98_8. История одной болезни

Мария Ильинична Томич, 2021

Это история девочки, которая пережив рак в 8 лет, заставляет себя забыть этот страшный опыт. Но через 20 лет приходит новый онкологический диагноз. Вторая болезнь вынуждает вернуться к детским переживаниям и внутренний ребенок, тот, лысый и замученный химиотерапией, "просыпается" и начинает говорить.Жизнь взрослой женщины меняется, потому что она идет на диалог со своим внутренним маленьким "я". Запрятанный внутри, страшный жизненный опыт, становится «двигателем» изменений личности – героиня связывает свою жизнь с такими же детьми – болеющими раком, чтобы помогать и вытаскивать их оттуда, куда проваливалась сама 20 лет назад.Содержит нецензурную брань.

3. «Вы вся опухла»

2016

Моя вторая беременность протекала гораздо лучше первой. Если мой сын рвался наружу с двадцатой недели так, что врачи всеми медицинскими (и не очень) способами пытались уговорить его остаться, то дочь была паинькой — никуда не торопилась и давала мне возможность спокойно заниматься делами. Я была таким же пузырем, но оставалась дома — госпитализации не требовалось.

Однако, вместе с животом росло и беспокойство — если сына я родила в двадцать один год на приливах возбуждения от прелести быть молодой мамой, то роды в двадцать шесть ощутимо требовали осознанности, до которой мне было далеко. К тому же, мой сын, не помнящий своего биологического отца, никак не мог принять моего мужа — казалось, только что созданный брак развалится как карточный домик из-за одного «не хочу» ребенка с расстройством аутического спектра. РАС Марку поставили еще в неполные три года и нескончаемый путь к его «очеловечиванию» был очень непрост. А тут смена условий — квартиры, окружения, влияния. Его нервная система не выдерживала, и ежедневно ломало мою.

«У тебя шишка на шее, ты видела?» — спросил муж. Я редко когда рассматриваю себя в зеркало, почти не крашусь, и, тем более, не ищу на себе никаких шишек. Нет, шишку я не видела.

Не придумывай, ее видно — посмотри на себя!

Встала к зеркалу. Покрутила головой. Рассмотрела. Ее становится видно только с повернутой вбок головой. Ерунда.

* * *

Очередной прием в женской консультации. Нафталиновые прически персонала, нафталиновые медкарты, нафталиновые разговоры и даже воздух — советский союз эти стены категорически отказывался покидать.

— Посмотрите, пожалуйста, у меня вот тут шея как-то странно опухла, — я прокрутила голову несколько раз во все стороны для пущей видимости.

— Девушка, да вы вся опухла! Что вас удивляет! У вас перебор веса — есть надо меньше.

А может быть, все же, она посмотрит? Может быть, все же, благодаря ей диагноз будет поставлен раньше, чем рак сожрет половину твоей шеи? Спроси, может быть, она побудет нормальным врачом и отправит на дообследование?

— Вы уверены? А может…

— Не придумывайте лишнего, — буркнула врач, — вам вообще нервничать нельзя! О ребенке подумайте. И мочу сдавать не забывайте, вот вам талончик.

Не выходи, Маша! Останься! Надави, уговори. У тебя на шее огромная шишка! Стой! Почувствуй опасность, дура! Остановись!

— Спасибо, всего хорошего, — сказала я и вышла в коридор.

Гриша всегда придумывает повод для паники, нет у меня ничего.

Facebook^[1] 13 августа 2018

Адаму было четырнадцать.

Это тот возраст, когда прет мужское. Когда мальчики перестают дергать девочек за косички и хотят дергать за что-то другое. Когда гормоны бушуют, когда весь мир, кажется, так легко подстроить под себя, когда вершины кажутся так легко постижимыми и риски становятся главными стимулами — потому что вода по колено.

У Адама было колено только одно, потому что другую ногу отрезали. Все течение жизни забушевало опасностями и болью. Жизнь заменилась словом «боль».

В онкологии Адам лежал с отцом, его звали Иса. Статный чеченский мужчина с выразительными глазами. Глазами, полными уверенности, стойкости, силы. Глазами, с которыми русские мамы старались не встречаться — война только закончилась и в этих глазах они видели смерть своих братьев.

Иса приехал в Москву лечить сына от самой сложной формы рака кости. Исе было плевать на ту войну, потому что у него была своя. Жестче, безрассуднее, кровопролитнее.

Адаму было четырнадцать, и ему отрезали ногу. Осталась культя. Такой, ни туда ни сюда, без толку болтающийся кусок бедра.

Он лежал на кровати после операции и выл в подушку. В подушку — потому что чеченским мужчинам не под стать плакать. Он кусал наволочку, и во всей палате был слышен жуткий скрежет его зубов. Было странно думать, что с таким же скрежетом пилилась кость его конечности.

Иса сказал сыну, что пора обедать. Он держал в руках тарелку с совершенно несъедобной стряпней. Детям во время химиотерапии надо есть много, чтобы восстановить показатели крови. Не восстановишь — умрешь. Поешь — сблюешь, поэтому, может, все равно умрешь. Но пообедав, хотя бы был шанс. Адам с трудом оторвал лицо от подушки, стараясь незаметно стереть слезы.

— Я не могу встать. Дай, пожалуйста…

— Обедают за столом, — резко отрезал Иса, молча поставил тарелку на стол и вышел.

Адам глубоко вздохнул. Приподнялся. Он держался руками за матрас и косточки на его пальцах белели. Фантомные боли — это боль после удаления какой-либо части тела. Мозг помнит, что она была, нервы помнят, вот и болит. Болит жутко. До ора.

Адам сел. Культя мешала. Она еще кровоточила, и он не понимал, как с ней управляться.

Скрежет его зубов стал невыносим — он шел к столу, опираясь на койки, плотно расставленные по палате. Адам сел. Со лба в тарелку капал пот. Он не мог есть. Но чеченский ребенок не может ослушаться.

Адам доел последний кусок, с трудом давя в себе рвотный позыв. Он знал, что только что его шансы выжить увеличились.

Зашел Иса, положил пачку сигарет на тумбочку, и вдруг бросил взгляд на стол. Там, рядом с грязной тарелкой, валялись хлебные крошки. Адам лежал на кровати и корчился.

Все мышцы на лице Исы напряглись, морщины выровнялись. Он жестко посмотрел на Адама и сказал очень тихо и спокойно:

— Ты не убрал за собой.

Адам, собирая последние силы, все еще стараясь задержать еду в желудке, с трудом выдохнул:

— У меня болит нога.

— У тебя ее нет, — сказал отец, — она не может болеть.

Иса не шелохнулся. Он смотрел в глаза сыну и ждал. Ждал, когда чеченский мальчик с только вчера отрезанной ногой встанет с кровати, помоет за собой тарелку и уберет со стола.

— Ты — фашист, — со злостью шепнула Исе Люда — она была одной из мам в этой палате.

Иса, бросив взгляд на чистый стол и заваливающего свою культю на кровать сына, молча взял сигареты и вышел курить. Снова.

— Единственное, что может заставить человека подняться — это воля, — сказал он моей маме, протягивая ей очередную сигарету, — даже если бы у Адама не было обеих рук, он бы все равно пошел мыть тарелку. Жалеть — это убивать. Это заслонять собой то место, которое предназначено для воли. У Адама впереди целая жизнь. И прожить без ноги он сможет, а вот без воли — нет.

— Иса, ему же больно…

— У него нет ноги. Она не может болеть, — Иса смачно потушил бычок о бетонный пол и пошел просить дополнительную дозу обезболивающего сыну.

* * *

Жалеть — это убивать. Я запомнила это маленькой девочкой и несу в себе всю жизнь. Воля — единственное, что может заставить человека встать. Встать, даже если у него нет ног.

Примечания

1

Признан в России экстремистской организацией и запрещена.