#Бояться нужно молча

Мария Британ, 2018

Город номер триста двадцать заботится о своих гражданах. В городе номер триста двадцать давно царят закон и порядок – за этим пристально следят компьютеры. Но что, если идеальная система даст сбой? И что, если в действительности она не так уж идеальна?.. Искать ответы на эти вопросы Шейру Бейкер заставляет встреча с таинственным незнакомцем. Чтобы спасти сестру и других невиновных, ей предстоит проникнуть в центр правосудия – к серверам, где хранятся людские проступки. Но в обмен на чужие тайны Шейре придется пожертвовать собственными, даже если она привыкла бояться. Бояться молча.

Глава 4

Что-то мягкое и теплое обволакивает тело. Мне приятно слышать тихие разговоры и шаги. Но…

Почему так болит голова?

В нее будто налили кипящей воды и встряхнули.

Я распахиваю веки и вижу белый потолок. Ярко, до чего же ярко.

Колышутся занавески, открыто окно, сквозняк хлещет меня по высунутой из-под одеяла лодыжке.

Что со мной случилось?

Силюсь вспомнить — не получается. Я в больнице. Почему? Как я здесь оказалась?

Я закатываю рукав кофты. На запястье зеленеет индикатор. Значит, дело не в нем.

Пытаюсь подняться — затылок тянет к подушке, невидимая сила вжимает меня в постель, и я не смею сопротивляться.

Набрать Кира? Или родителей? Но они в командировке, им лучше позвонить вечеро…

Стоп.

Элла. Сестренка.

Словно внезапно налетевшая темная буря, в мой рай врываются воспоминания. Спокойствие гаснет, словно вывеска магазина с рассветом.

Десятки седых макушек. Десятки мутных пар глаз без жалости и сожаления.

Я не спасла Эллу. Я отдала ее не Утешительницам — двум роботам в человеческом обличье. А ведь она не опасна.

Я встаю и понимаю, что кровать слишком высокая. Или мне чудится?

Соберись, Шейра.

И беги, беги, беги… Быстро. Чтобы забыть, чего заслуживаешь дважды.

Ноги совсем меня не держат, и я вынуждена опереться на кровать. Кипяток в голове превращается в раскаленный пар, я — в беззащитный комок слабости.

Громко выдыхаю и чертыхаюсь. Тело не слушается. Я падаю. Холодный пол пропитан запахом хлорки.

Я багровею от стыда: за мной наблюдает Утешитель — мужчина лет сорока с бородой, заплетенной в косичку.

— Куда вы собрались, Шейра? — Он поднимает меня и укладывает в кровать.

— Мне… пора.

Утешитель садится рядом.

— Пойдете. Когда подлечитесь.

— Что произошло?

— Вы почти обнулились.

— Как мне вас называть?

— Джон.

— Почему, Джон? Ведь я была в маске. — При упоминании о недавних событиях болезненно сводит скулы.

Он задумчиво чешет бороду.

— У вас планемия. Понимаете меня?

В детстве я слышала от родителей нечто подобное. А сейчас сжимаю кулаки и стискиваю зубы так, что вот-вот их сломаю.

— Вам нужно успокоительное.

— Нет, пожалуйста! — прошу я странным высоким голосом. Слова мне не принадлежат.

Не я контролирую тело — оно контролирует меня. Я ищу, за что бы ухватиться, и не нахожу. Руки и ноги танцуют в собственном ритме и тянут, тянут меня в пропасть.

Когда бешеная карусель разгоняется до отметки «потеря сознания», в вену вливается спасительная жидкость. Я расслабляюсь.

— Умница. — Утешитель выкидывает шприц в урну.

На тумбочке возле кровати загорается планшет. Джон читает.

— Не томите, — прошу я.

— Ваша карма не задерживается в организме. — Он смотрит на меня с сочувствием. — Сколько бы вы ни пополнялись, сколько бы благородных поступков ни совершали, она будет иссякать. Я подсоединился к вашему индикатору. — Утешитель показывает на планшет. — Вы больны с детства? Вас уже лечили?

— Да, — выдавливаю я. — В девять.

Но я ничего не знаю о том, что это за болезнь. Родители решили не предупреждать, что изо дня в день я балансирую на острие ножа. Наверное, именно об этом «рецидиве» шла речь в последнюю нашу встречу.

— И пятнадцать лет все было нормально? — удивляется Джон. — Такое случается из-за стрессов. А вы как раз пережи… — Он замолкает, видя, как я тереблю простыню. — Извините.

— Нет, продолжайте. Что с моей сестрой?

— Она в третьем блоке. Не волнуйтесь, там о ней позаботятся.

Я горько фыркаю.

— Вы в своем уме? Она будет жить среди убийц, а вы меня успокаиваете?

— У невиновных свое отделение. Там порядки помягче. Звоните ей.

— Отлично! — Я хлопаю в ладоши. — О другой судьбе для Эллы и мечтать нельзя!

— Уймитесь! — рявкает Джон. — Вашей сестре я не помогу. Зато вам — попытаюсь. Не мешайте мне работать.

Он прав. Я ощущаю это каждой клеточкой тела, но бессильная ярость отравляет сердце. Сестра в беде, а я слушаю бредни Утешителя, который не пережил и сотой доли того, что пережила я.

Щеки наливаются предательской теплотой.

— Что мне делать? — по-детски наивно спрашиваю я.

— Мы понаблюдаем за вами дня три. Проследим, с какой скоростью будет иссякать карма. Есть вероятность, что проблема уйдет. Но…

–…Я могу обнулиться? — Мне не страшно. Я даже получаю удовольствие от таких мыслей.

— Именно. Убедимся, что этого не произойдет, и выпишем. — Джон поднимается. — Скоро завтрак. Вы проспали целую ночь. Индикаторная батарея на нуле. Поверните запястье к солнцу, зарядитесь. Или вам понравилось терять сознание?

— Не смешно, — бросаю я, но послушно закатываю рукав и тянусь к ярким утренним лучам. Сегодня на удивление тепло. Даже сквозняк не сеет по коже ледяные мурашки.

— Я во втором блоке?

— Да. Реабилитация для людей.

…а не сущностей.

Как жаль.

— Можно воспользоваться планшетом? — Я уточняю скорее из вежливости. «Техника во всех блоках — бесплатная», — вещает Семерка с экранов Сети.

— Конечно, — говорит Джон и скрывается в коридоре.

Я тянусь к планшету. Пальцы не трясутся, и, кажется, у меня получилось бы встать, но эксперименты — потом.

Я захожу в Сеть. Ищу информацию о третьем блоке. Копирую контакты и набираю номер.

— Отделение невиновных. Чем могу помочь? — раздается высокий женский голос.

Я тереблю волосы.

— Мне нужна Элла Бейкер.

Молчание.

— Вы меня слышите? — шепчу я.

— Хм… Пациентка не хочет ни с кем разговаривать. Прошу прощения.

— Почему?

— Такое бывает с молодыми сущностями. Дайте ей время прийти в себя.

Прийти в себя.

Эта женщина не понимает, о чем просит.

Я отключаюсь. Ввожу номер, выученный еще в первом классе. Ответь, Кир. Преврати все в шутку…

Хоть это и невозможно.

Спустя сотни ударов сердца на экране появляется друг.

— Сова, ты где пропадаешь? — ворчит он вместо приветствия. — Я вообще-то жду.

— Странно. Я думала, с новой подружкой тебе некогда скучать.

— А чего это ты в больничной одежде? — С подозрением щурится он. — Случилось что?

Я до боли закусываю губу.

Просто успокойся. Просто объясни.

Просто уничтожь себя.

Из горьких мыслей меня вытягивает недовольный голос Кира:

— Сова? Ты там жива?

Нет. Я умерла еще вчера.

— Все хорошо, — глупо улыбаюсь я. — Тут такое случилось…

— Не пугай меня.

— Элла сбежала на стройку, — начинаю я.

С каждым словом Кир мрачнеет, а я исчезаю, разбираю себя по косточкам и все отчаяннее борюсь с желанием разрыдаться.

— Ты это. Держись там. Я приеду. Лады?

Мы прощаемся. Я вздыхаю и опускаю ступни на ледяной пол. Рядом валяются тапочки, но мне нужен холод. Чтобы очнуться. Чтобы вернуться в реальность.

Я поднимаюсь.

Мышцы бетонной тяжестью тянут меня ко дну. Я хватаюсь за тумбочку, а голова продолжает кипеть. Мне бы нырнуть в жидкий азот и не всплывать.

В коридоре много людей: Утешителей и таких, как я. Потерянных, слабых до тошноты.

Через пять дверей ядовито-белым светится вывеска столовой. Я не голодна, но сидеть в одиночестве не могу. Громкие голоса мешают думать. И пусть.

Здесь люди живее, чем на улицах. Они не в масках. Они — не картонки.

Все кружится. Я замираю у входа. Боюсь смотреть на индикатор. Какой он? Красный? Оранжевый? Зеленый?

Делаю шаг. Очередь к драгоценным пакетам с белой кашей тянется от самых дверей. Я становлюсь в конец и едва сдерживаю вскрик — там та, чьи глаза до боли похожи на глаза Ника. Только эти — в сто раз холоднее и жестче. В них нет ни капли наивности. Она, как и раньше, носит каре и красит волосы в русый цвет. Как и раньше, ненавидит меня. Ничего не меняется.

И не поменяется. Никогда.

Альба.

Она тоже в белой пижаме. Опирается на стену и дрожит. Бежать поздно: мы слишком близко.

— З… Здравствуй, — заикаюсь я.

— И ты здесь, — горько фыркает она. — Почему-то я не удивлена.

— Карма?

— Да.

Мы разговариваем как подруги. Для остальных наши фразы — вежливость, для меня — напоминание о том дне. Во всем: в движениях, во взгляде, в интонации — обвинение. Это забавляет Альбу. Ей нравится играть с моей слабостью.

— Сколько лет, — натянуто улыбается она. — Как жизнь, Шейра?

— Обычно.

Проклинай меня. Мечтай о моей смерти. Тогда я не буду чувствовать себя так паршиво.

Пакеты раздают быстро. За минуту очередь доходит до нас. Мы подносим индикаторы к считывающему экрану. Вспыхивают наши имена. Пышная женщина в фартуке протягивает еду и желает приятного аппетита. Мы берем посуду.

— Я завтракаю в том углу. — Альба кивает на столик у окна. — Составишь мне компанию?

Эта девчонка, с которой мы столько лет избегали встреч, хочет пообщаться. Хочет посмотреть, как я буду ковырять кашу, не в силах съесть ни грамма. Хочет насладиться моей недосмертью.

— Ладно, — вздыхаю я.

Мы усаживаемся друг напротив друга. Альба бодро разрывает пакет. Ее тарелка пустеет с неимоверной скоростью.

А я видеть не могу еду.

— Что, плохо? — Она наклоняется ко мне. — Три дня назад я была хуже, чем ты сейчас.

— У тебя тоже рецидив?

— Да.

Я пытаюсь понять, что прячется за доброжелательностью, — безрезультатно.

— Сейчас лучше. Надеюсь, пройдет. Хотя… Вдруг это только начало? — В ее голосе дребезжит паника.

Она напугана и жалуется той, кого ненавидит больше всех на свете.

— Почему? — щурюсь я.

— О чем ты?

— Почему мы за одним столиком? Зачем я тебе?

Она смеется. Ей тяжело говорить об этом. Так же, как и мне.

— Меня до сих пор бесит твоя прямолинейность, Шейра.

— И все же.

Прости, Альба, но ты не уйдешь от ответа.

Она стареет лет на двадцать. Улыбка меркнет.

— Мне кажется… Шейра, нам пора заканчивать молчаливую войну. Произошел несчастный случай.

— Как будто твои слова что-то изменят, — бросаю я холодно.

— Но ведь ты веришь, что он жив. Веришь же?

Да, да, он жив. Конечно, жив.

— Он бы дал о себе знать.

Я больше не притворяюсь, что ем. Вилка выскальзывает из пальцев.

— Зачем ты так, Шейра?..

Почему она общается со мной как с другом? Она не имеет права рыться в прошлом, ни на секунду не покидающем меня.

Не имеет права подбираться к запретной двери.

— Ты сошла с ума, Альба.

— Послушай. — Она поднимает руки. — Я вела себя глупо. Тела Ника нет. Утешители сказали, что травма вызвала необратимые процессы в организме. Его изолировали, потому что он стал опасен. Потому что стал… сущностью. Я не верила. Мы ведь даже не знали, где он. Но вдруг это правда?

Еще десять лет назад здоровым людям не разрешалось общаться с сущностями. Ради их же безопасности. Но потом закон отменили — слишком много невиновных начало седеть, и у этих невиновных были близкие и родные.

— Тогда почему Ник не позвонит? Почему? — напираю я. Откуда во мне столько жестокости?..

— Он думает, что я не верю.

Я впервые вижу ее такой старой. Бледная кожа, тысячи морщин и пустые глаза. От девятилетней девочки, с которой я играла днями напролет, не осталось и следа.

— Наивность убьет тебя, — шиплю я, вскакивая.

Сидеть рядом с Альбой невыносимо. Особенно сейчас, когда она простила меня.

Когда я ненавижу себя дважды.

Я, не оглядываясь, мчусь в уборную. Ряды душевых кабинок, точно зубы, выстроились вдоль стен. Я встаю под душ и поворачиваю кран. Ледяная вода впивается в кожу. Брызги мочат пижаму, висящую на двери, но я не уменьшаю напор в надежде смыть наш с Альбой разговор. Рьяно тру плечи, ноги, живот. Захлебываюсь. Кашляю. Слепну от слез.

На обратном пути проверяю индикатор — тускло-зеленый. Может, все налаживается?

В палате меня ждет Кир. Он развалился на кровати в обнимку с большой походной сумкой.

— Принес вещи. Зубную щетку, расческу…

— Спасибо, — выдыхаю я.

Мы молчим. Долго-долго. Кир не достает меня вопросами — лишь сочувствует опущенными глазами и слабыми кивками.

— Мы навестим Эллу. Обязательно, — произносит он, понимая, что я уже не разрыдаюсь от одного его слова. — Когда тебя выписывают?

— Я здесь не задержусь.

— Завтра квест, не забыла?

Квест?

Кир будто отдал мне ключ от комнаты с воспоминаниями. Как же давно я не думала о господине с черным пальцем!

— Вдруг он поможет Элле? Все-таки в письме шла речь о третьем блоке.

И о том, что мне это выгодно. Оскар намекал на мою болезнь. На мое стремительное обнуление.

— Я пойду на квест.

— Вряд ли тебя выпишут так быстро.

— И что?

— Сова, ты… Короче, можешь на меня положиться.

— Мы вроде не снимаем мыльную оперу, — усмехаюсь я.

Спустя час Кир уходит, а я отправляюсь на процедуры. Измерение кармы, обследование организма, лекарства… я выдерживаю с трудом, а когда возвращаюсь в палату, сразу засыпаю. Все равно, что уже обед. Мне по-прежнему противна белая каша. По-прежнему противна мысль встретить Альбу.

* * *

Сегодня мне впервые за долгое время не снились кошмары.

Я чувствую на себе пристальный взгляд. На кровати сидит Джон.

— Поешьте, — командует он и вертит в руках планшет. — Или вы хотите, чтобы мы вас лечили и от анорексии?

В столовой я делаю вид, что не замечаю Альбу. Во мне вновь просыпается злость.

Не прощай меня. Иначе я умру.

Сдерживая рвотные позывы, я запихиваю в себя кашу.

Но что, если Ник жив? Что, если я гнию… напрасно?

Я отодвигаю тарелку и выбегаю из столовой. Утешители не обращают внимания на нас, бледных и дрожащих. Я теряюсь в потоке больных и ищу то, что поможет мне убить надежду.

Моя палата, бесконечные лабиринты, вывески, планы здания — все искажается и искажает гостей. Мы в кривом зеркале. Нам не выбраться. Мы в параллельном мире с идеальными лампами, просвечивающими людей насквозь.

Надпись «Архив» я замечаю издалека. Сердце пропускает удар, будто собираясь сломать пару ребер.

Вот где хранятся истории болезней.

Толпа вдавливает меня туда, где убивают надежду. За столом работает незнакомый Утешитель, вдоль стен тянутся серверы и планшеты.

— Здравствуйте.

— Чего тебе? — Он осматривает меня с головы до ног.

— Вас Джон зовет.

— На кой черт? — недовольно бухтит мужчина. — Что за напасть! Золотце, ты это… Побудь здесь, лады? Замок барахлит… Если не откроется, Джон с меня семь шкур снимет. А технари как назло только завтра притащатся.

— Без проблем.

Утешитель уходит, а я бросаюсь к планшету. Ввожу в поисковик запрос на Ника Реймана. На экране появляются песочные часы. Я жду. Задыхаюсь, умираю от страха, но жду. Бойкие удары сердца отдаются в ушах.

Скоро я узнаю, что действительно совершила пятнадцать лет назад. И заслуживаю ли прощения.

На экране появляются строчки. Быстро, резко, безжалостно. Словно шприцы, они выкачивают из меня остатки жизни. Я читаю вслух: «Ник Рейман. Больной номер тысяча восемьдесят один. Планемия. В пять лет в результате травмы шейных позвонков переступил черный порог. Документы переведены в отдел сущностей. Запросить данные из третьего блока?»

Я нажимаю «Да».

Новая информация. На этот раз я не читаю все: взгляд впивается в последнее предложение — короткое, сухое, жестокое.

Произнеси его вслух, Шейра Бейкер, чтобы наивная девчонка в тебе наконец сдохла.

— Умер в четырнадцать лет, — говорю я.

— Умер в четырнадцать лет, — говорит Альба за моей спиной.