

Он рванул на рынок, купил парной телятины, овощей, соленостей, всяких понемногу, свежего, еще теплого лаваша, потом заехал в супермаркет и взял две бутылки французского «Валандро», ее любимого красного, к мясу, и полетел на дачу.

Она стояла у открытых ворот в курточке, джинсах и кроссовках.

«Совсем девочка, — подумал он. — Ничего ее не берет — ни годы, ни невзгоды. Худенькая, девчачий хвостик на макушке. Ни грамма косметики».

Он вышел из машины, подошел к ней, чмокнул в щеку и понял, как по ней соскучился.

Потом он разводил огонь в мангале, а она резала мясо, раскладывала на тарелки овощи, ломала рукой лаваш, что-то хватала со стола и жевала и говорила, что страшно проголодалась, а он посмеивался и все никак не мог на нее наглядеться.

Внезапно кончился дождь, от земли и молодой травы пошел теплый и свежий дух, и вкусно пахло костром и свежим мясом. Они решили не ходить в дом и сели на террасе. Он принес из дома плед, укрыл ей ноги. Она зажгла свечи, и он разлил в бокалы вина. Она довольно быстро опьянела — ей всегда было нужно совсем немного алкоголя, и он видел, что она устала и начала дремать. Он взял ее на руки и отнес в дом.

Снял с нее кроссовки и джинсы, уложил в кровать и накрыл одеялом. Она пробормотала «спасибо» и отвернулась к стене. Он вышел на улицу, долго курил, потом убирал со стола, тушил остатки тлеющих поленьев, опять долго сидел в кресле и смотрел на густой и темнеющий лес. Стало совсем прохладно, и он наконец пошел в дом. Она сидела на кровати, обхватив колени руками.

— Выспалась? — удивился он.

Она кивнула:

— Ты же знаешь, как я сплю. Разожги камин. По-моему, как-то зябко.

Он стал разводить огонь. Сухие поленья занялись быстро и весело. Он сел в кресло возле камина. Оба молчали.

— Посиди со мной, — тихо попросила она.

Он помедлил пару минут и потом подошел и сел на край кровати. Она обняла его рукой за шею.

Заснули они под утро. От камина в доме стало душно и даже жарко. Он встал и открыл окно. В комнату ворвался свежий влажный ветерок. Она крепко спала, а он лежал без сна и смотрел на нее.

В шесть утра он встал, умылся, сварил кофе, нарезал бутерброды, прикрыл их салфеткой и вышел во двор. Небо было чистым и ясным — ни единого облачка. Трава и деревья блестели от вчерашнего дождя. Он сел в машину, закурил и подумал о том, что совершенно не знает, как жить дальше. Утро вечера оказалось совсем не мудренее. Он завел мотор, и машина плавно взяла с места.

Она проснулась поздно, ближе к полудню, и удивилась, что так долго и крепко спала, впервые за последние несколько месяцев. Пошла на кухню и увидела оставленный им завтрак, улыбнулась, налила кофе и съела бутерброд.

«Вкусно! — удивилась она. — Обычный бутерброд с сыром, а как вкусно!»

Потом собрала остатки шашлыка, положила их в миску и пошла к будке охраны. Там прижились две дворняги — Бимка и Демьян, ее вечные спутники во время вечерних прогулок. Собаки подбежали к ней и радостно залаяли. Она погладила их и поставила миску с мясом. Бимка и Демьян дружно и яростно набросились на угощение, и через минуту миска стала стерильно чистой.

Она прошла быстрым шагом по опушке леса, увидела первые желтые цветочки мать-и-мачехи, совсем невзрачные, но почему-то очень им обрадовалась. Собрала маленький букет и подумала, что поставит цветы в невысокий стакан на обеденный стол.

«Первая примета весны!» — подумала она.

Потом вернулась домой, вытащила из сарая плетеное кресло, поставила его на освещенную солнцем лужайку, села, сняла темные очки и подставила лицо уже изрядно припекающему солнцу. Она блаженно прикрыла глаза и даже задремала, но проснулась оттого, что набежали тучи, солнце спряталось и опять стало довольно прохладно.

«Все-таки апрель в России — неустойчивый и обманный месяц, — подумала она. — А в Европе уже наверняка совсем тепло!»

Вдруг ей в голову пришла простая и гениальная мысль. Она резко встала и почти вбежала в дом, достала из комода заграничный паспорт, открыла его и облегченно вздохнула — шенгенская виза действовала еще четыре месяца. Потом набрала номер агента из турбюро и попросила заказать билет на Париж и забронировать отель — желательно на завтра.

Она быстро собралась, закрыла дом, завела машину и двинулась в сторону Москвы. Дома распахнула настежь окна, взяла тряпку, протерла толстый слой пыли, накопившейся за много дней, помыла полы и пропылесосила ковер.

«Всегда приятнее возвращаться в чистую квартиру!» — подумала она.

Потом побросала в дорожную сумку вещи — совсем немного, решила, что остальное купит на месте. Через пару часов ей позвонил агент и отчитался, что отель забронирован, как обычно, ее любимый.

Она поехала за билетом, а вечером позвонила Лене.

— Я улетаю в Париж, — сказала она.

— А что ты там будешь делать? — удивился он.

— Буду спать, гулять, пить кофе с пирожными и шататься по магазинам. В Париже всегда есть чем заняться! — рассмеялась она.

— Я рад за тебя, — сказал он. И добавил: — Я правда очень за тебя рад. В Париже уже, наверное, совсем тепло и зацвели каштаны. Только не пропадай, пожалуйста, если можешь!

Она засмеялась и нажала на отбой. Потом подошла к комоду, на котором стояла фотография мужа.

— Ну что? — обратилась она к портрету. — Как же ты меня пытался раздавить, уничтожить, переломить через колено! Заставить жить по-твоему. Принять твою мораль. Оправдывать — всегда — твои действия и поступки. А когда я сопротивлялась, ты объявлял меня почти сумасшедшей, потому что я не хотела жить по-твоему. — Она горько усмехнулась. — А я, представь себе, оказывается, все еще хочу жить. Даже сама себе удивляюсь. Но это так. Пора, в конце концов, разрешить себе жить. Так что не стоит за меня волноваться, ей-богу, не стоит. И не сомневайся, у меня будет все хо-ро-шо! — по складам произнесла она и улыбнулась.

Через два дня, по дороге на работу, он вдруг понял, что надо делать. Паспорт с визой лежал у него в борсетке. Он заехал в кассу и взял билет на завтрашний рейс — самый ранний, вылет в шесть утра.

В аэропорту Орли взял машину и поехал на рю Мартир. Он зашел в отель — на рецепции стоял хозяин, мсье Доминик. Они радостно приветствовали друг друга и обнялись, как старые знакомые. Впрочем, так оно и было.

— Мадам, как всегда, пьет кофе у мсье Жан-Пьера, за углом. Там всегда самые свежие круассаны.

Он кивнул — ее любимое кафе. Оставил вещи у стойки, повесил на вешалку плащ и вышел на улицу. Он сразу увидел ее: она сидела к нему вполоборота и пила кофе. Подошел к ее столику и сел в кресло.

— Не возражаете, мадам? — спросил он.

Она сняла очки и посмотрела на него долгим внимательным взглядом. Подошел официант.

— Капучино, пожалуйста, — попросил он.

— Возьми круассан с шоколадом, здесь они великолепны, — посоветовала она.

Они пили кофе и молчали. Мимо них спешили парижане, каждый по своим делам. «Это счастье, когда не надо никуда спешить», — подумала она. А он понял, что давно не был так безмятежно спокоен.

— Знаешь, мне надо обязательно купить какие-нибудь удобные туфли. Ну, что-нибудь типа балеток, что ли, чтобы было удобно ходить. Ты же знаешь, у меня такие капризные ноги!

Он кивнул.

— И еще какой-нибудь дождевик: вечером обещали дождь, а зонты, ты знаешь, я ненавижу.

Он кивнул.

— Знаю. Я все про тебя знаю.

Она улыбнулась и покачала головой.

— Заблуждаешься, ты знаешь про меня совсем даже не все. И вообще, ты слишком самоуверен! — рассмеялась она.

Он усмехнулся и кивнул.

— Ну что, встали? — спросил он. — У нас с тобой куча всяких разных и важных дел. И потом, как ты говоришь, в Париже всегда есть чем заняться. Да и вообще не будем терять времени.

Она кивнула: они и так были слишком расточительны. Они вышли из кафе, и он взял ее за руку. Перед ними раскинулся самый прекрасный город на свете. И, между прочим, еще вполне длинная жизнь.