Моя индейская Ж

Евгений Титов, 2022

По политическим причинам я сбежал из России в Литву, где со мной приключилась любовная история – опасная и грязная, но поучительная. Книга, быть может, не понравится россиянам, ведь я пишу о Литве хорошо. Она не понравится и литовцам, ведь я пишу о Литве плохо. Но она, я надеюсь, понравится тем, кто понимает: мир не бывает лишь чёрным или белым, а страны и люди – только хорошими или плохими. Всё в жизни сложно. Ни российской власти, ни оппозиции повесть тоже не понравится: в наше время все хотят, чтобы ты был на чьей-то стороне. А моя сторона – правда. Прочтите мою исповедь и не повторяйте моих ошибок. Книжка эта не документальная, а художественная: совпадения с реальными людьми случайны.

1

С детства я думал, что худшее в истории человечества — это гитлеровский фашизм. Промышленность по уничтожению людей, устроенная безупречно и чётко. Но теперь я знаю, что есть и другая вещь, не менее жестокая и отвратительная. Её цель абсолютно такая же: уничтожать людей. Она точно так же рядится в белые одежды и кричит о высоких идеалах, внутри оставаясь делом гадким и страшным.

Что же это за вещь? Конечно, я ней расскажу, ведь я всё увидел своими глазами. Об ужасах германских казней лучше всех поведал бы тот, кто сам их прошёл. Каково это, очутиться внутри печи, когда солдат закрывает за тобой заслонку и ты стоишь в темноте? И слышишь дыхание стариков, детей и женщин, которых через минуту превратят в пепел? Этого мы уже не узнаем. Но я везунчик: со мной случилось что-то похожее и я остался цел. И потому мне есть что вам поведать. Итак…

…Первое, что я увидел, были Её глаза. Я запомнил их, два огромных чёрных зеркала, глядевших пронзительно и бескомпромиссно. Не те пьяные зеньки, которые встречаешь в разгаре вечеринки и которые глядят с игривым интересом, требуя продолжения. Не те глаза актрисы, исполняющей роль жеманной девы и ждущей от тебя игры в мачо. Нет. Это были глаза, лишённые привычной человеческой суеты. В них читался сочувственный интерес к любому, кого они встречали. Глаза человека искреннего и простого, а потому умного. И эти глаза смотрели на меня.

Её волосы были смолой, обильно стекающей по плечам вдоль ядовито-синего свитера. Маленькие, миниатюрные губы смыкались в улыбке так, будто их линия была округлой речной волной, загадочно плеснувшей в окружении неприступных скал. На груди, в ложбине меж сладких холмов, манящих лесного охотника, покачивался янтарный амулет, и я понял, что передо мной — древняя индейская женщина, мудрая и верная, как было принято у индейцев. Подруга, что не предаст под пытками. Целительница, что излечит воина своими травами. Милое дитя леса и гор, что станет разъяренной тигрицей и разорвёт любого, кто притронется к её младенцу. Непобедимая и нежная, пугливая и отчаянная, моя индейская скво.

А её индейский мужчина? Разве способен он на подлость и ложь? Он дерётся за свободу в бою, где честь важнее собственной жизни. Защитник слабых, не замечающий боли и презирающий трусость. Провидец, читающий звериные следы и ведущий своё племя секретными тропами. И скво следует за ним, что бы ни ждало в конце пути. Ведь право быть свободными в родных лесах и горах — единственное, ради чего следует быть.

Иногда ты всё знаешь о человеке сразу, без пустых разговоров и лишних вопросов. Просто знаешь. И это знание — неизведанное и первобытное, но оттого не менее верное. Моя незнакомка была легка в разговоре и улыбках. А стоило Её о чём-то спросить, Она вмиг переключалась на меня, и это внимание было искренним и человечным. Она просто отвечала, потому что и вправду хотела помочь мне. И я узнал в Ней себя.

Господи, как я же теперь виноват перед Ней! Сегодня я знаю, что предал и уничтожил Её, хотя Она желала меня спасти. Защищаясь от фашистов, которых раньше так ненавидел, я стал одним из них. Я изменил всем высоким словам, которые в огромном количестве наговорил Ей, заставив Её поверить. Но мог ли я поступить иначе? Я не пытаюсь оправдаться, но прошу вас прочесть всю историю, и судить меня лишь тогда. А пока — вернёмся в тот вечер…

Мы стояли вдвоём на тесной кухне в роскошной старинной квартире. Всё на этой кухне было фешенебельным, но несвежим и немытым. Казалось, само время тут остановилось и прокисло. На круглом столе в беспорядке валялись засыхающие фрукты и надкусанные пирожные, словно после большого праздника. Эта картина тут наблюдалась из года в год, и потому казалось, что праздник вечен. В таких случаях ещё пишут про"гору немытой посуды", но это была не гора. Скорее, в раковине находился стратегический склад, где грязные кастрюли и тарелки хранились по многу лет. Словом, на всей здешней обстановке лежал налёт олигархической небрежности, по которой в Европе так легко различают русских.

У старинного дома, в беседке, продолжался кутёж. Пьяноватые голоса гостей долетали сквозь приоткрытое окно, из которого смотрела промозглая ноябрьская чернота. В беседке ждали меня, размахивая картоном над пылающим мангалом. А я заскочил сюда на минутку, за ножом."Меня зовут Евгений!" — бросил я Ей по-гусарски. Она назвала своё имя, я взглянул на Неё и застыл. В литовской обыденности, что каждый день встречает тебя тысячами лиц, Она была непривычной. Её голос был мягок и низок, и в его нежности, покорявшей тебя с первого слова, была нотка доброй иронии. В лёгких покачиваниях головы, приводивших в движение смоль волос, и в плавном скольжении кистей, невзначай касавшихся амулета, читался стиль элиты. Да, эта женщина была элитной и нездешней.

Выйдя из квартиры, я слетел вниз по крутой старинной лестнице и вновь окунулся в компанейские разговоры. Две вильнюсские учительницы задвигали что-то про школьную реформу. Грузный добродушный охранник молча им улыбался, открывая очередную банку пива. Добрая и большая хозяйка Галина поправляла шампуры на мангале, усевшись на пластмассовом стульчике. Я грелся у огня с чашкой водки в руках. Вскоре мы вспомнили про хлеб и я опять понёсся наверх. Индейская женщина стояла посреди комнаты на старинном скрипучем паркете, и белые носочки на маленьких ступнях смотрелись невинно. Она говорила в телефон что-то знакомое и вместе с тем тарабарское. Взяв половину буханки и для вида покрутившись на кухне, я дождался конца разговора.

— На каком языке вы говорили? — спросил я по-литовски с прежним лихим видом.

— Это был болгарский. Мой муж в Болгарии, — ответила она по-русски, глядя мягко и любознательно.

Каждое чудо в нашей жизни разбавлено горечью логики: эта женщина, конечно, была замужем. Я представлял солидного бизнесмена в дорогом костюме. Да и за кем могла быть замужем нездешняя элита, как не за богатым успешным мужчиной? Я таким не был. И всё, что оставалось в тот момент — лишь уважительно смотреть на Неё, понимая безнадёжность любых моих попыток.

Вильнюсские учительницы по-прежнему заправляли праздником. Меня они побаивались: человек из России, за несколько лет заговоривший по-литовски — подозрительный человек. Зачем тебе литовский язык, если в Вильнюсе ты объяснишься по-русски в любом ресторане и магазине? Слова эмигранта о любви к литовской культуре тут убеждают далеко не всех. Потому в учительских разговорах то и дело мелькали шпионские мотивы, которые меня вроде и не касались, но выдавали настрой беседы.

В потоке улыбок и бессмысленных реплик я заметил, как индейская женщина куда-то спешит по двору. Она скользнула мимо нашей компании и скрылась в темноте, за решёткой дворовых ворот. Её глаза смотрели вниз и в лице читалась новая чёрточка: смущение, непонятное мне. Литва научила меня наблюдательности, и вы постепенно поймёте, почему. Было неясно, зачем этой женщине покидать нас. Впрочем, классический набор красавицы может включать мужчину, отношения с которым она скрывает. И в 45 лет вряд ли кто-то разубедит меня в этом. Наверное, в темноте за воротами она кому-то звонила? Но почему этого нельзя было сделать из квартиры? А может, Её там кто-то ждал?

Мы всё больше добрели, подливая алкоголь в фарфоровые чашки. Шашлык поспел. Галина снимала мясо с шампуров и раскладывала в пластиковые тарелочки. Я жадно вгрызался в жирные ароматные куски и в сотый раз слышал от Галины историю студенческого успеха: когда-то она училась в ленинградском Инязе и бойко говорила по-французски. И сейчас, отрешённо уставившись в стену, она пыталась блеснуть сильвупле и бонжурами. Но, судя по коротким нескладным фразам, в студенчестве её познания были лучше.

Минут через десять перед нами вновь появилась Она. Теперь эта женщина показалась мне грустной. Тот, ради кого она была за воротами, быть может, Её обидел? Мы затихли."Добрый вечер!" — браво выпалил я. Это было забавно, ведь недавно мы уже познакомились. Она засмеялась, сверкнув искренней мраморно-белоснежной улыбкой, и эта улыбка была лучшим приглашением к продолжению веселья: мы хотели петь караоке, ради которого сегодня и собрались. Подхватив бутылки и тарелки, шумная компания завалилась в квартиру.

Учительницы с добрым охранником расселись на диване, Галина погрузилась в кресло у компьютера — такое же большое, как она сама. Концерт открыла её дочка, Анечка — невесёлый и не очень общительный человечек лет тринадцати. Анечка была равнодушна к нашим частым посиделкам. Её увлечением был большой плазменный телевизор, который она смотрела с мрачным видом. Там всегда шли злые мультики, где кого-то били и потрошили. Но сегодня у нас ожидались песни, а потому девочка была не прочь блеснуть. Впрочем, Анечка не пела, а играла на клавишном инструменте, который стоял в комнате на высокой подставке. Кажется, сыграла нам что-то из негритянского фольклора, горбясь и неуклюже нажимая клавиши пухлыми пальцами.

В пьяном пении наши души освобождались! Дамы и господа хрипели русскую попсу, передавая микрофон по кругу. А когда очередь дошла до индейской женщины, меня ждала новая порция очарования. Её голос оказался задушевным и чистым как родник, в который падают слёзы. Быть может, не самым громким на свете, но отточенным до степени высокой эстетики. Квартиру наполняли пронзительные звуки украинской народной песни — страдание о том, что любимый больше не придёт. Мы вдохновенно молчали, внимая красоте и честности этих звуков. А когда они затихли, мы разразились аплодисментами, ведь в нашей компании Она заслуживала этого больше всех.

Я уселся на паркете, решив, что так будет по-европейски. Мы снова разлили по чашкам и я с почтением наблюдал, как Она участвует в светской беседе. Её замечания были ироничны и ненавязчивы: индейская женщина умела сказать нужную фразу именно там, где было нужно. Она шутила, грустила и удивлялась с изяществом, достойным королевской семьи. И мне думалось, что в Болгарии у них с мужем большой дом и двое детей. Представлял, как по утрам Она подаёт детям жареные тосты с сыром, а потом со светлой улыбкой провожает на учёбу. Как советует своему солидному бизнесмену по работе, но лишь когда ему нужна помощь, ведь Она так тонка и тактична. Когда Она хохотнула своим звонким голоском, Её ножки, затянутые в джинсы, совершили небольшой полукруг. Я представил, что во время любви с мужем Её голосок звучит точно так же, ударяясь о белый потолок их большого дома.

Когда микрофон дошёл до меня, я собрал все силы и таланты, чтобы понравиться Ей. Затянув хит русского шансона, я тщательно попадал в ноты и переходил на хрип. Очень хотелось, чтобы это звучало по-хулигански."У вас замечательное расщепление голоса", — заметила Она, когда песня была окончена. Я был счастлив. Добродушный охранник выступал следующим и я схватил анечкину гитару, стоявшую у стены. Теперь я вовсю пилил на струнах пассажи и аккорды, оказавшись для этого вполне трезвым. Индейская женщина слушала, уважительно склонив голову. Моё консерваторское образование, забытое за двадцать лет, в этот вечер служило отличную службу.

Следующей опять выступала дочка Галины, Анечка. Моя женщина села на пол рядом со мной, чтобы ей помогать. Она стала моей всего за пару часов, незаметно и просто. Разум кричал о Её замужестве, мы по-прежнему говорили друг другу"вы"и Она была всё так же недостижима. Но необъяснимое тёплое чувство шептало, что рядом со мной отныне сидел родной человек.

Она вдохновляла и направляла Анечку, показывая ладонью, когда следует нажать очередную клавишу: оказалось, моя женщина давно преподаёт девочке музыку. Анечкина мелодия отзывалась на Её лице беспокойством и сочувствием. В этом чувствовалось материнское и женственное старание, и я вновь дёргал гитарные струны, украшая пластмассовое пианино живыми звуками. Мы оказались прекрасным трио.

Гости готовились к прощальным поцелуям. Я выскочил в прихожую, чтобы успеть подать Ей плащ, но из комнаты донеслись всхлипы. Все метнулись обратно. Галина сидела в кресле, запрокинув голову, а по её щеке текла слеза. Анечка бросилась к маме и тоже заплакала."Трудно дышать, не могу", — схватилась Галина за грудь. Кто-то побежал на кухню за стаканом воды, охранник предложил вызвать"скорую". Галина же, тяжело вздохнув, уставилась заплаканными глазами в оконную темноту:"Мне уже лучше". От этого внезапного выздоровления чувство абсурда стало ещё острее.

Молчаливые и озадаченные, мы потянулись в прихожую. Плащ своей женщине я всё же подал. Она приняла это с лёгким смущением — таким, какое уже мелькало, когда Она шла за ворота. Наша компания спустилась во двор."Что с Галиной?" — спросил я доброго охранника. Он лишь пожал плечами. Над Вильнюсом висела неприветливая осенняя ночь, окна в соседних домах давно погасли. Ржавое небо роняло редкие капельки. Телефон моей женщины зазвонил:"Да, сыночек, я уже еду", — ответила Она. Я понимал, что это единственный случай, когда мне хватит наглости напроситься в попутчики. Дожив до первых седин, я так и не научился водить машину, а Её черный"Опель"был припаркован здесь, во дворике.

Она согласилась меня подвезти, не думая ни секунды. Мы ещё не выехали со двора, а я уже задал главный вопрос. Вернее, это был не вопрос, а несмелое утверждение: мне казалось, что я почти всё знаю.

— Ваш муж не может бросить бизнес в Болгарии.

— Нет, он просто не поехал за мной в Литву. Я человек гуманитарный, а он — совсем другой.

В это не верилось. Как можно было не поехать вслед за этой удивительной женщиной? Как можно было оставить эту певицу и красавицу одну? Впрочем, я не ошибся в главном: мы действительно оказались похожими. Моя жена точно так же осталась в России, не согласившись ехать за мной. Сегодня в машине сидели двое с одинаковой судьбой, нам было о чём говорить. Мимо тянулись безлюдные улицы в тусклом свете сиреневых фонарей. Деревья стояли голыми и злыми, всё кругом умирало и шло к концу. И лишь между нами рождалось доброе начало.

Если бы я тогда знал, почему плакала Галина! Я бы без стеснения потребовал остановить машину. Я бы убежал в темноту, забыв и эту женщину, и квартиру Галины, и саму Галину. Но у каждого свой Крестный путь. Губы моей скво, едва различимые в отблеске автомобильных приборов, казались нежными лепестками на Луне. Я рассказывал Ей про свой последний вечер в России, такой летний и яркий. И про тяжёлое горькое чувство, в котором увяз, когда собирал чемоданы. И как ноги не шли в сторону двери. И что имя эмиграции — одиночество.

— Впрочем, у свободы есть свои плюсы, — с хитрецой в голосе заметил я в конце рассказа.

— Ну конечно, — подхватила Она мой настрой, и мы оба поняли, что любовь на свободе не так уж плоха.

Она сетовала на то, что муж оказался слишком большим патриотом Болгарии. Выяснилось и то, что это второй брак. Сын остался от первого, и теперь папа ребёнка жил в Южно-Сахалинске. Летом Она отправляла сына туда, оставаясь одна."Моё кредо — одиночество, — произнесла она мягко, а затем поправилась. — Я имею ввиду духовное одиночество". И я подумал, что с физическим у этой элитной красавицы проблем быть не должно. Пройдя несколько лет холостяцкой жизни, становишься немного циником.

Пару дней назад, когда Галина звала меня на вечеринку, она сразу назвала Её имя. Эту женщину я нашёл в"Фейснете"ещё тогда, для интереса. Но тогда Она показалась мне обычной. Кто же знал, насколько лучше фотографий бывает живой человек? Впрочем, сейчас я Галину не выдал и мы с моей скво продолжали дорогу, рассуждая о семейной жизни.

Она вызвалась подбросить меня домой, но я решил, что ещё не настолько нагл. А потому попросил подвезти к торговому центру"Горизонт": это было по пути. Машина остановилась. Хотелось чмокнуть свою новую знакомку в щёку, но я уже был почти трезв. И тогда Она протянула мне руку, как протягивают заправские бизнес-леди, поднаторевшие в деловом этикете: открыто и смело. Я жадно схватил Её ладонь, чувствуя, что моим холостяцким неурядицам пришёл конец.