Шипучка для Сухого

Мария Зайцева, 2022

Я иду по тротуару, не оборачиваясь, спиной чувствуя пристальный пугающий взгляд случайно встреченного сегодня мужика. Он едет за мною, тихо-тихо, крадется на своей черной иномарке, а я даже и не знаю, как называется его зверь. У нас в последние примерно пять-семь лет очень много таких появилось. Черных, глянцевых машин с хищными, резкими силуэтами. И ездят на них тоже хищники. Жестокие, наглые. Этим хищникам плевать на закон, мораль и прочие глупости, о которых так сильно пеклась моя мама когда-то. Они делают, что хотят, берут, что понравится. По какой-то причине сегодня ему понравилась я… В книге присутствует нецензурная брань!

Глава 7

Примерно двадцать лет назад…

Резкий звонок будит, опять теряю понимание, сплю я или уже нет, подпрыгиваю. Вчерашнее вечернее происшествие кажется теперь сном. Кошмаром. Словно насмотрелась, скажем, «Человек и закон» или Доренко перед сном… Опять звонят.

Вздрагиваю, сердце бьется заполошно.

Тихонько, на цыпочках, подкрадываюсь к двери, смотрю в глазок. И каменею.

Они. Двое. Те, что приходили.

В ужасе закрываю рот ладонью, чтоб ни звука, ни всхлипа. Замираю, боясь пошевелиться. Паркет старый и скрипит. И дверь не сказать, чтоб надежная. Обычная деревянная.

Сюда добралась беззвучно, а вот что теперь делать? Они просто так не уйдут же… Или уйдут?

Но следующий длительный звонок и потом стук в дверь лишают меня иллюзий.

Не уйдут.

— Эй, коза, открывай давай! — голос высокого. Грубый и веселый.

Им весело. Они развлекаются. Они наверняка знают, что я здесь, затаилась, как мышка, под дверью, и потешаются надо мной.

Твари! Какие твари!

Я сухо сглатываю, стараюсь не шевелиться. И опять вздрагиваю, потому что в дверь стучат. И, похоже, все, что было до этого, просто мягкая разминка.

Потому что дверь реально трясется. Так, что на меня от косяков штукатурка сыплется.

Я, уже не скрываясь, бегу к телефону, чтоб набрать милицию.

Дверь еще какое-то время продержится. Может, успеют раньше приехать?

Но пробиться через длинные гудки нереально.

Я с остервенением сбрасываю, набираю опять, слыша, как все сильнее долбят эти твари в дверь. Как кричат. Ругаются.

И, хоть не верю в Бога, молюсь, чтоб кто-то из соседей вызвал милицию. Чтоб кому-то это удалось. Меня переполняет ужас. Такой ужас!

Так страшно, наверно, никогда не было. И даже проскальзывает малодушная мысль, открыть дверь. И договориться. Взять деньги… Но мысль именно что проскальзывает и тут же изгоняется. И здесь дело даже не в том, что я такая смелая. Нет. Просто отчетливо понимаю, что поезд ушел. Никто не будет со мной теперь разговаривать. Никто не будет платить. Зачем? Если можно просто забрать? И то, что я открою дверь, смирюсь, не поможет. Ничего не изменит.

Итог один для меня. И, наверно, просто смерть будет гораздо предпочтительней. Желанней.

Бандиты бьют в дверь, кажется, уже и ногами. А я набираю милицию.

Что мне еще остается?

И вдруг потом все затихает.

Я не верю даже в первое мгновение. Почему-то мысль сразу о том, что каким-то образом открыли дверь, вошли. А я просто не слышала. Ну, или с ума сошла от ужаса. Хотя это вряд ли. У меня все же психика устойчивая. Профессия обязывает.

Я замираю. Осторожно кладу трубку. Прислушиваюсь.

Неужели??? Неужели ушли???

Но радость от осознания даже не успевает пройтись блаженной волной по сердцу, как слышу резкий щелчок входной двери.

Открытой.

Я бегу из коридора на кухню, отчего-то решив сопротивляться по-взрослому, но меня перехватывают. Шутя. Поднимают в воздух и швыряют практически через всю комнату на диван.

От удара о жесткую поверхность я на мгновение словно сознание теряю, такая чернь перед глазами, и гул в ушах.

Хватаю воздух ртом, сжимаюсь на сиденье.

Вот и все, Оля.

Вот и все.

Меня резко вздергивают за шиворот кофты, сажают на диван, бьют по щеке. Больно, очень. Но понятно, что не в полную силу. Так, чтоб в себя просто пришла.

— Ну чего, Ольга Викторовна, — глумливо интересуется высокий, присаживаясь передо мной на стул, — будем документы подписывать?

Взгляд у него такой страшный, что я очень сильно хочу ответить «да». Очень.

Но смотрю на него пристально. И отрицательно мотаю головой.

Пошел к черту, тварь!

— Наглая, — он усмехается, кивая на меня своему приятелю.

Потом смотрит какое-то время молча, изучает. Словно мясник, разделывает, от костей отделяет мясо. Поворачивается к другому бандиту.

И тот без слов встает и отвешивает мне уже полноценную оплеуху, от которой мотается голова и мгновенно темнеет в глазах. Я чувствую сквозь звон в ушах, что на лице что-то мокрое, облизываю. Металл. Губу разбил. Хочется сплюнуть, но это квартира моего прадедушки. Поэтому только если в рожу твари.

Я поднимаю взгляд на того, кто меня ударил, и плюю ему в лицо. Он как раз наклоняется, видно, чтоб получше рассмотреть дело рук своих, поэтому получается у меня прямо душевно. Хорошо получается.

Он отшатывается, машинально проводит ладонью по лицу. А затем матерится сквозь зубы и бьет меня уже кулаком. Здоровенным. Тяжелым. В живот.

У меня мгновенно вышибает дух, и на диван я валюсь уже практически без сознания, странно для такой ситуации находя силы удивиться крепости своего организма. Мне кажется, даже здоровый мужик после подобного удара умер бы, а я даже толком в обморок не упала…

И очень жаль, что не упала. Не хочу дальше ощущать ничего, что будет происходить с моим телом. Не хочу.

Я даже не вижу, чувствую надвигающуюся на меня массивную фигуру бандита, его грубые руки на себе, и очень сильно хочу потерять сознание.

Не видеть и не слышать.

Но так не происходит. Может, потому что не верю в Бога? Потому меня никто не слышит? Но в любом случае, уже поздно начинать.

А через мгновение слышу грохот. Странный, словно сквозь вату в голове. Руки на моем теле исчезают, и я бездумной куклой валюсь на дедушкин жесткий диван. И какое-то время лежу, закрыв глаза, и слыша только странную возню, мат, хрипы. Жуткие звуки. Словно умерла уже. И в аду теперь. Слышу, как грешники стонут и хрипят. И вот удивительные у меня ассоциации для неверующего человека! Не надо было Алигьери увлекаться…

Грешники стонут вполне членораздельно.

Мат. Грубый, такой грубый, я такого и не слышала никогда, хотя мне кажется, что нигде так не ругаются, как в медицине.

Хрипы. Ужасные. Словно человек мучается сильно, словно легкие выхаркивает.

Мольбы. Да, тоже понятно, что грешники молят, раскаиваются.

Но странное раскаяние.

— Ты че! Да ты знаешь, под кем мы? Да ты… Ох… Кто? Какой, нахер, Сухой? Под кем ты?

— Под кем??? Сухой… Сухой, погоди! Ну погоди! Ну мы же не знали, Сухой! Аааааа…

Вой.

Дикий, бессмысленный. Словно режут грешника по-живому.

А потом тишина.

Странный разговор, спокойный уже, деловитый такой, топот ног, звук волочения чего-то тяжелого…

И легкое касание к моему многострадальному лицу.

Мне надо открыть глаза. Надо. Но не могу. Просто нет сил это сделать.

— Шипучка… Шипучка… Олька…

Голос знакомый. Тихий, взволнованный.

Пальцы, аккуратные, гладят по лицу, бровь очерчивают, волосы со лба убирают.

Я открываю глаза.

Олег. Тот самый, который не-Вещий. Который довез меня вчера до дома, и, как я думала, навел на квартиру своих друзей.

Он сидит возле дивана на полу, смотрит на меня серьезно и обеспокоенно:

— Больно, Ольк?

— Не знаю… — я говорю так же тихо, как и он. В горле сухо, даже сглотнуть не получается. И больно, да. Губы онемели, и скула жаром жжет. Живот не чувствую совсем. Может, железным кулаком перебило что-нибудь внутри, и тело просто отключило боль? Так бывает иногда. Перед смертью.

— Лежи, дай гляну.

Он аккуратно укладывает меня на диван, распахивает кофту, задирает футболку, трогает живот. Я вскрикиваю. Больно! Так больно!

— Чшшшш… — он тут же успокаивающе гладит, трогает подрагивающие мышцы, — все хорошо, тихо, тихо, тихо…

А потом…

Наклоняется и целует мой живот! Прямо там, где побывал кулак этого мерзавца!

И я не могу ничего сделать. Просто смотрю, как он это делает, как гладит, мягко и осторожно, как целует… Это не больно, совсем.

Но это так… Неправильно. И стыдно!

— Что ты делаешь? Ты что? — шепчу сбивчиво и испуганно. Губы разбиты, шепот выходит со свистом.

— Ничего. Меня мать так в детстве успокаивала, — говорит он, отрываясь от живота и смотря на меня… Странно.

Тут за его спиной раздаются шаги, я перевожу взгляд. Мужик. Такой здоровый, что тот высокий бандит, пугавший меня, наверняка по сравнению с ним покажется совершенно обычного роста.

— Сухой, все. — Коротко басит он, деликатно не разглядывая мой обнаженный живот.

— Скорую давай, — так же немногословно отвечает Олег, который, оказывается, Сухой.

— Не надо скорую!

При простой мысли о том, что коллеги узнают о произошедшем, становится отчего-то стыдно до невозможности.

Я пытаюсь сесть, и, к моему удивлению, это удается. Даже странно!

Голова, конечно, кружится, в глазах темнеет от резкого движения, но все довольно неплохо. Я уже могу нормально вздохнуть. И могу сглотнуть.

Растерянно оглядываю обстановку, замечаю разломанный стул, сорванную со стола скатерть. Бандитов не видно.

— А где…

Смотрю на Олега.

Тот понимает прекрасно, о чем я, медленно поводит шеей, как борец.

— Не переживай про них, Шипучка.

И улыбается. Улыбка его красит. Я это замечаю уже во второй раз. Или в третий? Ему идет улыбаться. Хочется ответить. Я несмело растягиваю губы и тут же охаю от боли. Слизываю кровь.

— Давай, пойдем умоешься, — Олег серьезнеет, смотрит на меня пристально, помогает подняться и в самом деле ведет умываться.

Его большой друг куда-то исчезает, и, судя по всему, еще и прибраться успевает, потому что, вернувшись обратно, я не застаю существенного беспорядка.

Умывание пошло мне на пользу, а прекрасный внешний вид, мелькнувший в зеркале, привел в тонус. Бррр… Красотка!

Я иду к телефону.

— Зачем? — Олег не делает попытки остановить, просто смотрит, остановившись у косяка.

— В милицию позвоню. Нападение, избиение…

— Шипучка, не надо. Их не найдут.

— Милиция не найдет?

— Никто не найдет.