Приближаясь к Восходу

Мария Борисовна Кандинская, 2020

Новелла – видеоблогер и начинающая фотомодель, работает «картинкой» для фотосессий в модные Интернет-магазины. Она приезжает из Канады в русский городок для того, чтобы помочь маме быстрее продать их семейное гнездо – квартиру. Семья распалась, все разъехались. Только тётя пишет ей письма о Боге. Неожиданно, Новелле удаётся спасти от гибельного и безрассудного шага свою давнюю подругу по школьным годам Тивентию. Тивентия приглашает Новеллу к себе на работу, где Новелла встречает их школьного учителя – Матиарта Рифовича, который значительно преуспел за прошедшее семилетие. Здесь же, при IT-Парке, он открыл научно-техническую школу. Удивительно – ученики говорят о том, что всё чаще чувствуют себя «уставшими, когда они по-отдельности», а вместе – как некая едино-мыслящая субстанция. Новелла понимает, что её симпатия к Матиарту – кажется больше, чем просто симпатия…. Ей 19,5 лет. Ему за 40. А как же её карьера в модной индустрии, о которой она так грезила и столько шла к этому?

Глава 4

Тут было заметно теплее. Парочка одинарных Парнап-ов лежала на зелёном газоне, один крупный Парнап-сад, парил на высоте второго этажа. На нём вовсю силу работала система полива, распространяя кругом утреннюю прохладу. Если присмотреться ещё выше и затаить дыхание, можно было увидеть на высоте строительного башенного крана подростков на летающих велосипедах, играющих в какую-то только им ведомую, но чрезвычайно подвижную игру.

— Ребятки! Поумерьте пыл! Все сюда! Хочу вам кое-кого представить! — Они немного налетая друг на друга, начали снижение. Матиарт их дожидался, сооружая руки перед собой «замочком» и довольно улыбался. Для себя я успела отметить, что вижу несколько знакомых интересных лиц.

— Ну вот, Новелла. Разреши тебе представить: мои лучшие вело-легионеры, обладающие Звёздами Гармонии и допуском в почти все мои святые святых в деловых сферах.

— Очень приятно. Это вы пытались напугать меня на Мосту?

— Да уж. Ты даже не испугалась, — протянула девочка с сиреневыми волосами в платье разнообразными редкими видами северных насекомых — бабочек и жуков с яркой окраской.

— Карла, приятно познакомиться (и она толкнула в спину своего друга-Мыслителя), а это мой друг Герман. — Он вынужденно безадресно кивнул, отряхивая свою куртку: «Очень прятно», его мысли, в глубине красных глаз, витали где-то далеко.

— Кажется, ты забыл книжку за столиком в кафе?

Герман взял её в руки и заметно повеселел: «Я уже возвращался туда, и так и решил, что кто-то её забрал, она дорого стоит, потому что представляет собой библиографическую редкость». — Карла метнула недоверчивый тяжёлый взгляд, как будто, её друг был бы дорогим автомобилем, её личной собственностью, которой угрожала опасность от посягательства неизвестного, что придавала её обладанию им дополнительную ценность, в чём она видела собственную миссию, недавно обретённый новый смысл жизни.

Следом за ним назвались другие вело-легионеры: девочку, приехавшую с её родных мест на берегу озера, Большое Кристальное Озеро, звали Мирша, она была одета в красивый костюмчик в узорах и бахроме в этнических мотивах.

Рыжая в зелёном платье — Иняна. Мальчик в майке с трансформерами и с ожирением — Потап. Последним пожал руку, застыв в приветствии, парень по имени Гео (ребята тут же прокомментировали, что он «Гео в собственном соку», что он всегда прогнозирует любую ситуацию, но никогда не делиться этими «прогнозами»), он носил майку с изображением формулы и надписью: «Поверь мне, всё относительно».

Каждый из моих новых знакомых носил клеёнчатый плащ с капюшоном, какие бывают, чтобы защититься от дождя, если с собой нет зонтика. Дождевики в данный момент были прозрачными, но и могли воспроизвести любой цвет, исходя из требования своего хозяина. Каждый такой плащ закрепляла брошь со Звездой Гармонии, закреплённая на левом плече носителя.

— Ну, вот и славно! Ну вот, и познакомились! — Проговорил себе под нос Матиарт Рифович. — Новелла, позволь я продолжу демонстрировать тебе мои изобретения, мой эко-транспорт! Вот, например, чрезвычайно маневренный Одинарный Парнап — он указал на транспортное средство из лёгкого металла, по форме похожее на геометрическую фигуру усечённый цилиндр.

— Слегка нажми на Весле кнопку с птичкой. — Я выполнила инструкцию, и ощутила чувство полёта. Полуцилиндр взмыл вверх, и остановился на уровне второго этажа. Весло предназначалось для управления потоками воздуха и самим транспортом.

— Матиарт Рифович! Это потрясающе! Но жутковато! Вы же обещали обеспечить мне хоть какую-то надёжность!

Учитель уже был рядом, в точно таком же поразительном летающем аппарате. У него тоже было Весло со светящимся огоньками.

— Матиарт, куда дальше?

— Новелла, куда угодно, но давай покатаемся, сделаем несколько лётных кругов. Как впечатление?

— Потрясающе! Как в футуристическом сне!

Волосы из причёски выбились и слегка растрепались. Стоя на одинарной Парящей платформе цилиндрической формы, на высоте второго этажа, я училась управлять Веслом, пытаясь, научится чувствовать и различать плотность, восходящие и нисходящие потоки воздуха…

*

Рядом на разной высоте играли в чехарду на летающих велосипедах шестеро моих новых знакомых. Было похоже на то, что они начали играть в какую-то новую подвижную игру. Для этого были расправлены специальные крепкие портативные удочки, воланчик, вентилятор из системного блока, обломок какой-то старой отработанной начинки от компьютера, клавиатура, компьютерная мышь. Все перечисленные предметы игроки пытались зацепить и перетащить на свою сторону в сетку.

Смысл происходящей здесь подвижной игры заключался в следующем: одна троица игроков пытались зацепить предметы: от самого тяжёлого к самому лёгкому, от тяжёлой компьютерной начинки к клавиатуре и сияющему компьютерному CD-диску. Другая команда пыталась «выцепить» те же самые предметы в той же самой последовательности при помощи отработанных компьютерных мышек — ещё тех, у которых принцип работы заключался и напрямую зависел в наличии хорошего коврика. Финальная фаза этой активности очень напоминала известную русскую игру в городки. Как в неё играть — мне и папе наглядно объясняла мама, в одну из поездок в деревню во времена моего детства — глубоким, синим, безмятежным вечером, после купания в речке на июльской жаре, после ловли банкой от джема улиток и лягушек, под стрекотание кузнечиков. И после подсчёта звёзд в отражении водной глади садовой бочки, находящейся прямо под окном деревенского дома.

Только в том случае мы играли в деревянные геометрические фигуры, которые составлялись вместе, их нужно было выбить ещё одним бруском. Сейчас же мои новые знакомые составляли, таким образом, компьютерные клавиатуры и другие пластиковые детали, отделённые от отработанных компьютеров, которые необходимо было утилизировать, для того, чтобы не подвергать свою окружающую среду загрязнению, играли, составляли тоже по пять штук, одна на другую. И в две попытки выбивали эти сложенные — из утилизированных клавиатур и компьютерного пластика, и пластика отработанных игровых приставок — нагромождения при помощи компьютерной мыши на длинном проводе, стремясь добиться того, чтобы разлетевшиеся детали отработанных компьютеров попадали точно в портативное устройство. Оно напоминало сепаратор, и которое для того и было предназначено, что вбирало в себя все вредные выбросы, поступающие в атмосферу. Переработанный пластик, таким образом, был превращён в разноцветные шарики формата ластика из школьного пенала, и которые, в результате, можно было использовать для новых производств, с другой стороны — «отфильтровывались» компьютерные детали, более тяжёлые, чем пластик, из которых тоже можно было воссоздавать новые, необходимые элементы. Вспомнилась одна истина о том, что сегодня игра, то завтра становится реальностью.

*

For note:

Матиарт Рифович в свою очередь, в то время как ученики доигрывали финальную часть игры, сделал на Парнап-е около десяти разных лётных манёвров: от парения и мгновенного ускорения до штопора и свободного падения. Надо сказать, что это необычное транспортное средство отличалось не только удивительной скоростью и маневренностью в полёте, но и высокой степенью безопасности — где заканчивалась усечённая часть геометрической фигуры «цилиндр» из лёгкого, начиналось выпуклое прозрачное эластичное стекло, которое сохраняло в себе кислород. Издали, наблюдая пилота, летящего в закрытой одинарной Парящей платформе, можно было бы для себя решить, что лицезришь странное облако, подгоняемое быстрым ветром, (по очертаниям!) до чрезвычайности похожее на летающую пашотницу. Так кратко можно было обрисовать данный вид сверхнового транспорта, придуманного Матиартом.

Полетав подобным образом где-то с час двадцать семь минут, Матиарт Рифович, завис на мгновение в воздухе, словно августовское насекомое, к нему подлетели ещё пятеро, ещё не известных мне легионеров, на Парнап-пашотницах. Они что-то быстро объясняли учителю, приглушёнными голосами, как будто прикрывая ладонями сказанные слова, чтобы нельзя было догадаться по артикуляции, о чём они с ним совещаются.

Он многозначительно кивал в отношении новостей, которые принесла новая группа пилотов-подростков. Потом, объявил о том, что сегодня состоится Званый вечер на Парнап-е «Подвижные сады», что там устанавливается большой праздничный стол с угощением и пуншем для гостей. И что он приглашает всех присутствующих здесь дорогих ему учеников.

*

For note:

Масштабы подготовленного пиршества были поразительны. Это было второе потрясение, пережитое мной за последние двадцать четыре часа. Или даже третье, если считать стремящийся напугать меня мост и мой полёт с Веслом на одинарном Парнап-е, который, кстати, и доставил меня сюда, за строящееся здание бизнес-кластера: Тивентия и представить себе не может, что поблизости происходят такие невероятные вещи! Наверное, она также тоскливо смотрит сквозь жалюзи, в глухую стену противоположного здания, в перерывах между звонками корпоративным клиентам. И совершенно не подозревает об одной удивительной вещи. Стоит только поднять голову, вглядеться в облака, стоит только посмотреть вокруг себя и на два этажа выше, стоит только заинтересоваться всем происходящим вокруг тебя и захотеть понять и изучить…. как вокруг бы построился, словно бы сам собой, новый мир, таящий в себе уйму возможностей для развития карьеры и цивилизованной жизни.

Платформа «Парящие сады» простиралась в воздухе, на высоте примерно шестого этажа и имела протяжённость километр на полкилометра. Это было странное место: тёплый микроклимат (жара и прохлада в тени), заброшенный сад, небольшой ручей.

Стол с угощениями на льняной скатерти, свежей и шершавой на ощупь, находился в самой середине этого удивительного нового чуда света.

Здесь было всё из съестного, что только можно было представить и пожелать! Были настоящие французские сыры. И кроме сыра ещё много-много чего на любой вкус: сладости, пирожные и фрукты. Поодаль стоял большой прозрачный «чан» с пуншем. Напиток можно было наливать себе в бокал специальным черпаком. И, да — печенье в виде этих талисманов — Звёзд Гармонии, конечно. Концепция этого печенья необъяснимо вдохновляет Матиарта.

За столом, не считая меня, собралось двенадцать человек. Матиарт Рифович в центре, по его правую руку — шестеро моих новых ярких знакомых и пятеро мне неизвестных малоразговорчивых и серьёзных учеников по левую сторону от него.

Матиарт Рифович предложил мне расположиться рядом с ними, но поблизости от него, чтобы удобнее было беседовать. Он предложил угощение и негромко расспросил о моей семье и очень посочувствовал потере моего папы. Удавалось поглощать мои любимые сорта сыра, вперемежку с тропическими фруктами, а также проблески полезной информации, которая здесь звучала. В советах, которые он давал ученикам по отлаживанию Парнап-ов, мало что можно было понять человеку нетехнического ума, однако, все пятнадцатилетние-семнадцатилетние, кажется, в этом успешно разбирались.

Он представил меня всем ещё раз, как гостью, первую его ученицу и музу, изображённую на портрете.

И я, наконец, отважилась задать вопрос, который давно не давал мне покоя, хотел быть высказанным: «Матиарт, что значит для Вас Звезда Гармонии? Это же не просто символ?».

Он согласился, и начал пространный рассказ об охранительных свойствах этого древнего талисмана.

По сути, он рассказал то, что мне удалось узнать (вместе с Тивентией) из результатов Интернет-поиска.

— Да, Матиарт, я нашла об этом информацию в первый же день, когда вернулась домой с коробкой печенья в виде этих звёзд. И кроме того, перед этим, увидела свой портрет и в интерьере на книжной полке была изображена Вами эта самая звезда.

— Новелла, Звезда Гармонии — это древний охранительный талисман. Он отталкивает негатив, и защищает своего носителя. К тому же, редкий, дорогой, передающийся в пределах старинных фамилий. Поэтому он сразу пришёлся мне по душе, и я сделал его символом нашей Школы Парящих Пилотов. Кроме того (он подавил в себе усмешку), здесь ты права, одна из тайн возможности к полётам, заключена именно в этой звёздной застёжке, прикрепляемой к одежде, которую вы носите в данный момент. — Он собирался продолжить, но тут его отвлекли опять, эта группка из пятерых подростков.

— Ну вот. Вынужден вас временно оставить. Стражники нашли какие-то уязвимости, и я должен срочно понять, в чём там дело. Скоро вернусь. Новелла, я помню о разговоре. — Он вскочил в одинарный Парнап, и, управляя Веслом, исчез за горизонтом. То же самое сделали ребята из «Пятёрки», которые сочли своим долгом сопроводить его.

— Ну и странный же человек Ваш учитель! — непроизвольно проговорила я.

— Не более, чем все люди на свете. Талантливые люди все неоднозначные, а он — больше, чем талантливый — откликнулась девочка с берегов Большого Кристального Озера — Мирша с колючими глазами.

— Вы можете рассказать, почему он такой? Просто я помню его несколько другим, когда он преподавал у нас в гимназии семь лет назад. Хотя, тогда он тоже был очень странным, импульсивным…. Сейчас он кажется очень сосредоточенным на бизнесе и школе юных техников.

— Мирш, никаких спойлеров! — ворчал рядом Гео «в собственном соку», как его называли ребята.

— Мне-то что…. Новелла, знаешь, поговаривают, что Матиарт Рифович встретил однажды одного выдающегося инженера, и он ему подкидывает идеи, а Матиарт держит его у себя в пещере на цепи, и кормит только тогда, когда тот подбрасывает ему идею.

— Мирша, это выглядит как страшилка, рассказанная на пикнике среди старшеклассников. Потом, кто же будет держать человека на цепи в пещере, тем более, выдающегося инженера.

— А в том-то и дело, что инженер не человек, а василиск!

— Что?

— Василиск. Мифическая думающая и говорящая змеюка, размером с человека, обладающая необычайной физической и мыслительной силой, знающая многие секреты бытия.

— Мирша, не выдумывай!

— Я коренной житель берегов нашего Озера, и знаю, о чём говорю. У нас происходят не менее пугающие вещи. Лёд на озере замерзает в виде громадных пузырей, водовороты начинают движение против часовой стрелки в безветренную погоду, и сменяют друг друга частые и странные в этих местах видения — один раз я видела старинный корабль, который летел над поверхностью воды. А потом он исчез. Я знаю, о чём говорю.

Тем не менее, мы находились в гигантском летающем саду — воплощении высшей зиждущей инженерной мысли, и я была готова верить в чудеса. А, может, просто необъяснимо хорошо и гармонично было общаться с новыми нестандартно мыслящими людьми, готовыми отстаивать собственное видение на окружающую действительность. Вы же знаете, что я люблю это больше всего на свете в нашем прекрасно-необъяснимом мире.

*

For note:

Матиарт Рифович возвратился на одинарном Парнап-е, управляемым веслом, в окружении своих воспитанников, примерно через час. Выглядел он так, как будто, ему удалось решить какую-то сложную, давно не дающую покоя, задачу.

Он извинился, что ему пришлось отлучиться прямо в разгар застолья, прямо посередине разговора, потому что «того требовали срочные обстоятельства».

Тут я попросила его всё же продолжить нить прерванного разговора. Потому что, во времена моего детства в Новокампске, у Тивентиной бабушки (которую я прекрасно и с добрым чувством помню до сих пор) было одно интересное выражение: «замах хуже удара», смысл его в том, что уж если начал что-то рассказывать — рассказывай об этом до конца. Её бабушка оставила яркое впечатление. Или — как это будет по-русски? — «отметку для памяти» (всё чаще — фломастером), русский обычай, когда в проёме двери отмечают — чтобы наглядно увидеть: насколько вырос ребёнок за этот год. Тогда её другая бабушка Янгна ещё не слишком болела и ещё медленно передвигалась самостоятельно во дворе, прилегающем к дому. В смутные 90-е годы после распада Союза, в Новокампске не было даже обычных колясок, для передвижения по улицам, в которых нуждались страдающие и обездвиженные люди.

Мама рассказывала, что те годы, накануне, перед самым моим рождением (я родилась в 1999 году), были самыми голодными в нашем регионе Новокамп. То есть продукты где-то были, лежали, но в магазины их не завозили, и многие люди умирали от голода. Отсюда, наверное, эта привычка и особенная любовь людей этого региона к собственной даче, на которой можно провести всё лето, возделывая землю, наблюдая, как растут и набирают силу ростки, в которые ты вкладывал свою энергию и надежды прокормиться на весь следующий год в особенно суровую зиму. Наверное, отсюда берёт начало идея Матиарта о «Подвижных перемещаемых садах».

Да уж, раз уж начал что-то рассказывать — расскажи это до конца. Так что, думаю, это была ситуация, которую можно было бы так охарактеризовать.

— Матиарт Рифович, я бы хотела услышать то, что Вы собирались сказать. О возможностях к полётам у Парнап-а….

— Ах, это! Проще простого! В застёжке находится экомотор, который ещё и контролирует атмосферу вокруг его носителя, позволяя подниматься в безвоздушные пространства над Землёй; он же позволяет развивать скорость, но эта сторона исследований находится в стадии проработки у моей группы исследователей. Так что пока скорость в моих Парнап не слишком высокая. «Подвижные сады» — отдельная история: они просто варьируют высоту, и с места на место их нужно передвигать с помощью одинарного или вело-Парнап. Некоторые среди моих учеников прикрепляют Звезду-застёжку Гармонии к самому транспортному средству, потому что считают, что в любом другом случае талисман можно потерять во время полёта. А другая группа учеников, наоборот, прикрепляет застёжку на одежду, ближе к сердцу.

Лично я считаю, обе точки зрения имеют право на существование. Опять же, повторяю, пока это пробный проект для особенно избранных, неподозревающих о своей внутренней силе. — Улыбнулся Матиарт.

Пунш здесь разливал по фужерам всем присутствующим специальный парящий черпак.

Дальнейший рассказ учителя, проясняющий его слова об особом подборе подростков для Школы Парнап-легионеров, подтвердил общеизвестную истину. По-настоящему радоваться жизни умеют только те люди, которые до этого испытали в своей жизни всю силу безвыходного страдания. Правда, как поведал он, тут тоже есть свои ограничения. Если духовная боль человека, при невозможности изменить ситуацию, доходит до пика и апогея — тут можно помочь, «подхватить», и в результате обрести верного и преданного тебе союзника. Другой вариант, если боль человеческого духовного страдания уже перевесила чашу терпения, «перелилась» и зачерствела и продолжает литься и черстветь: здесь мы получаем перерождённого злодея из страдания, с необычайной силой. Между прочим! (Матиарт Рифович хохотнул): как же я люблю подобные исследования несовершенной человеческой натуры!

*

For note:

— А знаешь ли ты, Новелла, как происходит набор детей в мою Парнап-школу? Ты же знаешь, что мы не принимаем к себе всех подряд.

— Матиарт Рифович, меня очень интересует ответ на этот вопрос. Проясните, будьте добры.

— Однажды, я блуждал в просторах необъятного Интернета. И нашёл одну группу, где людей доводят до нежелания жить. Я взломал эту локацию и довольно долго наблюдал и запоминал слова и события, происходящие там. А главное — создателей и участников, среди которых были, в основном, молодые люди, отчаявшиеся по каким-то личным причинам. Подростков я в буквальном смысле «подхватывал» и предостерегал от негативно-решающих поступков. Однажды, я бежал много пролётов вверх по лестнице на последний этаж и на крышу, потому что тогда только что прочёл переписку нашего Гео с администратором одной из таких групп. Он был уже на крыше и готов прыгать. Но я успел. Отговорил. Я сказал ему тогда о том, что «если он действительно хочет рисковать и испытывать судьбу — стал бы лучше пилотом, что ли». И он оказался заинтересованным. Я тут же пригнал два вело-Парнап-а, и мы летали на них в заоблачных высях ночного города. Было полнолуние, луна озаряла нас свечением, и, возможно, какой-то полуночник и видел два силуэта в небе на велосипедах, крутящие педали, на фоне яркого лунного диска, встряхнул головой, сказал себе о том, что «с этой чёртовой работой он уже спит на ходу», и пошёл заварить ещё крепкого кофе.

Рыжую Иняну я обнаружил свесившей ноги с моста и смотревшей в глубину реки: она писала прощальное письмо своим родным. Мне удалось переубедить её. И лучшим решением стало: вместе прокатиться на одинарном Парнап-е, с помощью весла управляя воздушными потоками.

Мирша, красавица с широкими точёными скулами, с застывшим выражением глаз, умных, сильно настрадавшихся, и с тяжёлыми, длинными волосами, — она подождала пока все уйдут, оставшись после занятий в плавательном бассейне. Я вовремя прочитал переписку, и мне пришлось выбивать, уже закрытую на ночь, дверь. Мне удалось успеть и убедить её не совершать глупостей. Долетев до верхнего этажа IT-Парка на вело-Парнап, закутанные каждый в свой плед, мы грелись у камина и смеялись, вспоминая этот день за уютными чашками горячего Амаретто.

Тонкие, словно эльфы, Герман и Карла, в один день потеряли в катастрофе всех своих родных. И восприняли это по-своему: начали играть в смертельную игру. Мне удалось переубедить. На вело-Парнап, они безудержно хохотали, постоянно, взахлёб, повторяя, что «такое пилотирование гораздо круче». Но они решили жить, и это было самым важным на свете.

Потап хотел выпить яду — такое финальное задание дал ему администратор — поэтому отправился купить что-то похожее на него в аптеку, где мне удалось с ним познакомиться. Мы добрались на вело-Парнап до «Подвижных садов», которые понравились ему больше всего на свете: у него появилось призвание к огородной работе и выращиванию органического урожая.

Ещё пятеро «смелых», которых между собой мы называем «Стражниками», потому что они оказались отчаянными пилотами и помощниками в деле развития IT-Парка. Их я вовремя снял с крыши бегущего на всех парах поезда — это «развлечение» очень распространено среди подростков. — Кто-то из них просто любит испытывать чувство опасности, катаясь на крыше поезда, и ошиваться поблизости проводов под высоким напряжением. Кто-то находится в подростковых сентиментальных разочарованиях и предпринимает действия, — часто, это болезни роста, которые кажутся взрослым незначительными. В действительности они масштабны. Таково свойство человеческого отчаяния — оно разрастается, как чайный гриб. Но, использованное рационально, может быть полезно. Например, в спорте, когда участников состязания отделяет несколько десятых бала до победы, при подключении этого дополнительного резерва «нечего терять» претендент одерживает победу. Они представились мне «прицеперами». Концепция вело-Парнап им понравилась гораздо больше их предыдущего увлечения. «Тут, у Матиарта Рифовича, больше возможностей», — часто повторяют ребята из «Пятёрки».

*

For note:

Вечер завершился, и юные велосипедисты разлетелись к себе отдыхать до завтрашнего утра. В «Подвижных садах» остались только я и Матиарт. Остался и огромный стол с остатками пиршества, и невообразимо широкая и длинная скатерть.

С моей стороны — она оказалась запачкана — я как-то спонтанно открыла палетку теней, которую мне подарила в прошлый июнь моя подруга Фрагил на летнем отдыхе, и скатерть оказалась запачканной всеми цветами радуги из этого летнего воспоминания — подарка — из радужной палетки теней. Учитель от всей души попросил меня взять домой скатерть и попытаться выстирать её в стиральной машинке (типичная просьба учителя: взять что-нибудь постирать домой — школьные шторы или скатерть). И я забрала её с собой в самых больших пакетах, чувствуя к хозяину этого всего этого странного мира привязанность, в чём-то граничащую с любовью.

*

For note:

Домой я возвратилась в семь вечера, в весенний вечер прибавившегося дня.

Хорошо, что удалось быстро поймать такси у IT-Парка (Парнап, как правило, не вылетали из границ тренировочной полосы). Руки оттягивали объёмные пакеты с остатками с праздничного угощения и десять огромных пакетов, в которые с трудом удалось вместить скатерть, и мне ещё нужно было подняться домой, на четвёртый этаж. Потому что у пятиэтажек лифт не предусмотрен. Очень хорошо помню, как в детстве, поднимаясь кручёной лестнице, с высокими ступенями, на мой, почти последний этаж, представляла, что я — смотритель маяка, который идёт к себе на работу: включать ослепительный стержневой фонарь, позволяющий кораблю обойти любую ненастную бурю.

Вот сказала: «пик-пик», — дверь домофона, и до первого этажа было всего восемь ступенек, всего-навсего дотащить эту тяжесть: дальше будет легче. Здесь, за правой дверью живёт сотрудник какой-то лаборатории из института, а слева, — какая-то странная оригинальная дамочка неопределённого возраста — то ли бухгалтер, то ли поэтесса, то ли журналистка. Ещё одна лестница из пятидесяти ступеней пройдена, и я со связкой неимоверных пакетов располагаюсь на кратковременную передышку, прямо напротив почтовых ящиков, из которых высовывались газеты, желающие рассказать свежие новости. Добавилась интересная особенность (которой не было во времена моего детства): копии картин знаменитых художников — кто-то развесил их прямо в подъезде дома, прикрепив скотчем к шероховатой стене подъезда. Я узнала одну из картин: по-моему, это была «Танцовщица» Эдгара Дега 1899 года. Кто-то в начале каждой недели менял вывешенные копии картин и это место в подъезде по своей атмосфере напоминала картинную галерею. Это было украшением, которое любили все обитатели, потому что оно вносило свежее восприятие, вдохновения; оно оживляло интерьер нашего подъезда, где всегда, испокон веков жила научная интеллигенция Новокампского Научного Центра (профессора, учёные, заведующие научных лабораторий — в эти достаточно скучные понятия до определённого времени укладывалась двоюродная бабушка Тивентии — Клаудна). И ещё — представители культуры (в это понятие до определённого времени, кажется, как директор документального кино Новокампской киностудии, укладывалась мама Тивентии?).

А наша семья в эти категории вообще не укладывалась: начиная с тех пор, как мы здесь поселились (в частности, папа уже работал в бизнес-сфере дизайна, потому что перешёл из архитектурного института, где всё тогда, вроде бы, расформировалось), до тех пор, когда мы все, вдруг, решили разъехаться.

Из окна всё также хорошо виден двор: в детстве, обувшись в «цокающие» туфельки мне очень нравилось спускаться сюда за газетами и письмами, и наблюдать, облокотившись на подоконник, выглядывать из-за горшочков с алоэ и «живым деревом», предполагать: кого я сейчас встречу. Шаткие деревянные перила остались такими же, как во время моего детства. Вот ещё поворот и ещё одна лестница из пятидесяти ступеней. Второй этаж. За этой дверью живёт дама-директор нашей школы с мужем, а эта — принадлежит одной грустной женщине. Я обнаружила, что помню её историю. Удивительно, сколько способна вместить в себя детская память! Когда мне было лет одиннадцать, я подружилась с дочкой этой женщины. Девочку звали Веита, наверное, это было уменьшительное от какого-то имени. Ей тогда было лет четырнадцать-пятнадцать. Тогда она казалась очень взрослой: она красила губы, носила короткие модные платья, и училась на индивидуальном обучении в школе, у неё было слабое здоровье. Она была немного заторможенной в общении, но очень хорошей, не злой, не насмешливой и не сплетной, и охотно составляла мне, но чаще Тивентии, компанию, она всегда соглашалась вместе погулять или сходить в магазин за пробниками косметики и духов. С ней можно было порассуждать о своих мечтах, зная, что она никому не перескажет, потому что нéкому. Это особенно важно для моей семьи, собирающейся уехать навсегда заграницу, и поэтому становящейся в это время странной и обособленной. Бабушка Клаудна поведала нам с Тивентией тогда (зачем это нужно было бабушке Клаудне — это хороший вопрос, возможно, таким образом, она проверяла на прочность нашу дружбу?) она поведала о том, что Веита, в действительности, не дочь этой женщины, а падчерица, только чтобы мы ей об этом не говорили: она считает её своей матерью. Потому что её папа после потери женился второй раз, на этой женщине, а Веита выпрыгнула из окна подъезда, то ли со второго, то ли с третьего этажа. Выжила, но с тех пор не помнила и не понимала многих вещей, и считала мачеху своей родной матерью. Потом, её папы (талантливого учёного-биолога) не стало, и она осталась вдвоём с этой грустной женщиной. Потом, я узнала, произошло что-то ещё, уже после нашего отъезда, и Веита выпрыгнула из окна ещё раз, завершив когда-то начатое. Приёмная мама Веиты сейчас жила без семьи, но с постоянно сменяющими друг друга студентами-аспирантами, которые существовали с ней на одной территории, но своей отдельной жизнью. Поэтому-то я так волновалась за Тивентию, она же знала, сколько боли подобные поступки стоят людям, которые тебя любят.

Ещё одна лестница из пятидесяти ступеней — тяжёлые пакеты я уже не тянула всем скопом, как это, обыкновенно, делают носильщики чистой бутилированной воды, а поднимала по одному. И приходилось возвращаться и поднимать многочисленные тяжёлые пакеты с распределённой по ним длинной скатертью и угощением с праздничного стола Матиарта ещё на один этаж.

Всё. Наш пятый этаж. Наша тринадцатая. Дотащила свой груз наверх! Куда я дела ключи?

Никого из своих дома не обнаружив, наскоро поужинав, я включила стиральную машину — по-моему, единственное устройство, к которому, почему-то, ровно отнеслись наши бывшие квартиранты, потому что не стали его красть. Она начала бег на месте, подпрыгивая и расплёскивая воду, стирая в своём барабане праздничную белую скатерть со следами радужной палетки теней (которыми конкретно я случайно её запачкала). Я несколько раз вытаскивала её, чтобы увидеть: есть ли эффект. Наконец, результат меня устроил, и я перевалила тяжёлую, огромную, впитавшую в себя всю возможную воду скатерть в умывальник. Почему-то, она прополоскалась, но не отжалась. Тут пришла мама от своих старых знакомых, тоже с какими-то гостинцами (вкусными подарками). И мы вместе смогли отыскать прищепки и верёвки, чтобы вывесить мой предмет тщательной стирки сушиться на балкон. Где-то посредине этого полностью захватившего меня занятия, я услышала разговор где-то с правой стороны от нас — Тивентии и её мамы. Тивентия говорила о Матиарте. Не знаю почему, но я стала слушать чужой разговор. Меня на самом деле взволновал мой заботливый учитель — художник и архитектор, инженер и инноватор.

— Матиарт Рифович! Он самый милый, мне кажется…. (она повременила) фактически я влюбилась!

— Ты считаешь, что это просто на раз-два. Тебе надо быть уверенной: он сложный и неоднозначный, талантливый и занятой, буквально фонтанирующий идеями: ему нужен соратник по жизни. Сильный. Ты сможешь стать таким? Особенно после того, что ты учинила: тебе самой нужен присмотр. И, кстати, а как же Лирний?

— Знаешь, Лирний — где-то далеко, я больше не чувствую, что он хоть секунду в день думает обо мне и не думаю, что он помнит моё имя. Хотя нет: думаю, помнит. У его новой девушки имя, похожее на моё. И только. Он не оставил в сердце ничего, кроме сожалений и несбывшихся надежд. Мне нравились его музыка, песни как DJ. Сейчас, кажется, мне не важно его пренебрежение моими чувствами. Как будто, я проехала остановку на автобусе. Нужную ли? Общих интересов у нас нет совершенно, я такая замкнутая: в десятилетнем возрасте больше полугода не разговаривала совсем — просто не хотела. Ты же помнишь, сначала все думали, что это аутизм. Потом решили, что это стресс из-за обстановки в доме: из-за двух тяжело больных лежащих с пролежнями родных людей. И мне сложно это забыть, как она ходила туда-сюда в ночной рубашке, и она часто перебирала фасоль перед тем, как её приготовить, и у неё был гель-крем для рук (до сих пор его помню) «Элегия», назывался.

А бабушка Тивентия — прабабушкина дочь и мамина мама, да? Мам, зачем ты назвала меня в честь неё, я же её полная тёзка: Тивентия Закревская.

Я понимаю, время было само по себе трудное, и каждый карабкался, как мог. Ещё, мам, я часто думаю о том, что наши бабушки забрали у тебя много жизненного времени. На тебя легла основная забота о них. Тогда не было по этому поводу совсем никакой социальной поддержки? Тогда как…. Тебе же предлагали выйти замуж, сначала один, а потом второй хороший коллега по работе….

— Знаешь…. (ответила её мама после длительного молчания). Вряд ли кто-нибудь выдержал такую обстановку в доме, да ещё длящуюся на протяжении десятилетий. Плюс ещё ты: маленькая и дёрганная, навязалась на мою жизнь. Насчёт устройства личной жизни: вот скажи, кому нужен нервный человек, как я: оперированный, с кожными псориазными проблемами? Да ещё и с такими «довесками»: ты и мама, и бабушка? Хочу хоть немножко в себя прийти после этого голодного времени и многолетней безысходности. Мне только недавно кошмарные сны по поводу этого всего сниться перестали. И тебе сейчас надо деньги зарабатывать, вот что. На ремонт. На отдых. На жизнь. Все условия есть. А то что-то расклеилась-рассопливилась.

— Мам, я так хотела уехать из этого дома…. Сразу после школы. Стать актрисой, например. Но ведь бабушка Клаудна сказала, что если я уеду, то должна забыть сюда дорогу, и она бы отдала мой родной дом — тем отдалённым. А моё здоровье…. Обмороки, припадки. Как я могла уехать? У меня бы не хватило здоровья выдержать бег столичной жизни.

— Что ж сейчас говорить обо всём в сослагательном наклонении? А бабушка Тивентия всегда говорила: «живите живую жизнь»; а сама была постоянно в переездах, с твоим дедом: он строил карьеру после Войны, был заместителем министра сельского хозяйства одной из республик Союза. В молодости твоя бабушка хорошо пела и обладала абсолютным слухом. Она пошла на прослушивание в «Новокампский хор», и её взяли. Она возвращалась домой, видно, абсолютно счастливая, и возле архитектурной достопримечательности, кажется, «Дом под часами»? Она встретила своего будущего мужа — твоего будущего дедушку, и они сразу как-то осознали взаимное предназначение. И бабушка Тивентия пожертвовала ради «своего Васи» будущей карьерой в «Новокампском хоре», и после свадьбы, они уехали по линии его работы.

Твоя прабабушка Янгна осталась жить здесь со своей младшей дочерью, Клаудной. У них был маленький домик с палисадником в том месте, где сейчас стоит Новокампский театр «Глобус». Бабушка Клаудна, как ты знаешь, отличалась мужским характером, довольно придирчивым, строила научную карьеру, и ей удалось создать собственную измерительную лабораторию в Академгородке, и получить научную степень. Она путешествовала в отпуск каждый раз в новую страну, дружественную в те времена Советскому Союзу. И по итогам этих дальних странствий, каждый раз, бабушка Клаудна устраивала настоящие Пиры, на которые приглашалась вся отдалённая родня, которую только можно было бы себе представить. И во главе стола величественно восседала Клаудна Семёновна, и повествовала о традициях разных народов своим разнообразным четвероюродным тётушкам и сёстрам, которые, в сущности, приходили сюда исключительно для того, чтобы отобедать. Ну и выразить восторги её рассказу об очередном путешествии. Это были 1960-е, 1970-е, 1980-е годы.

— Да, мам, а в конце обрушенных 1990-х годов, в моём детстве, я помню, благодаря Клаудне была выстроена научная лаборатория, которую она возглавила, и отладила идеальное функционирование во всех нюансах. Она вышла на пенсию в год начала Перестройки 90-х годов, и после этого дежурила ночным сторожем в кинотеатре «Академново»: у меня, благодаря этому, сохранилось большое воспоминание о первом увиденном фильме на большом экране, это был зрелищный остросюжетный фильм, очень модный тогда: мы, дети тогда, собирали наклейки в журнал и постеры, посвящённые его тематике. Двоюродная бабушка Клаудна оставила меня в просмотровом зале тогда, и сама ушла (она очень беспокоилась за своё здоровье, и поэтому «экономила» его ресурсы).

И я подумала тогда, что моя родная бабушка осталась бы смотреть фильм вместе со мной, даже если ей было ничего не понятно и не интересно, она бы просто осталась смотреть его вместе со мной — для того, чтобы потом вместе поговорить со мной о нём — из одной только любви ко мне.

Но зато Клаудна серьёзно помогала нам — деньгами и физически: по уходу за больными (её матерью и сестрой), но всё попрекала, что мы свалились на её бедную голову, и недостаточно ей благодарны. А потом? Она же выставила нас с тобой на съёмную квартиру, на время моей учёбы…. И в нашей комнате поселились отдалённые родственники в качестве квартирантов (они платили, она копила). Насколько я запомнила, это были внуки первой жены третьего мужа прабабушки Янгны, и они хотели «полностью завладеть пространством» — это я слышала из телефонного разговора кого-то из них. А ей, видимо, нужны были свита и фанфары, а не здравый смысл. Знаешь, как раз перед этим «изгнанием» нас на четыре года на съёмную квартиру, я услышала телефонный разговор: бабушка Клаудна открывала душу своей давней доверенной подруге; и говорила, что «не вынесет того обстоятельства, что я вырасту, и превращусь в «молодёжь» у неё перед глазами». Может быть, она сказала это потому, что у неё самой не было детей, и она внешне была очень похожа на знаменитую актрису? И ей всегда об этом (как восхваление) напоминали дальние родственники перед каждой новой вечеринкой, после каждого нового путешествия в экзотическую страну. Ведь, правда? И она болезненно относилась к своей приближающейся старости, и ещё более ревностно — к окружающей молодости, в любых проявлениях.

А потом, примерно десятилетие спустя, бабушка Клаудна позвала нас обратно, жить с ней, и, перед своим уходом, просила у меня прощения.

Я так думаю, что когда прошли эти десять патовых лет обездвиженной парализующей болезни бабушки Тивентии, и её не стало, и двоюродная бабушка Клаудна стала часто меня звать к себе в гости из-за того, что меня зовут также, как её старшую сестру, и я похожа на неё. И двоюродная бабушка Клаудна опять чувствовала себя молодой, моложе, чем я.

Думаю, самым важным для неё в жизни, кроме научной лаборатории, было какое-то внутреннее ощущение вечности и самочувствия молодости, поэтому она очень сильно следила за собственным здоровьем, любила боярышник, шиповник, пижму. Лечебный сбор, заваренный горячей водой, предварительно пропущенной через специальную шунгитовую воронку, которую она очень любила, — вот что её волновало. По-моему, двоюродная бабушка Клаудна вообще была прохладным, самолюбивым человеком, которого судьба, изредка, заставляла совершать хорошие благовидные поступки. Но, кажется, они её тяготили, и, как бы сказать…. Они самоуничтожались её бездушием, чёрствостью и гипперэгоцентризмом. Она любила насмехаться. Например, над взрослением (и всем, что с этим связано, например, она шутила: «а сиси то растут» — больно тыкнула и от своей собственной шутки она истерически закатилась, продолжая смеяться, на диван (они, кстати, не особенно выросли), а взрослеющему, особенно многим обделённому ребёнку, это может быть очень обидно и травматично для психики). — Двоюродная бабушка Клаудна предпочитала возмещать психологические травмы деньгами, как будто, покупала себе индульгенцию; на отпор её грубостям она отвечала: «если не устраивает — тогда зачем вы здесь живёте?». Но она была очень хорошим надёжным руководителем научной лаборатории в Институте Приборостроения с 1960-х годов и до Перестройки… Ведь моя бабушка была старшей сестрой, старше Клаудны на четыре года? Когда бабушки Тивентии не стало, и Клаудна перешагнула собственное восьмидесятилетие, она начала смотреть на меня каким-то особенным взглядом, как будто я — это её сестра в молодости, и, вероятно, таким образом, она чувствовала себя опять моложе своей сестры. Иногда, в такие сентиментальные моменты, она даже прислушивалась к тому, что я говорю, к моему мнению, а этого она никогда себе не позволяла никогда и никому. В итоге, она просила у каждого из членов нашей семьи: «только не сердитесь, только не проклинайте», и каждому приходилось заверять её в том, что «не будет»; но когда она ушла, и пришло осознание, что больше её не увидеть — это ничем не отозвалось в душе. Она много помогла нам, в частности, «быть наплаву», но никого не любила так, как саму себя.

Мне запомнилось, как она любила рассказывать, особенно в свой последний, восемьдесят четвёртый год жизни, — о музее Эрнеста Хемингуэя, в котором ей удалось побывать в одно из путешествий, в частности, она любила повторять, что музейный работник рассказывал о том, что в последние годы писатель стремительно худел и часто взвешивался перед своим уходом из земной жизни (наверное, ей этот факт был интересен потому, что она возглавляла научную лабораторию измерительных систем и приборов).

Ещё она повторяла: «Не отталкивай любовь, если она тебе встретиться». А я, наверное, оттолкнула.

— Да ну, Тивентия, думаю, тебе рано подводить такие уж кардинальные итоги и извлекать из жизни логарифмические корни.

— Думаешь? А бабушка Тивентия, как бы ей больно не было, всё равно пела, и я помню, как часто включала ей плеер с диском народной музыки, и бабушка Тивентия подпевала записям.

— И она говорила в свои последние дни — самые важные для неё слова, вывод из её сложной многострадальной жизни — из переездов вслед за дедом, куда бы его ни направили по линии работы. Который каждый раз, как механический повтор, таких перемещений в разные точки Союза было шесть. Их сопровождала сброшенная на бабушкины плечи нагрузка: обустройство деревенского дома, складывание печки в доме, терпение его измен, встреча дедушкиных коллег и готовка для них кулинарных шедевров буквально из ничего, уход за коровами и огородом, ежеденное ношение полных вёдер воды из колодца на коромысле, рождение четверых детей. Но итог: последние десять лет её жизни, обездвиженные; она нечасто что-то говорила, но часто пела; часто повторяла, смеясь в редкие моменты, когда боль временно отступала: «я такое вижу, такое вижу, вы даже себе представить не можете!», а на вопрос «что именно?» не хотела пояснять; она сверх меры израсходовала жизненные силы (дедушка, по-моему, недостаточно её берёг, у неё не было ни выходных, ни отпуска, потому что «дом и хозяйство не на кого было оставить», а сам один он ездил в санатории). Она говорила мне свой основной, выделенный и подчёркнутый за всю её такую долгую, насыщенную, мудрую житейской мудростью жизнь, вывод: что она считает необходимым для меня: «Думай только о себе. Думай только о себе». Получается, они, бабушка и двоюродная бабушка, две родные сестры, сделали в конце своих долгих жизней противоположные выводы?

— Тивентия, я думаю, как бы то ни было, твоя родная бабушка — единственная в нашей семье, у кого в жизни была настоящая любовь и семья. А ещё, помнишь, мы заходим с улицы домой, а она, идёт по коридору, из кухни в комнату, с кружкой воды, шаркает ногами. А на спине у неё стоит, и, таким образом, «едет» наш кот. И она идёт осторожно, чтобы он не спрыгнул, и радуется. Как же она любила животных! Вокруг неё всегда была жизнь: богатый урожай и здоровые домашние животные. Она ведь слегла окончательно, когда услышала весть о смерти дедушки, и повторяла самой себе, чтобы окончательно поверить: «он живой, просто ушёл к другой женщине, зачем я ему такая больная нужна?». Дедушка, ведь, умер в деревне, в одиночестве, от четвёртого инфаркта в семьдесят семь лет: он сильно болел, и не мог за ней ухаживать, и их пришлось разлучить. Бабушка Тивентия пережила своего мужа ровно на десять лет (ты же помнишь, я поддерживала в ней жизнь всеми силами), и она ушла, вслед за ним, в тот же самый день: двадцать третьего августа. — Она ничего не говорила, только пела — наверное, чтобы поддерживать остатки жизненных сил, я очень ясно это запомнила, чтобы помнить всегда.

— Как бы то ни было, в очень раннем возрасте я поняла, что нервная, очень быстро устаю и отличаюсь от окружающих меня девочек. И моя семья сильно отличается, сильнее всего это ощущалось среди ровесников, в нашей престижной школе с погружением в изучение иностранных языков. Тогда это могло послужить поводом для насмешек: в семье бабушек не понятно откуда «вывелась» девочка. Потом, в атмосферу опять нахлынула волна лояльности. Я даже часто наведывалась тогда в гости в две самые богатые семьи города, к подружкам, с которыми неожиданно обнаружилось взаимопонимание: меня там угощали йогуртами, а они начинали лучше кушать, когда я составляла им в этом компанию. Обычно, девочки из богатых семей тогда плохо ели, чаще всего из-за того, что мечтали похудеть, чтобы стать моделями. Новелле это действительно удалось! Но, ты же помнишь? Те подружки показывали мне очередную подаренную им дорогую игрушку, искренне удивляясь, что у меня нет ничего похожего, чтобы продолжить играть. Эти две мои подружки из детских лет и богатых семей, мягко говоря, не любили друг друга, и каждая из них говорила, чтобы я не общалась с другой, если я общаюсь с ней. И даже, по-моему, в ход шли небольшие подарки, вроде маленького радужного плюшевого чуда из игрового автомата в супермаркете, для того, чтобы «подкупить» моё решение. Но я тогда хотела общаться со всеми, в равной степени, не выделяя кого-то одного. И в итоге, как это часто бывает, мои друзья того времени становились всё больше занятыми собой, своими делами, кружкАми (музыкальные инструменты, клуб юных техников, студия юных натуралистов, танцы). Меня водить в кружкИ было некому, и бабушка Клаудна тогда сказала, что «это лишние расходы». И я просто довольно одиноко слонялась по нашему дворику…. «А я думала, что вы переехали», — увидев меня, однажды, после нашего прекращённого общения из-за требования её родителей, заявила одна из этих десятилетних девочек.

После этого, у меня произошло ещё несколько болевых расставаний с подругами моего детства — уехала за границу семья Наташи, моей подруги детства из учёной семьи, её обстоятельная бабушка-профессор математики впервые угостила меня «мармеладными мультяшками», и раньше я не знала, что такое угощение есть в природе. И помнишь, даже ты мне не верила, что есть «мармеладные мультяшки», и спрашивала: «это что-то, диетическое? Или для диабетиков?». Наташина бабушка любила подчёркивать свою роль перед гостями: «какая она хорошая хозяйка», «и какой всё-таки заботой окружены её внуки»: «Тивентия, а тебе твои бабушки польские косички заплетают?», «Тивентия, а какую сдобу тебе выпекают?», «Почему у тебя брюки неглаженные, с «волдырями» на коленках?». — Я была уверена, что она прекрасно знала, что все мои бабушки получили инвалидности, и хорошо бы, чтобы с самими собой справлялись (чтобы не было бы этого ужасного дивана, пропахшего мазями и болезнями, дивана, который тогда нельзя было заменить другим, потому что, в 90-е годы в Новокамп — не было на это ни средств, ни пособий по старости и инвалидности, не было и детских денег, я помню, что тогда люди часто иронизировали: «кто-то на невыплаченные в 90-е годы детские пособия себе яхту купил»). Я прекрасно помню, как моя родная бабушка Тивентия ещё возила меня (тогда совсем маленькую) на санках своими трясущимися руками (наработавшимися за жизнь от непосильных для женской выносливости работ).

Помню, о том, когда ты, мам, уезжала на работу, как бабушка Тивентия купала меня, пятилетнюю-шестилетнюю, и после этого, заворачивала в полотенце, и переносила меня (когда я была совсем маленькой, и она могла это делать) из ванны в комнату, чтобы я не простудилась. То, что она стала тяжёлой больной, это произошло как-то в одночасье. Сначала, наша соседка, заметила, что бабушка «как-то странно ходит», а потом, бабушка слегла, как оказалось, на больше, чем десять лет жизни. Так что, я думаю, об этом сложно было бы не знать, скорее всего, окружающие тогда предпочитали об этом не знать. Может быть, я слишком остро чувствовала эту подчёркнутость отличницы Наташиной бабушки в её снисходительных вопросах ко мне?

Но моя двоюродная бабушка Клаудна продолжала возглавлять лабораторию измерительных приборов в исследовательском институте, поэтому я твёрдо относила себя к детям из научных семей (хотя меня и некому было водить на экскурсии в клуб юных техников и натуралистов, а главное, на моё любимое рисование). Я просто не могла понять, почему у меня дома такая ранящая ситуация: «почему мы в тесноте и обижаемся друг на друга, и нет никакой финансовой поддержки, и почему трое остальных детей бабушки Тивентии давно от нас абстрагировались, и живут далеко от нас? А может быть, потому, что у нас была контрастная, сорняковая ситуация, может быть, именно благодаря этому — во мне сформировалась художественная наблюдательность; я любила ходить в гости к Наташе, когда нам было и шесть, и десять (да, точно, потому что в её двенадцать — они уже уехали в Айсандию; перед отъездом Наташа обняла меня, подарила игрушки всей коллекции «мягкие игрушки из мультфильмов Диснея» и несколько новых кофточек и топиков в стиле «лапша», которые я потом долго и с удовольствием носила). У неё было два младших брата, один из которых всегда играл с нами, и часто впадал в истерику, рыдал, кричал, что «тоже хочет быть феей, также, как и мы» (потому что мы играли с Наташей в фей, снимая тюлевые занавески с окон, и заворачивались в них). Интересно, где они сейчас? — Наташа, Ваня, я искала их во всех социальных сетях, возможно, она под nik-ом, или в принципе ими не пользуется.

Но я начала много читать, потому что я люблю нашу домашнюю библиотеку, в чём-то даже горжусь ей, потому её начал собирать ещё мой прадедушка. Но со всеми переездами, да? До этой нашей «итоговой» квартиры, книги, как стаи каких-то птиц, увеличивались в объёмах, кочевали по дядям и тётям, троюродным сёстрам и четвероюродным братьям. До тех пор, пока моей бабушке не дали свою научную лабораторию в нашем Академическом городке и квартиру, в которой изначально были пóлки для книг. Поэтому они все сосредоточились у нас. Сначала они казались мне красивыми, а потом полезными с огромными вселенными в каждой: когда я болела затяжными ангинами с температурой, собрание сочинений Александра Грина, Л.Ф. Баума, Константина Паустовского заставляли радоваться и поправляться.

Ещё, по-моему, кажется, сейчас достаточно много нетерпимости к человеку, отличающемуся от «шаблонного» образца. Тогда большой вопрос: «Каким должен быть идеальный современный человек, который может рассматриваться как образец для многих, его окружающих? И нужно ли быть идеальным?». По-моему, каждый должен прислушиваться больше к себе, и стараться реализовываться и работать исходя из своих талантов. Тем более, сейчас есть все условия для креативной работы, в рамках разумного — рисовать, петь, танцевать, создавать ремесленные «шедевры» — исходя из талантов…. Интересно, чем занят сейчас Лирний? — Тивентия приостановилась в своих размышлениях, и в её голосе послышались слёзы. — Мама, я продрогла, пойдём пить чай!

С моей стороны раздался облегчённый вздох, потому что выстиранная и вывешиваемая скатерть уже не помещалась в балконном пространстве. Она была тяжёлая, широкая, бесконечная, не отжатая: чтобы она просушилась и проветрилась «как надо», пришлось вытащить большую её часть из окна застеклённого балкона, и она свешивалась на довольно длительное расстояние. Предвижу, что за ночь эта скатерть подмёрзнет и будет трудно сгибаться, и это будет выглядеть как — полная свежести, странности, милости и забавности — инсталляция.

А, видно, Тивентия с её мамой взяли по русской шали и вернулись на свой балкон, они немного виднелись справа (колышщ… Вобщем, скатерть они восприняли, как должное, в порядке вещей).