Когда ты станешь моей. Книга 1

Мария Высоцкая, 2019

Вы верите в дружбу между мужчиной и женщиной? Они верили, верили до тех пор, пока жизнь не закрутила их в свой коварный водоворот событий. Когда не ясно, кто друг, а кто враг, когда страсть затуманивает разум, а ненависть диктует коварные планы. Судьбы бьются, словно тонкий хрусталь, а сердца трещат по швам, именно в такие моменты решения становятся жёсткими, порой необдуманными, и предательство кажется закономерным. Дилогия. 90-е годы, криминал. Содержит нецензурную брань.

Глава 8

Вилейкин жил в центре города, в скромной пятикомнатной квартире, доставшейся от родителей, которые ровно год назад эмигрировали куда-то в Европу. Да и сам Веня не слишком вписывался в быт нашего города, внешне вполне непримечательный парень, невысокого роста, с чуть кудрявыми темно-русыми волосами, узкими плечами и очками на пол-лица, жил какой-то своей очерченной от основной массы жизнью.

Сразу после школы Веню отправили в Москву, к родственникам матери — учиться, вернулся он год назад, еще в столице подсев на наркоту. Наша деревня, по мнению его предков, должна была стать местом реабилитации, но, как оказалось, Вилейкин не только не завязал, но и попал в гущу событий, связанных со сбытом этой дряни в нашей области.

Так как Веня был единственным знакомым мне человеком, который мог быть в курсе о тех, кто на меня напал, плавая в недалекой от них среде, с раннего утра я выдвинулся к нему.

Квартира, куда меня впустила какая-то размалеванная девка, похожая на проститутку, очень отличалась от того, что я видел, приходя сюда школьником. Высокие потолки, забитые техникой и мебелью комнаты, единственное, что осталось прежним. В остальном полная разруха и бардак, местечко, больше смахивающее на притон. В холодильнике банка черной икры, сверток красной рыбы и еще куча всякой всячины, что странно, исходя из присутствующих здесь людей. Их много, и они явно не соображают, что происходит.

Вилейкин сидит в углу комнаты, которая когда-то была кабинетом его отца. Его тушка покоится в черном кожаном кресле, руки расслаблены, а глаза изредка моргают.

Запираю за собой дверь, ставя стул перед Веней спинкой к нему. Открываю плотные алые шторы, впуская в комнату солнечный свет. Воздух, переполненный дымом, кажется затуманенным, что четче видно под яркими лучами.

— Здорово, — сажусь, упираясь руками в спинку.

Веня прищуривается, склоняя голову вбок.

— Доронин?

— Я. Жизнь у тебя кипит, смотрю, — оглядываюсь по сторонам, останавливая взгляд на полке, уставленной книгами.

— Саня?

— Веня, ты совсем утух?

— Я стекло, — наклоняется вперед, — вмажешь?

— В другой раз, — возвращаю внимание к Вилейкину, — слушай, ты же с местными бандосами знаком?

— Смотря кто тебе нужен. Наезжают?

— Не то чтобы, но нужна информация. Парень, Влад, с быком на черном мерине ездит. Меня из-за него вчера так отделали.

— Сын Аккорда? — проводит пальцами по губам, изображая застегивающуюся змейку. — Тут я могила, говорить о Петре Викторовиче — себе дороже.

— Петр Викторович — это Аккорд, а Влад его сын? — переспрашиваю в надежде, что он что-то ляпнет.

— Подожди, — Валик поднимается с кресла и тяжелой походкой со сгорбленной спиной идет к широкому дубовому столу, обитому зеленым сукном. Выдвигает ящик, вытаскивая пакет с белым порошком.

Втянув в себя эту дрянь, запрокидывает голову, широко распахивая глаза.

— Продолжай, — машет рукой, садясь на край стола.

— Кто мог наехать на его сына?

— Звери могли.

— Это кто?

— Это… погоди, так тебя зверье отмудохало? Если это зверье, то они еще вернутся, можешь не сомневаться. Жизни не-да-дут, — дергает указательным пальцем взад-вперед.

— Давай без страшилок, значит, звери…

— Кстати, если хочешь, по старой дружбе могу замолвить за тебя словечко перед Аккордом, за услугу, конечно.

— В другой раз, — поднимаюсь на ноги.

— Заходи, я всегда готов к сотрудничеству. Хотя стой, — хватает за локоть и сразу разжимает пальцы, прочувствовав мое недовольство, — может быть, ты из-за Людки все это спрашиваешь?

— А при чем здесь она…?

— Ты не знаешь? — смотрит на меня выжидающе, а я молчу. — Серьезно? Твоя сестрица полгода как на Герцена обслуживает.

— Ты сейчас мою сестру шлюхой назвал? — сжимаю кулаки, вставая с ним нос к носу.

— Не кипятись, я правду говорю. Ее все видели и знают. Маратик там часто баб снимает, но тебе не рассказал. Интересно, совсем или еще?

— Рот закрой, — хватаю его за горло футболки.

— А я что? Я правду сказал, Доронин, ту, которую друзья твои говорить не захотели.

— Пошел ты! — отталкиваю Веню к стенке и, круто развернувшись, вылетаю в прихожую.

— Дверь входную за собой прикрой, — доносится следом.

По лестнице сбегаю, убрав руки в карманы, во дворе задираю подбородок, мельком смотря в Венины окна. Пинаю валяющийся камень, заворачивая за угол.

То, что он сказал, не укладывается в голове, потому что этого просто не может быть, Людка не такая. Да, она изменилась, стала более отстраненной, озлобленной, холодной, но это ничего не значит. Просто не может значить. Я верю в то, о чем думаю, искренне верю, но все равно иду к Маратику, чтобы вытрясти из него правду. Правду, которая мне понравится, или ту, что изменит мой мир окончательно.

Позвонив два раза в дверь коммуналки на Восточной, дергаю ручку, слыша недовольный ор по ту сторону. Лукьянов не спешит, соседи нервничают, а я пребываю в натуральном бешенстве. Пару минут спустя Марат открывает, а брови на его лице ползут вверх. Затаскиваю его в длинный коридор коммунальной квартиры, припечатывая к стене. Фиксирую локоть на его шее, вынуждая встать на цыпочки.

— Доронин, — сквозь кашель, — ты сов…

— Людка бывает на Герцена?

Марат перестает сопротивляться, и я чувствую, как расслабляются его мышцы.

— Остынь, поговорим.

Раздраженно убираю руки, сверля спину Лукьяна глазами, пока мы идем в его комнату.

В его хате накурено, на полу валяются какие-то шмотки, а у кровати пара пустых бутылок. На столе банка с рассолом, в углу телевизор и шкаф, сюда он приходит только спать.

— Неплохо вчера посидели, — садится на стул, — курить будешь? — вытаскивает пачку.

Киваю.

— Не думай, что я зассал рассказывать, нет, — чиркает спичкой, — я думал, что тебя нужно как-то подготовить.

— К такому можно подготовить? — затягиваюсь, выдыхая дым, запрокинув голову.

— Не знаю…

— То есть это правда?

— Да. Откуда узнал?

— У Вилейкина был.

— Веньки? А зачем ходил?

— Не в этом суть.

— Из-за драки?

— Маринка?

— Яковлеву рассказала. Помочь тебе хочет.

— Гуманно.

— Тупо. Яковлеву сюда лезть не стоит.

— Согласен. Вечером будет нужна твоя помощь.

— Какая?

— Увидишь.

Тушу окурок, краем глаза замечая рукоятку ствола, торчащую из-под кинутой на стол футболки. Марат прослеживает мой взгляд, спокойно.

— Как она там оказалась? — опираюсь плечом на стену.

— Не знаю.

— Врешь.

— Правды не знаю, но говорят, звери на счетчик поставили.

— Звери? — сглатываю, отводя взгляд в сторону. — За что?

— Она в гостинке на Советской работала. Это Лёвина шарага теперь. Говорили, что Людка под шумок кассу вынесла.

— Ты в это веришь?

— Я верю только в то, что вижу своими глазами. Я предлагал ей помощь, деньги, но она меня послала. Возможно, ты мне сейчас вмажешь, но, Саня, я тебе зуб даю, ей нравится такая жизнь, она подсела.

— Наркота?

— Нет. Образ жизни, ей там по кайфу.

— Ты сейчас о моей сестре говоришь.

— Поэтому я и честен.

***

День проходит на автомате. Сажусь на стул посреди комнаты, еще раз сканируя разбросанные по полу Людкины вещи, ничего. В дверь звонят, а в глазке маячит Борька, не самое время для разговоров и встреч, но, пораскинув мозгами, решаю его впустить. Он может быть полезен.

— Здорово, — протягивает руку.

Отвечаю на рукопожатие, кивая. Борька же проводит пятерней по светлым волосам с отголосками рыжины и, расстегнув ветровку, скидывает кроссовки. Мы проходим на кухню, и я ставлю чайник.

Глупое, незатейливое и никому не нужное телодвижение, словно мы на самом деле будем пить чай.

— Рассказывай.

— Что? — сажусь напротив, между нами стол.

— Кто они?

— Не знаю.

— Вчера, может, и не знал, но сегодня по глазам вижу, что знаешь.

— А что еще ты видишь? — прищуриваюсь, подаваясь вперед. — Поделишься?

— С удовольствием, все свои разборки оставь при себе и не впутывай в них Марину.

— Какой ты, Яковлев, грозный, когда мне начинать бояться?

— Еще вчера.

— Слушай, не лезь в это дело.

— Я и не собирался. С тем, куда вляпался, разберешься сам.

— С чего такие перемены? Еще вчера, — усмехаюсь, — ты называл себя моим другом.

— Марину не впутывай в эту грязь.

Яковлев выпрямляется и, выйдя из-за стола, направляется в прихожую.

— Ревнуешь? Мы же друзья, — улыбаюсь шире.

— Слушай, я ее люблю и для ее спокойствия готов на многое. Ты встрял по полной, они уже не оставят тебя в покое, лучше просто уезжай из города.

— Привет ей передавай. И спасибо за оперативность. Быстро она тебе команду фас дала.

— Слышь…

— Тихо, — поднимаю ладони, — спокойно. Я любя. Ты про сестру мою знал? — кидаю вопрос ему в спину.

— Пару раз лично выпускал из обезьянника, по приказу нашего начальника. За нее просил Аккорд. Говорят, что он ее очень ценит.

— Значит, и зверей знаешь!?

— Доронин, — резко разворачивается, — мой отец разрабатывает их шесть лет, и это не те люди, кто будет шутить. Если ты решил поиграть в Робин Гуда, одумайся, пока не поздно. А лучше вали из города.

Больше он ничего не говорит, мазнув по мне взглядом, разворачивается к двери и выходит на лестничную клетку. Я слышу эхо его шагов и, похлопав по карманам в поисках сигарет, иду на балкон.

Прикурив, смотрю на наш двор, замечая Баженову, они о чем-то разговаривают с Борькой, целуются, и он нагло трогает ее за жопу. Выпускаю дым, слегка оттопырив нижнюю губу. Они заходят в Маринкин подъезд, а я выбрасываю тлеющую сигарету вниз, возвращаясь в квартиру.

Через полчаса мы встречаемся с Лукьяном, он приезжает к кафешке за пару сотен метров до Герцена, на углу которого располагается ресторан «Сапфир», на старом ржавом запорожце.

Я уже внутри, вижу его в окно, Марат глушит мотор и пару секунд смотрит в лобовое стекло не моргая. Спустя пару минут вылезает на улицу и спешным шагом проходит в помещение. Вытягиваю руку, обозначая свое присутствие.

— Здорово, — садится напротив.

— И тебе того же.

— Что за дело?

— Поможешь?

— В чем?

— Людка двое суток якобы у подруги. Я хочу с ней встретиться, поговорить. Она должна с этим завязать.

— Она не станет слушать…

— Поэтому я хочу ее оттуда забрать.

— Ты понимаешь, куда хочешь влезть? Ее не отпустят так просто, а тебя пристрелят за скудные попытки ее спасения.

— Маратик, ты чего такой дерганый? — замечаю, как бегает его взгляд, как он стискивает кулаки, трет костяшками пальцев о стол.

Он на взводе, шугается каждого звука.

— Слушай, — сжимает переносицу, — я должен тебе сказать.

— Чего?

— «Сапфир» принадлежит Аккорду, как и Людка, он с ней спит.

— Меня это мало волнует.

— Саня, погоди, — подносит кулак к губам, — я тоже на него работаю.

Марат достает сигареты, а я уже не удивляюсь. Возможно, чего-то подобного я и ждал. Эти два года выпотрошили все, что у нас всех было. Ничего не осталось прежним, ложь, кровь и больше ничего. Пустота.

Моя сестра обслуживает вора в законе, и ее устраивает такая жизнь. Но меня нет, она же мясо, он выкинет ее в любой момент, когда этого захочет. Ее нужно вытаскивать, нужно, чтобы она уехала далеко, надолго. Она моя сестра, и я не могу смотреть на то, как она рушит свою жизнь.

— Я дальше сам, — поднимаюсь и иду на выход.

— Саня…

— Маратик, вали домой.

— Ты ее все равно не вытащишь, как ты этого не поймешь?

— Свали отсюда!

Лукьянов вылетает следом, и на доли секунды мы сталкиваемся с ним взглядами. Он не готов смириться и уйти, я же не готов спасовать.

— Она моя сестра.

— Я понимаю, но у тебя будут проблемы. К тем, что есть, подключатся еще…

— Уезжай. Не подставляй себя перед своим «начальником».

Ухмыльнувшись, хлопаю его по плечу и иду в сторону ресторана. На улице тихо, пешком дотуда метров пятьсот, но чем ближе я подхожу к забегаловке, тем громче становятся голоса. Иду, сжимая в кулаке часы, которые снял с запястья.

Людка стоит у ресторана, разговаривает с парочкой телок. На ней кожаный плащ и высоченные шпильки, темные волосы завиты в тугие пружинистые кудри и развеваются на ветру. Иду туда, хватая ее за локоть. Первые секунды она сопротивляется, привлекая к нам внимание, но сообразив, что это я, перестает орать и вырываться. Хотя к нам уже бежит пара бритоголовых лбов.

— Как ты меня нашел? — шипит, оглядываясь по сторонам.

— Весь город знает, где тебя найти. Мать, надеюсь, не в курсе?

— Руку убери.

— Слышь ты, — удар в плечо, — свалил отсюда.

— Ребята, все нормально, — лопочет сестра, улыбается, — это мой знакомый.

— Люда, зайди внутрь.

— Тебе же сказали, — подаюсь вперед, и Люда выставляет ладонь, упираясь ей в мою грудь.

— Тебя никто не спрашивал, — подключается второй.

— Все хорошо, парни, все хорошо, — разводит ладонями. — Саша, пошли поговорим, — тянет меня в сторону.

— Это как называется?

— Работа.

— Ты сейчас серьезно?

— Более чем, — поправляет короткую кожаную юбку, — матери зарплату полгода не выплачивали, нам жрать нечего было. А отец, — замолкает, — ты сам знаешь…

— Поэтому ты решила вынести кассу в гостинице?

— Откуда ты…

— Так это правда?

— Не совсем. Петр Викторович мне помог, теперь я помогаю ему.

— Что это значит?

— Он выкупил мой долг у Лёвы.

— Ты по-прежнему должна, но только теперь Аккорду.

— Если ты, — тычет пальцем в мою грудь, — веришь тому, что болтают в городе, то мне противно от мысли, что такой человек может быть моим братом. Я помогаю Петру Викторовичу, а мальчики, — кивает на тех двух, — мне в этом содействуют.

— Ты сутенерша?

Понимание этого всплывает само, давит атмосфера и окружающая обстановка.

— Грубое слово. Саш, иди домой, а?!

— Значит… это же не ты… тебе девятнадцать лет, что ты творишь?!

— Люди меняются, Сань.

Людка начинает уходить, и я на автомате хватаю ее за рукав кожаного плаща. Ее «охрана» в момент реагирует на мой всплеск агрессии, завязывается потасовка. Один из них вытаскивает нож, я чувствую, как холодное лезвие рассекает кожу на руке, и успеваю выбить бабочку, прежде чем она войдет в мое горло. Слышу крики и скрип тормозов. Ныряю вниз, подбирая нож, и за секунду до того, как меня начинают оттаскивать, вонзаю его в живот одного из этих мужиков. Это происходит случайно, меня толкают в его сторону и резко тянут назад, но уже поздно. Гул толпы, выбежавшей на крики, выстрел, захват, вынуждающий сесть в машину, на секунду прикрываю глаза, а когда распахиваю, улавливаю боковым зрением черную балаклаву, натянутую на голову Маратика.

— Мне кажется, я кого-то прирезал, — разжимаю пальцы, и нож падает на коврик.

Лукьянов матерится, но ничего не отвечает. Мы едем куда-то очень долго, время переваливает за час ночи, но машина продолжает ехать.

— Где мы? — откидываюсь на спинку.

— Нужно сжечь тачку, нож, шмотки. Людка выкрутится.

— Ты был прав, ей…

— Она спит с Аккордом. Поэтому она выкрутится, и поэтому она неприкосновенна. Она уже давно не та, кем ты ее себе рисуешь.

Сжимаю переносицу, отворачиваясь к окну.

— Но она по-прежнему расходный материал, как и все мы. Только твоя сестра этого не понимает!

Марат дергаными движениями вытаскивает сигареты, прикуривает, открыв форточку, и заворачивает в лес.

— Здесь все сделаем. Сука, если Аккорд узнает, мы с тобой оба трупы.

— Они меня видели, все.

— Я постараюсь что-то придумать. Не знаю… выход должен быть.

Эти слова, сказанные Маратом в ту ночь, отпечатались в моей памяти на всю жизнь. Я знал, что выхода не было, я его не видел. Все закрутилось слишком быстро, настолько, что ничего уже не могло что-либо изменить. Я подставил Марата, Люду… заварил всю эту кашу и не в силах ее разгрести.

В город мы возвращались поодиночке, и меня уже ждали. Я не успел дойти до подъезда. Несколько машин, стоящих по периметру, и пристальные взгляды говорили об одном — меня больше нет. Я знал, что будет дальше, и надеялся, что мама ничего не увидит. Я умру сегодня, возможно, в муках, и мне было страшно. Страх — это нормально, если ты не чувствуешь страха, ты перестаешь быть человеком. А я им был, пока был.