Завтра я стану тобой

Мария Бородина, 2017

Я – Сирилла Альтеррони, земская жрица. Ворчливые пациенты да муж-тиран – вот всё, что было в моей скучной жизни. Но однажды в неё ворвалась девочка Элси. Теперь она вторгается в моё тело когда захочет, где бы я ни находилась. Страшно, когда не можешь скрыться от своей беды. Пока я ищу зацепки, клубок загадок растёт, как снежный ком. Позорные тайны прошлого выплывают на поверхность, а единственный человек, которому я доверилась, хранит в своём шкафу столько скелетов, что туда лучше не заглядывать.Обложка создана Марией Бородиной, использованы фото со стока Pixabay по лицензии CC0.

Глава 6

Бочка дёгтя

В первый день недели амбулатория оживала. Просыпалась от спячки, как медведь, и начинала негодовать вместе с работниками. Окна, такие широкие и светлые в конце рабочей недели, по понедельникам превращались в зашторенные заспанные глаза. И даже холл у парадного входа сжимался и становился тесным и душным. Занемогшие занимали кресла, толпились у дверей, обнимались с колоннами, ожидая своей очереди на приём. Пропахшие плесенью коридоры наполнялись гомоном голосов, топотом ног, хлопаньем дверей и сиплым кашлем. Я одинаково сильно ненавидела эту суету и не могла без неё жить. За годы работы она влилась в мою кровь и проросла тело, как сорная трава — землю.

И на этот раз всё было, как обычно. Едва я зашла за парадные двери, передо мной предстал знакомый мир. Распахнул объятия, пропахшие сыростью и чужим дыханием, и вобрал в самое пекло. Маленький кусочек жизни остался неизменным. И это было мне необходимо.

Я ворвалась на полном ходу в холл. Голоса занемогших вокруг сплелись в многозвучную какофонию и вскружили голову. Сквозь стену звуков уверенно прорывался разговор двух дам почтенного возраста. Судя по громкости голосов, обе были не просто глуховаты, а тугоухи.

— Да что этот настой?! — кряхтела одна. — Моя мать боль-травой крыс да собак бродячих травила. А ты внутрь его хочешь?

— Так мне жрица назначила, — оправдывалась другая. — Говорит, боль-трава останавливает чёрный недуг.

— Чёрный перец, чёрный перец! Послушай меня, — перебила первая. — Вот хороший метод очищения. Нужно вымочить суровую ткань дождевой водой в полнолуние. Потом — раздеться, обмазаться мёдом с ног до головы, обмотаться ею. И пустить снаружи горячий воздушный поток…

— Кошачий вонючий лоток? — фыркнула собеседница. — Да я уж лучше боль-траву…

Я пронеслась мимо, едва не сбив с ног разукрашенную даму в светло-зелёном платье. Пролепетав на ходу извинения, метнулась в коридор, и ощутила, как в поясницу впился разгневанный взгляд. Толпа занемогших встретила меня хором раздосадованно-возмущённых вздохов. Судя по всему, я потеряла чувство времени и задержалась куда дольше, чем казалось.

— Госпожа Альтеррони! — кричал кто-то из самой гущи столпотворения. — Мне только спросить!

— Вот обнаглели, — раздалось из другого угла. — Им ещё и деньги платят за то, что опаздывают!

Игнорируя возмущённые реплики и воззвания к совести, я прорвалась сквозь скопище народу и ввалилась в кабинет. Захлопнула дверь и налегла на неё всем телом, словно это могло защитить меня от чужого негодования. В лицо ударили горячие лучи, просочившиеся сквозь стекло окна.

Я вытолкнула из груди спрессованный воздух. Теперь главное — не забыть то, что сказал Донат. А если не хочешь, чтобы память подвела, лучше записать. Потянула сумку за ремень и вытащила наружу рабочий блокнот и карандаш.

— Вы долго сегодня, — произнёс Шири вместо приветствия.

Я подняла озадаченный взгляд на помощника. Как я и предполагала, Шири уже начал перевязки. Он вывалил на кушетку тюк с бинтами, обезболивающими настойками и мазями. В кресле у его стола тянула ошпаренную ногу юная занемогшая. Кокетливо приподняв подол, девушка весьма прямолинейно строила Шири глазки. А он — весьма забавно не реагировал на попытки растопить его сердце.

— Проспала, — соврала я, машинально кусая карандаш. — Что нового?

— Стоун заходила, — Шири подмигнул мне, и юная пациентка, ждущая перевязки, тут же состроила недовольную гримасу. — Просила вас.

— Стоун?!

Сердце камнем ушло в пятки. Окно, обрамлённое кружевными шторками, задрожало перед глазами, опасно покачнулось, но выстояло. Если госпожа Стоун вызывает к себе, значит дело плохо. Очень плохо. И, что самое ужасное, каких жутких догадок ни строй, всё непременно окажется ещё хуже. Я называла это правилом Стоун. Негласное правило, влияющее на действия в простой арифметике Сириллы Альтеррони. Тщетно попыталась вспомнить провинность, за которую меня можно было наказать, но ничего не шло в голову. Разве что, сегодняшнее опоздание. Но Стоун сама опаздывает, и ловить соринки в чужих глазах с её стороны было бы глупо.

— Увы, не могу обрадовать вас, госпожа Альтеррони, — крылышки Шири поднялись и развернулись. — Мне так хочется признаться, что я пошутил, но жизнь — тяжёлая штука.

— Я поняла, Шири!

Вместо того чтобы стремглав побежать в кабинет руководительницы, я ринулась к своему столу. Кинула сумку в шкаф, набросила на плечи белую накидку униформы и, усевшись в своё кресло, открыла блокнот. Карандаш дрожал в руке, выписывая в воздухе нелепые загогулины. Щёки полыхали огнём. В голове крутилось одно: записать! А потом можно и отправиться на экзекуцию.

— Можно? — дверь кабинета скрипнула, и в проёме показалась голова в голубой косынке.

— Подождите! — оборвала я.

Женщина, изобразив недовольную гримасу, исчезла за дверью. Через секунду из коридора донеслись приглушённые возмущения. Чувство невыполненного долга стиснуло сердце, заставив его на мгновение остановиться. А ведь мне ещё и к Стоун тащиться!

Но прежде, чем портить себе жизнь, нужно зафиксировать отправные точки. В голове, цепляясь друг за друга, вертелись четыре слова. Бессамори. Эринберг. Колбасница. Гостиница. Всю дорогу до амбулатории я повторяла их про себя в разном порядке, строя мыслимые и немыслимые ассоциации, но одно из них непременно забывалось.

Послюнявила пальцы, словив на себе брезгливый взгляд обожжённой крали. Обложка блокнота стукнулась о столешницу. Страницы, потрёпанные по краям, побежали назад, показывая фамилии, даты явок, сведения о выданных освобождениях от работы. Я привыкла писать вразнобой, просто открывая блокнот на первом попавшемся чистом листе.

Наконец-то! Чистая страничка! Переплёт нежно хрустнул, открывая разворот…

В следующее мгновение я сама почувствовала себя ошпаренной. Когда кипяток попадает на кожу, первое время боль не ощущается. Лишь потом она накатывает неотвратимой волной, принося с собой багрянец воспаления и пузыри. Вот и я словно зависла в этом растянувшемся мгновении, что приходит перед болью. Воздух затвердел и стал стеклянным. Кожа онемела. Онемела голова. Онемели и мысли, превратившись в тяжёлые камни.

— Что? — только и смог выговорить задеревеневший язык.

— Всё хорошо, госпожа Альтеррони? — Шири оторвался от посетительницы и бросил в мусор охапку использованных бинтов. — Вы побледнели.

Сделала вдох. Выдох. И снова — вдох. Ни к чему плодить лишние слухи. Ни к чему.

— Малокровие, — отозвалась я. — Прибрали бы его Разрушители.

— Вам нужно есть больше мяса! — Шири со знанием дела погрозил пальцем. — Покровители не зря велели людям употреблять животных в пищу!

Слова Шири утонули в гомоне мыслей. Онемение отступало, только его место занимала не боль, а тревога. И ужас. Пронзительный ужас.

С разворота блокнота на меня смотрели кривые буквы, выведенные детской рукой. Они убегали со строчек, падали плашмя, словно их вычерчивали с закрытыми глазами. Четыре слова. Ни одной запятой. Четыре слова, оставляющие мурашки на коже. И уйму вопросов, распирающих голову.

«Споси нас тетя гатрэ», — кричали буквы.

***

— Альтеррони? — госпожа Стоун указала сухой рукой на кресло для посетителей. Казалось, что её загнутые ногти вот-вот продерут дыру в пространстве. — Садитесь сейчас же.

Как же я люблю госпожу Стоун за безупречный такт и хорошие манеры! Но ещё больше я люблю себя обманывать. Особенно в подобных ситуациях, когда просто необходимо себе это внушить.

Я нехотя протопала по половицам к столу исполняющей обязанности верховной жрицы и опустилась в кресло. Бордовый бархат обивки показался колючим, как наждак. Начало разговора не предвещало ничего хорошего.

— И что вы скажете в своё оправдание? — Стоун зыркнула ледяными глазками из-под густых бровей. — Я жду.

— В оправдание? — слова застряли между зубами, как волокна отварного мяса. Квадрат окна неожиданно показался слишком ярким, а воздух — слишком терпким. — Я ни в чём не провинилась, госпожа Стоун!

— Не провинились, говорите?! Вы не обслужили два адреса в дежурный день, — госпожа Стоун покачала головой. Хорошо ещё, что пальцем не погрозила. — В чём причина?

Кислота подступила к горлу. Живот скрутило спазмом. Этого ведь не может быть! Просто не может! Но осуждающий взор Стоун говорил сам за себя. Непоправимое случилось. И теперь оставалось выяснить, каким образом.

— Я прошла все адреса! — даже в разговоре с начальством я старательно избегала унизительного слова «обслуживать». — На одном, правда, мне не открыли дверь.

— Проспект металлургов, дом двадцать пять, — Стоун наморщила щёки.

— Да, да! — закивала, тщетно надеясь, что начальница примет мою сторону. — Элитный квартал.

— Ждать нужно было дольше, — отрезала Стоун хладнокровно. — Хозяйка не смогла с постели встать, а единственная на тот момент помощница в уборную отлучилась. Почему вы это не предусмотрели?

— Я и так прождала десять минут под проливным дождём! — я начала выходить из себя. — Без зонта, между прочим! Может, мне нужно было час протоптаться под их воротами, пока они все свои потребности удовлетворят, помимо базовых?!

— Берите с собой зонт, — госпожа Стоун пожала плечом. — Это же не проблема.

Картинка перед глазами запульсировала красным. Линии обрели неимоверную чёткость. Я видела каждую пылинку, висящую в воздухе. Да знала бы она, что к чему! Я сжала зубы, чтобы не зарычать. Точка кипения пройдена. Сейчас повалит пар.

— Мой зонт, — я вскочила с ненавистного колючего кресла и подлетела к столу, с вызовом упершись в него руками, — улетел часом ранее, госпожа Стоун.

— Улетел?! — Стоун посмотрела на меня, как на умалишённую.

— Да, улетел, — язвительно выцедила в ответ. — За чужой забор. Знаете, ветер имеет свойство подхватывать лёгкие предметы и тащить за собой. В тот день лютовала непогода, а мне даже не выделили колесницу.

Стоун перекосило. Судя по выражению её лица, поздно было выпрашивать у неё понимание и сочувствие в любом виде.

— Не разговаривайте со мной таким тоном! — она стукнула по столу кулаком.

— Ну, так услышьте же меня! — я пристально смотрела в её ледяные глаза. Кровь распирала виски. — Я обошла все адреса, как мне и полагалось. Если занемогший не открыл дверь — это уже его дело, а не моё. Я поступила строго по регламенту и себя виноватой не считаю.

— Допустим, — госпожа Стоун сбавила тон. — Допустим, они не открыли вам. Но за вами оставался ещё один адрес. И в гостинице вам не могли не открыть дверь. Как объясните?

— Гостиница?! — я едва не подпрыгнула. Мой голос стремительно терял уверенную интонацию, превращаясь в писк задавленной мыши. — Меня не вызывали из гостиницы!

Стоун равнодушно пожала плечом и подцепила ногтём журнал вызовов, неизвестным образом оказавшийся у неё на столе. Открыла его на последней исписанной странице и, развернув, протянула мне.

— Последний, — подсказала она.

Втягивая запах книжной пыли, я вглядывалась в небрежные записи. Знакомые фамилии, знакомые адреса. Лишь последняя строка не нашла отклика в памяти. Написанная неразборчивым почерком, кренящаяся вниз, как прогнившая доска. Злая строка.

— Линсен Морино, — прочитала я, едва разбирая перекрученные каракули. — Тридцать четыре годовых цикла. Гостиница «Чёрная гвоздика», встретят на проходной. Ранение бедра. Время регистрации вызова — шестнадцать часов двадцать минут.

— Угу, — Стоун самодовольно выставила грудь. Она походила на кошку, что играет с умирающей мышью. И роль мыши на этот раз, конечно, досталась мне.

— Вы издеваетесь сейчас?! — я толкнула журнал к начальнице. Страницы обиженно зашелестели, распушившись веером. — Я ушла на адреса в два! После одиннадцати часов вызовы не принимают!

— Вызов был неотложным, — возразила Стоун. — Поэтому его не могли не принять. А ваш рабочий день длится до семи вечера, так что, это ваша вина.

— Для неотложных вызовов существует жреческий актив!

— Да, — кивнула Стоун, — и жреческий актив приезжал к этому мужчине вечером. Потому что вы не соизволили прийти.

— Как?! — я почти кричала. — Как я могла узнать, что после моего приёма поступил вызов?!

— Заглянуть в амбулаторию между адресами, например, — Стоун развела руками.

— Я скакала из квартала в квартал, как мышь, убегающая от кота! — я уже не сдерживала себя. — И едва успела на все вызовы! А вы предлагаете мне ещё и в амбулаторию возвращаться?!

— Ваш рабочий день до семи вечера, — Стоун улыбнулась: то ли с издёвкой, то ли рисуясь. — Но, к счастью, ваша безалаберность в субботу была покрыта визитом жреческого актива. А сегодня этот мужчина сам явился сюда, чтобы получить помощь. Из-за вас, госпожа Альтеррони, занемогший тащился через весь город, вместо того, чтобы соблюдать постельный режим, как предписано.

Ветка цветущего жасмина ударила в окно, вторя её словам. Лепестки посыпались по подоконнику, как снежинки из старых сказок. Даже кустарник насмехался надо мной!

— Значит, не так уж он и пострадал, если нашёл силы дойти до амбулатории, — отметила я не без раздражения.

— Поверьте, пострадал он сильно, — покопавшись в столе, Стоун выудила из ящика сложенный вдвое документ и протянула мне. — Вот заключение жреческого актива, что нам передали.

Я притянула листочек к себе и пробежалась глазами по тексту. Если верить документу, мужчине действительно не повезло. Обширное повреждение кожи, рассечение мышц в нескольких местах, продолжающееся кровотечение, малокровие средней степени тяжести, вызванное кровопотерей. Но почему тогда он не в постели сейчас?! Стоило ли мучить себя и приходить, преодолевая боль, на приём ради того, чтобы наказать жрицу, которая не явилась на вызов?! Ясно одно: этот Морино — тип редкой наглости. Из разряда «мне все должны».

— Он не мог добраться до нас с такой раной, — вынесла я вердикт. — Даже на повозке.

— Добрался же. Сам, без сопровождения.

— И как? — я чувствовала себя обезумевшей. — Как, скажите на милость?!

— У него и спросите, — процедила Стоун сквозь зубы. — Не я же его тащила. Он сейчас в процедурном. Окажете ему помощь, как полагается.

— У меня приём сейчас! А гостиница территориально относится к участку жрицы Василенко!

— Но не Василенко допустила ошибку, — ответила Стоун холодно, — а вы. Вам и отвечать. А занемогших примете после. Подождут. Ваш рабочий день, повторюсь, до семи вечера. Всё успеется.

Меня затошнило. От непредусмотренных превратностей судьбы. От вседозволенности Стоун. И от запаха оплавленного воска, что теперь казался обжигающим и едким. Захотелось дать себе разрядку, чтобы раз и навсегда избавиться от гнетущего груза эмоций. Вот только последствия пожинать не хотелось. Совсем.

— Знаете, что, госпожа Стоун?! — я всплеснула руками, давая выход накопившейся обиде. — Это уже слишком!

— Я тоже работала на участке, — выдавила Стоун. — И тоже получала наказания. Но никогда не повышала голос на начальство: просто делала всё, как мне говорили.

Я напыщенно выдохнула, но сдержалась. Стоун лгала. Зельеварка по образованию, она никогда не работала земской жрицей. Она вообще не была жрицей: Покровители определили ей поток хаоса. Именно поэтому молодая чернокнижница Стоун считалась лишь исполняющей обязанности верховной жрицы, а не непосредственной руководительницей амбулатории. Поговаривали, правда, что она прекрасно видела сглазы и проклятья на занемогших и хорошо распознавала спорные недуги. Кто, впрочем, знает? Тема способностей Эднэ Стоун и её карьерного роста в амбулатории была под запретом, и работники никогда не обсуждали её. Даже между собой.

— Хорошо, — выдавила я. — Я приму его вне очереди.

— И стоило ли негодовать?

— Я лишь отстаиваю свои права.

— В процедурной сейчас стажёрка, недавняя выпускница Академии, — в очередной раз огорошила меня Стоун. — Разъясните ей все нюансы. Пусть поможет вам.

— Ещё стажёрки мне не хватало! — выплюнула я, уже предчувствуя, как сорву накопившуюся злость на бедной девочке.

— Будьте терпеливы, — Стоун повела бровью. — Ей точно нельзя грубить. Её мать — в Совете.

— Почтенные Покровители! — я схватилась за голову.

Стоун проводила меня удовлетворённым взглядом кошки, что наконец-то проглотила свою полуживую жертву. Едва за мной захлопнулась дверь, я позволила себе с облегчением выдохнуть.

Я уже подумывала зайти в уборную и ополоснуть лицо, дабы унять ярость, но тут меня поймала молодая нефилимка в косынке. Бесцеремонно подхватила под руку и вытащила из толпы. Не имела понятия, что ей нужно, но сил сопротивляться у меня не осталось. Поэтому я покорно протащилась с нею в слепой отрезок коридора, к большому окну.

— Госпожа Альтеррони! — обеспокоенно произнесла нефилимка, едва мы остановились. — Я — прислужница с Проспекта металлургов. Госпожа Стоун уже извинилась перед вами за мою безответственность, но я хотела бы сказать это вам лично.

— Извинилась?! — я в недоумении посмотрела на нефилимку.

— Я виновата, что не открыла вам дверь, — два маленьких крыла взметнулись вверх. — Хозяйка очень негодовала и требовала, чтобы я лично объяснила это вам. Я рассказала всё госпоже Стоун и попросила прощения, а теперь признаю свою вину и перед вами. Не сердитесь на нас с хозяйкой, прошу!

Ярость снова забурлила под ложечкой. Вот оно, значит, как! Каждый играет, во что горазд?! Ну, Стоун!

— Всё нормально, — произнесла я вслух. Бедная прислужница не могла ничего изменить, и она точно не была виновата в том, что произошло в кабинете Стоун. — В следующий раз будьте внимательнее.

Серебристые глаза нефилимки загорелись.

— Спасибо! — радостно прокричала она, убегая в толпу. — Да помогут вам Покровители!

Кусая губы от негодования, я отвернулась к окну. Смахнула подступившую слезу: ядовитую и солёную. За кованым забором амбулатории носились дети. Бегали вокруг цветущих кустов, салили друг друга, заливались, падая в траву. Я завидовала их беззаботности, наивности и чистоте. До ноющих болей в сердце, до одышки.

Интересно, почему время так меняет людей?